Французская печать при Наполеоне I

Сильной рукой Наполеона Франция была поставлена на новые рельсы и покорно двинулась по пути к империализму.

Через два месяца после государственного переворота, а именно 17 января 1800 г., последовал знаменитый консульский указ о газетах.

Принимая во внимание, что многие газеты служат «орудием в руках врагов республики», консульское правительство, обязанное заботиться «о безопасности» народа, 4 января 1800 г. издало «консульский указ о газетах», в силу которого было закрыто 60 газет из 73, издававшихся в Париже и Сенском департаменте. Собственники и редакторы оставшихся изданий должны были явиться в министерство полиции для удостоверения французского подданства, сообщения своего местожительства и принесения присяги на верность конституции. Газетам угрожало немедленное закрытие в случае помещения «статей, противных уважению общественного договора, народного суверенитета и славе французского оружия, а также статей ругательных по адресу держав, дружественных республике или с ней связанных, хотя бы эти статьи и были перепечатаны из иностранной периодической печати».

Министр полиции был обязан следить, чтобы «не печаталось ни одной новой газеты как в Сенском, так и в других департаментах», а также чтобы «редакторы газет были неподкупной нравственности и патриотизма». Полицейские агенты следили, чтобы разносчики не выкрикивали названий «недозволенных листков и памфлетов», чтобы книготорговцы «не выставляли ничего противного добрым нравам и принципам правительства». Словом, все печатное дело было взято под самый мелочный надзор, для осуществления которого при министре полиции было создано особое «Бюро печати».

О цензуре в юридическом смысле слова не было речи. Ее избегал Наполеон, зная ее непопулярность. Да и не было в ней надобности при искусстве министра полиции Фуше, умевшего вовремя устранять из печати все несогласное с видами диктатора. Тщательно профильтровывая содержание периодической прессы, Наполеон не оставил без внимания книг и других непериодических изданий. Уже в 1803 г. при министерстве юстиции возникла «Комиссия для просмотра», куда «в видах обеспечения свободы печати» книготорговцы были обязаны представлять все сочинения для просмотра и получения разрешения на продажу и свободное обращение.

18 мая 1804 г. Бонапарт сделался императором французов. Продолжая свою политику замаскированных насилий, он позаботился включить в «органический сенатус-консульт 18 мая» четыре статьи якобы для обеспечения свободы печати. Этому именно узаконению обязана своим появлением «сенатская комиссия о свободе печати» из семи членов, избираемых из числа сенаторов. Авторы, типографщики и книгопродавцы, если имели основания жаловаться «на стеснения в печатании или обращении какого-либо произведения», с заявлением об этом могли обращаться в сенатскую комиссию. Последняя, если находила, что стеснения «не оправдываются государственным интересом», могла приглашать министра прекратить преследования, и если последние не прекращались, несмотря на трехкратное приглашение, в течение месяца, то Сенат должен объявить, что есть «сильные основания предполагать нарушение свободы печати». Но, по справедливому замечанию Вельшингера, «было более, чем вероятно, что это последнее постановление никогда не будет иметь место и что высшее государственное учреждение ни в каком случае не решится объявить министру, т.е. в сущности самому Суверену: вы нарушили конституцию!.. И действительно, такого случая не было ни разу во все время существования империи». Однако Наполеон и этой комиссии не доверял и нашел необходимым добавить, что «в компетенцию сенатской комиссии не входят абонементные и периодические издания».

Первый консул лично занимался делами прессы. Личным библиотекарем ему ежедневно делались доклады обо всех статьях в газетах, брошюрах, книгах и листках, касающихся религии, философии и политики. Чтобы влиять на общественное мнение, Наполеон пользовался «Moniteur'oм», который стал со времени консульства официальным органом. Кроме того, к его услугам был еще «Bulletin de Paris», статьи которого не только составлялись в кабинете первого консула, но нередко и под его диктовку. Официальные органы не имели успеха. Иначе и быть не могло. Недаром же редактор «Бюллетеня» Фивье высказался, что официальные издания не стоят бумаги, которая на них расходуется.

Все еще не употребляя слова «цензура», декретом 10 июля 1804 г. Наполеон учредил при министерстве полиции «Консультационное бюро», на которое была возложена обязанность просматривать политические и литературные издания, а также театральные пьесы. Но истинною душой всех цензурных учреждений был сам император. Где бы ни был Наполеон, он не переставал следить за прессой. В одном письме к министру полиции он писал:

«Постарайтесь же немного более, чтобы поддержать общественное мнение. Скажите редакторам, что хотя я отсутствую, но я читаю газеты; если они будут держаться этого тона, то я разделаюсь с ними... С четырнадцати я их доведу до семи, и я сохраню не те, которые меня хвалят – я не нуждаюсь в их похвалах, – но те, которые имеют мужественный слог и французское сердце, которые покажут истинную привязанность ко мне и моему народу».

В другом письме он высказывался еще решительнее: «В скором времени произойдет реформа газет, ибо очень глупо иметь газеты, с которыми связываются все неудобства свободы печати без ее преимуществ... Скажите редакторам, что вы не будете обращать внимания на их маленькие статьи, что вопрос времени состоит не в том, чтобы не быть дурным органом, но в том, чтобы быть вполне хорошим, ибо нельзя им дозволить пользоваться хорошими доходами и не только не оказывать услуг, но еще, наоборот, вредить».

Когда в некоторых газетах появились статьи с преувеличением расходов по содержанию императорского двора, Наполеон писал Фуше: «Дайте понять редакторам газет... что я никогда не потерплю, чтобы мои газеты говорили и действовали против моих интересов, что редакторы могут выпускать ядовитые статейки, но пусть они знают, что в одно прекрасное утро им зажмут рты». Это зажимание ртов практиковалось не только в отношении газетчиков, но и ученых учреждений. Узнав, например, что члены Академии решили заняться деятельностью Мирабо, Наполеон писал: «Когда же мы станем благоразумны. Когда мы воодушевимся испытанной христианской любовью? И когда, в особенности, каждый будет благоразумно оставаться в пределах своих обязанностей? Что имеет общего Французская Академия с политикой? Не более того, что грамматические правила по отношению к военному искусству...».

Императора возмущали исторические темы еще более отдаленного времени, чем деятельность графа Мирабо. Вот какой тирадой разразился он по поводу статьи «Citoyen Francais» о Варфоломеевской ночи: «Эта гнусная газета, по-видимому, только и делает, что упивается кровью. Уже целую неделю она занимает нас Варфоломеевской ночью. Каков ее редактор? С каким наслаждением этот несчастный смакует преступления и ошибки наших отцов. Мое желание – чтобы этому был положен конец. Перемените руководителя этой газеты или закройте ее». В ответ на это послание Фуше уведомлял Наполеона, что «данное газетам направление произвело на большинство их действие, благоприятное видам Вашего Величества и благу государства».

Одним из первых почувствовал на себе политику намордника «Journal des Débats». В апреле 1805 г. к этому журналу был приставлен цензор, которому Фуше говорил: «При первой неприятной статье я закрою этот журнал». В мае 1805 г. Наполеон писал Фивье: «Заглавие "Journal des Débats" неприлично, оно напоминает революцию. Было бы лучше назвать его "Journal de l'Empire" или как-нибудь в этом роде». Вскоре журнал был переименован по указанию императора. В 1805 г. 29 октября редакция этого журнала была обязана отдавать 3/12 своих доходов правительству. Эта частная мера, этот узаконенный грабеж не замедлил стать общим правилом, причем, согласно выраженной 7 августа 1805 г. воле императора, вычет должен был определяться сообразно доходности издания, а фактически все зависело от усмотрения министра внутренних дел. Чтобы скрыть истинную цель подобного обложения газет, император распорядился из собираемых таким образом сумм образовать фонд для выдачи пособий и пенсий литераторам. Нетрудно догадаться, что это был фонд рептилий. По замечанию Авенеля, «газеты могли писать все, что им дозволял цензор, который каждое утро ходил к министру полиции за приказаниями. Газеты набирались и печатались так скоро, что к семи или восьми часам вечера министр уже получал номер, который должен был появиться на другой день утром». Провинциальная пресса была совершенно подавлена. Это можно видеть из того, например, что в циркуляре министра от 6 ноября 1807 г. префектам рекомендовалось «запретить журналистам помещать какие-либо статьи, касающиеся политики, за исключением тех только, которые могут быть перепечатаны из (официального) "Монитера"». В силу того же циркуляра префекты обязаны были ежегодно доносить правительству о действительных доходах каждого журнала и предварительно вычитать из них 2/12 в пользу казны. В 1807 г. число департаментских газет доходило до 170 и около половины суммы, взысканной с них, попало в кассу министерства полиции. Но самый чувствительный удар был нанесен департаментской прессе в 1809 г., когда министр полиции распорядился оставить в департаментах только по одному политическому изданию. Положение, созданное этим распоряжением, следующим образом характеризует Вельшингер: «Мысль была изгнана из политической прессы, сколько-нибудь талантливые люди оставили ее. Литературная критика, сохранявшая еще некоторое подобие свободы, также утратила ее. Отныне малейшая крупица независимости, самый незначительный грешок стали уголовными преступлениями».

При преемнике Фуше, министре полиции Савари правительство сделало еще новый шаг с целью ограничения количества газет. Представляя Наполеону свой доклад о сокращении числа изданий, Савари мотивировал необходимость проектируемой меры тем, что мнения, выражаемые парижскими газетами за границей, принимаются за взгляды правительства, почему и нужно, чтобы содержание газет подлежало строгому просмотру перед напечатанием. Проект Савари в октябре 1811 г. стал законом. В Париже осталось всего три «опасных» газеты: «Journal de l'Empire», «Gazette de France» и «Journal de Paris».

За сокращением числа периодических политических изданий и вычетами из их доходности последовала конфискация права издательской собственности. Зерно этой варварской меры уже заключалось в налоге на доход. Теперь пошли в этом направлении дальше. По декрету 8 февраля 1811 г. был конфискован «Journal des Débats», уже переименованный согласно желанию императора в «Journal de l'Empire». Заслуживают внимания те макиавеллевские соображения, которыми Наполеон старался оправдать эту разбойничью затею, а именно в мотивах говорилось, что эта мера проводится, «принимая во внимание, что доходы периодических газет и листков не могут быть собственностью иначе, как вследствие специально нами выданной концессии; принимая во внимание, что "Journal de l'Empire" не был нами уступлен никому из предпринимателей, что настоящие предприниматели извлекают значительные выгоды вследствие закрытия 10 газет, выгоды, которыми они пользуются уже в течение многих лет и которыми они вполне покрыли все затраты, произведенные ими в течение их предприятия; кроме того, принимая во внимание, что не только цензура, но также всякое средство влияния на редакцию газеты должно принадлежать исключительно людям надежным, известным их преданностью Нашей Особе и находящимся вне всяких посторонних влияний и связей».

Приведенным декретом «Journal de l'Empire» был уступлен акционерной компании с 24 акциями, из которых 8 были даны главному управлению полиции, а остальные 16 – отдельным «надежным» лицам цензорского круга. Набор, бумага, мебель – все было конфисковано без малейшего вознаграждения собственников! Конфискация в общем итоге дала 1502000 франков, из которых треть осталась в руках акционеров, остальное поступило в государственный доход. По отзывам полиции, «эта реорганизация газет дала его величеству возможность награждать значительное количество людей полезных». Совсем иное мнение высказал историк Вельшингер: «Последняя тень свободы исчезла, – пишет он. – Доходы, собственность, управление газетами, редакторы – все стало правительственным. Газеты независимые были закрыты или сделаны официальными. Создавать новые было запрещено, оставшиеся же были не более, как орудиями в руках государственной власти и ее агентов. Их политика, их убеждения были тем, чем угодно было их сделать распорядителю Франции. Слова Наполеона "ils ne disent que ce que je veux" (они говорят только то, что я хочу), нашли себе полное осуществление, печать была совершенно порабощена».

Декретом 17 сентября 1811 г. конфискация была применена ко всем другим изданиям. Этот декрет не был опубликован, а оригинал его был даже сожжен в 1811 г. вместе с другими важными документами императорского архива. Тем не менее благодаря ему собственность всех журналов попала в руки императора и его приспешников. Стремясь всецело прибрать к своим рукам периодическую печать, Наполеон особенно заботился о том, чтобы в нее не проникали известия, неприятные для правительства. «Если даже известия справедливы, надо выждать, – находил он, – пока не останется ни малейшего сомнения в их верности. Когда же они сделаются уже решительно всем известны, нет никакой надобности публиковать их».

Что касается книг, то самые невинные произведения подвергались преследованию, раз цензору приходила мысль, что они могли бы вызвать на размышления, неблагоприятные для Наполеона. Так, в число запрещенных попали книги: «Миропомазание и коронование Людовика XVI» или, например, «Отрывки из Сюлли, содержащие в себе разговор с Генрихом IV». Не всегда проходили даже такие произведения печати, которые были сплошным хвалебным гимном в честь Наполеона. Например, аббат Айлльо воспел египетскую экспедицию в исторической поэме «Эгиптиаде», но ее не пропустил цензор, заметив: «Не такими плохенькими сочиненьицами должно восхвалять Его Величество. Ему нужен Гомер».

Все государственные тюрьмы: Тампль, Бисерт, Форс, Сент-Пеляжи и другие – были наполнены литераторами и публицистами. Но еще большее число их подвергалось высылкам, ссылке и полицейскому надзору. Насколько просто смотрел Наполеон на попрание физической свободы писателей, можно судить по ссылке Шатобриана в Дьепп. Сначала Шатобриан был обласкан Наполеоном, и перед вступлением Шатобриана в Академию ему было обещано место главного директора императорских библиотек с колоссальным окладом. Когда же академик в своей вступительной речи напал на правительство за гонения на свободу печати, то он был немедленно выслан. Но исключительно яркий пример расправы Наполеона с неугодными ему лицами представляет госпожа де Сталь, эта замечательная писательница, дочь министра Неккера. Первое внимание полиции ею было привлечено после событий 18 брюмера, когда в ее салоне стала собираться оппозиция против диктатуры Бонапарта. Бенжамен Констан был лучшим украшением этого салона. Уже в 1802 г. Наполеон был взбешен появлением произведения Неккера «Dernières Vues de politique et de finances»[14], в котором автор писал, между прочим: «Я не верю, чтобы даже Наполеону с его талантом, гением, со всем его могуществом удалось, наконец, в современной Франции основать умеренную наследственную монархию». В следующем году мадам де Сталь было запрещено пребывание в Париже.

С этих пор, по замечанию Вельшингера, «всякий шаг, поступки, жесты, слова госпожи де Сталь сделались предметом самого тщательного надзора правительственных агентов». Как ни старалась писательница смягчить гнев Наполеона, ей это не удавалось. Доведенная до отчаяния, она писала Наполеону: «На вас не похоже, чтобы вы преследовали женщину с двумя детьми; невозможно, чтобы герой не был покровителем слабости. Я вас еще раз заклинаю, окажите мне милость: позвольте мне жить спокойно в доме моего отца».

Старший сын госпожи де Сталь в 1808 г. добился аудиенции у Наполеона и просил о разрешении его матери вернуться в Париж. Император остался неумолимым, но характерно, узнав, что госпожа де Сталь находится в Вене, он сказал: «Ей, вероятно, хорошо там; она должна быть довольна. Ваша мать не зла. У нее много ума, но она совершенно не хочет подчиняться. Она не прожила бы и полугода в Париже, как ей пришлось бы отправиться в Бисетр или Тампль. Мне было бы это очень неприятно, потому что это наделало бы много шуму и повредило мне в общественном мнении. Скажите вашей матери, что, пока я жив, она не вернется в Париж. В Париже живу я, а я желаю, чтобы там были только преданные мне люди».

В течение шестилетнего вынужденного путешествия, главным образом по Германии, госпожа де Сталь написала о последней сочинение («Allemagne»)[15], в котором она с замечательной глубиной оценила немецкую литературу и немецкий народный гений. После некоторых переделок она получила от цензоров разрешение напечатать свое произведение в Париже. Но полиция, воспользовавшись предоставленным ей по декрету 1810 г. правом задерживать даже пропущенные цензурой произведения, конфисковала напечатанные экземпляры и сожгла, а автору приказала уехать в Америку. «Мера эта, – как писалось в приказе, – вызвана вредным направлением, которого эта дама не переставала держаться в течение нескольких лет». Госпожа де Сталь не уехала в Америку, а свое сочинение издала в 1813 г. в Лондоне.

Пожалуй, ни в одном вопросе Наполеон не обнаружил столько жестокости и циничного двоедушия, как в вопросе о печати. Установив самую беспощадную фактическую цензуру, он делал вид, что ее не существует. Должность цензора он называл «постыдной». Евгению Богарнэ он прямо советовал уничтожить цензуру в Италии, при этом заметил: «В этой стране и без того очень узкие умы и незачем их еще более суживать». А увидя в 1806 г. на одной пьесе разрешительную заметку цензора, он не постеснялся написать министру полиции: «После того как я выразил свое желание, чтобы цензуры не было, я удивляюсь, что в моей империи являются порядки, которые более пригодны для Вены или Берлина. Я не хочу, чтобы французы были крепостными. Еще раз повторяю: я не хочу цензуры, потому что каждый книгопродавец должен отвечать за сочинение, которое он продает, потому что я не хочу отвечать за все глупости, которые могут являться в печати, не хочу, чтобы какой-нибудь наемник «господствовал над умом и уродовал гений». Подобную же ответственность император возлагал и на типографщиков. «Типография, – говорил он, – арсенал, который не может быть вверен всякому. Надо, чтобы те, кто печатает, пользовались доверием правительства. Типография не торговое заведение; она касается политики и потому должна зависеть от того, кто руководит политикою».

Подчинив периодическую прессу полному усмотрению своих агентов, Наполеон не замедлил спеленать книготорговлю и типографский промысел. Во дворце Тюильри 5 февраля 1810 г. он подписал целый кодекс по делам книготорговли и печатания, состоящий из восьми глав и 51 статьи. В силу этого закона высшее наблюдение за типографским и книжным промыслами было поручено генеральному директору с шестью аудиторами. Эта дирекция (la direction de l'imprimerie et la librairie) должна была состоять при министерстве внутренних дел. С 1 января 1811 г. в Париже оставлялось только 60 типографщиков, в департаментах число последних также определялось заранее. Типографщики, лишенные права промысла, должны были получить вознаграждение со стороны оставленных. Последние получали особые свидетельства и присягали. Каждый из них мог содержать 4 пресса в Париже и 2 в департаменте. Вакантные места типографщиков замещали лицами, которые могли представить доказательства их пригодности и добрых нравов, а также приверженности к отечеству и суверену. Свидетельства на промысел выдавались генеральным директором и регистрировались в местном гражданском трибунале, где новый типографщик, между прочим, приносил присягу «ничего не печатать противного обязанностям по отношению к суверену и государству».

Каждый типографщик был обязан всякое печатаемое им произведение заносить в книгу, прошнурованную и пронумерованную департаментским префектом. Эта книга предъявлялась для просмотра по первому требованию всякого полицейского чиновника. Кроме того, о всякой книге, занесенной в регистр, сообщалось генеральному директору и префекту, а последний в свою очередь уведомлял об этом министра полиции. Генеральный директор, если находил нужным, требовал к себе книгу, о зарегистрировании которой получил сведения, и передавал ее цензорам для предварительного просмотра. По указаниям цензоров генеральный директор мог предложить авторам произвести в их произведениях те или другие изменения. В случае несогласия авторы жаловались министру внутренних дел. Последним назначалась вторичная и окончательная цензура, после которой сочинение либо исправлялось указанным образом, либо воспрещалось. Право требовать произвести в печатаемых произведениях разного рода изменения предоставлено было всем заинтересованным ведомствам.

Легко понять, что широкая специальная цензура разных ведомств и безграничное усмотрение обыкновенных цензоров делали предварительную цензуру прямо обязательной. Эта фактическая обязательность нашла себе выражение в §21 кодекса, касающемся «гарантий авторов и типографщиков», где, между прочим, сказано, что всякий автор и типографщик может свое произведение отдать на предварительный просмотр до сдачи в печать. Но предварительный просмотр произведения еще не обеспечивал его дальнейшей судьбы. Всякое пропущенное цензурой произведение министр полиции мог арестовать, с условием в течение 24 часов представить его со своими мотивами в Государственный Совет, который постановлял по этому поводу окончательное решение.

По отпечатании книги обязательно представлялось пять экземпляров ее в префектуру полиции. Нарушения установленных правил констатировались инспекторами книгопечатания и книготорговли, чиновниками полиции и агентами таможни. В зависимости от важности нарушения виновные предавались то суду исправительной полиции, то уголовному трибуналу. Что касается книг, напечатанных за границей, то они подлежали таможенному осмотру. Если в них не находили ничего вредного, то пропускали, взыскав при этом до 50% их стоимости. Декрету 5 февраля 1810 г. весьма яркую, но правдивую характеристику дал французский историк прессы, по словам которого «он создал систему грозную и для журналистов и для писателей, издателей и книготорговцев. Ограничение числа типографий из опасения, что, за недостатком работы, они станут печатать опасные правительству сочинения; строгое и неослабное наблюдение за прессой, вверенное агентам министерств внутренних дел и полиции; право главноуправляющего делами печати уничтожать типографские станки, конфискации, штрафы, тюремное заключение, аресты – вот чем дышит Декрет 5 февраля 1810 г.».

Наполеон вступил на опасный путь диктаторства в исключительный момент французской политической жизни. Первые успехи убили в нем чувство возможного. Носясь со своими фантазиями и подавляя силой всякое противодействие, он не мог ни сам вглядеться в круговорот событий, ни от других получить своевременное предостережение. В печати он видел самого сильного своего врага. Он говорил: «Если я перестану держать печать на вожжах, я не останусь у власти и трех дней». После военных неудач в мае 1813 г., в беседе с одним из своих приближенных, он сказал, между прочим: «Вы из тех, кто вздыхает в глубине души по свободе печати, свободе трибуны, кто верит во всемогущество общественного мнения. Но вот вам мое последнее слово: пока эта шпага будет у меня на бедре, у вас не будет ни одной из этих свобод, по которым вы вздыхаете».

Роковой 1814 г. принес Наполеону заслуженное возмездие: он пал жертвой союзных войск и безгласной казарменности собственных подданных. Заслуживает внимания, что Сенат, в числе других причин низвержения Императора, в акте 3 апреля 1814 г. указал: «Лишение народа его прирожденного права, свободы печати, подавленной произволом полиции, в то время как сам Император пользовался этой печатью для распространения ложных слухов, деспотических принципов и оскорбительной клеветы на другие государства».

Date: 2015-09-05; view: 817; Нарушение авторских прав