Глава 3. Когда чужие корабли скрылись в море за горловиной Камбифьорда, пришла пора подсчитывать убытки

Когда чужие корабли скрылись в море за горловиной Камбифьорда, пришла пора подсчитывать убытки. Округа Гребневой горы гудела, стонала и причитала. Все ближайшие дома были обобраны: фьялли унесли не только одежду и припасы, но и все ценное, что сумели найти: родовые серебряные кубки, украшения женщин, хоть сколько‑нибудь стоящее оружие.

– Радуйся, хозяйка, что они не увезли на рабский рынок твоих дочерей и не подожгли ваш дом на прощание! – говорил Бьярни фру Ингунн, жене Ульва Седой Шкуры.

– А чем я буду кормить моих детей, ты мне скажи! – Хозяйка сжимала руками голову, глядя на пустую кладовку с рассыпанным по полу зерном. – Чем! Нам теперь до следующей осени сидеть на одной рыбе!

Бьярни было нечего на это ответить. Он пришел, чтобы оценить размер соседских убытков и выяснить, не смогут ли те уделить что‑нибудь погорельцам. Но эти надежды не оправдались. Самим хозяевам теперь не хватало ни еды, ни одеял. Но если рыбу можно наловить в море, а дичи настрелять в лесу, так что голодная смерть жителям Камбифьорда все‑таки не грозила, то восполнить прочие потери не так легко. Ни пива, для которого нужен ячмень, ни хлеба им теперь не увидеть вплоть до нового урожая. Оставшихся овец резать нельзя, иначе не хватит для воспроизводства стада, и новые накидки взамен унесенных можно получить, только охотясь на лесных зверей. И помогать домочадцам Камберга, отчасти виновным во всеобщем разорении, никто не хотел. Если бы не их доблесть, оставившая фьяллей в одних рубашках, чужаки, быть может, и не пошли бы по окрестностям.

Правда, совсем без крыши погорельцы не остались. К счастью, еще летом Сигмунд хёвдинг начал строить новый дом в двух роздыхах от Камберга – предполагалось, что туда с выделенным имуществом и частью стада переберется Арнвид, когда женится. Свадьба была назначена после весеннего тинга, но теперь родичей невесты следовало предупредить, что она отменяется, причем навсегда. И жилье Арнвиду больше не понадобится. Его кости остались под обугленными развалинами родного дома, и домочадцы даже не решались искать их там. В округе считали, что самое умное теперь – просто насыпать сверху курган и принести жертвы, чтобы успокоить духов, а больше ничего не трогать.

Новый дом был еще не покрыт крышей и не проконопачен, но полусотне человек нужно где‑то жить, поэтому в тот же день, когда фьялли ушли, Бьярни поднял своих людей на работу. Свейн Сермяга одолжил им ножи и лопаты, чтобы резать мерзлый дерн, и крышу удалось покрыть. У него же нашлись запасы сухого мха, чтобы конопатить стены, и уже через два дня в новом жилище можно было разводить огонь. Часть мужчин стучала топорами и молотками, сколачивая лежанки, скамьи и столы, другая часть была в лесу с одолженными луками или в море. Лодки и снасти, к счастью, хранились в корабельном сарае на берегу и уцелели. Даже посуду пришлось брать взаймы у тех из соседей, кто жил подальше от моря и не повергся разграблению. Ложки, миски и чарочки спешно вырезали новые. Каждая иголка и гребешок теперь стали драгоценностью – как любая вещь, которую не замечаешь, пока она есть, но которая оказывается нужна каждый день! Сколотили отхожее место и баню, из лесных сараев привезли сено для коров и лошадей, и через неделю‑другую жизнь можно было считать налаженной. Хотя, конечно, с прежней она не шла ни в какое сравнение.

Всем домочадцам приходилось работать не покладая рук, и за хлопотами Бьярни почти позабыл о том потрясающем открытии, которое сделал той страшной ночью. Но домочадцы не забыли. Теперь, когда Бьярни остался единственным мужчиной из хозяйской семьи, все безоговорочно признали его главенство. Его распоряжений никто не оспаривал. Со всеми его решениями соглашались, тем более что распоряжался он дельно и толково. В том, что дней через десять погорельцы опять стали семьей в доме, а не толпой голодных бродяг, была немалая его заслуга.

– Когда хёвдинг вернется, ему все‑таки будет где голову преклонить! – с грустным удовлетворением говорила фру Лив, оглядывая свое новое убогое благополучие. – Все‑таки ему не придется просить приюта в чужом доме. А он, я надеюсь, привезет серебра или какие‑то хорошие подарки от Рамвальда конунга, и мы сможем купить хороших одеял и всего, чего нам еще не хватает.

Йора вздыхала в ответ. Она разом лишилась всего своего приданого, всех нарядов и украшений. Все, что она с такой любовью и надеждой готовила несколько лет, сгорело в сундуках дома и стало чем‑то вроде погребальных даров Арнвиду и прочим погибшим. По брату она плакала каждый день, не в силах так быстро привыкнуть к мысли, что его больше нет.

Время потихоньку шло, жизнь налаживалась, но вместе с тем крепло осознание, что усадьба погибла и вся прежняя жизнь разрушена, что их старого дома уже нет и не будет, не будет вещей, привычно окружавших ее с детства, и ковшичка с утиной головой, знакомого до последней щербинки, и ковров, частью полученных в подарок от знатных гостей, частью вытканных своими руками. Нет девичьей, которую она помнила с рождения, нет лежанки, нет стен, в которых она помнила каждую щель. Прежняя жизнь пропала, и при мысли о невозвратности потерь в груди становилось больно. Погибли родовые столбы, те самые, которые при переезде на новое место полагалось брать с собой. Теперь нужно искать хорошего резчика и делать новые. И это будут не просто новые опоры крыши. Это означает, что сам род как бы начинается с начала.

Возвращения хозяина домочадцы ждали и боялись. Так хотелось скорее ощутить себя вновь под защитой вождя и его дружины, но страшно делалось при мысли, что придется рассказать ему о набеге и гибели Арнвида. У него больше нет старшего сына, а значит, теперь он обязан мстить, и эта битва у них не последняя. Хочешь не хочешь, а к лету им ради собственной чести придется готовить поход к берегам Фьялленланда. И это очень не нравилось Йоре. Как ни жаль ей было погибшего брата и прочих, она понимала, что благоразумным людям ни в коем случае не следует искать новой встречи с Торвардом, конунгом фьяллей. Этот ураган пронесся над их головами, причинив все же меньше вреда, чем мог бы, и уже за это следовало благодарить богов.

– Теперь Вемунд будет обязан искать Торварда конунга, чтобы отомстить! – говорила Йора. – Я не хочу, чтобы он это делал! Да, я знаю, что наша родовая честь требует этой мести, но я боюсь остаться совсем без братьев!

– Не грусти, ведь есть еще я! – улыбаясь, утешал ее Бьярни. – А третьему брату в сказках обычно везет!

– Но не хотела бы я, чтобы меня похитил великан и ты мог показать твою удачу, спасая меня, когда двум старшим братьям великан оторвет головы!

Сигмунд хёвдинг вернулся неожиданно быстро. Его корабль не заметили вовремя, и на берегу его никто не встречал, только матушка убогого Хринга, оказавшаяся поблизости, указала ему, где искать домочадцев.

Увидев на месте своей усадьбы пепелище, Сигмунд не так чтобы удивился, а только крепче сжал зубы. Достойный человек должен мужественно встречать удары судьбы, и уже вскоре хёвдинг с дружиной приближался к своему новому дому.

Все домочадцы высыпали ему навстречу, фру Лив выбежала без плаща, на ходу утирая слезы. Она плакала и от радости, что ее муж и защитник наконец‑то вернулся, и от горя по Арнвиду, о чьей смерти ей придется сейчас рассказать. Обняв мужа, она повернулась, с раскрытыми объятиями выискивая глазами второго сына, но его не было.

– А где же Вемунд? – растерянно спросила она. – Он остался у конунга?

– Нет, – сказал Сигмунд хёвдинг и опустил глаза.

Тело Вемунда лежало на корабле. У хёвдинга хватило бы мужества объявить свои новости как подобает, но он не был готов к тому, что Арнвид тоже его не встретит.

Из‑за спины матери вышла Йора с рогом в руках – для этого случая выменяли медвежий окорок на бочонок пива. Сигмунд хёвдинг взял рог здоровой рукой и приподнял.

– Благодарю богов за мое возвращение домой и прославляю память моих сыновей, Арнвида и Вемунда, которые оба сейчас в Валхалле, – сказал он.

Женщины и прочие домочадцы в изумлении смотрели на него, не веря своим ушам.

– Сын мой Вемунд погиб в Винденэсе, на поединке с Торвардом сыном Торбранда, конунгом фьяллей. Он бился достойно, и я горжусь моими сыновьями…

Хёвдинг старался сохранить невозмутимость и твердость, но голос его пресекся, и ему пришлось опустить глаза. Все‑таки тяжело отцу, как бы ни был он крепок духом и закален жизненными бурями, разом проводить в чертоги Одина двоих взрослых сыновей, свою опору, надежду и продолжение рода.

Фру Лив бессмысленно смотрела на него, а потом вдруг начала падать, как‑то боком. Йора закричала. Она не могла справиться с собой, в сердце не вмещалась еще и эта неожиданная боль. Убив одного из ее братьев, Торвард конунг на этом не успокоился и перебрался в Винденэс, чтобы там погубить и второго! Как волк, рыщущий в ночи, он причинял страшное зло всем, кого касался, и сейчас Йора жалела, что он не сгорел в усадьбе вместе со всеми своими людьми. Напрасно они думали, что он просто ушел из Камбифьорда. Не собираясь спускать обиды, он отправился на поиски других членов семьи, чтобы подрубить род Сигмунда под самый корень. И этот второй удар показался Йоре еще сильнее первого. С мыслью о смерти Арнвида она со временем немного свыклась, но потеря Вемунда, которого она в Винденэсе считала в безопасности, от неожиданности показалась еще более жестокой. К тому же Вемунда она всегда любила больше: добрый и честный, ласковый и заботливый с домашними, не такой гордый и надменный, как старший брат, он был ей так же дорог, как Бьярни.

Сам Бьярни тоже тяжело переживал вторую потерю. В отличие от Арнвида, который с самого начала повел себя глупо, Вемунда обвинить было не в чем. Любой благородный человек пришел бы в возмущение, увидев то, что он видел, и родные могли гордиться тем, что именно он первым поднял голос против вконец обнаглевшего фьялля, вступился за честь своего племени. Но это делало боль Бьярни только острее. Сигмунд рассказал, как все происходило, и при этом рассказе все внутри у него переворачивалось от горя и гнева. Вемунд, хоть и был неплохим бойцом по меркам харада Камберг, не мог стать достойным и равным соперником конунгу фьяллей, и этот поединок с его стороны был чистым самопожертвованием. И безжалостным убийством со стороны Торварда конунга.

Одна только Йора смутно понимала, в чем тут дело. Она помнила, как Торвард конунг бился в руках своих телохранителей и стонал от невыносимой внутренней боли. Крови Вемунда жаждал тот же злой дух в нем, который едва не погубил Йору и причинял такие страдания самому Торварду. Но это не отменяло его вины и необходимости мести.

И вот теперь из троих сыновей у Сигмунда хёвдинга остался только один. Было ясно, что теперь Бьярни будет узаконен, тем более что он показал себя вполне достойным этого. Все соседи хорошо знали, что им было сделано, и пересказывали Сигмунду хёвдингу отзывы Торварда. «Один мужчина в доме у них все‑таки нашелся» – в устах конунга фьяллей это была нешуточная похвала, и своими досадливыми словами, перемежаемыми крепкими ругательствами, Торвард против воли оказал Бьярни немалую услугу. И теперь хёвдингу стало понятно, почему там, на причале Винденэса, Торвард конунг сказал ему «даже если ты родишь еще десять сыновей взамен этих двух». Он‑то знал, что Сигмунд хёвдинг уже лишился по его вине не одного, а двух сыновей. Вот почему он так охотно пошел на поединок с Вемундом и говорил, что «этот парень рано или поздно захочет со мной подраться», – он уже знал, что Вемунд имеет причину для кровной мести ему, и дал тому возможность попытать удачу, не откладывая. Пусть он не сказал об этом вовремя – но если бы младший сын Сигмунда тогда знал, что ему уже есть за что мстить противнику и помимо неучтивости к йомфру Альделин, разве бы что‑то изменилось?

Но оценила жестокое благородство Торварда одна только Дельбхаэм.

– Он дал возможность тебе, сын мой, исполнить долг перед родом и снова отличиться! – сказала она Бьярни. – Конунг фьяллей носит в себе проклятье и сам является проклятьем семи морей, но он сделал тебя единственным сыном хёвдинга и еще сделает законным его сыном. Уважай его за это. Хорошего врага не стыдно уважать!

Эта женщина рассуждала как истинная дочь короля.

– Бьярни поступил правильно! – объявил Сигмунд хёвдинг, обдумав все произошедшее. – Мой дом был обесчещен насильственным вторжением, и лучше этому дому было умереть, чем терпеть позор. Я сам сделал бы то же самое, если бы у меня не оставалось никаких других средств отстоять свою честь. С малыми силами мой сын дал достойный отпор большой дружине могущественного конунга, и я горжусь тем, что у меня нашелся такой сын.

Слова эти были сказаны за столом Ивара хёльда, и через несколько дней о них уже знала вся округа. Бьярни после этого прославился. Соседи говорили, что всегда ожидали от него многого, но теперь он подтвердил их ожидания. Новость о королевском происхождении Дельбхаэм быстро распространилась, и все стали говорить, что‑де всегда видели в Бьярни признаки благородной крови, несмотря на то что он считался сыном рабыни.

Время потихоньку шло, и если боль от потерь еще не утихла, то постепенно домочадцы Камберга обратились к другим заботам и даже некоторым радостям. Приближался Блосдаг – Ветродуй, Ветряной день, который считается последним днем зимы [9]. До настоящего прихода весны оставалось еще очень далеко: снег и не думал таять, а, напротив, шел каждый день, однако этому все радовались, ведь ясная погода в Ветродуй предвещает неурожайный год. Но в этот день просыпается богиня Фрейя, скованная долгим зимним сном, и вся округа готовилась, как всегда, радостно отметить пробуждение новой весны.

По обычаю, в каждой округе выбирают самую красивую девушку, чтобы она олицетворяла приход Фрейи, – в белой одежде, с двумя факелами в руках, она с наступлением темноты приходит в дом общего пира, чтобы принять дары и благословить праздник. Накануне Ветродуя все девушки с окрестных дворов и усадеб собирались вместе, чтобы выбрать Фрейю для завтрашнего торжества. В прежние несколько лет, с тех пор как Йора стала взрослой, собрание назначалось в усадьбе хёвдинга, но в этом году, помня обо всех печальных событиях, девушки сошлись в усадьбу Бобровый Ручей, у Эльвира хёльда. И то Йора узнала об этом случайно – несколько бродяг, которые в ожидании праздников всегда околачиваются возле богатых усадеб, рассказали о завтрашнем собрании, когда зашли погреться в Новый Камберг – так стали называть зимнее пристанище хёвдинговой семьи.

– Как же так? – делилась с Бьярни удивленная Йора. – Почему же я ничего не знаю? Почему же Ауд меня не предупредила? Может, кто‑то от нее приходил, а мне не передали?

Но женщины и челядь на кухне только переглядывались и недоуменно пожимали плечами. От йомфру Ауд, дочери Эльвира хёльда, никто не приходил.

– Наверное, подумали, что ты не захочешь веселиться, потеряв обоих братьев, – устало вздохнула фру Лив.

– Но я… – Йора опустила глаза. – Да, я знаю, наверное, я должна остаться дома, но… Что же, Фрейя к нам теперь не придет?

– Я думаю, ты должна пойти! – Бьярни обнял ее за плечи. Все эти дни он изо всех сил старался подбадривать женщин и прочих домочадцев, не позволяя им лить бесполезные слезы. – Во‑первых, я уверен, что и Вемунд, и Арнвид сейчас в палатах Фрейи – она же забирает к себе половину всех достойно павших, а оба наших брата были очень видные парни и должны непременно ей понравиться. Разве не так?

Йора согласно улыбнулась, и даже у фру Лив немного потеплели глаза. Уж конечно, сыновьям, которых она родила, не стыдно предстать и перед самой богиней!

– А к тому же ты – самая красивая девушка в окрестностях, – продолжал Бьярни. – Если ты не придешь, кого же, по‑твоему, они выберут Фрейей? Эту долговязую Ауд или толстую Гудрун?

– Может быть еще Асхильд, – напомнила Йора. – Она красивая девушка.

– Красивая, как мечта, а нос у нее такой длинный, что на нем легко усядутся две вороны!

Йора засмеялась.

– Могла бы быть йомфру Ингебьёрг из Коровьей Лужайки, – добавила она. – Вот уж кто самая красивая девушка харада! Но до Коровьей Лужайки далеко, у них там свой пир и своя Фрейя. Я точно знаю, что это Ингебьёрг, у них просто больше некому.

– Эта йомфру Ингебьёрг – большая задавака и гордячка, вот что я скажу! – заметила Дельбхаэм. – Половина ее красоты замешана на спеси да еще на богатстве отца. Этот Халльгрим хёльд давно метит на место нашего хёвдинга – вот и тщится показать, будто у него и коровы самые удойные, и дочь самая красивая.

– Но она и правда красивая девушка. – Фру Лив вздохнула. Именно с йомфру Ингебьёрг, дочерью Халльгрима хёльда из усадьбы Коровья Лужайка, был помолвлен погибший Арнвид. – У нее большое приданое, и родня такая сильная и знатная.

– Но раз Коровья Лужайка так далеко, то у нас Фрейей должна быть только ты! – убежденно сказал Бьярни сестре. – И ты должна пойти. Правда, фру Лив, она должна пойти! Если ты теперь запрешься дома, никому от этого не станет веселее. Я надеюсь, что в этом году мы найдем для тебя отличного жениха, у тебя скоро появятся дети, и отец с матерью будут радоваться внукам. Так что оденься получше и пойдем. Я сам с тобой пойду. Тоже погляжу на девушек, а то ведь и Праздник Дис не за горами…

И он подмигнул сестре, намекая на гулянья и игры молодежи, которые часто заканчиваются обручением. Теперь, когда его признание законным сыном и наследником было делом решенным, он мог уже смело приглядываться к лучшим невестам округи, о которых прежде не смел и мечтать.

– Одеться‑то мне и не во что. – Йора с грустью развела руками. – Хенгерок у меня теперь один. Хорошо, отец еще до… всего этого купил мне в Винденэсе то ожерелье из серебряных бусин, а не то даже Фрода из Сосновой Горки была бы одета наряднее меня!

На следующий день, ближе к вечеру, Бьярни и Йора, встав на лыжи, отправились в усадьбу Бобровый Ручей. Идти им мешал мокрый снег и ветер, они медленно брели, отворачивая лица от ветра, и когда добрались наконец до места, то оказались последними.

Бьярни остался в гриднице, толкуя с Эльвиром хёльдом о делах – хотя тинг еще не состоялся, его уже принимали везде как свободного и особенно рады были еще раз послушать о событиях перед йолем. И видя, как уверенно Бьярни держится с лучшими людьми округи, как умно и красиво говорит, никто бы не подумал, что этот парень – раб.

А Йора, вытерев мокрое и покрасневшее лицо, поправила ожерелье и вошла в девичью. Все девушки из ближних дворов и усадеб уже сидели здесь: дочь самого Эльвира, йомфру Ауд, и Фрода, дочь Берга Бороды, и длинноносая Асхильд с хутора Челнок, и три дочери Ульва Седой Шкуры – Ульвхильд, Тюри и Герд, и еще несколько других, кого Йора сразу не разглядела в полутьме.

– Здравствуйте все! – Она улыбнулась, радуясь случаю увидеть сразу всех подруг, которых не видела больше месяца – со времени поминального пира по братьям. – Ох, какой там снег валит. Мы еле дошли. Если бы не Бьярни, я бы и дороги не нашла, так и пропала бы в лесу.

– И ты пришла? – Гудрун словно бы удивилась.

– Конечно! – Йора тоже удивилась, почему бы ей не прийти.

– Хорошо! – поспешно сказала йомфру Ауд. – Садись сюда. – Она подвинулась, давая Йоре место на скамье возле себя. – Ну, кто хочет быть Фрейей в этот раз?

– Я хочу! Я! Нет, я! – Сразу несколько девушек вскочили с мест, особенно молоденькие – Тюри, Герд, которым было всего пятнадцать и тринадцать лет, а еще Эйда из Боярышника, которая хоть и не отличалась красотой, но была бойкой девушкой и всегда радовалась случаю побыть на виду.

– Пусть лучше Эйда будет! – поддержала последнюю Фрода, основательная девушка как сложением, так и суждениями. – Вы, малявки, еще успеете покрасоваться в белой рубахе с факелами, а Эйде давно пора замуж! Может, если она придет на пир такой красоткой, кто‑нибудь наконец сообразит к ней посвататься.

– Так что же, теперь всякой старой колоде уступать, на которую никто не смотрит! – возмутилась Тюри, очень красивая девушка с пышной грудью, выглядевшая скорее на восемнадцать лет, чем на свои пятнадцать. – Ты еще старую Брюмлу предложи!

– Это я‑то старая колода! – заголосила Эйда. – Это ты не успела женское платье надеть, а уже грудь вон рубашку рвет – хочешь небось, чтобы все мужики на тебя глаза пялили!

– А у тебя пялить глаза‑то не на что – ты хоть еще сто лет проживи, такой груди не вырастет!

– Давайте, меряйтесь! – хохотала старшая из Ульвовых дочерей, Ульвхильд, которая была не честолюбива и в этих состязаниях не участвовала.

– Девушки, да вы с ума посходили! – унимала их Ауд, как хозяйка дома. – Зачем так кричать? Может, выберем Гудрун? Она еще ни разу не была Фрейей.

– А зачем еще кого‑то выбирать, если есть Йора? – сказала Асхильд. – Вот ведь она сидит. Вы вроде говорили, что она не придет, но раз отец ее отпустил на праздник…

– Что ты, ей же нельзя! – воскликнула Фрода.

– Но почему, если родители разрешают? Со времени поминок уже второй месяц идет, так что же ей…

– Да не в этом дело! – зашептала Ульвхильд, делая глазами какие‑то многозначительные намеки.

– А в чем? – удивилась Асхильд. – Йора, в чем дело? Почему тебе нельзя быть Фрейей?

Но Йора удивилась этому вопросу еще больше.

– Мне нельзя? – Она широко раскрыла глаза и оглядела молчащих подруг. На двух‑трех лицах было недоумение, на некоторых – смущение, а на некоторых даже какое‑то злорадное торжество. – Почему это мне нельзя? В прошлом году было можно. А я с тех пор не очень‑то состарилась. Мне этой зимой только исполнилось восемнадцать!

– Хм, – сказала Гудрун, многозначительно глядя на нее. – Ну и что, что восемнадцать? Быть Фрейей на Ветродуй может только девушка. Здесь не годится та, которая уже не очень…

– Что – не очень?

– Не очень‑то девушка.

– Что? – в изумлении повторила Йора. – О чем ты?

– Да о том, – с досадой пояснила наконец Ауд, прямая и решительная, не любившая всякие недомолвки. – Поговаривают, что ты уже не девушка. Поэтому я и не позвала тебя: и братья у тебя погибли, и честь твоя погибла – какое уж тут веселье?

– Моя честь погибла? – Йора в изумлении прижала руку к груди. – Ауд! О чем ты? Что вы придумываете?

– Мы не придумываем. Все же знают, что фьялли ночевали в вашем доме, когда убили твоего брата, и ты была там. И раз там были фьялли и сам их конунг, едва ли хоть одна женщина в доме этой ночью их миновала. Скажешь, тебя никто не трогал?

– Меня… нет… – в ужасе проговорила Йора, но чувствовала при этом, что ее изменившееся лицо выдает совсем другой ответ и что все верят лицу.

Ни одному человеку она не рассказала, что конунг фьяллей и впрямь пытался ее обесчестить той ночью. Ей было слишком неприятно и страшно все это вспоминать, а к тому же попробуй расскажи, как он бросил ее на пол и забрался ей под подол. Как доказать, что на этом он и остановился и что ее девичья честь все‑таки в конце концов осталась ненарушенной? Да никто этому не поверит! Что конунга фьяллей остановили его собственные люди? Заступились за чужую девушку, добычу, как и все в этом доме? Над ней будут смеяться, попробуй она такое рассказать. И Йора вообще молчала обо всем. Но то ли кто‑то в доме слышал ее крики и не сумел промолчать, то ли люди сами додумали то, чего никто не видел.

– Я – нет, нет! – твердила Йора, оглядывая лица подруг и видя, что ей не верит никто, даже добрая Фрода и Асхильд, с которой они всегда были наиболее дружны. Некоторые из подруг ей явно сочувствовали, некоторые были бы не прочь узнать подробности, но никто не верил, что ничего не было. И она не могла с чистой совестью клясться, что ничего не было, поскольку кое‑что все‑таки было! – Он меня не тронул!

– Он – это кто? – уточнила Гудрун.

– Торвард конунг! Ему было не до того.

– Ха! Будь он стар и болен… да и тогда у него полно здоровых мужиков в дружине! Но ты, прости, теперь никакая не Фрейя! Так все говорят – вот хоть в Коровьей Лужайке! Йомфру Ингебьёрг сама сказала: жаль йомфру Йордвейг из Камберга, не гулять ей больше в белом платье Фрейи!

– Ингебьёрг из Коровьей Лужайки так сказала? – Йора уже почти плакала, но ее слезы всех только убеждали, что подозрения справедливы. – Но как она могла? Откуда ей знать – она‑то ничего не видела!

– Но вы‑то не станете о таком говорить, это само собой!

– А чего она не видела? Что было‑то? Ну, расскажи? – Ульвхильд подсела к Йоре, схватила за руку и затеребила. – Это был сам Торвард конунг? Ну, как это было? Тебе понравилось хоть немножко? Говорят же, что он красив, что кюна граннов в него влюбилась, из‑за этого Асмунд конунг и стал с ним сражаться, когда они встретились в море. Как все было?

– Да не было ничего! – сквозь слезы твердила Йора.

– Ну, нам‑то ты можешь рассказать! Расскажи, ну Йора, миленькая! – Ульвхильд просто подпрыгивала на скамье от любопытства. – Это ведь не какой‑нибудь Хаки Кудрявый, это сам конунг фьяллей!

Но Йора, вырвав руку, вскочила со скамьи и убежала из девичьей. В гриднице она бросилась на грудь Бьярни, вставшему при виде нее, и разрыдалась от унижения и обиды. Бьярни, обняв ее, пытался успокоить и расспрашивал, что случилось. Эльвир хёльд и фру Альвгерд сочувственно вздыхали и многозначительно поджимали губы – они прекрасно понимали, что могло так расстроить этим вечером дочь Сигмунда хёвдинга.

Бьярни, узнав наконец о случившемся, был так возмущен, что рвался поговорить с девушками, но хозяева, а потом и сама Йора, немного пришедшая в себя, удержали его. Что он мог сказать такого, что не сказала бы она, чем убедить? Бьярни был оскорблен этой гнусной клеветой, но разбирательство принесло бы Йоре мало пользы. Ведь Бьярни не мог поклясться, что сестра весь тот вечер не отлучалась от него. Какое‑то время он лежал без сознания, потом был заперт с другими мужчинами в конюшне, а Йора оставалась в доме, почти наедине с фьяллями, которые заставили ее прислуживать им за столом. Кроме нее, в доме было еще несколько женщин, готовивших и подававших еду, но Йора сама умоляла Бьярни ни о чем их не расспрашивать. Фино, Гейра и старая Асвёр могли слышать ее крики. А как они их истолковали – уже понятно. Тем более что несколько молодых женщин в доме действительно пострадали. Правда, Фино при упоминании фьяллей краснела с видом скорее довольным, чем страдальческим, но эти свидетельства делу не помогали.

– Но почему ты мне ничего не сказала? – допытывался взволнованный Бьярни.

– Что – сказала? Ничего не было! Ну хоть ты‑то мне веришь? – в отчаянии восклицала Йора.

– Я тебе верю, верю! – Бьярни поспешно обнял сестру и прижал ее голову к плечу. – Я люблю тебя и буду любить, что бы с тобой ни случилось. Ты все равно останешься моей маленькой любимой сестричкой, что бы ни произошло.

– Но Бьярни! – стонала Йора, снова начав плакать. – Не было ничего!

– Я верю, верю!

На самом деле Бьярни не столько верил, сколько надеялся, что Йора говорит правду. Он сам продолжал бы любить ее по‑прежнему, а то и больше, если бы с ней действительно случилось такое несчастье, но как убедить харад, что оно не случилось? За честь сестры он готов был биться с кем угодно, но как можно биться с молвой? Не вызовешь же на поединок глупых дочек бондов! Они только повторяли то, что говорят вокруг.

Поначалу Бьярни и Йора предполагали переночевать в Бобровом Ручье, но после такого оскорбления оба не хотели здесь оставаться. Девушка не могла и подумать о том, чтобы теперь взглянуть в глаза подругам, считающим ее обесчещенной. Эльвир хёльд не удерживал гостей и даже послал двух работников проводить их, поскольку уже совсем стемнело.

За время пути, от движения и холодного воздуха, Йора несколько успокоилась и сумела войти в дом почти как ни в чем не бывало. На вопросы домочадцев, почему они вернулись сегодня, брат и сестра придумали какие‑то правдоподобные ответы. Но назавтра, когда Йора решительно отказалась идти со всеми на пир в Бобровый Ручей, фру Лив испугалась, что она больна. Йора то соглашалась, что она больна, то отрицала это и наконец, разрыдавшись, заикаясь и теряя голос от слез, выложила все. Бьярни помогал ей рассказывать, возмущаясь злоязычием окрестных женщин. А Сигмунд хёвдинг, слушая их, бессильно опустился на скамью, и видно было, что ни на какой пир и сам он уже не собирается.

– Это очень большое несчастье, – проговорил он, уразумев, в чем дело. – Если вся округа болтает, что… Но этого и правда не случилось?

– Да нет же!

– По крайней мере она не беременна! – утешила мужа помертвевшая фру Лив. – Это я точно знаю.

– Да я не могу быть беременна!

– Это, конечно, радует, – вздохнул хёвдинг. Раньше, поглощенный заботами по восстановлению разоренного хозяйства и горем по сыновьям, он как‑то не подумал, что фьялли могли оставить и другие следы, но сейчас осознал всю глубину несчастья. – Однако теперь, дочь моя, мне будет так же трудно найти тебе приличного жениха, как если бы ты оказалась и впрямь беременна. От конунга фьяллей. Что и как мы им докажем? А если слухи пошли, всегда найдутся люди, которые им поверят. И любой мужчина десять раз подумает, прежде чем свататься к женщине, которую, может быть, обесчестили фьялли. И даже если сам не будет в это верить, не захочет выглядеть дураком в глазах соседей. Даже не знаю, сколько я должен дать тебе в приданое теперь, чтобы хоть кто‑то нашелся…

Йора рыдала, видя, что жизнь ее окончательно разбита, причем без малейшей ее вины! Сигмунд хёвдинг встал, подошел и стал гладить дочь по голове: он понимал, что девушку ни в чем нельзя упрекнуть, даже если бы это несчастье и правда случилось, но не знал, как помочь делу. Да и сам он после всего случившегося сумеет ли сохранить за собой звание хёвдинга округи Камберг?

На пир в Бобровый Ручей они не пошли. Но Бьярни настоял, чтобы Йора надела белую рубаху и с факелами в руках вошла в гридницу, где собрались все домочадцы новой усадьбы. Он стремился хотя бы собственную семью заставить поверить, что Йора не пострадала. Или хотя бы сделать вид, что верят. Иначе как ей жить даже среди своих? Йора и правда немного развеселилась, на лицах домочадцев появились улыбки, и День Фрейи в новой усадьбе прошел не так уж и плохо. Но вечером после пира, укладываясь спать, Бьярни снова вспомнил о фьяллях с чувством мучительной досады. Эти люди причинили округе и самой усадьбе Камберг столько всяческого зла, что кровь кипела от возмущения при мысли, что они никак за это не заплатят. Но где теперь их искать?