Глава седьмая. Мне кажется, что иногда расстояние между домом Адама и моим меняется

Мне кажется, что иногда расстояние между домом Адама и моим меняется. Час назад или чуть раньше мне потребовались мгновения, чтобы добраться до него от своих дверей. Сейчас я долго шла домой – в расстроенных чувствах.

Сэмюэля я не выберу. Не потому, что не верю ему, – напротив, я доверяю ему абсолютно. Он окружит меня любовью и заботой, а потом я отгрызу себе руку, чтобы освободиться… и при этом я не одна буду страдать. Сэмюэль и без меня достаточно настрадался.

Когда я расскажу ему о своих чувствах, он уйдет.

Я надеялась, что он еще не вернулся, но его машина стояла рядом с моим выкрашенным в цвет ржавчины «кроликом». Я остановилась на подъездной дороге, но было уже поздно. Он знает, что я снаружи.

Сегодня я ему не скажу, подумала я. Сегодня я его не потеряю. Но скоро. Очень скоро.

Уоррен и Хани правы. Если вскоре ничего не сделать, прольется кровь. Доказательством удивительного самообладания Адама и Сэмюэля было то, что это не произошло до сих пор. В глубине души я знала: если дойдет до схватки, один из них умрет.

Новую утрату Сэмюэля я перенесу, но не перенесу, если стану причиной его смерти. Я была уверена, что в схватке с Адамом погибнет именно Сэмюэль. Не потому, что Адам более сильный боец. Я однажды видела, как Сэмюэль сражается с десятью, и он знал, что делал. Но у Адама есть безжалостность, которой не хватает Сэмюэлю. Адам солдат, убийца, а Сэмюэль – целитель. Он будет сдерживаться, пока не станет слишком поздно.

Забранная решеткой дверь дома скрипнула, и я посмотрела в серые глаза Сэмюэля. Он не красавец, но в его продолговатом лице и каштановых волосах красота гораздо более глубокая.

– Почему у тебя такой вид? – спросил Сэмюэль. – Что‑нибудь неладно в доме Адама?

– Несколько нетерпимых подростков побили Джесси, – сказала я. Я не солгала. Сэмюэль не поймет, что я отвечала на его второй вопрос, а не на первый.

На мгновение на его лице появилось гневное выражение: ему тоже нравится Джесси. Но вернулся самоконтроль, и доктор Корник был готов исполнять свои профессиональные обязанности.

– С ней все в порядке, – сказала я, прежде чем он успел о чем‑нибудь спросить. – Несколько синяков и оскорбленные чувства. Мы слегка тревожились, потому что Адам был готов убить, но, думаю, сейчас он успокоился.

Сэмюэль спустился с порога и коснулся моего лица.

– Несколько неприятных минут, и все. Пожалуй, лучше схожу посмотрю на Джесси.

Я кивнула.

– А я что‑нибудь приготовлю на ужин.

– Нет, – сказал он. – Судя по твоему виду, тебе стоит взбодриться. Адам в ярости, Зи за решеткой – и все в один день. Многовато, пожалуй. Приведи себя в порядок, и я отведу тебя туда, где пицца и общество.

Пиццерия была забита людьми с музыкальными инструментами. Я взяла стакан шипучки, пиво для Сэмюэля и отправилась на поиски двух мест, пока он расплачивался.

Заканчивался вечер субботы – последний вечер фестиваля. «Перекати‑поле» закрылось, и все участники и организаторы собрались здесь, пообщаться в последний раз. Они пригласили Сэмюэля, а Сэмюэль – меня. Толпа производила внушительное впечатление, и свободных мест было мало.

Пришлось садиться за занятый стол, где нашлось два свободных стула. Я наклонилась и приблизила губы к уху мужчины, сидевшего ко мне спиной. Жест слишком интимный для незнакомца, но выбора не было. Человеческое ухо не расслышало бы мои слова в общем гуле.

– Эти места не заняты? – спросила я.

Мужчина поднял голову, и я поняла, что он мне знаком, причем на двух уровнях. Во‑первых, это тот, кого не устроил валлийский Сэмюэля, Тим Как‑его‑бишь, с центральноевропейской фамилией. Во‑вторых, он из числа тех, кто побывал в доме О'Доннелла. Человек с Одеколоном.

– Нет‑нет, – громко ответил он.

Возможно, это совпадение. В Тройном городе тысяча мужчин может пользоваться таким одеколоном; может, иным этот запах кажется не таким скверным, как моему носу.

Это тот самый человек, который знает эльфийский язык Толкина и валлийский (хотя хуже, чем ему кажется, судя по тому, что он критиковал Сэмюэля). Вряд ли подходящие качества для фанатика, ненавидящего малый народ. Скорее это поборник малого народа, один из тех, кто приносит кучу денег владельцам баров для малого народа в резервации Уолла‑Уолла; именно такие люди превратили резервации в Неваде во второй Лас‑Вегас.

Я поблагодарила его и села на стул поближе к стене, оставив другой для Сэмюэля. Может, этот Тим не из друзей О'Доннелла из «Светлого будущего». Может, он убийца – или полицейский.

Я вежливо улыбнулась и внимательнее пригляделась к нему. Он в хорошей форме, но определенно человек. И без топора обезглавить другого человека не может.

Значит, он не из «Светлого будущего», не убийца. Либо у него такой же дурной вкус к одеколону, как у того, кто побывал в доме О'Доннелла, либо он полицейский.

– Меня зовут Тим Миланович, – он почти кричал, чтобы перекрыть общий гул. Протягивая руку к пиву и пицце, он представил своего соседа: – А это мой друг Остин Саммерс.

– Мерседес Тёймпсон.

Я пожала руку ему и второму молодому человеку. Этот второй – Остин Саммерс – оказался интереснее Тима Милановича.

Будь он вервольфом, был бы среди доминантов. В нем есть притягательность опытного политика. Он не настолько красив, чтобы это бросалось в глаза, но выглядит неплохо – как опытный футболист. Недлинные каштановые волосы чуть светлее моих; карие глаза завершают картину. Он на несколько лет моложе Тима, подумала я, но понятно, почему Тим держится его.

Было слишком тесно, чтобы я могла хорошо разобрать запах Остина, сидящего за столом напротив меня, но я зачем‑то поднесла руку, которой пожимала его руку, поближе к носу – и неожиданно вечер превратился во что‑то гораздо более интересное, чем средство позабыть о своих горестях.

Этот человек был в доме О'Доннелла – и теперь я знала, почему запах одного из нападавших на Джесси показался мне знакомым.

Запах – очень сложное явление. Это обозначение одного‑единственного носителя и одновременно смесь большого числа запахов. Большинство людей постоянно пользуется одинаковыми шампунями, дезодорантами и зубной пастой. Они моют квартиры одинаковыми средствами; при стирке пользуются одними и теми же стиральными порошками и ополаскивателями. Все это входит в их индивидуальный запах и делает его отличимым.

Нападал на Джесси не Остин. Он для этого недостаточно молод, уже по крайней мере несколько лет как окончил школу, но он живет в том же доме. Любовник или брат, подумала я и поставила на брата.

Остин Саммерс. Это имя я не забуду и постараюсь выяснить адрес. А не мальчиком ли по, фамилии Саммерс увлеклась Джесси в прошлом году? До того вервольфы перестали скрывать свое существование. Когда Адам считался всего лишь более‑менее состоятельным бизнесменом. Джон, Джозеф… что‑то библейское… Джейкоб Саммерс. Это был он. Неудивительно, что Джесси так расстроилась.

Я отпила шипучки и посмотрела на Тима, который ел пиццу. Готова поставить последний грош, что он не полицейский – он не ведет себя как полицейский, и не привык носить пистолет. Даже без оружия полицейские всегда немного пахнут порохом.

А то, что Тим Человек с Одеколоном, сводило к нулю вероятность того, что он полицейский. Что же любитель кельтских народных песен и языков делал в доме человека, ненавидевшего кельтский малый народ?

Я улыбнулась Тиму и искренне сказала:

– На самом деле, мистер Миланович, мы встречались в эти выходные. Вы говорили с Сэмюэлем о его выступлении.

В некоторых местах меня могли бы запомнить из‑за туземного цвета кожи, но только не в Тройном городе, где меня не отличить от недавно появившихся латиноамериканцев.

– Зовите меня Тим, – сказал он, лихорадочно стараясь вспомнить меня.

От полного замешательства его спасло появление Сэмюэля.

– Вот ты где, – сказал он, вежливо извинившись перед кем‑то, пытавшимся протиснуться в противоположном направлении. – Прости, Мерси, что так долго, но пришлось тут кое с кем поговорить. – Он поставил на стол, рядом с пиццей Тима маленький красный пластиковый флажок с черным числом 34. – Мистер Миланович, – сказал он, садясь рядом со мной. – Рад снова вас видеть.

Конечно, Сэмюэль помнит, как зовут Тима: он такое не забывает. Тиму польстило, что его узнали; это было написано у него на лице.

– А это Остин Саммерс, – сказала я очень громко – без всякой необходимости, потому что у Сэмюэля слух не хуже моего. – Остин, познакомьтесь с народным исполнителем и врачом доктором Сэмюэлем Корником.

Я вчера слышала, как его так представляли, и видела, что ему это очень не понравилось. Теперь я могла это использовать.

Сэмюэль раздраженно посмотрел на меня и с улыбкой повернулся к тем, с кем мы делили столик.

Я продолжала невинно улыбаться, скрывая торжество из‑за того, что сумела ему досадить, а Сэмюэль и Тим углубились в обсуждение общих тем в английских и валлийских народных песнях; Сэмюэль был очарователен, Тим педантичен. Чем дольше они беседовали, тем меньше говорил Тим.

Я заметила, что Остин наблюдает за своим другом и Сэмюэлем с тем же приятным выражением на лице, что и у меня, и подумала: что скрывается под этим выражением?

Рослый мужчина влез на стул и громко свистнул; такой свист заставил бы замолчать и гораздо большую толпу. Когда все затихли, он приветствовал нас и сказал несколько слов благодарности людям, ответственным за проведение «Перекати‑поля».

– Ну ладно, – продолжал он. – Вы все слушали «Мошенников»… – Человек наклонился, поднял бодран, полил его водой из бутылочки, а потом с небрежным видом, всегда привлекающим внимание, побрызгал водой собравшихся. – «Мошенники» поют у нас с самого первого «Перекати‑поля» – и я знаю о них кое‑что такое, чего вы не знаете.

– Что? – закричал кто‑то из толпы.

– У их главной певицы Сандры Хеннесси сегодня день рождения. И не просто день рождения.

– Ну я тебе покажу, – послышался женский голос. – Берегись, Джон Мартин!

– Сегодня Сандре исполняется сорок лет. Думаю, она заслужила песню в такой день, как вы считаете?

Толпа разразилась аплодисментами, которые быстро сменились выжидательной тишиной.

– С днем рожденья! С днем рожденья!

Он пропел это на мотив первых нот «Дубинушки» – пропел великолепным глубоким басом, который не нуждался в микрофоне, чтобы разнестись над толпой, а потом ударил в барабан небольшим симметричным молотом. БАМ.

Это твой день рождения.

БАМ.

Мрак, тоска, отчаянье,

Жизни окончание,

С днем рождения!

БАМ.

С днем рожденья!

И вся толпа, включая Сэмюэля, с энтузиазмом подхватила мрачный траурный мотив.

В помещение набилось больше ста человек, большинство – профессиональные музыканты. Весь ресторан вибрировал, как камертон: глупая песня превратилась в торжественный хорал.

Начавшись, музыка не смолкала; к барабану присоединились гитары, банджо, скрипки и пара ирландских свистков. Как только кончалась одна песня, кто‑нибудь вставал и запевал другую, а толпа хором подхватывала.

У Остина оказался приятный тенор. Тим не попал бы в такт, даже если бы от этого зависела его жизнь, но вокруг было столько поющих, что это не имело никакого значения. Я пела, пока не приняли нашу пиццу, потом стала есть, а все продолжали петь.

Наконец я отправилась снова наполнить стакан содовой, а когда вернулась, Сэмюэль у кого‑то занял гитару и первым затянул в дальнем конце помещения разудалую соленую песню пьяниц.

За столом оставался только Тим.

– Нас все бросили, – сказал он. – Вашего доктора Корника попросили поиграть, а Остин пошел к машине за гитарой.

– Я кивнула.

– Стоит ему запеть… – я неопределенно показала в сторону Сэмюэля, – это надолго.

– Вы встречаетесь? – спросил он, повертел в пальцах расписную чашку и поставил ее на стол.

Я повернулась и посмотрела на Сэмюэля, который теперь пел один. Его пальцы летали по грифу гитары, на лице была широкая улыбка.

– Да, – солгала я. Хотя это никогда не будет правдой. Но проще сказать «да», чем объяснять нашу ситуацию.

– Он очень хороший музыкант, – сказал Тим. И, понизив голос так, чтобы я не могла услышать, добавил: – Некоторым достается все.

Я повернулась к нему и спросила:

– О чем это?

– Остин тоже очень хороший гитарист, – торопливо заговорил он. – Он пытался меня научить, но у меня обе руки левые.

Он улыбнулся, как будто это совершенно неважно, но складки у глаз говорили о горечи и зависти.

Интересно, подумала я. Нельзя ли это использовать, чтобы вытянуть из него информацию?

– Я понимаю, что вы чувствуете, – призналась я, прихлебывая шипучку. – Я в общем‑то выросла с Сэмюэлем. – Конечно, он во много раз меня старше. – Я могу сыграть на пианино, если меня заставят. Могу даже спеть в такт. Но сколько бы я ни упражнялась… – на самом деле нисколько, – …у меня никогда не получалось так хорошо, как у Сэмюэля. А ведь у него не было никакой практики. – Я позволила прозвучать в голосе нотке зависти – точно такой, как у него. – Ему все достается легко.

Зи запретил мне помогать ему.

Дядюшка Майк велел не соваться в это дело.

Но я никогда не слушалась приказов – спросите кого угодно.

Тим посмотрел на меня, и я поняла, что он впервые увидел во мне личность.

Я спросила, где он научился валлийскому, и он оживленно принялся рассказывать.

Как все, у кого мало друзей, он не владел искусством общения, но был умен и при этом одержим и забавен. Огромные познания и очарование Сэмюэля заставили Тима замкнуться. Но благодаря Некоторому подбадриванию и, пожалуй, двум стаканам пива Тим расслабился и бросил попытки произвести на меня впечатление. Но прежде чем я это поняла, я обнаружила, что совсем забыла о своих тайных намерениях и увлеклась спором о сказаниях о короле Артуре.

– Все эти истории исходят от двора Элеоноры Аквитанской[37], – убежденно говорил Тим. – Они должны были научить людей цивилизованному поведению.

Кто‑то в другом углу громко, но фальшиво пропел: «Король Луи был французским королем до ре‑во‑лю‑ции!»

– Конечно, – сказала я. – Например, как обмануть мужа с его лучшим другом. Или что единственный способ найти любовь – адюльтер. Ах, эта добродетель цивилизованных.

Тим улыбнулся моей шутке, но вынужден был подождать, пока вся толпа не проорала:

– Вей холл эвей, хол эвей Джо!

– Конечно, нет, – сказал он, – но все же люди должны стараться самосовершенствоваться и поступать правильно.

– Но потом ему отрубили голову и приняли конституцию!

Пришлось поторопиться, чтобы успеть сказать раньше, чем грянет хор:

– Например, спать с сестрой и самому вызывать свое падение.

– Вей холл эвей, хол эвей Джо!

Он раздраженно фыркнул.

– Сюжет о короле Артуре во всем Артуровом цикле не единственный и даже не самый важный. Более популярными были Парсеваль, Гавейн и с полдесятка других.

– Ну хорошо, – сказала я. Мы постепенно привыкали друг к другу, и музыка перестала нам мешать. – Согласна, героические деяния описаны достойно, но то, как рисуют женщин, полностью соответствует тогдашнему мнению церкви. Женщина уводит мужчину с праведного пути и предаст тебя, как только ты ей доверишься. – Он начал что‑то говорить, но я еще не высказала мысль и не стала останавливаться. – А женщинц‑то не виноваты – они так поступают по врожденной слабости.

На самом деле я знала, что это вздор, но мне нравилось дразнить его.

– Это упрощение, – горячо сказал он. – Может быть, популярная версия, которая пересказывалась в середине двенадцатого века, в основном игнорирует женщин. Но почитайте оригинальных авторов вроде Гартмана фон Ауэ или Вольфрама фон Эшенбаха. Их женщины реальные личности, а не просто отражение церковных идеалов.

– Эшенбах – согласна, – сказала я. – Но фон Ауэ – нет. Его «Ивейн» – роман о рыцаре, который отказался от приключений из любви к жене и должен за это заплатить. Поэтому он освобождает женщин, чтобы вернуть себе подлинно мужской статус. Пф! Ни одна из этих женщин не в состоянии освободиться сама. – Я помахала рукой. – И вы не можете отрицать, что весь артуровский цикл основан на истории короле Артура, который женится на самой прекрасной в мире женщине. А она спит с его лучшим другом – и тем самым приводит к гибели двух величайших рыцарей и вызывает падение Камелота, точно так же как Ева вызвала грехопадение человека. Дева Мэрион спасается от сэра Гая Гисборна; она убегает, убивает оленя и обманывает Робина, переодевшись мужчиной[38].

Он рассмеялся, и этот привлекательный звук как будто удивил его самого не меньше, чем меня.

– Ладно. Сдаюсь. Гиневра была неудачницей.

Его улыбка медленно погасла, он посмотрел за меня

Сэмюэль положил мне на плечо руку и склонился ко мне.

– Все в порядке?

Голос его звучал чуть напряженно, и это заставило меня повернуться и с опаской посмотреть на него.

– Я пришел спасти тебя от скуки, – сказал он, глядя на Тима.

– Мне не скучно, – заверила я, похлопав его по руке. – Иди пой.

Тогда он посмотрел на меня.

– Иди, – твердо сказала я. – Тим меня развлекает. Я знаю: у тебя мало возможностей поиграть с другими музыкантами. Иди.

Сэмюэль не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ. Поэтому он застал меня врасплох, когда наклонился и поцеловал в губы. Начинался этот поцелуй, конечно, ради Тима, но так было очень недолго.

Однажды Сэмюэль сказал, что, когда живешь долго, есть время попрактиковаться.

От него пахло Сэмюэлем, чистотой и свежестью, и, хоть он давно не был в Монтане, – домом. Гораздо лучше, чем одеколон Тима.

И все же… все же…

Только сегодня днем, разговаривая с Хани, я признала, что у моих отношений с Сэмюэлем нет будущего. И это признание прояснило еще кое‑что.

Я любила Сэмюэля. Любила всем сердцем. Но не хотела навсегда связывать с ним свою жизнь. Даже не будь Адама, я чувствовала бы то же самое.

Почему же я так долго этого не признавала?

Потому что Сэмюэль нуждался во мне. За пятнадцать лет, отделявших тот день, когда я убежала от него, прошлой зимы, когда я снова его увидела, что‑то в Сэмюэле сломалось.

Старые вервольфы очень уязвимы. Многие сходят с ума, и их приходится убивать. Другие чахнут, отказываются есть – а голодный вервольф чрезвычайно опасен.

Сэмюэль по‑прежнему все говорил и делал правильно, но иногда мне начинало казаться, что он следует какому‑то сценарию. Как будто думает, что вот это меня тревожит, или об этом следует позаботиться, и начинает действовать, но недостаточно энергично или с небольшим опозданием. А когда я в обличье койота, острое чутье говорит мне, что Сэмюэль нездоров.

Я до смерти боялась, что, если скажу ему, что никогда не приму его в качестве пары, он уйдет куда‑нибудь и умрет.

Отчаяние заставило меня ответить на его поцелуй чересчур страстно.

Я не могу потерять Сэмюэля.

Он с легким удивлением во взгляде оторвался от меня. В конце концов, он ведь вервольф: он, несомненно, учуял мою печаль. Я протянула руку и коснулась его щеки.

– Сэм, – сказала я.

Он очень важен для меня, и я его потеряю. Сейчас или позже, когда погублю нас обоих, выбираясь из мягкой заботы, которой он меня окружил.

У него было торжествующее выражение, но оно сменилось более мягким, когда я произнесла его имя.

– Знаешь, ты единственная так меня называешь – и только когда расчувствуешься, – прошептал он. – О чем ты думаешь?

Иногда Сэмюэль слишком умен и проницателен.

– Иди играй, Сэм, – я оттолкнула его. – Все будет в порядке.

Я надеялась, что говорю правду.

– Хорошо, – негромко согласился он и все уничтожил, самодовольно улыбнувшись Тиму. – Поговорим позже.

Обозначил свою территорию перед самцом‑соперником.

Я с виноватой улыбкой повернулась к Тиму, но улыбка замерла, когда я увидела, что он смотрит так, будто его предали. Oh тут же скрыл это выражение, но я уже поняла.

Будь оно все проклято.

Я ведь ввязалась в беседу с определенной целью, но разговор заставил меня начисто забыть, чем я занимаюсь. Иначе я была бы осторожнее. Мне нечасто выпадает возможность достать свой диплом историка и стряхнуть с него пыль. Тем не менее мне следовало понять, что для Тима этот разговор значит гораздо больше, чем для меня.

Он считал, что я с ним флиртую, тогда как я просто развлекалась. Ас такими людьми, как Тим, неловкими и непривлекательными по большинству мерок, заигрывают нечасто. И они не знают, насколько серьезно это воспринимать.

Будь я красоткой, могла бы спохватиться скорее или была бы более осторожна – или Тим был бы больше настороже. Но моя смесь крови не дала таких результатов, как у Даррила, второго в стае после Адама: Даррил африканец по отцу и китаец по матери, а у меня смешались кровь англосаксов и кровь туземная, североамериканская. У меня лицо матери, и оно кажется странным при темной коже, унаследованной от отца.

Тим неглуп. Как все люди, которые не очень вписываются в окружение, он, должно быть, еще в школе понял, что если кто‑то красивый уделяет тебе внимание, дело нечисто.

Я неплохо выгляжу, но я не красива. Я могу привести себя в порядок, но обычно не забочусь об этом. Сегодня у меня чистая одежда, но никакой косметики, и причесывалась я не слишком старательно, лишь бы волосы в лицо не лезли.

Должно быть совершенно ясно, что разговор мне нравится – до того, что я даже забыла о своей цели: собрать информацию о людях из «Светлого будущего».

Все это пронеслось у меня в голове за то время, которое потребовалось Тиму, чтобы убрать с лица выражение боли и гнева. Впрочем, все это неважно. Я по‑прежнему не представляю себе, как выйти из положения, не обидев его – он этого не заслуживает.

И он мне нравится. Стоит ему преодолеть свои комплексы (на что потребовались и некоторые усилия с моей стороны), он становится забавным, умным и готов уступать мне без спора – особенно когда я считаю, что прав он. Это делает его лучше меня.

– Немного собственник? – сказал он. Голос звучал небрежно, но глаза оставались пустыми.

На столе лежал засохший кусочек сыра; я повертела его в пальцах.

– Обычно с ним комфортно, но мы слишком давно знакомы. Он понимает, когда мне хорошо. – Вот, подумала я, подачка твоему эго. – У меня с самого колледжа не было таких бесед.

Ведь я не могла объяснить ему, не смущая нас обоих, что не заигрывала с ним специально. Такое объяснение ближе всего к истине.

Он бледно улыбнулся, хотя до глаз улыбка не дошла.

– Большинство моих друзей не отличат де Труа от Мэлори.

– Я никогда не читала де Труа. – Вероятно, самый знаменитый из средневековых авторов, писавших об Артуре. – Я изучала средневековую Германию, а де Труа француз[39].

Он пожал плечами… потом покачал головой и глубоко вздохнул.

– Простите. Я не хотел выплескивать на вас свое дурное настроение. Вчера убили одного моего знакомого. Мы не были близки или что‑нибудь, но… Никак не подумаешь, что человека могут так убить. Остин привел меня сюда, потому что считал, что нам обоим это не помешает.

– Вы знали охранника из резервации? – спросила я.

Теперь нужна осторожность. Не думаю, чтобы мои отношения с Зи стали общеизвестны, но и лгать не хочется. Не хочу обижать его больше, чем уже успела.

Он кивнул.

– Хоть он и был придурок, но такой смерти не заслуживал.

– Я слышала, взяли кого‑то из малого народа. Считают, что он виноват. Ужасная история. Любого выбьет из колеи.

Он посмотрел мне в лицо, кивнул.

– Послушайте, – сказал он, – вероятно, мне нужно забрать Остина и уходить. Уже почти одиннадцать, а ему завтра к шести на работу. Но если вам интересно, мы с друзьями собираемся по средам вечером, в шесть. На этой неделе все необычно – раньше мы встречались у О'Доннелла. Мы говорим об истории и фольклоре. Думаю, вам понравится. – Он поколебался и торопливо добавил: – Это местное отделение общества «Светлое будущее».

Я откинулась на спинку.

– Ну, не знаю…

– Мы не громим бары. Ничего такого, – сказал он. – Просто разговариваем и пишем своим конгрессменам… – он неожиданно улыбнулся, и улыбка осветила его лицо, – а также конгрессменкам. Проводим исследования.

– Разве не странно? – спросила я. – Я хочу сказать, вы знаете валлийский и, совершенно очевидно, разбираетесь в фольклоре. А те из Общества, кого я знаю, обычно…

– Обычно любят малый народ, – закончил он деловым тоном. – Они едут в отпуск в Неваду, толкутся в барах для малого народа и платят проституткам из иных, чтобы те дали им ненадолго почувствовать себя не вполне людьми.

Я подняла брови.

– Жестокая характеристика.

– Они идиоты, – ответил он. – Читали когда‑нибудь оригинал братьев Гримм? Малый народ – это вовсе не большеглазые добрые садовники и домовые, жертвующие собой ради детей, которых им поручили беречь. Они живут в лесу в пряничных домиках и поедают детей, которых заманивают к себе. Они завлекают корабли на скалы и топят уцелевших моряков.

«Вот и мой шанс, – подумала я. – Проверить эту группу, чтобы узнать что‑нибудь полезное для Зи? Или ловко уклониться и не травмировать этого хрупкого – и знающего человека?

Зи мой друг, и он погибнет, если кто‑нибудь что‑нибудь не предпримет. Насколько мне известно, я единственная, кто в состоянии хоть что‑то сделать».

– Это все сказки, – сказала я с необходимой толикой нерешительности.

– Библия тоже, – серьезно ответил он. – И любая из прочитанных вами исторических книг. Эти сказки передавались из уст в уста людьми, не умевшими ни читать, ни писать, в качестве предупреждения. Эти люди хотели, чтобы их дети поняли: малый народ опасен.

– Нет ни одного доказанного случая убийства или вообще причинения людям вреда малым народом, – сказала я, повторяя официальное утверждение. – Ни разу за все годы с тех пор, как они официально заявили о себе.

– Хорошие адвокаты, – задумчиво сказал он. – И подозрительные самоубийства иных, которых нельзя держать за железной решеткой.

Он убедителен – потому что прав.

– Послушайте, – сказал он. – Малый народ не любит людей. Мы для него ничто. До появления христианства и доброй стали мы были недолговечными куклами, склонными усиленно размножаться. А после стали опасными недолговечными куклами. У них сила, Мерси, у них магия, способная творить невероятные вещи. И все это есть в сказках.

– Тогда почему они нас не перебили? – спросила я. Вопрос не пустой. Я долгое время над этим думала. По словам Зи, Серые Повелители необычайно могущественны. Если христианство и железо для них такое проклятие, почему нас всех не извели?

– Мы им нужны, – ответил он. – Малый народ размножается с трудом, если вообще на это способен. Чтобы сохранить свою расу, им нужны смешанные браки. – Он положил обе руки на стол. – И именно за это они ненавидят нас больше всего. Они горды, высокомерны и ненавидят нас. Потому что мы им нужны. А как только эта необходимость исчезнет, они избавятся от нас, как мы избавляемся от тараканов или мышей.

Мы посмотрели друг на друга – и он понял, что я ему верю, потому что достал из заднего кармана небольшой блокнот и вырвал из него листок.

– Встреча в среду у меня на квартире. Вот адрес. Думаю, вам следует прийти.

Он взял мою руку и вложил в нее листок.

Когда его рука легла на мою, я почувствовала приближение Сэмюэля. Он положил руку мне на плечо.

Я кивнула Тиму.

– Спасибо за компанию. Вечер был очень интересный. Еще раз спасибо.

Прежде чем отпустить мое плечо, Сэмюэль сильнее сжал его. И пошел за мной, когда я направилась к выходу из пиццерии. Открыл передо мной дверцу своей машины, потом сел на место шофера.

Молчать было не в его характере – и это меня встревожило.

Я начала что‑то говорить, но он поднял руку: просьба помолчать. Он не был сердит, и это меня удивило: значит, перед Тимом он играл. Но он не заводил мотор и не трогался с места.

– Я люблю тебя, – сказал он наконец с несчастным видом.

– Знаю. – В животе появились тугие узлы, и я забыла о Тиме и «Светлом будущем». Мне не хотелось делать это сейчас. Не хотелось никогда. – Я тоже тебя люблю.

Мой голос звучал не бодрее, чем его.

Он вытянул шею, и я услышала, как щелкнули позвонки.

– Так почему я прямо сейчас не разорву этого обтрепанного ублюдка на куски?

Я с трудом сглотнула. Ловушка? Есть ли верный ответ на этот вопрос?

– Хм‑м. Ты не кажешься сердитым, – заметила я.

Он ударил по приборному щитку своей очень дорогой машины так стремительно, что я не увидела движение его руки. Не будь обивка кожаной, он разорвал бы ее.

Я хотела сказать что‑нибудь забавное, но решила, что момент неподходящий. С шестнадцати лет я кое‑чему научилась.

– Вероятно, я ошиблась.

Нет. Ничему я не научилась.

Он медленно повернул ко мне голову, его глаза стали жесткими осколками льда.

– Ты смеешься надо мной?

Я зажала рот рукой, но ничего не могла сделать. Плечи у меня задрожали, потому что я неожиданно поняла ответ на его вопрос. И это объяснило мне, почему его так беспокоит отсутствие припадка смертоносного гнева. Как и мне, Сэмюэлю сегодня вечером было откровение – и ему оно не понравилось.

– Прости, – сказала я. – Провал, верно?

– Что?

– Ты разработал замечательный план. Пробираешься в мой дом и старательно соблазняешь меня. Но ты не настолько хочешь меня соблазнить. На самом деле ты хочешь только, чтобы мы обнимались, играли и дразнили друг друга. – Я улыбнулась ему, и он должен был почувствовать охватившее меня облегчение. – Я не любовь всей твоей жизни; я только из твоей стаи – разве это тебя не злит?

Включая двигатель, он произнес что‑то очень неприличное – старое английское слово.

Я захихикала, и он снова выругался.

То, что на самом деле он не рассматривает меня как пару, отвечает на множество вопросов. И еще говорит мне, что Бран, хоть он и Маррок и отец Сэмюэля, не знает всего, пусть все окружающие считают, что знает. Это Бран сказал мне, что волк Сэмюэля выбрал меня себе в пару. Он ошибался: я утру ему нос, когда увижу в следующий раз.

Теперь я знала, почему Сэмюэль мог сдерживаться столько месяцев и не нападал на Адама. Я относила самоконтроль Сэмюэля на счет того, что он более доминантный волк, чем большинство волков на этой планете. А подлинный ответ заключался в том, что я – не Пара Сэмюэлю. И поскольку он доминантнее Адама, ему, если он не хотел драться, гораздо лучше Адама удавалось удерживаться от этого.

Сэмюэль хотел меня не больше, чем я хотела его – хотел не так. Нет, физическое влечение присутствовало, много искр и шипения. Удивительно!

– Эй, Сэм, – спросила я, – если ты не хочешь меня в пару, почему твой поцелуй меня зажигает?

Почему теперь, когда первый порыв облегчения миновал, я вдруг обиделась: чего это он не хочет меня себе в пару?

– Будь я человеком, огня между нами вполне хватило бы, – сказал он. – Проклятый волк пожалел тебя и решил остановиться.

Полная чушь!

– Не поняла?

Он посмотрел на меня, и я осознала, что он еще сердит: в его глазах сверкала ледяная ярость. У волка Сэмюэля снежно‑белые глаза, приводящие людей в ужас.

– На что ты сердишься?

Он остановил машину на обочине и долго сидел, глядя на большой хозяйственный магазин.

– Послушай, я знаю: мой отец подолгу убеждает новых волков, что человек и волк – две половинки одного целого, но на самом деле это неправда. Просто с таким убеждением легче жить, да и потом почти всегда так и есть, поэтому особого значения не имеет. И все же мы разные: человек и волк. Мы думаем по‑разному.

– Понимаю.

Это я могла понять. Мои инстинкты койота часто сопротивляются тому, что я собираюсь сделать. Он закрыл глаза.

– Когда тебе было четырнадцать, и я понял, какой дар упал мне в руки, я показал тебя волку, и он одобрил. Оставалось только убедить тебя – и себя. – Он повернулся, посмотрел мне прямо в глаза, коснулся рукой щеки. – Для настоящего спаривания даже неважно, любит ли человеческая часть. Взгляни на моего отца. Он презирает свою пару, но его волк решил, что достаточно долго пробыл в одиночестве. – Он пожал плечами. – Может, он и прав: когда умерла мать Чарльза, я думал, что и отец умрет от тоски.

Все знают, как Бран любил свою жену‑индианку. Наверно, отчасти поэтому его нынешняя пара, Ли, бесится.

– Значит, пару подбирает волк, – сказала я. – И тащит за собой человека, хочет тот или нет.

Он улыбнулся.

– Ну, не все так плохо – пожалуй, кроме случая с отцом, хотя он никогда слова против Ли не сказал. И никому не позволял и не позволяет плохо говорить о ней в его присутствии. Но мы о ней просто не говорим.

– И ты нацелил своего волка на меня, – сказала я, – когда мне было четырнадцать.

– Не дожидаясь, пока тебя заберет кто‑нибудь другой. Я был не единственным старым волком в стае отца. А четырнадцать лет в старину – вполне подходящий возраст, чтобы выйти замуж. Я не хотел соперничества. – Он опустил окно и позволил прохладному ночному воздуху проникнуть в дорогую машину. Шум дорожного движения сразу стал намного громче. – Я ждал, – прошептал он. – Я знал, что ты слишком молода, но… – Он покачал головой. – Когда ты убежала, это было сущее наказание. Мы оба это знали, волк и я. Однажды в полнолуние я обнаружил, что я за Портлендом – туда нас увел волк. Потребность… мы бежали до самого Техаса, чтобы не было случайной встречи. Без этой дальней пробежки… не знаю, позволил бы я тебе уйти или нет.

Значит, Бран все‑таки был прав относительно Сэмюэля. Я не могла видеть выражение его лица и накрыла его руку своей.

– Прости, – сказала я.

– Тебе нечего просить прощения. Ты не виновата. – Улыбка Сэмюэля стала кривой, и он почти до боли сжал мою руку. – Обычно все получается гораздо лучше. Волк терпелив и способен приноравливаться. Обычно он ждет, пока человеческая часть не влюбится в кого‑нибудь, тогда и он предъявляет свои претензии. Иногда годы спустя после женитьбы. Я сознательно отступился и наказан за это. Но это не твоя вина. Я знал все заранее.

Есть что‑то очень тревожное, когда ты обнаруживаешь, что ты считала себя докой в чем‑то, а на самом деле ничего не знаешь. Я выросла с волками – но все, что он говорил, было для меня ново.

– И твой волк больше меня не хочет?

Звучало очень жалко. Мне не нужен был его смех, чтобы удостовериться.

– Тупица, – сказала я, пихая его.

– А я считал, что ты выше этого девчоночьего вздора, – сказал он. – Ты ведь не хочешь меня в пару, Мерси, почему же тебя расстроило то, что волк наконец признал свое поражение?

Если бы он понимал, как отчетливо его последние слова показали мне: ему очень больно оттого, что я его отвергла, – он прикусил бы язык. Что лучше, говорить об этом или просто смолчать, опустить?

Эй, я, может, и механик и не часто пользуюсь косметикой, но я все равно девушка. Пора этим воспользоваться.

Я толкнула его.

– Я тебя люблю.

Он скрестил руки на груди и откинулся, чтобы смотреть на меня, не поворачивая шеи.

– Да?

– Да. Ты страстен, ты прекрасно целуешься. Если бы твой отец не вмешался, я бы много лет назад убежала с тобой.

Улыбка исчезла с его лица. Я не могла понять, о чем он думает. Не помогали ни глаза, ни нос – обычно мой лучший подсказчик. Возможно, он смущен не меньше меня.

– Но сейчас я совсем другая, Сэмюэль. Я слишком долго заботилась о себе сама, чтобы переложить это на другого. Девушка, которую ты знал, верила, что ты создашь для нее мир, где ее место, – и не ошиблась бы. – Следует говорить точно и определенно. – Но я сама сотворила свой теперешний мир и при этом сильно изменилась. Стала такой, как сейчас. Я не из тех, с кем ты можешь быть счастлив, Сэмюэль.

– Я счастлив с тобой, – упрямо сказал он.

– Как сосед по квартире, – ответила я. – Как товарищ по стае. Но как пара пары ты был бы несчастен.

Он засмеялся.

– Пара пары?

Я помахала рукой.

– Ну ты понимаешь, что я имею в виду.

– Ты влюблена в Адама, – сказал он негромко, с легким намеком на смех в голосе. – В присутствии Адама тебе не стоит заигрывать с этим одержимым.

Я вздернула подбородок: не собираюсь чувствовать себя виноватой. К тому же я сама недостаточно хорошо понимаю свои чувства к Адаму, чтобы говорить о них.

– А ты в меня не влюблен. – Я поняла кое‑что еще, и это заставило меня улыбнуться Сэмюэлю. – С волком или без волка, но ты в меня не влюблен – иначе тебе бы не доставляло такого удовольствия дразнить Адама.

– Я не дразню Адама, – обиженно сказал он. – Я ухаживаю за тобой.

– Ничего подобного, – сказала я, садясь на место. – Ты изводишь Адама.

– Нет.

Он тронул машину и агрессивно вклинился в поток машин.

– Превышаешь скорость, – самодовольно заметила я.

Он повернул голову, собираясь что‑то сказать, и в это мгновение сзади зажгла фары патрульная машина.

Мы уже почти подъехали к дому, когда он решил, что хватит обижаться.

– Ну хорошо, – сказал он, расслабив лежащие на руле руки. – Хорошо.

– Не знаю, из‑за чего ты так рассердился, – сказала я. – Тебя даже не оштрафовали. Превышение скорости на двадцать миль, а ты отделался предупреждением. Хорошо быть врачом.

Как только женщина‑полицейский узнала его, она стала воплощенная любезность. Вероятно, он лечил ее брата после автомобильной аварии.

– Я чинила машины нескольким копам, – задумчиво заговорила я. – Если бы я с ними пофлиртовала…

– Я с ней не флиртовал, – перебил Сэмюэль.

Обычно его не так легко достать. Я приготовилась позабавиться.

– Но она‑то определенно заигрывала с вами, доктор Корник, – сказала я, хотя ничего подобного не было. И все же…

– Нет.

– Ты опять превышаешь скорость.

Он заворчал.

Я потрепала его по ноге.

– Видишь, тебе совсем не нужно ограничиваться мной в качестве пары.

Он сбросил скорость, когда автострада пошла по Кенневику, и какое‑то время нам пришлось ехать по городским улицам.

– Ты ужасна, – сказал он наконец.

Я усмехнулась.

– Ты обвинил меня в том, что я заигрывала с Тимом.

Он фыркнул.

– Заигрывала. То, что я не разорвал его на части, вовсе не означает, что ты не рыбачишь в опасных водах, Мерси. Если бы с тобой был Адам, парня сожрали бы рыбы – или волки. Я не шучу.

Я снова потрепала его по ноге и перевела дух.

– Я нечаянно. Просто увлеклась разговором. Но с таким уязвимым мальчиком, как он, следовало быть осторожней.

– Он не мальчик. Я удивлюсь, если он моложе тебя хотя бы на пять лет.

– Некоторые остаются мальчишками дольше других, – ответила я. – Мальчишка и его друг оба были в доме О'Доннелла незадолго до того, как его убили.

Я рассказала Сэму всю историю: от звонка Зи до того, как взяла листок у Тима. Если что‑то и упустила, так только потому, что считала это неважным. За одним исключением. Я не сказала, что Остин Саммерс, вероятно, брат одного из мальчишек, побивших Джесси. Сэмюэль не так вспыльчив, как Адам, но без малейших угрызений совести убьет обоих сорванцов. В его мире не бьют девочек. Я за достойное наказание, но не думаю, что кто‑то должен умереть. Конечно, если они перестанут приставать к Джесси.

Это единственное, что я упустила. Зи и дядюшка Майк предоставили меня самой себе в этом расследовании. Ну, велели мне не вмешиваться. Что одно и то же. Расследование без помощи малого народа более рискованно, к тому же Зи сердит на меня за то, что я кое‑что рассказала. Ладно, больше я его уже не разозлю. Время, когда я могла держать их тайны только при себе, миновало.

Если я кое‑что и поняла за последние несколько интересных (в смысле старинного китайского проклятия «Чтоб ты жил во времена перемен!») месяцев, то вот что: когда пахнет жареным, важно, чтобы кто‑нибудь знал то же, что знаешь ты. Таким образом, если я по глупости буду убита, у кого‑то будет отправная точка для поисков моего убийцы.

К тому времени как я закончила рассказ, мы сидели в гостиной и пили горячий шоколад.

Сэмюэль прежде всего сказал:

– У тебя настоящий талант попадать в неприятности. Когда ты ушла из стаи, я забыл об этом.

– Разве это моя вина? – горячо возразила я.

Он вздохнул.

– Не знаю. Какая разница, кто виноват, когда сидишь на раскаленной сковородке? – Он неодобрительно взглянул на меня. – Как говорит мой отец, ты слишком часто находишь дорогу на сковородку, чтобы это было случайностью.

Я подавила порыв защититься. Десять лет я умудрялась жить своим умом, оставаясь на периферии общества вервольфов (и то лишь потому, что Адам по просьбе Маррока решил вмешаться еще до того, как построил дом за моим участком). Все началось с неприятностей Адама. Тогда я оказалась в долгу перед вампирами из‑за того, что помогла Адаму. А отдавая этот долг, я оказалась в долгу у малого народа.

Но я устала. Завтра мне рано вставать и отправляться на работу, и если я сейчас начну объясняться, пройдет несколько часов, прежде чем мы придем к полезным заключениям.

– И вот, снова угодив на сковороду, я пришла к тебе за советом. Может, ты скажешь, почему ни дядюшка Майк, ни Зи не хотели говорить о морском обитателе или как за задним двором или за ванной могут оказаться лес или океан? И имеет ли это какое‑то отношение к смерти О'Доннелла?

Он посмотрел на меня.

– Ну послушай, – сказала я. – Я видела твое лицо, когда рассказывала о странностях в резервации. Ради Бога, ты ведь валлиец. Ты знаешь о малом народе.

– А ты индианка, – ответил он пискляво. Думаю, так он передразнивал мой голос. – Ты знаешь, как обращаться с животными и как разжечь костер из веток.

Я бросила на него высокомерный взгляд.

– Я на самом деле все это могу. Меня научил другой индеец – Чарльз.

Он помахал рукой. Я узнала один из собственных жестов. Потом он рассмеялся.

– Ну хорошо. Хорошо. Но я не специалист по малому народу, хоть и родился в Уэльсе.

– Так объясни мне это свое «ага», когда я рассказывала о лесе.

– Если ты побывала в Подхолмье, то подтвердила теорию отца о том, что делает малый народ в резервациях.

– О чем ты?

– Когда иные впервые предложили правительству отвести им места под резервации, мой отец сказал, что, по его мнению, малый народ пытается восстановить территорию, какая была в Великобритании и вообще в Европе до того, как христианство возникло и понастроило церквей и соборов. Якоря в этом мире малый народ не ценит, потому что его магия лучше действует в Подхолмье. Иные не защищали свои земли, пока не стало слишком поздно. Папа считает, что последние врата Подхолмья исчезли в середине шестнадцатого века, отрезав малый народ от большей части его силы.

– Поэтому малый народ бросил новые якоря, – сказала я.

– И снова нашел Подхолмье. – Сэмюэль пожал плечами. – А почему они не говорили о морском ином… Ну, если он могуч и опасен… нельзя просто так говорить о таких созданиях и даже называть их, чтобы не привлечь их внимание.

Я немного подумала над этим.

– Я понимаю, почему они хотят сохранить все в тайне, если сумели найти новый путь к своей силе. Так какое отношение это имеет к поискам убийцы О'Доннелла? Он что‑то разнюхал? Украл у них что‑то? И что он у них украл?

Он задумчиво посмотрел на меня.

– Ты по‑прежнему хочешь найти убийцу, хотя Зи ведет себя как последняя сволочь.

– А как бы ты поступил, если бы я, желая защитить тебя от ложного обвинения, рассказала адвокату, что ты сын Маррока?

Он поднял брови.

– Ну, это не то, что рассказать об убийствах в резервации.

Я с несчастным видом пожала плечами.

– Не знаю. Мне следовало поговорить с ним или с дядюшкой Майком, прежде чем распускать язык.

Он нахмурился, но спорить не стал.

– Эй, – сказала я со вздохом, – поскольку мы друзья и из одной стаи, а вовсе не потенциальная пара, может, дашь мне взаймы, чтобы я могла расплатиться с Зи за гараж? – Зи не просто угрожал. Если он сказал адвокату, что требует оплаты, он говорил серьезно. – Я смогу отдавать тебе по частям, как ему. Лет за десять ты получишь назад всю сумму с процентами.

– Я уверен, что‑нибудь можно придумать, – ласково ответил Сэм, словно понял – я сменила тему, потому что сыта по горло разговорами о Зи и о своей глупости. – У меня кредит тебе всегда открыт – и у папы тоже, а у него карманы гораздо глубже. Ты ужасно выглядишь. Ложись спать.

– Хорошо, – сказала я.

Сон? Заманчиво. Я встала и застонала: мышцы, растянутые вчера на тренировке по карате, протестующе ныли.

– Я выйду на пару минут, – сказал он слишком уж небрежно – и я остановилась по дороге в спальню.

– Нет, не выйдешь.

Его брови поднялись к самой линии волос на лбу.

– Что?

– Ты не расскажешь Адаму, что он может спокойно меня получить.

– Мерси. – Он подошел ко мне, наклонился и поцеловал в лоб. – Ты ничего не можешь сделать, это касается только меня и Адама.

Он ушел, мягко закрыв за собой дверь. А я осталась – с неожиданным жутковатым ощущением, что лишилась лучшей защиты от Адама.