Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Вторник 3 page





Возле викторианской металлической кровати, на которой мы спали, что‑то трепетало, пытаясь ожить. До меня дошел запах, сухой, противный, горелый. Я вгляделся и увидел огромного мотылька, запертого Под абажуром настольной лампы, которая стояла на тумбочке. Мотылек пристал к стеклу и бил крыльями, стараясь освободиться.

Она танцевала в углу.

Платье кружилось, мелькали длинные грациозные ноги, голые, загорелые.

Взлетали блестящие, каштановые волосы. Я видел ее тонкую смуглую шею.

На полу – еще один голубой силуэт, больше, чем в детской. Согнутое в агонии тело. Я перешагнул через силуэт и направился к танцующей фигуре, стараясь не дрожать.

Она запрыгала вокруг меня, вокруг кровати, мимо зеркала. Взлетали длинные волосы, тонкие пальцы совершали театральные жесты.

Звучала знакомая песня. В тюрьме я на некоторое время раздобыл эту кассету, пока ее у меня не изъяли за какое‑то правонарушение.

Мягко рокотало фортепьяно Брюса Хорнсби и тихий, печальный голос пел:

 

Это не прощание,

Будь уверена, я вовсе не хочу прощаться.

 

Я старался вспомнить название, проклинал испорченную память. И тут песня подсказала мне его.

 

Это моя лебединая песня. Я умер, умер.

 

Я подошел к изголовью кровати, нажал на кнопку «стоп» и на клавишу удаления кассеты. На пластике наверху дешевой шариковой ручкой – такие нам выдавали в Гвинете – было нацарапано моим почерком: «Собственность Бирса. Укради меня и умри».

Алая фигура двинулась к дверям. Рука моя дернулась, но не нащупала ничего, кроме паутины, свисавшей со старого вентилятора в потолке над железной кроватью. Паутина упала. Пружины скрипнули. Этого звука я не слышал более двадцати лет, и он наполнил меня отчаянием и грустным желанием.

«Иногда хорошо, когда медленно. Иногда – когда быстро».

Тихим голосом, исполненным страха и гнева, которого и сам не ожидал, я пробормотал:

– Кто ты?

Прыгнул вперед, ухватил алую ткань, потянул ее и нащупал тело, настоящее тело.

Мантия каштановых волос опустилась. Она стояла ко мне спиной. Я положил руки на ее обнаженные плечи и повернул ее к себе.

На меня уставились зеленые незнакомые глаза.

– Привет.

Девушке было около двадцати пяти. Стройная, красивая, овал лица выдавал восточное происхождение. Над глазом маленький горизонтальный шрам. Она улыбнулась: белые ровные зубы и серебристая булавка в кончике языка.

Стояла, изогнувшись, словно танцовщица в дешевом кабаре Сент‑Килды.

– Кто вы такая, черт побери?

Лицо девушки вытянулось, но привлекательности не утратило.

– Похоже, вы мне не рады.

В речи слышался явный местный выговор, он не совпадал с чужеземной внешностью.

– Быстро снимите платье моей покойной жены, – сказал я. – И убирайтесь из моего дома.

Она притронулась к алой ткани.

– Здесь их так много. Они ведь ей больше не понадобятся.

– Убирайтесь, – сказал я, однако взбешенным себя не чувствовал.

Кто‑то послал ее сюда, и, если она из тех женщин, которым можно приказывать, нетрудно угадать все остальное.

– Послушайте, Бирс. Не будьте ханжой. Почему бы здесь кому‑то не поселиться? Больше ведь и нет никого. Как думаете, кто платил за электричество, воду и газ? Кто вымыл некоторые предметы, чтобы они не пахли? Я. Вот кто. В большом доме нужна женщина.

Она дотронулась до моей руки, погладила ее. Почти нежно.

– Меня зовут Элис. Если позволите остаться с вами, не пожалеете.

– Вон, – сказал я, и сам услышал, как неуверенно это произнес.

Я чувствовал изнеможение после наркоза Мартина‑медика и последующих событий. Я был жив, но не ощущал этого.

К тому же я не мог отвести от нее глаз. Тело девушки было так похоже на тело Мириам. Такое же тонкое, гибкое, как у гимнастки, и немного надломленное. Если бы и не видел ее лица, то мог бы представить…

– Вам нужно платье, – сказала она. – Возьмите.

Легко и непринужденно она нагнулась и через голову стащила алую тряпку, потянув вместе с ней и волосы. Затем встала передо мной, слегка ссутулившись. Рот искривился гневом и обидой.

Она сунула платье мне в руки. Я почувствовал мягкое прикосновение ткани, ощутил его свежесть, такую знакомую. Когда‑то это была часть ритуала, начинавшегося и заканчивавшегося здесь. Иногда мне казалось, что в этой комнате мы будем жить вечно, заключив друг друга в объятия, не двигаясь, едва дыша, ощущая восторг людей, сделавшихся одним целым. Мы так много находили друг в друге, что ничто в мире за оконными ставнями больше не значило.

Я разжал руки. Платье скользнуло между пальцев и упало на пол. Она смотрела, как оно легко опустилось на старый ковер, затем подняла его осторожно и кинула на кровать. Взглянула на меня, изогнув стройное бронзовое тело, как в танце. У нее была маленькая грудь с темными, почти черными сосками. Треугольнику волос над длинными стройными ногами была придана геометрическая форма, напоминавшая изогнутый астрологический символ. В нижней части живота – тату в виде маленького красно‑зеленого дракона.

Она погладила меня сквозь дешевые брюки, которые мне выдали в тюрьме.

– Думаю, здесь нужно поработать, – прошептала девушка без всякой уверенности.

«Почти застенчиво, – подумал я. – И неохотно».

Это не выглядело как предложение, даже если она подумала, что от нее чего‑то ждут.

– У меня много работы, – сказал я, повернулся и пошел вниз по лестнице.

Прикосновение ее пальцев разрушило чары. Вместе с этим пришло воспоминание.

В саду было нечто важное.

 

Два из четырех прожекторов зажглись, словно маленькие серебряные солнца. Сад, огороженный с трех сторон высокими стенами, стал неузнаваемым.

Трава и сорняки на лужайке вымахали высотой по пояс. Шиповник задушил жимолость. Я увидел заросли колючек и белые цветы сорняков, клонившиеся к земле.

Широкая кривая тропинка из разбитого булыжника вела к стене, и старая деревянная дверь, выходившая на пустырь, была едва различима за сорняками и полевыми цветами. Затем – дерево. За ним не ухаживали более двадцати лет, и оно превратилось в монстра с тяжелыми ветвями, клонившегося на одну сторону под тяжестью зеленых яблок. Старый, кривобокий великан.

Несмотря на отсутствие ухода, все цвело и плодоносило. Оказывается, небрежение не всегда плохо.

Я услышал подле себя какой‑то звук и оглянулся. Это была девушка, Элис. На ней были джинсы и дешевая футболка. Теперь она выглядела более естественно.

– Я сюда еще не заходила, – сказала она спокойно и остановилась подле меня. – Никогда не жила в доме с садом. Зачем он?

Я подошел к плодоносящей стороне дерева и снял два яблока. Они были такими же, как те первые, которые сорвала для меня Мириам. Зеленые с розовым бочком. Я протянул одно девушке. Она недоверчиво смотрела на меня. Я потер блестящую кожуру рукавом рубашки и откусил. Она сделала то же самое, не отрывая от меня глаз.

Они все еще немного пахли смогом. Вкус у них был не слишком кислый и не слишком сладкий. Я не был в претензии. Все же это лучше того, что я ел в Гвинете.

– Сады существуют для того, чтобы напомнить тебе: к мире есть что‑то еще, кроме зданий, автомобилей и денег.

Она рассмеялась.

– В самом деле?

Воспоминание было ярким. Впрочем, это может подождать.

– Я бы хотел ключи, – сказал я.

Зеленые глаза сверкнули немного обиженно.

– Отдайте.

Ключи оказались у нее в кармане. Они были новыми, с ярлычком из мастерской, в которой их выточили.

– Вас прислал сюда черный мужчина? Стэплтон? Пожилой. Седеющие волосы. Под носом щетина?

Она кивнула.

– Его фамилии я не знаю, но похоже, что он. В таких случаях вопросов не задаешь. Я просто услышала, что им нужен человек, который устроил бы радушную встречу. Они наняли меня накануне. Сказали, чтобы я вымыла самые загаженные места. Позаботилась бы об электричестве и прочих коммунальных услугах.

Она сложила на груди руки и неловко продолжила:

– Со мной договорились, что, когда вы придете, я сделаю то, что вам понравится. Думаю, он хотел сделать вас счастливым. Извините, я не думала, что расстрою вас.

– Вы меня не расстроили, – искренно сказал я.

– Они дали мне пятьсот долларов, Бирс. Это большие деньги.

Разумеется, сумма не была большой. Даже и двадцать три года назад.

– Вы могли бы их получить от двух клиентов в Вестмонте, – сказал я.

– Что? Я не проститутка.

Ее лицо гневно вспыхнуло, в нем проступили ум и благородство.

– Кто же вы тогда?

Она подумала, прежде чем ответить.

– Я человек, который зарабатывает себе на жизнь. Вернее, старается. В наши дни многим приходится этим заниматься. Кроме того, у меня на то есть свои причины.

Я взял ее за запястья, повернул к себе руки и внимательно вгляделся. Следов уколов не было.

– Что это за причины?

– М‑м?

Они всегда держали это при себе. Я похлопал по карманам ее тугих джинсов, не обращая внимания на сопротивление. Коричневый пузырек оказался в левом кармане. Я вынул его и помахал перед ее лицом. Фармацевтический ярлычок. Что‑то не так.

– Это от сенной лихорадки, болван. – Она вывернулась из моих рук. – Правильно говорят: бывших копов не бывает. Могу я забрать свое лекарство? Да что же это такое?! Я у вас и проститутка, и наркоманка. Не много ли обвинений для меня одной? Как вам удалось жениться? Может, приворожили?

Забавно: Мириам говорила что‑то в этом роде. После нашей близости меня клонило в сон, а она становилась разговорчивой.

«Скажи, в чем твой секрет, Бирс? Приворот?»

Секрета ей я так и не открыл.

Я посмотрел на ярлычок и открыл флакон. Он был до середины наполнен белыми безобидными на вид пилюлями. «Должно быть что‑то, – подумал я. – Настоящая причина».

– Спасибо за яблоко, – сказала она, отвела назад руку и швырнула огрызок так далеко, как смогла.

Огрызок мелькнул в ярком свете прожектора, перелетел через высокую стену и упал за бывшим складом. Хороший бросок. Мощный.

– Вы правы. Мне лучше уйти.

– Это Стэплтон дал вам запись Хорнсби? Ту, что вы поставили в спальне.

– Так это был он? У стариков встречаются неплохие мелодии.

Я заморгал.

– Какие старики? Это восьмидесятые годы. Начало восьмидесятых. Все это время я сидел в одиночной камере, и ничего другого у меня не было.

Элис облизнула губы, не решаясь сказать то, что было у нее на уме.

– Бирс, это старая музыка. И вы старый.

Я взглянул на свои руки. Оглядел себя.

– Я ничуть не изменился. И не чувствую, что стал другим.

– О'кей, – согласилась она. – Вы не изменились, изменился мир, что одно и то же.

– Он попросил вас присматривать за мной?

– Нет.

– А о чем он вас попросил?

– Ни о чем. Я же сказала. Он хотел, чтобы вы почувствовали себя счастливым. Вот и все.

– И что же, за такую сумму вы соглашаетесь провести ночь с человеком, осужденным за убийство собственной жены и ребенка? В доме, где, как полагают, он и совершил это преступление?

Она покраснела.

– Что до платья, то это была моя идея. Я уже извинилась. Иногда… – Она скривилась. – Послушайте. Физический контакт – самый легкий способ общения с большинством мужчин. Так можно избежать неловких вопросов. Это все равно что поздороваться.

Я искренне рассмеялся, и даже сам удивился неожиданности этого.

– Для того чтобы поздороваться, есть множество способов.

Она смотрела на меня с тревогой.

– Двадцать три года? – спросила она.

– Плюс сорок семь дней, – уточнил я. – И просто, для вашего сведения, я не попадаю и никогда не попадал в категорию «большинства мужчин».

– О боже, да вам еще столько нужно узнать! Вы сказали, что не убивали их.

Я кивнул в сторону высокой стены в конце сада.

– Скажите об этом тем людям.

– От меня ничего не требуют. Во всяком случае, это ничего не значит. Они не знают, кто вы такой, Бирс. Им плевать.

Ей не понравилось, как я на нее посмотрел.

– Кроме того, – добавила она, – вас выпустили. Виновных ведь не выпускают. Помните?

– Нет, – честно сказал я. – В этом‑то и проблема.

 

Я пошел к невысокой южной стене, в том углу мы держали садовый инвентарь. Рядом с граблями стояла ржавая лопата. Я выдернул ее из виноградных зарослей, прошел сквозь высокую траву к концу сада, к цементной трубе. Там когда‑то бежал настоящий ручей, а не воображаемая линия на карте.

У большинства городских полицейских имелись собственные боеприпасы. Когда в спальне пальцы Элис ощупали меня, я вспомнил, где хранил свое оружие. Я держал его у цементной трубы возле птичьей кормушки, заказанной Мириам.

Это была неплохая задумка. В случае тревоги я бежал в сад к кормушке и нащупывал маленькую ручку в цементном блоке.

Сейчас все заросло: густая трава затянула металлический крючок, за который я поднимал крышку. Я убрал лопатой землю, нашел то, что искал, сильно потянул и заглянул в маленькое прямоугольное отверстие, которое много лет назад вырыл в твердой глинистой земле.

Оказалось не совсем так, как я помнил: немного глубже. На дне стоял металлический ящик. Он проржавел и стал менее заметным, чем раньше. Сверху нападали листья и мертвые жуки. Сюда более двадцати лет никто не заглядывал. Я нагнулся, сунул в яму правую руку и вытащил ящик. После уговоров Элис со стоном дала мне монету. Я поковырял ею, открыл водонепроницаемую крышку и сунул в ящик руку. Там по‑прежнему лежал уже заряженный служебный револьвер и три коробки с патронами. Хранить оружие было запрещено, тем не менее большинство офицеров нарушали запрет, раздобыв ствол, и держали его дома на всякий случай.

– Ого! – воскликнула Элис. – Вы уверены в том, что у вас проблемы с памятью?

– Провалы есть, – ответил я и взял в руку револьвер.

Странное ощущение.

– В наши дни есть закон, – заметила она. – Если найдут у вас оружие, на которое нет лицензии, прямиком пойдете в тюрьму. Без разговоров. Если только друзья не выручат. При влиятельных друзьях можете делать что угодно. Да вы и сами, наверное, знаете.

«В этом случае я из тюрьмы уже не выйду. Надо будет запомнить».

– У вас есть машина? – спросил я ее.

– У меня мотоцикл. «Кавасаки» 1993 года. На вид развалина.

Она улыбнулась. По‑настоящему. Улыбка ее преобразила.

– На самом деле мотоцикл хороший, – добавила Элис. – В прошлое лето на дороге, той, что идет к югу от моста, я делала на нем сто сорок миль в час.

Она призадумалась.

– Вы что‑то хотите предложить?

– Пятьдесят в день. Наличными. За переработку – сто.

– А что именно?

– Назовем это персональной помощью. Мне нужен транспорт. И в случае необходимости – небольшой совет.

Она усмехнулась.

– Что смешного?

– Вам нужен совет. Кажется, так обычно говорят алкоголикам? Осознание необходимости – первая ступень на пути к выздоровлению.

– Вы ведь меня совсем не знаете, – грустно сказал я.

В этот момент я и сам себя не знал.

– Вы их не убивали, Бирс, – снова сказала она убежденно.

Она казалась очень уверенной. Это выглядело нелепо.

– Я благодарен вам за доверие.

Помолчав, она произнесла:

– Это не то. Моя мама работала в той мастерской. – Она показала рукой куда‑то назад. – С другими нелегалами горбатилась на жулика в Чайнатауне.

– И что?…

– Она вас видела. Каждый день, когда сидела за своей дурацкой швейной машиной и молилась, чтобы ей не отхватило половину руки, как это бывало с другими. Вы удивляетесь, почему я делаю то, что делаю?

Я покачал головой.

– Вы не сказали, чем занимаетесь.

– Не притворяйтесь. Она видела, как вы возвращаетесь домой на большом блестящем мотоцикле. Она думала, что вы смельчак, раз работаете в таком районе. И еще…

Она шагнула вперед и посмотрела мне в глаза.

– Она вас видела с ними. С вашей женой. Красивой маленькой женщиной. Моя бабушка, Лао Лао, рассказывала мне об этом много раз. Мама видела и вас, и вашу жену, и вашего мальчика, и она думала… Когда‑нибудь и у меня так будет. Я добьюсь этого для себя. У меня будет такая семья. Такой дом. И все это будет моим.

– О! – сказал я.

Причина была где‑то здесь.

– Почему ваша бабушка так часто обо мне говорила?

– Она меня воспитала. Она хорошая женщина, даже если и думает, что я недочеловек, потому что моя мама связалась с белым парнем, который сел на поезд, как только увидел, что тестовая полоска окрасилась.

– Ну ладно, Элис. Назовите вашу фамилию.

– Лун. Не просите ваших друзей из полиции наводить обо мне справки. Я у них не числюсь. Ничего интересного обо мне не найдете.

– Хорошо. Кстати, в полиции у меня друзей нет.

Я протянул ей руку для рукопожатия. Она взяла ее и рассмеялась.

– Можно вас попросить за эти деньги сделать еще и небольшую уборку? – спросил я.

– За эти деньги я сделаю, что…

– Нет.

Я не хотел, чтобы она говорила это. Даже в шутку.

– Уберите мел, хорошо? Отовсюду. Чтобы нигде не было полицейской разметки. Это дом, а не площадка для телешоу.

Мириам никогда не жила прошлым. Она считала это грехом. Тогда мне казалось это сумасбродством. Человека делает опыт, иногда, правда, ломает. Только теперь я ее понимаю.

– Никаких голубых линий, – настойчиво сказал я.

Мои веки были тяжелыми, как свинец. Голова болела. Я мечтал о спокойной ночи на большой мягкой софе на нижнем этаже.

– Никакой пыли. Никакой паутины. Сегодня я восстал из мертвых, Элис.

– Что? – спросила она, изумленно раскрыв зеленые глаза.

– Это – личная шутка. Когда‑нибудь я ее объясню. Куда вы?

Я видел, как она бросилась в кухню, и подумал, что это могла быть Мириам. Увы! Это была отчаявшаяся молодая женщина, которую Стэплтон принудил делать то, что, возможно, ее не слишком интересовало.

Зачем? Этого я никак не мог понять.

Она остановилась и оглянулась на меня через плечо. Мириам никогда этого не делала. Она всегда поворачивалась к человеку лицом. Эти женщины были разными. Да и нет на планете двух одинаковых людей.

– Вам понадобится подушка, Бирс. Даже на такой софе, как эта.

Лицо ее выразило неуверенность.

– Вы не станете возражать, если я буду спать наверху? – спросила она. – В большой комнате? Если вам это неприятно…

– Нет, не возражаю.

– Привидений я не боюсь, – сказала она и исчезла из виду, оставив меня возле цветущей яблони.

В ярком свете прожекторов звенели в танце комары.

Когда вошел в дом, подушка лежала на софе. Я так устал, что ничто в мире не могло бы заставить меня бодрствовать.

Я ошибся.

 

Проворочавшись около часа, поднялся по знакомым скрипучим ступенькам. Что‑то случилось. Обошел этаж, прежде чем войти в спальню. Меловые метки исчезли вместе с полицейской лентой. Элис Лун поработала, прежде чем пойти спать. По правде говоря, этого я не ожидал. Стало быть, она еще не успела снять свои джинсы и футболку. Я вошел в нашу старую комнату.

Она стояла возле моей старой двуспальной кровати, оглядываясь на меня и держась руками за пояс. Она была озадачена.

– Это могло подождать до завтрашнего дня, – сказал я. – Но все равно – спасибо.

– Я должна была раньше это сделать. Не сообразила.

– Нет, что ты…

– Я хотела, чтобы вы проснулись завтра для нового дня, – прервала она меня.

– Спасибо. Почему тебя воспитывала бабушка? – спросил я.

– Запоздалый вопрос.

– У меня тогда другое было на уме. Так почему?

Элис Лун уселась на кровать и посмотрела на меня. В этот момент она была похожа на подростка.

– Должна ли я рассказать это сейчас, Бирс?

– Да.

– Почему?

– Потому что ты в моем доме, и это важно.

Должно быть, в моем голосе появились интонации полицейского, и это ей не понравилось.

– Пожалуйста, – прибавил я.

Она сложила руки. Они были тонкими, но и сильными.

– В тот день, когда кто‑то убил твою семью, убили и мою маму. Бабушки тогда не было дома, она работала. Мама тогда отпросилась с работы, потому что я то ли простудилась, то ли голова у меня болела…

– Прошу прощения, – сказал я. – И?

– Кто‑то забил ее до смерти кувалдой. Так же, как здесь. Она, похоже, знала, что это произойдет. Мне было три года. Она затолкала меня в шкаф и приказала молчать, даже не дышать, пока она не скажет, что все нормально.

Элис сделала глубокий вдох.

– Я прислушивалась, а потом крепко зажала уши руками. Просидела в шкафу три часа. Так сказала бабушка. Я не кричала, пока она не пришла и не нашла меня. Я мало что помню, а то, что помню… не знаю, было это на самом деле или нет.

– Мне очень жаль.

Элис поднялась и встала передо мной. Она и в самом деле была миниатюрной и юной, младше своих двадцати шести лет.

– Ты уволена, – сказал я.

– Что?

– Ты слышала. Я нанял тебя для уборки дома и для того, чтобы ты одолжила мне мотоцикл. Я не хочу, чтобы кто‑то совал нос в мои дела, думая, что личные причины дают ему на это право.

– Бирс!

– Ты можешь переночевать. Утром я хочу, чтобы ты ушла.

– Послушай…

Она покачала головой, подыскивая слова. На ее глаза избежали гневные слезы.

– Ты самодовольный динозавр. Тебя не было в нашем мире более двадцати лет. Ты понятия о нем не имеешь. Ты чужой.

Я развел руками.

– Это мой город. Я здесь родился. Я знаю его.

– В самом деле?

Она вышла на лестничную площадку, приблизилась к кладовке, которую мы использовали для хозяйственных надобностей, перешагнула через коробки на полу. Я следовал за ней, смотрел, как она раздвигает занавески. Молча ждал, и тут у меня перехватило дыхание. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не дрожать. В это время думал только об одном: как было бы хорошо вновь оказаться в Гвинете, в той же камере, десять на двенадцать, находившейся в нескольких шагах от операционной Мартина‑медика.

 

До сих пор помню вид из окна, когда были живы Мириам и Рики. Окна смотрели на зеленую лужайку, остаток пастбища старого Эдема. Да ведь это было не так уж давно. В окрестностях города паслись коровы. На лужайку падали тени: с одной стороны – от высоких стен склада, с другой – от какой‑то хозяйственной постройки. Тем не менее там была трава, настоящая трава, и позади нее не было ничего, кроме одноэтажных домиков и сараев.

Трава исчезла. Моргая, я смотрел на море огней. Они уходили в небо, этаж за этажом, – жилые дома, офисы. Массивные стены из стекла и камня там, где не было ничего, кроме кустов и ребятишек, гоняющих мяч.

Элис вернулась от окна и ткнула в меня пальцем.

– Я нужна тебе, Бирс.

– Меня поздно переубеждать. Мой ответ – нет.

– Тот, кто убил твою семью, убил и мою мать, – сказала она.

– Заяви об этом в полицию.

– Полиция знает! Им и тогда это было неинтересно. Так с какой стати они сейчас заинтересуются? Всем плевать. Мы для них просто животные.

Должно быть, существует какая‑то причина, по которой меня выпустили. Часть меня – думающая часть – кричала, что я должен сосредоточиться на этом. Найти виновного. Другая часть предупреждала, что нужно быть осторожным с Элис Лун. Возможно, все это игра. Стэплтон нанял ее с какой‑то целью.

Мне неважно было, что со мной произойдет, лишь бы кто‑то поплатился за Мириам и Рики, если этот «кто‑то» еще жив. Но других трупов на совести мне не надо.

– А что, черт возьми, по‑твоему, я могу сделать? – спросил я.

– Я хочу знать, кто они. Если они до сих пор живы. Хочу посмотреть им в глаза и спросить: почему? Разве ты этого не хочешь?

Я на мгновение закрыл глаза и подумал об этом доме в счастливые времена. И о большой черной дыре в моей памяти. Незнание может свести с ума, но убить не может.

– Я знаю, что мои жена и сын мертвы. Знаю, что я к этому не причастен.

Элис стояла в тени, и я не видел ее глаз. Она спросила:

– Ты уверен в этом?

– Да.

Мой ответ прозвучал не слишком убедительно.

– Ты это знаешь. А помнишь ли, что это был не ты?

Я не хотел подобных вопросов: их задавали мне в тюрьме более двадцати лет.

Огни меня раздражали. Я задернул занавеску, но они были такими яркими, что светили сквозь ткань.

– Знаю. И этого достаточно.

Я врал ей. И себе – тоже. Иногда, когда до смерти устанешь, трудно говорить.

– Сомневаюсь, – спокойно сказала она.

Элис Лун не была проституткой. Теперь я это знал, однако она отдалась бы мне сегодня ночью, если б понадобилось. Элис вышла на площадку.

Я ждал, прислушиваясь к шагам по скрипящим доскам. Дверь спальни закрылась со знакомым стоном. Воспоминания резанули по сердцу.

Спустился в гостиную, лег на софу и закрыл глаза.

Двадцать три года. Сменилось поколение за то время, пока я бился головой о стену в вонючей камере Гвинета. Мне пятьдесят два. Много ли у меня шансов?

 

Среда

 

Когда мы впервые переехали на Оул‑Крик, мертвецов к телеграфным столбам еще не прибивали. Не занимались этим и в худших местах Сент‑Килды, где бездомные коты, стараясь держаться в тени, крадучись пробирались от одной помойки к другой.

Я живу в меняющемся мире. Об этом мне несколько раз напомнили Элис Лун и человек, которого я все еще мысленно называю Стэпом. И все же ни он, ни она не подготовили меня к тому, что я увидел утром в первый день свободы, когда автомобильный клаксон разбудил меня кошачьим воем и заставил выскочить из дверей.

 

Было светло, так светло, что глазам стало больно после долгих лет, проведенных в застенках. Я увидел полицейский автомобиль, более грязный и побитый, чем тот, что сохранился в памяти. Две сутулые обезьяны в мешковатой полицейской форме топтались возле телеграфного столба, справа от заброшенного склада. Вспомнил, как Рики, загибая пальчики, включал этот столб в перечень, когда учился считать.

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор…»

Входная дверь числилась у него под десятым номером.

Воспоминания возвращались медленно, по собственной, неведомой мне воле.

Это был мой первый день после двадцатитрехлетнего сидения в одиночной камере. Я отметил, что утро замечательное. Впрочем, летом так и положено. С океана долетал прохладный бриз. Соли и озона в нем было достаточно, чтобы перебить запах заводских труб. Это был вкус свободы, и душа не осталась к нему безучастна.

К телеграфному столбу (в перечне Рики он значился под номером, один) был пригвожден мертвый человек. Я подошел поближе. Несколько людей проводили меня взглядом, однако у них явно не доставало энергии двинуться или сказать что‑либо. Через щиколотки и ладони мертвеца был пропущен ржавый металлический штырь, удерживающий человека на черном деревянном столбе. Он висел в забрызганной кровью футболке и бесформенных джинсах. Мясистый подбородок опущенной головы лежал на серой, костлявой, волосатой шее. На голове – черный капюшон, похожий на бархатный мешок. Такие мешки надевали на людей перед повешеньем, во всяком случае в кино. В наши дни этого уже не делают. В современном цивилизованном мире эту функцию исполняет Мартин‑медик.

Тем не менее в этом было нечто новое. Как и голос, отложившийся в закоулках моей памяти. Это был голос Рики, и он пел:

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы, мертвый человек, копы…»

«Помолчи, Рики, – попросил я. – Не мешай папе думать».

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, ворота, забор, мертвый человек, копы, мертвый человек…»

«Ну не надо. Ты ведь тоже мертвый. И твоя мама – тоже. Может, это я убил тебя. Может, не я».

«Столб, шиповник, мусорный контейнер…»

А если не я убивал, то кто это сделал? В голове пустота. Не помогла и долгая ночь, проведенная в доме после двадцатитрехлетнего отсутствия. Воображение охотилось за фактами, стремилось заполнить черную дыру. По правде говоря, уверен я был только в том, что произошло после странного спектакля, устроенного в операционной Гвинета. Стэп вел себя так, словно делал то, что было ему ненавистно. Он и меня ненавидел по неведомой мне причине. Деньги, однако, передал и домой отправил.

Ясно вспоминались лишь неприятные, досадные мелочи. Каждая из них была незначительной сама по себе, но, связанные воедино, они вызывали дрожь, похожую на ту, которую я должен был бы испытывать в операционной, когда Мартин‑медик выискивал место в вене, куда ввести иглу.

Я вспомнил себя лежащим на стальной кровати в ожидании смерти, увидел в своем воображении огромные желтые зубы Мартина… Умирать мне было не страшно: за два с лишним десятка лет я к этому подготовился. В некотором роде это было естественно. Кто‑то, возможно, почувствовал бы разочарование, если шоу отменят.

Но сейчас…

Сейчас мне было страшно.

Я слышал, как мой ребенок распевает у меня над ухом смеющимся тонким голоском, звучащим над могилой, которой я не видел.

«Столб, шиповник, мусорный контейнер, мертвый человек, мертвый…»

В моем доме находилась хорошенькая молодая женщина, наполовину китаянка, по имени Элис Лун. Явилась неизвестно откуда, предложила мне свое тело и неправдоподобную историю о маме. Кивнула, как собачонка, когда я ответил отказом. Хорошо, что смыла мел, очертивший силуэты скорченных трупов моей жены и ребенка.

Date: 2015-09-19; view: 224; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию