Volk, hilf dir selbst, dann wird auch der Herrgott dir seine Hilfe nicht verweigern! 5 page

Это замечание можно истолковать как указание на то, что Сталин запланировал нападение на Германию в течение ближайших двух лет. Жданов был ближайшим доверенным лицом Сталина и занимался разработкой директивы по его поручению. Но его замечание может рассматриваться только как свидетельство в пользу этого, но не как доказательство даты запланированного нападения. Не исключено, что у Сталина не было запланировано точной даты нападения, он ждал удобной ситуации{109}.

Здесь необходимы дальнейшие исследования.

Информированность Гитлера о советских военных приготовлениях и тезис о «превентивной войне»

Советские приготовления к агрессивной войне, несмотря ни на что, не являются доказательством так называемового тезиса о «превентивной войне», согласно которому Гитлер напал на Советский Союз, чтобы предупредить предстоящее советское нападение{110}.

Во-первых, летом 1941 г. Красная Армия была не в состоянии вести наступательную войну. И во-вторых, немецкая сторона не имела представлений о состоянии советских вооруженных сил, не говоря уже об идущей на высоких оборотах подготовке к агрессивной войне.

Гитлер и его генералы недооценили не только военную мощь и потенциал Советского Союза, но и боеспособность Красной Армии, что было неудивительно ввиду собственных ошеломляющих военных успехов и советских неудач в войне с Финляндией. Когда Гитлер решал напасть на Советский Союз, он исходил из того, что вермахт разобьет Красную Армию в течение нескольких недель{111}.

В первые недели «восточного похода» казалось, что ожидания быстрой победы сбудутся. Девятого июля 1941 г. Гитлер сказал Геббельсу, что «война на Востоке в основном выиграна. Нам еще предстоит ряд тяжелых боев, но вермахт не даст Красной Армии оправиться от прежних поражений»{112}. Но вскоре настроение в ставке фюрера резко изменилось. Первого августа Геббельс заносит в дневник: «Открыто[70,71] признается, что в оценке советских боевых сил что-то было ошибочным. Большевики оказывают более сильное сопротивление, чем мы предполагали, и в первую очередь материальные возможности, которыми они располагают, оказались больше, чем мы думали»{113}.

Несколькими днями позже, 10 августа 1941 г., Геббельс фиксирует: «Понадобятся еще более тяжелые и кровавые бои, прежде чем Советский Союз падет раздавленным»{114}. В августе 1941 г. победная эйфория окончательно испарилась в ставке фюрера. Как пишет Геббельс, Гитлер так переживал военные события на Востоке, что перенес тяжелое расстройство желудка, которое Геббельс политически корректно именует «приступом дизентерии». Геббельс продолжает: «Понятно, что военные события последних недель на Востоке сделали его (Гитлера. — Б.М.) таким раздраженным. «…» Военных трудностей такого объема мы не ожидали. Последние четыре недели были исключительно плохим временем»{115}. Вскоре, 19 августа 1941 г., Геббельс заносит в дневник: «Стало очевидно, что мы полностью недооценили советскую ударную силу, и прежде всего вооружение советских армий. Мы даже близко не имели представления о том, чем располагают большевики. Отсюда и ошибочные оценки. Например, фюрер оценивал число советских танков в 5000, в то время как у них их было 20 000. Мы думали, что у них около 10 000 самолетов; в действительности у них было 20 000. «…» Возможно, это хорошо, что у нас не было ясной картины потенциала большевиков. Возможно, мы бы тогда побоялись взяться за решение все равно ставшего когда-нибудь неотложным вопроса о Востоке и большевиках. «…» Фюрер внутренне очень раздражен на себя за то, что он дал ввести себя в заблуждение сообщениями из Советского Союза»{116}.

В действительности советские вооруженные силы располагали в июне 1941 г. более чем 25 500 танками, 18 700 самолетами и 5 774 000 солдат{117}. Гитлер и его генералы не только не имели реального представления о военном потенциале Советского Союза, но и не знали о том, что советские военные приготовления осуществляются с такой большой скоростью. Они не видели общей картины и недооценили своего противника «полностью», как это формулирует Геббельс.

Немецкое нападение на Советский Союз, и в этом нет никакого сомнения, было заранее подготовлено и обусловлено не военно-стратегически, а идеологически. Гитлер был всю жизнь одержим идеей того, что история означает борьбу за «жизненное пространство» по законам «расового» детерминизма. Уже в двадцатые годы он критиковал проводившуюся до того немецкую политику, которую он именовал «политикой границ», за близорукость и несоответствие времени. Он сам высказывался за «политику пространства», под которой понимал завоевание «жизненного пространства» для немецкого народа в Восточной Европе{118}.

После прихода к власти в 1933 г. Гитлер сделал идею «жизненного пространства» государственной идеологией новой Германии. Третьего февраля 1933 г. он таким образом объяснил немецким генералам цель вновь создаваемого вермахта: «Захват жизненного пространства на Востоке и его безоглядное германизирование»{119}. Еще десятью годами раньше, в 1923 г., году Гитлер писал: «Мы, национал-социалисты, должны без оглядки отстаивать свои внешнеполитические цели, а именно — обеспечить немецкому народу предназначенную ему от рождения землю на этой планете. И эта цель — единственное, что перед Богом и нашим немецким будущим оправдывает пролитие крови. «…» Когда мы сегодня говорим о новых территориях в Европе, то можем иметь в виду только Россию и подвластные ей страны»{120}.

Во время беседы со своими ближайшими сотрудниками 16 июля 1941 г. Гитлер указал, что война с Советским Союзом служит исполнению окончательной задачи: «Принципиально «…›› речь идет о том, чтобы удобным образом разрезать гигантский пирог, так чтобы им, во-первых, овладеть, во-вторых, управлять, а в-третьих — его использовать. «…» Из завоеванных восточных районов мы должны сделать райский сад; они для нас жизненно важны»{121}.

На европейскую историю XX века повлияли две[72,73] тоталитарные и преступные системы — советский коммунизм и немецкий национал-социализм. Хотя они были в основе разными, обе отмечены массовыми преступлениями, жертвами которых пали миллионы человек, и идеологически обусловленными экспансиями, проводившимися силой оружия. Оба государства вместе начали в сентябре 1939 г. Вторую мировую войну; через двадцать два месяца позже Германия напала на СССР.

Германо-советская война была запрограммирована идеологиями обеих сторон. Гитлер видел в советских территориях будущее «жизненное пространство» для немецкого народа, предпосылки для германского мирового владычества. Сталин, в свою очередь, рассматривал Германию как ключ к владычеству над Европой и миром. Советский Союз рассчитывал захватить и советизировать Европу с помощью германского экономического и человеческого потенциала. Германо-советская война принесла Гитлеру тотальное поражение, а Советскому Союзу возможность распространить свою власть и коммунистическую систему до Эльбы — и нимб освободителя от фашистской диктатуры.

Перевод с немецкого Дмитрия Хмельницкого

Джамиль Гасанлы{122}

Основные направления советско-турецких отношений на первом этапе начала Второй мировой войны (1939-1941)

Заключение договора о ненападении от 23 августа 1939 г. между Германией и СССР стало последним пунктом подготовки Второй мировой войны. Газета «Йени Сабах» в своем номере от 28 августа, комментируя советско-германский договор, отмечает, что сторонники мира потеряли надежду на Советский Союз, что, если бы СССР встал на сторону миролюбивых сил, возможно, войны удалось бы избежать. Однако теперь опасность войны неумолимо возрастает.

Предположения газеты «Йени Сабах» оказались верными. Логическим продолжением пакта о ненападении стало объявление Германией 1 сентября войны Польше. Два дня спустя, 3 сентября, Англия и Франция, выполняя свои договорные обязательства перед Польшей, объявили войну Германии. Тем самым возникла новая военная, политическая, дипломатическая ситуация — началась Вторая мировая война.

Отправной точкой внешней политики Турции было уберечь страну от втягивания в войну и военные операции,[79] создать прочную оборонительную систему для подавления возможной агрессии и укрепить ее путем заключения международных договоров. Турция внимательно отслеживала события в Польше. После капитуляции Польши члены турецкого диппредставительства в Варшаве во главе с послом Джемал Хюсню Тараем покинули страну вместе с польским правительством и переехали в Бухарест. После краткосрочного пребывания в Румынии турецкие дипломаты вместе с польским правительством отправились во Францию, а после капитуляции Франции вернулись в Анкару. Дж.Х. Тарай был одним из видных дипломатов Турции. В 1930-1936 гг. он был послом Турции в Швейцарии и одновременно представлял Турцию в Лиге Наций{123}.

По поводу капитуляции Польши известный турецкий журналист Гусейн Джахид Ялчын писал 23 сентября 1939 г. в газете «Йени Сабах», что польское государство пало в результате интервенции русских. Г.Дж. Ялчын был известным настолько, что даже советский посол С. Виноградов предупреждал заведующего отделом печати Наркомата иностранных дел Палгунова и заведующего ближневосточным отделом Новикова о том, что с мнением Ялчына считается сам президент Турецкой Республики{124}. Другой журналист — Ахмет Шюкрю Эсмер выдвигал в газете «Улус» идею о том, что политика СССР ошибочна и что война началась по вине Советов. Газета «Тан», вплоть до осени 1939 г. печатавшая статьи в пользу СССР, после советско-германского договора перешла в антисоветский лагерь и стала писать, что именно Советский Союз, подписав пакт о ненападении, сыграл главную роль в развязывании войны. Публикации в «Тан» были столь остры, что газете «Правда» пришлось выступить с памфлетом «В Анкаре базар, на базаре газета «Тан». Редактор «Тана» Зекерийе Сертел ранее симпатизировал СССР, однако с начала войны стал одним из первых, кто назвал внешнюю политику СССР империалистической. Такова же была позиция и турецкой газеты «Вакыт». В своих публикациях в «Вакыте» Асим Ус утверждал, что СССР является главным виновником идущей в Европе войны. Он считал, что Советский Союз хочет захватить Проливы, и добавлял, что Турция этого никогда не позволит. По сведениям советского посольства всего в Стамбуле и Анкаре выходили 42 ежедневные газеты и 169 журналов. Большинство из них клеймили Советский Союз как зачинщика войны{125}.

Вторжение СССР в Польшу в сентябре 1939 г., оккупация Западной Украины и Западной Белоруссии, выдвижение территориальных претензий к Румынии, военная и политическая активизация на Балканах не могли остаться вне поля зрения Турции. Спустя некоторое время после начала мировой войны президент И. Иненю заявил в Великом Национальном Собрании: «Кризис в Европе, временами дававший возможность надеяться на спасение мира, разгорелся окончательно, превратившись в военную трагедию. Понимая искренность ваших чувств, знаю, что и вы испытываете смятение и горечь, как и я. Правительство страны все это время боролось за мир и за обеспечение безопасности, видя в этом свою главную задачу»{126}.

Советско-германский договор накануне войны вызвал большое смятение в политических кругах Турции, однако правительство по-прежнему держало курс на продолжение и углубление отношений с СССР. Подписание Турцией двусторонних деклараций с Англией и Францией в мае-июне 1939 года, гарантирование Великобританией территориальной целостности Турции в первые дни войны были положительно встречены не только в политических кругах, но и в общественном мнении. Но И. Иненю хотел получить такие гарантии от Советского Союза{127}. Тому подтверждением являются попытки Турции заключить с СССР пакт о взаимопомощи. Известный исследователь советско-турецких отношений, историк Б.М. Поцхверия, вновь рассматривая эту тему после распада СССР, пришел к такому выводу, что Турция продолжала лавировать между Англией и Францией, с одной стороны, и Германией и Италией, с другой стороны, отдавая предпочтение Англии, Франции и Советскому Союзу. Турция считала необходимым создание англо-франко-советской коалиции и заключение договора против агрессии. Впрочем, в советские времена Б.М. Поцхверия в[80,81] срыве советско-турецких переговоров и в безрезультатности попыток подписать договор о взаимопомощи обвинял турецкую сторону{128}. Такой подход был одинаково присущ всем советским исследователям советско-турецких отношений. Например, бывший советский историк Р.С. Корхмазян отмечает, что Турция ставила исход турецко-советских переговоров в зависимость от результатов англо-франко-советских переговоров, но, не дождавшись конца этих переговоров, поспешила сговориться с Англией и Францией{129}. После распада СССР в научном обороте появились новые архивные материалы, разоблачавшие беспочвенность претензий к Турции. Выяснилось, что даже подписание советско-германского пакта от 23 августа не лишило Турцию надежд на заключение с Советским Союзом договора о взаимопомощи. Еще 10 августа в беседе с полномочным представителем СССР А. Терентьевым Ш. Сараджоглу заявил, что 8 августа кабинет министров вынес положительное решение о заключении двустороннего пакта о взаимопомощи и ведение переговоров поручено ему и в случае необходимости правительство командирует его в Москву. Сараджоглу попросил, чтобы В. Молотов прислал ему для ознакомления проект пакта и добавил, что правительство с нетерпением ждет этот проект. На уточняющие вопросы Терентьева Сараджоглу ответил, что «турецкое правительство крайне благоприятно относится к заключению двустороннего пакта; турецкое правительство ждет от советского правительства предварительного проекта пакта; после изучения проекта пакта и возможного обмена мнениями с Москвой турецкое правительство считает полезной мою (Сараджоглу — Дж.Г.) поездку в Москву».

Сараджоглу предложил базой переговоров о пакте считать переговоры, которые имели место во время пребывания в Анкаре В. Потемкина. Речь может идти о сотрудничестве в Черном море, в Проливах и в Средиземном море. Следовательно, турецкое правительство сможет заключить пакт с ограниченной ответственностью, то есть Турция не сможет принять на себя обязательства по северным и дальневосточным границам СССР{130}. Для ведения переговоров на эту тему министр иностранных дел Шюкрю Сараджоглу 24 сентября направился в Москву и прибыл туда через два дня. В секретном донесении советского посольства в Анкаре Наркомату иностранных дел сообщалось, что Ш. Сараджоглу окончил факультет политико-экономических наук в Женеве, в период активного участия в национально-освободительном движении возглавлял министерства юстиции, образования и финансов. До прихода в МИД он пять лет был министром юстиции{131}.

В справке советского посольства также отмечалось, что в 1923 году Ш. Сараджоглу в составе турецкой делегации участвовал в работе Лозаннской конференции, а в 1926 году принял участие в работе смешанной комиссии по обмену греко-турецким населением. Первый секретарь советского посольства А. Жегалова писала, что на посту министра образования Сараджоглу вместе с Махмудом Эсафом добился принятия закона о переводе Корана на турецкий язык. В 1932 году он представлял Турцию в Париже на переговорах о выплате Османских долгов и добился столь хороших результатов, что правительство И. Иненю получило благодарность Ататюрка. Назначение Ш. Сараджоглу министром иностранных дел воспринималось Советами как нежелательный факт. В справке указывалось, что Сараджоглу, придерживаясь линии И. Иненю, верно служил укреплению отношений с Англией и Францией в противовес Германии. А. Жегалова отмечала: «В своем отношении к Советскому Союзу Сараджоглу отражает не только недоброжелательные и недоверчивые чувства, питаемые к нашей стране большинством турецких руководителей, но сохраняет личную неприязнь и нелюбовь к нам…»{132}

Как уже отмечалось, 26 сентября Ш. Сараджоглу прибыл в Москву, но советско-турецкие переговоры все не начинались. За день до этого в связи с договоренностью о разделе Польши Советская Армия завершила аннексию Западной Украины и Западной Белоруссии. Когда начались, наконец, переговоры, вовсю работали секретные протоколы к договору от 23 августа, и одновременно проходившие советско-германские переговоры окончательно юридически[82,83] оформили раздел Польши. Очевидно, именно этим объясняется задержка переговоров с Сараджоглу.

Другая причина задержки была связана с тем, что советская сторона внимательно изучала союзнический англо-франко-турецкий договор, так как Сараджоглу привез проект этого договора о взаимопомощи в Москву. Это лишнее доказательство тому, что Турция не собиралась делать что-либо за спиной у СССР. Турция не только хотела согласовать с СССР свой договор с Западом, но и тщилась привлечь СССР к этому процессу. Об этом свидетельствуют и вновь открытые документы о переговорах министра иностранных дел в Москве.

1 октября в 18.00 И.В. Сталин и В.М. Молотов приняли Ш. Сараджоглу. С советской стороны в переговорах участвовали заместители наркома иностранных дел В.П. Потемкин и ВТ. Деканозов, советский посол в Анкаре Терентьев, а с турецкой стороны — посол в Москве Хайдар Актай{133}. Али Хайдар Актай был профессиональным дипломатом, имел опыт работы в Болгарии и в аппарате МИД Турции. В 1933-1939 гг. руководил турецкими дипломатами в Югославии. В 1939 г. был назначен послом в Москву и на этом посту сменил Зекаи Апайдына{134}.

Переговоры начались с того, что В. Молотов объяснил причину задержки. В свою очередь, Ш. Сараджоглу ответил, что с пониманием относится к этому и считает для себя честью, что переговоры будут продолжены с участием И. Сталина.

Молотов объявил, что советская сторона с интересом ознакомилась с проектом англо-франко-турецкого пакта о взаимопомощи: «Мы внимательно также старались изучить статьи этого договора и пришли к выводу, что для нас не совсем ясно назначение всего документа в целом, т.е. против кого именно будет направлен пакт о взаимопомощи, заключаемый Турцией с Англией и Францией. Мы хотели бы знать — насколько Турция связана необходимостью вести эти переговоры как с англичанами, так и с французами и как далеко Турция зашла в этих переговорах. Мы хотели бы знать также — насколько Турецкое Правительство считает для себя обязательным заключение этого пакта с англичанами и французами и не лучше ли было этого пакта не заключать»{135}. Далее Молотов объяснил, что обстановка настоящего времени и условия отличаются от обстановки и условий, которые имели место весной, когда начинались переговоры по этому пакту. Советскую сторону все это интересует по следующей причине: не может ли наступить такой момент, когда Турция очутится в положении недоброжелательном по отношению к СССР, тем более что симптомы опасения такого порядка имеются. Б.М. Поцхверия справедливо отмечает, что подобная постановка вопроса роднит советскую позицию с германской{136}.

Отвечая на поднятые В. Молотовым вопросы, Ш. Сараджоглу заявил, что текст представленного проекта достаточно ясен. В тексте документов прямо указано, что они «не направлены ни против кого конкретно, но в то же время направлены против всякого агрессора, с оговоркой что эти пакты не могут быть использованы против СССР». К тому же Сараджоглу заметил, что три страны уже вышли на этап подписания пакта. Конечно, за время подготовки многое на свете поменялось, но что касается безопасности Турции, то в этом вопросе никаких перемен не произошло. Во всяком случае, учитывались обязательства, принятые Турцией, Англией и Францией на тот случай, если война возникнет на Средиземноморье или на Балканах. И добавил: «Что касается возможности неподписания пактов с Англией и Францией в том случае, если эти пакты уже парафированы, я лично сказать ничего определенного не смогу. Однако если эти пакты будут подписаны, то отказаться от них вряд ли мы сможем»{137}.

Конечно, идея пакта о взаимопомощи с Англией и Францией появилась в момент роста международной напряженности. Когда Румынии был предъявлен германский ультиматум, возникла Албанская проблема и угроза Корфу, англичане спросили у турок, что они собираются делать. О запросах англичан Турция поставила в известность советское правительство и поручила своему представителю в Москве, в свою очередь, спросить о том, что думает предпринять[84,85] СССР. Три-четыре дня спустя Англия сделала Турции официальное предложение. Турция ответила, что ее позиция будет зависеть от ряда обстоятельств, но в качестве обязательных условий будут следующие:

1. Участие Советского Союза в пакте;

2. Ограниченный район действия пакта;

3. Экономическая помощь Турции со стороны Англии. Тогда же Потемкин посетил Анкару, где состоялся обмен мнениями. Турция намечала заключить пакт с Англией и Францией, если одновременно Советский Союз тоже заключит договор с англичанами и французами. Отдельные детали будущего пакта обсуждались между послом Терентьевым и МИД Турции. После этого Турция предложила СССР проект пакта, состоящий из трех статей. Советское правительство пригласило Ш. Сараджоглу в Москву, чтобы окончательно договориться обо всем.

На переговорах со Сталиным и Молотовым Сараджоглу подчеркнул: «По-моему, советско-турецкий пакт интересует не только нас, но и наших друзей, т.е. СССР. Даже с учетом 4-й статьи Советско-германского пакта о ненападении я все же думаю, что нет никакой помехи для подписания договора между СССР и Турцией… Пакт явится инструментом мира еще и потому, что в нашем соглашении с англичанами имеется просоветская оговорка, причем аналогичного рода оговорка, по-видимому, будет зафиксирована и в советско-турецком пакте о взаимопомощи». Сараджоглу добавил, что не хотел бы развивать тезис о пользе советско-турецкого пакта, поскольку советское руководство лучше его знает международную обстановку{138}.

Пространные объяснения Сараджоглу требовали конкретного ответа со стороны Советов, и Молотов дал такой ответ: «Против кого этот советско-турецкий пакт будет направлен? Заключать пакт против Германии мы не можем, против Италии — она является союзницей Германии, против Болгарии — но она ведь не угрожает Турции!»{139}

Известные русские историки А. Данилов и А. Пыжиков, касаясь вопроса о советско-турецких переговорах, справедливо пишут, что именно тогда выяснилось нежелание СССР давать Турции какие-либо гарантии в условиях начавшейся войны. Ясно видно, что В. Молотов не хочет подписывать пакт о взаимопомощи{140}.

Молотовская постановка вопроса не удовлетворила Сараджоглу, и он задал уточняющий вопрос: «Если Германия или Италия подойдут к дверям Турции, то какая позиция будет занята Советским Союзом по отношению к Турции? Мы думаем, что для СССР это не будет безразлично». Молотов хотя и подтвердил, что судьба Турции ему не безразлична, но продолжал утверждать, что реальной угрозы для Турции нет. В ответ Сараджоглу подверг сомнению искренность Германии и Италии и даже своих нынешних союзников. «Почему, наконец, не допустить и такую возможность — желание Англии и Франции напасть на Турцию если не сегодня, то завтра. Наш пакт, не будучи направлен против какой-либо страны, будет в то же время иметь общий характер, и тогда Турция с Советским Союзом смогут быть гарантированы против общей эвентуальности»{141}.

В. Молотов, напротив, считал, что турецко-английский и турецко-французский пакты возлагают много обязательств на Турцию, которая должна нести ответственность даже за Румынию и за Грецию. Все эти вопросы должна решать только Турция, и если турецкое правительство не считает для себя возможным отступить от англо-турецкого пакта, то можно будет договориться в том виде, как это Сараджоглу разъяснял полпреду СССР в Анкаре. Таким образом, речь шла о «советской оговорке» в англо-франко-турецком пакте, которая устанавливает, что пакт немедленно теряет силу, как только Англия и Франция выступят против СССР.

В этом месте слово взял И. Сталин. Он посетовал, что турки его не спрашивали, но если бы спросили, то он, И. Сталин, не советовал бы им соглашаться на заключение этих пактов. Турции нужны и Англия, и Франция как государства, имеющие большой флот. «Турция считается средиземноморской державой. То, что Англия и Франция должны были бы дать туркам в Средиземном и Эгейском морях (в частности, возвращение островов), СССР сейчас не смог бы дать[86,87] Турции. Поэтому я вполне понимаю намерение турок использовать противоречия между Англией и Францией, с одной стороны, и Италией — с другой, с тем чтобы получить за это то, что нужно Турции в Средиземном море, и защитить свои интересы в Додеканезе. Это правильно. И только таким методом можно получить острова. До этого пункта Турция в выигрыше. Дальше идет осложнение. Что касается Балкан, то здесь прицепили к Турции Грецию и Румынию. Здесь Турция может больше дать англичанам и французам, но не наоборот. Я думаю, как бы из-за этих тяжестей, которые взяла на себя Турция по Балканам, у нас с турками не вышло недоразумение, особенно из-за Болгарии. Помощь средствами и займом, которые дают англичане, по-моему, стоит меньше, чем войска, выставляемые Турцией. Обстановка, в которой очутится Турция, развязывает все на континенте: шевельнулась ли Болгария, напали ли венгры на румын, напала ли Италия на Грецию — турки должны втянуться в войну. Или вышло осложнение у СССР с Румынией из-за Бессарабии — мы не думаем на румын нападать, но и Бессарабию делить не будем — опять конфликт. По-моему, Румыния вроде Польши, как та нахапала много земель, так и Румыния. Кто связывается крепко с Румынией взаимной помощью, тот должен держать меч наготове: тут и Венгрия, и, может, еще кто-нибудь — невыгодно это для Турции».

Далее И. Сталин отметил, что это только часть вопросов, которые показывают, что лучше бы вовсе не было первого и второго пункта пакта с англичанами. Но есть и другая группа вопросов, которая создает новые трудности. «У событий есть своя логика: мы говорим одно, а события идут другим путем. Мы с Германией разделили Польшу — Англия и Франция нам войны не объявили, но это может быть. Мы с немцами пакта взаимной помощи не имеем, но, если англичане и французы объявят нам войну, нам придется с ними воевать. Как будет выглядеть этот договор? Вот в этом и заключается новое, в этом чувствуется логика событий».

Далее И. Сталин сделал очень важное заявление: «Господин Сараджоглу может ответить, что у нас имеется оговорка такого порядка, что турецкие обязательства прекратят свое действие или что Турция будет нейтральна. Тогда и нам придется внести оговорку, что в случае если Турция вовлечется в конфликт, то и наш пакт теряет свою силу. Мы против Германии не выступим. Что же тогда остается от пакта? Ничего. Хотим ли мы заключить пакт с турками? Хотим. Являемся ли мы друзьями Турции? Да. Но вот имеются обстоятельства, о которых я говорил и которые превращают пакт в бумажку. Кто виноват, что так повернулись дела, неблагоприятные для заключения с Турцией пакта? Никто. Обстоятельства, развития событий. Акция Польши сыграла свою роль. Англичане и французы, особенно англичане, не хотели соглашения с нами, считая, что могут обойтись и без нас. Если есть лица, виноватые, то мы тоже виноваты — не предвидели всего этого»{142}. Таким образом, 1 октября 1939 г. И. Сталин впервые признал свою вину за развязывание войны, что ход событий вышел из-под его контроля.

После столь подробного анализа ситуации, сделанного И. Сталиным, Сараджоглу выполнил поручение И. Иненю, который просил, если удастся увидеть И. Сталина, передать ему, что Иненю сохраняет в своей памяти незабываемые чувства и лучшие впечатления, вынесенные им от посещения Советского Союза и от встреч с товарищем И. Сталиным. (Речь идет о визите Иненю в СССР в 1932 г. в качестве главы правительства Турции. — Дж.Г.). И. Сталин ответил взаимной любезностью.

Этот эпизод несколько смягчил напряженность беседы, и Сараджоглу вновь вернулся к теме заключения пакта с СССР и объяснил, какую позицию займет Турция в случае войны Англии и Франции против СССР: «Когда советские войска вступили в Польшу, я пригласил к себе английского и французского послов и посоветовал их правительствам не толкать Советский Союз на военное соглашение с Германией, а также не создавать для Турции такие моменты во взаимоотношениях с Англией и Францией, которые поставили бы меня в Москве в трудное положение. Однако если возникнет война, то Турция останется нейтральной. Я уверен также, как думает товарищ И. Сталин, что Англия и Франция не хотели заключить соглашение с СССР. Однако[88,89] теперь под влиянием жестокого урока я убежден, что англичане и французы склонны договориться с Советским Союзом. Советско-турецкий пакт может урегулировать все недоразумения. Он может явиться предвестником других более широких соглашений, имеющих значение не только для Турции, но и вообще для дела мира. Речь идет о полюбовном соглашении с Англией и Францией»{143}.

Чтобы уточнить позиции, И. Сталин спросил: «Несмотря на наши сомнения, Сараджоглу считает, что пакт может быть с нами заключен?» Министр твердо ответил: «Да, это мое убеждение!» А на вопрос, трудно ли будет что-либо поменять в турецко-английском и турецко-французском пактах, он ответил: «Если возникнет конфликт между СССР и Румынией, то Турция останется в стороне. Я согласен сделать об этом оговорку. Если Советское Правительство скажет, что какое-либо действие Турции может быть расценено нашими друзьями как недружественная акция, то Турция от этого воздержится. Что касается оговорки, то если со стороны СССР будет предложено что-либо адекватное, то он, Сараджоглу, ее примет. Эта оговорка содержится в принципе общей оговорки. Англичане сами взяли на себя инициативу внести оговорку, из которой вытекает, что Турция может отказаться от помощи Румынии, если из-за этой последней может возникнуть конфликт». И. Сталин напомнил, что когда имеешь дело с французами и англичанами, то нужно помнить, что это люди, выполняющие свои обязательства только тогда, когда им это выгодно, и не выполняющие обязательства, когда им это невыгодно, например в случаях с Чехословакией, Польшей и т.д.{144}.

Date: 2015-09-05; view: 316; Нарушение авторских прав