Всесильная книга Махагри 2 page

— Ну ты как маленький, право, — пожал плечами новгородец. — Они всегда так говорят. Всегда за свободу и справедливость супротив зла воюют. Это же правители. Они ради трона своего отца с матерью не моргнув глазом отравят, брата-сестру со света сживут, детей собственных в порубе сгноят. В этих делах смысл завсегда простой. Кто проиграет — тот, стало быть, злодей, тиран и деспот. А кто выиграет — тот и есть сама справедливость. Аркаим победит — окажется, что мертвецы ради спасения жизней людских сражались, кивцы с ламьцами ради свободы и справедливости восстали, а дети мертвые — это ход гениальный, хитрость военная. Проиграет — мертвецы станут признаком знакомства с силами зла, ополченцы наши — бунтовщиками кровожадными или обманутыми, а дети — низостью величайшей. Так что забудь. Все это суета. Есть вещи, которые никогда не обманывают, вещи, что поважнее свободы и справедливости будут. Вот о них и думай.

— Что же это за вещи, Любовод?

— Полный трюм и попутный ветер.

— Здорово у тебя со справедливостью получается, друже, — мотнул головой Олег.

— Продажная больно девица она, справедливость эта. И правда — продажная, и свобода, и порядок. А вот серебро — оно никогда не обманет. И, только не смейся, не продаст. Оно же и выбор верный совершить всегда поможет. Вот смотри, ты ведь сумневаешься, верно? Мучишься, выбираешь. А знаешь, как решить все можно точно и быстро?

— Как?

— Когда сумневаешься — примыкай к тому, кто платит больше. Ведь в остальном они одинаковы, правда?

— Да ну тебя, — невольно засмеялся Олег. — У тебя только одно на уме.

— Два на уме, — вздохнул новгородец. — Первое — это то, что мудрый Аркаим платит так, что никаким князьям и не снилось. А второе, друже, — так это то, что Раджаф с родичами моими сделал. Ты забыл, видать, кто я такой, колдун? Кто мать моя, забыл? Раджаф, о котором ты так заботишься, всю нежить водяную в реках здешних извел, под корень истребил. Поэтому я буду помогать Аркаиму, даже если он станет кидаться в своего брата человеческими головами, жечь святилища и пить кровь человеческую. Такую справедливость ты переживешь?

- Извини, — прикрыл глаза Олег. Общаясь долго с человеком, ничем не отличающимся от других, поневоле начинаешь забывать, что он сын русалки. — Извини. Так бы сразу и сказал. Хорошо, друже, ты прав. Раджаф должен быть уничтожен, и это будет справедливо, как бы мы этого ни добились. А справедливость... Когда мудрый Аркаим сядет на трон, он потом придумает, как изобразить это наиболее справедливо. Что же ты мне голову морочил? Сказал бы сразу: хочу этого урода прикончить. Разве бы я другу не помог? А то — серебро, серебро.

— Я обязан уничтожить Раджафа, и я это сделаю, — сурово сообщил новгородец, наклонился вперед и закончил: — Но самое главное — чтобы мудрый Аркаим заплатил за это дело как можно больше.

— С тобой говорить... — отмахнулся Олег. — Только голову морочишь. Идем, Урсула. Лучше с тобой под одеялом пошептаться, чем у купца справедливости искать.

— Ты меньше о высших деяниях думай, друже, — ответил новгородец. — А побольше — о делах земных. О тех, что пощупать можно, на руки взять, к сердцу прижать. Они — не обманут. Тогда и спать станешь крепче, и дневать слаще. Нет, ты иди, иди. Тебе сладости, мне пиво. Так что не отвлекайся, иди.

Утром ополчение миновало Туеслов. Взятый летом «на меч», город так и остался мертвым: покрытые инеем земляные валы, провалившиеся крыши, следы пожарищ в нескольких домах. Люди возвращаться сюда не захотели, звери и птицы заселять пока не отваживались.

Иней, что в последнее время встречал путников каждое утро, таял все позже и позже, уже днем, а когда рать подступила к Птуху, перестал пропадать вовсе. Наверное, это означало, что в мир пришла зима. Вот только снег отчего-то все не выпадал. Впрочем, для армии важнее было другое: земля подмерзла, и дороги не превращались в кашу даже под напором многих сотен ног и десятков колес.

Многотысячный Птух вызывал у Олега вполне обоснованные опасения: здешние жители вполне могли оказать сопротивление, сила была на их стороне. Один хороший напор — и пять сотен ополченцев были бы смяты вместе с правителем, так и не успев применить «воспитательные меры». Но то ли из честности, то ли из страха перед мудрым Аркаимом город предпочел выразить послушание. Скорее все же из страха: развалины Туеслова, проявившего в прошлый раз непокорность, стали весомым предостережением для его соседей. А в контрасте с телегами, нагруженными всяким добром — хорошим поводом для размышления. Ведь те, кто не противился, а пошел за Олегом, вернулись богачами.

— Придется отдать Каим на разграбление, — сказал Любоводу ведун, глядя, как на городском предполье собираются в кучки призванные правителем одиннадцать сотен ополченцев. — Иначе нас не поймут. За службу всегда следует платить. Но делать это обычно приходится побежденным.

— Ты про столицу сказываешь, друже? — уточнил купец.

— Про нее, про кого же еще.

— Дык, и правильно. Зачем же еще люди на войну ходят, кроме как не за добычей?

— Иногда, друг мой, — чтобы Родину защищать.

— Добыча и тогда получается немалая, колдун. Как же без нее?

— У тебя все одно на уме, Любовод.

— Дело у меня такое, колдун, купеческое. Коли о прибытке помнить не станешь, враз по миру голый пойдешь. А ты все сумневаешься, друже?

— Нет, не сомневаюсь, Любовод. Справедливость, свобода, всеобщее счастье — это, конечно, здорово. Но так получается, что эти священные слова обычно провозглашают своей целью самые гнусные, самые отъявленные подонки. На эти грабли я один раз уже наступил, больше не хочу.

— Чегой-то не понимаю я тебя, колдун, — понизил голос купец. — За Аркаима ты сражаться намерен али против? Он ведь, как помню, о прошлый раз тебя на этих словесах и подловил.

— Он самый, — кинул Середин. — Но ты недавно сказал очень мудрую мысль. Верить нужно только в то, что можешь потрогать. Сражаться только за то, что действительно, реально и без сомнений понимаешь. Я понимаю то, что нежить речная меня хоть и пугала много раз, ан и жизнь мою грешную спасала неоднократно. Понимаю, что твоя мать — русалка, а ты мой друг. Народец водяной не самый лучший, но истреблять его под корень все равно было нельзя. Нехорошо это, грех. И я убежден, что великому Раджафу за это нужно отомстить. Плевать, что там говорит мудрый Аркаим и как дурит невежественную толпу. Я считаю, что Раджаф должен быть уничтожен. Пока наш правитель сражается против него, я буду драться на стороне Аркаима. Все прочее — шелуха.

— Спасибо, друже, — кивнул новгородец. — От меня и от матери моей тоже поклон тебе с благодарностью. Это дело нам с тобой надлежит завершить по совести, а уж остальное по уму решим, как положено.

— Это когда «полный трюм и попутный ветер»?

— Оно самое, колдун, — улыбнулся Любовод. — Теперь я знаю, отчего ты такой умный. Быстро учишься. Этак скоро и сам купцом зажиточным станешь.

Их разговор прервал подъехавший верхом мудрый Аркаим.

— Кумаи разорили еще две колонны ополченцев, что шли к столице, чужеземец, — сообщил он с седла. — До сего дня из иных городов еще ни един отряд на помощь к Раджафу не добрался. Сам он к нам навстречу тоже не идет.

— Разумеется, — кивнул Середин. — С чем ему против нас выступать, коли пополнения нет? Людей только жалко, что под стрелами полегли...

— И мне жалко, чужеземец. Но сей малой кровью мы от большой убереглись. Коли они дошли бы до поля битвы, убивать пришлось бы всех. А так большинство разбежалось. — Правитель пнул пятками коня и проехал дальше.

— Интересно, это он свою совесть успокаивает или мою? — поинтересовался у купца Олег.

— Хорошо, что успокаивает. Значит, есть совесть-то. А на войне без крови все едино не обойтись. Али ты еще сумневаешься, друже?

Нет, Любовод, я же уже сказал. Не сомневаюсь.

Армия, разросшаяся до полутора тысяч человек, потяжелела еще сильнее, замедлила ход и до Аналарафа добиралась целых шесть дней. Зато теперь можно было не опасаться, что у обитателей придорожного города взыграет преданность прежнему правителю и они захотят разгромить мудрого Аркаима. Теперь он сам мог вскрыть любой город, как спелый апельсин, причем даже без помощи магии. Поэтому Олег ничуть не удивился, когда на дороге их встретили посланники, прославляющие нового повелителя, поющие о его подвигах, большей частью мифических, и клянущиеся в преданности.

Преданность стоила Аналарафу тысячу двести ополченцев. Спустя семь дней еще столько же влил в силы мудрого Аркаима город Та-кем.

— Четыре тысячи воинов, — не без гордости сообщил Середину правитель, когда войско, сопровождаемое обозом почти из трехсот телег, снялось с лагеря возле Та-кема и медленно втянулось на лесную дорогу. — Это куда больше, чем ты ожидал, правда?

— Да, мудрый Аркаим, это куда больше, — согласился Олег. — С такими силами ты разгромишь брата без особого труда.

— Громить его будешь ты, — заявил правитель. — Я мог убедиться, что воевода ты неплохой. Не хочу, чтобы с таким трудом собранная армия сгинула без пользы только ради моей гордыни, из-за желания показать власть, а потом учинить этой властью какую-нибудь глупость. Я доверяю тебе, ведун Олег. Командуй и принеси мне победу. Клянусь, я готов исполнять твои приказы наравне с прочими воинами.

— Что же, — слегка поклонился Середин, — благодарю за доверие, мудрый Аркаим.

Они ехали перед обозом, стремя в стремя, за последними отрядами ополченцев, и могли воочию лицезреть длинную реку из человеческих голов и кос, положенных на плечи тысяч воинов, что готовы были отдать свои жизни во имя законного наследника Кайма. Во всяком случае, им придется сделать это, если Раджаф не пожелает сдаться без боя.

— Меня беспокоит мой брат, чужеземец, — поправил на плечах накидку правитель. — Мои кумаи за последние два дня ни разу не видели ополченцев, которые шли бы к нему на поддержку. Уж не пробираются ли они тайными тропами, незаметно для нас?

— Если бы тайными тропами можно было передвигаться довольно быстро, мудрый Аркаим, и проводить по ним достаточно много людей — зачем бы тогда кто-то строил дороги? Нет, даже если кто и проберется к Раджафу незаметно, то это будут считанные десятки людей. Он просто понял, что собрать ополчение ему не дадут. А теперь он вовсе не успеет это сделать. Еще шесть дней — и мы будем под стенами Кайма. В прошлый раз с птицами он перехитрил нас, в этот раз перехитрили его. У него больше ни на что не хватит времени.

— Надеюсь на твой опыт, чужеземец.

— Во всяком случае, сильно ошибаться я не могу, — пожал плечами Олег. — Скажи, мудрый Аркаим, давно хотел узнать... Ты, что, способен видеть глазами своих орлов или ты узнаешь, что они увидели, с помощью каких-то заклинаний?

— Нет, чужеземец, магии здесь совсем мало. Я всего лишь умею смотреть через их глаза и видеть то же, что и они.

— Это, наверное, восхитительное зрелище...

— Да, красивое.

— Ты научишь меня этому искусству, мудрый Аркаим? Или оно тайное?

— Научу, коли ты желаешь, — легко согласился правитель. — Оно очень простое. Нужно всего лишь взять едва вылупившегося птенца до того, как у него открылись глаза, и, используя заклинание для чтения мыслей, настроиться на его мысли, его сознание, дать ему возможность видеть все своими глазами. Он привыкает к этому, и когда у него открываются глаза, он делится своим зрением так же просто, как раньше ты делился своим. Птенец поначалу вовсе не замечает разницы. Проведя с ним все время от вылупления до первого полета, ты настолько приучаешься к общему зрению, что и потом продолжаешь легко видеть то же, что и кумай.

— Ничего себе — просто! Два месяца от птенца не отходить!

— А ты думаешь, почему у меня всего пять десятков орлов, ведун Олег? Пока я найду время и приучу к себе одного птенца, успевает умереть от старости или болезни кто-то из остальных. Мой брат, наверное, тоже мог бы овладеть этим мастерством, но он решил поступить проще и устроил на порубежье дозоры и службу из многих посыльных.

— А что сейчас видят твои птицы, мудрый Аркаим?

— Много чего, чужеземец. Поля, дороги. Пашущих землю смертных. Неподалеку от Птуха парень и девушка разделись догола и кувыркаются среди инея возле пашни. Там еще расстелена тряпица и стоят кувшины. Наверное, она приносила ему пищу, но та оказалась отравлена. Пруды возле Кассаха подернуты льдом. На торгу разложены лодки. Ремесленники их смолят. Видать, река скоро тоже замерзнет. Вокруг Кайма, на внешнем валу, горожане вкапывают колья.

А всего на два перехода дальше, у Пьяна, они сносят в дома сено, женщины пересаживают цветы. Многие из горожан раскладывают для отбеливания сукно и полотно. Видать, и не слышали, что в стране война кипит. Вижу, что у меня во дворце вода течет потоками. Непонятно, откуда... Из дверей большого дворца во двор хлещет, и оттуда через ворота вниз льется. Много. Словно туда ручей со Снежной горы повернул. Слуги бегают, ничего не понимают. Руками машут, тряпками. Жалко, спросить нельзя. Вот! Вот из Кайма начали воины выходить, собираются возле города...

— Много?

— Пока неведомо... Токмо начали собираться. Как в поход двинутся — посчитаю... Но откуда же вода появиться могла? Вот уж загадка... Ну да ладно, с водой как-нибудь опосля узнаем. А вот войско Раджафово...

— Похоже, он надеется, что поле, где он одолел меня в прошлый раз, принесет ему удачу... От Кайма туда дня три идти, и от нас столько же. Что же, пусть будет так. Там и сквитаемся.

Некоторое время они ехали молча, потом мудрый Аркаим вдруг произнес:

— Их много, чужеземец. Сотен пять смолевников, и не меньше четырех тысяч ополченцев. Каим — крупный город. Он один способен выставить больше сил, чем половина страны. Так что Раджаф все равно оказался сильнее.

— Ты говоришь это так, мудрый Аркаим, словно в тайной деревушке среди твоих гор кончились стрелы. Надеюсь, это не так? Впереди еще три дня пути.

— Да, я совсем забыл, — облегченно кивнул правитель. — Когда видишь врага своими глазами, не всегда понимаешь, что до него может быть еще очень, очень далеко.

— Пусть твои птицы постараются. Не нужно беречь стрелы. Победим мы или проиграем, но после битвы они нам больше не понадобятся. Сбрасывай все, что только есть. И целься именно по пехоте. Конница в доспехах. Лошадей, конечно, побить можно, но доспешный воин и пешим опасен. Нужно хотя бы оставить их без поддержки.

На узкое, в четыре сотни метров и длиной километра в полтора поле, ставшее в прошлый раз местом его позора, ведун вышел все-таки первым. Было немногим после полудня, но понурую траву и деревья по сторонам все еще покрывал серебристый, сверкающий на солнце иней, придававший местности праздничный, новогодний вид. Лишь в одном месте черная строчка выдавала место, где совсем недавно пробежала от березняка к сосновому лесу осторожная лиса. Словно чувствуя близкую беду, она не стала мышковать, а поспешила скрыться в безопасной чаще.

— Здесь становись, в ширину, от края до края, — указал он вытекающим на поляну ополченцам. — Да не толпой сбивайтесь, а рядами становись! Плечом к плечу становись, плечом к плечу. Да так, чтобы только ладонь между соседями пролезала. Любовод, сюда скачи! Давайте, давайте, равнение соблюдайте! Ну, выстраивайтесь! Эй, усатый, ты тут самый умный? Может, на голову подкоротить, чтобы не мешала? Нечего валяться, вместе со всеми вставай!

Людской поток, точно наводнение, вытекал и вытекал из леса, заполняя поляну. Заставить неопытных пахарей образовать подобие правильного строя стоило Олегу некоторого труда — зато теперь он точно знал, с какой плотностью сможет выстроить своих людей. При построении от леса до леса глубина строя получалась ровно десять рядов.

«Мужиков из Кивы и Лами в резерве у себя оставлю, — тут же решил ведун. — Будет девять рядов вместо десяти, погоды это не сделает. Зато получу четыре сотни свежих сил на всякий случай».

Вслух же он, привстав на стременах, заорал:

— Эй, обозники! Телеги в круг сворачивайте, чтобы оглобли на задке впереди идущей телеги лежали! Трое человек в лес немедля, сосну свалите. Мне сюда вперед чурбак нужен, высотой по подбородок! И быстрее шевелитесь. Теперь остальные все! Смотрите сюда! Меньше лыбься, кучерявый, не то девке своей о походе рассказать не сможешь. Я ныне твой живот намерен спасти. Так что смотри и запоминай. Чем лучше запомнишь, тем дольше проживешь. Смотрите все!

Олег спешился, подошел к строю, взял из руки одного ополченца корявую пародию на копье, сооруженную из оглобли и косы, вернулся обратно на открытое место.

— Смотрите все! На вас будет нападать конница! Не бойтесь, она уязвима для любого, кто не убегает, писаясь от ужаса в штаны. Любовод, давай. Мечом, да не торопясь.

Купец кивнул, обнажил клинок, пустил скакуна в рысь.

— Коли враг близко, резко приседаете, копье над головой горизонтально, на вытянутых руках. Как он ни рубит, все едино по ратовищу клинком попадет. Ну!

Новгородец с невысокого замаха нанес плашмя удар, попал по оглобле, попытался замахнуться снова — но тут Олег приподнялся, вскинул край копья с косой и изобразил быстрый укол под чешуйки доспеха.

— Понятно? Он бьет, попадает по древку, ему нужно время для нового замаха. В этот миг вы и колете его снизу. Лучше сразу снизу, под латную юбку, там брони нет. Проткнете до самых плеч. Или в подбородок бейте. Или просто куда попадете. Ясно? Присесть, принять удар, тут же уколоть в ответ. Коли топор в руках — так же рукоятью над головой вскидываете, чтобы череп не снесли, а потом тут же в ответ рубите. В живот по доспеху не бейте, там мягко. Прогнется, но не продырявится. Коли с замаха — так лучше в грудь или по спине метьтесь. Не бывает такого доспеха, чтобы удар топора выдержал. Замаха нет — в верхний вырез метьтесь. Не достаете — тогда по ноге, по бедру секите. Там брони никакой. А без ноги человек больше двух минут не живет. Да и вообще, коли на ноге стоять не сможет — в сече в момент добьют, можно не беспокоиться. Понятно вам? Но самое главное — это я вам показал, как один на один всадника из седла выбивать. Но в битве вы не одни будете, всегда товарищи рядом. А потому и вовсе ничего не бойтесь. Коли на тебя враг налетел — приседай, голову береги. Пока он в тебя метится, друзья твои слева и справа живо на пики его поднимут, второй раз мечом взмахнуть не дадут! Все поняли? Смолевник налетает — бейте коня по ноздрям. Место это у лошадей болезненное. Остановится, на дыбы встанет — вы победили. Смолевник, считай, из седла вылетел. Не получилось — значит приседайте, оберегайтесь. Отвлеките противника на себя, товарищи добьют. Коли один остался — все едино не бойся. Копьем под брюхо коли, топором по ногам бей. Каждый по всаднику убьет — считай, железа на два поколения вперед получите!

Олег прошелся перед строем, покачал головой:

— Молчите? Думаете, глупость несу? Отчего никто не спросил, как же он станет ноздри лошадиные ловить, коли та на него во весь опор несется? А ведь с этого все начинаться будет! Объясняю. Видишь всадника, что на тебя несется. Упираешь нижний конец копья в землю. А как тот в паре шагов окажется, приседаешь да острие копья в грудь конскую направляешь. Дальше ничего делать не требуется — напорется по самый круп и упадет. Хорошо направленное копье в конскую грудь входит, у всадника между лопаток выскакивает. Но это не обязательно. Смолевник из седла вылетит, потом лежачего добьете. Любовод, давай.

— Я что, дурак? — возмутился купец.

— Да не в меня, рядом скачи. Я только изображу. Новгородец кивнул, пустил коня рысью, метясь на пустое пространство в паре шагов слева от ведуна. Олег, в полном соответствии со своей инструкцией, хорошенько упер подток копья в землю, даже ногой приступил, чтобы не заскользило. Когда купец приблизился, ведун упал вперед на колено, опуская загнутый кончик косы до уровня конской груди, сам опустил голову и рефлекторно дернул левой рукой наверх, прикрывая корпус. Новгородец, помахивая мечом, промчался мимо, Середин встал, повернулся к строю:

— Все понятно? Вот так надобно поступать, и только так, коли хотите врага поразить и сами в живых остаться. Ага, вот и чурбак... Сюда ставьте, рядом со мной. Ну что, понятно все, воины? Неужели понятно? Почему же не спросит никто, что с копьем делать, с которым смолевник на меня во весь опор нестись будет? Пока я его накалываю, как бы он меня самого не проткнул! На это я тоже отвечу, хоть и молчите вы все. Щит нужен для спасения. Из-за него вы на врага смотрите, за ним от стрел и копий прячетесь, а когда пику свою на коня направляете, то под него приседаете, от всего закрываясь. И от копий, и от копыт, и от мечей. Как грохотать поверху перестанут, вот тогда и вставайте, топор в руки, и добивайте тех, кто жив еще из врагов остался. Щитов у вас нет, но дело это поправимое...

Середин отнес копье владельцу, взял у того и у его соседа по топору, вернулся к поставленному на попа чурбаку.

— Щита толщиной в два пальца вполне хватит. Значит, — Олег приставил один топор примерно на треть от края, — значит, начинаем отсекать все лишнее.

И он принялся колотить обухом второго топора по обуху того, что был приставлен к чурбаку. Острие быстро погружался вдоль волокон в древесину, пока с легким щелчком от чурбака не отделилась горбылина.

— Отмеряем два пальца... Опять десяток ударов — от чурбака отскочила неровная, вся в торчащих, точно волосы, волокнах, доска. Потом еще одна и еще.

— Теперь составляем доски вместе... Расщепляем горбылину вдоль... Ломаем пополам... Накладываем получившиеся палки с тыльной стороны. Все, щит почти готов. Осталось прокрутить дырки, продеть ремни и как можно плотнее все связать. Можете порезать на ремни свои пояса, лямки заплечных сумок, подолы куртки, покромсать шкуру барашка, которого собрались съесть на обед, — неважно. Но сперва сделайте щит, а уж потом занимайтесь едой. Тут работы на час, не больше. Герб на таком сооружении, само собой, малевать будет стыдно, но вот жизнь он спасти может. Все, разойдись, за дело!

Середин перевел дух. В свое время в клубе исторического фехтования он проводил немало уроков — но еще никогда у него не получалось лекции столь емкой и короткой.

— Фуф, аж зубы заболели. — Ведун поймал повод своего коня, поднялся в седло и тут же проверил, на месте ли щит, повешенный на заднюю луку седла. — Да... Хоть и не взаправду приседал, а без него враз голым себя почувствовал.

Они с другом повернули скакунов и медленно начали протискиваться через толпу обсуждающих недавний урок ополченцев. Многие из ребят помоложе даже пытались повторять увиденные приемы. Дело, конечно, хорошее — но всем им не мешало бы в первую очередь изготовить для себя прочные сосновые щиты.

Шатер мудрого Аркаима уже стоял — издалека он казался золотым, трудно было перепутать. А вот палатки для Олега и купца — еще нет. Урсула колдовала возле котла, подбрасывая какие-то травки, Будута колол на дрова сухие березовые полешки.

— Уж не приворотное ли зелье ты там готовишь? — с притворным подозрением поинтересовался ведун.

Невольница испуганно подскочила, отступила в сторону:

— Нет, господин! Что ты, господин. Я и не думала, господин.

По ее поведению можно было подумать, будто она и вправду занималась любовной магией.

— Манка с ветчиной, — не прекращая колки, ответил за нее холоп. — Я уж попробовал. Объеденье.

— Насилу отогнала, — посетовала рабыня.

— Ну, значит, больше не давать. — Любовод полез в сапог за ложкой. — Как, пора уже?

— Почти... — Урсула, подскочив, накрыла котел крышкой, сняла, отставила на траву: — Дойти должен маленько, запариться.

Пахло от котла действительно так сладко и пряно, что рот наполнился слюной.

— Может, не надо ему париться? — облизнулся Олег. — И так умнем.

— Надо, господин. Обязательно. Не то вкус не тот будет, и вода лишняя не уйдет.

Полог шатра колыхнулся, и наружу вышел правитель, облаченный в скромный серый халат, плотно простеганный железной проволокой.

— Сотни Раджафа на подходе, чужеземец. Скоро выйдут на поле.

— Так близко? — выпрямился Середин. — Да.

— Сколько их?

— Сотен пять смолевников и столько же пеших.

— Неужели кумаи смогли перебить больше трех тысяч человек? — изумился ведун.

— Нет. Поранили и убили сотни две смертных. Но прочие испугались. Половина сбежала в первую же ночь. И потом бежали. Мне показалось, что после первой ночи смолевники стали их сторожить.

— Отлично, — засмеялся Олег. — Враг, которого приходится гнать на поле боя под конвоем, — мечта любого полководца. Урсула, запаривание отменяется. Этого требует стратегическая обстановка, — вскинул ведун ложку. — Есть необходимо прямо сейчас.

Мудрый Аркаим ошибся совсем немного. Вражеские сотни начали выходить на дальний край поля только после того, как ведун со спутниками успели дочиста опустошить котел и даже запить вкуснейшую кашу несколькими глотками меда. Олег перевел взгляд с противника на своих ополченцев. Как обычно, большинство воинов без дополнительного понукания пустили дело на самотек, понадеявшись на авось, — в общем, щиты из четырех тысяч человек изготовили от силы лишь каждый пятый. И что всего обиднее — самых обязательных теперь придется поставить на острие удара, в первые ряды.

— Ополчение из Кивы и Лами, ко мне! — громко крикнул Олег. — Строиться здесь!

Он поправил вороненый чешуйчатый доспех, уже вторично выделенный из запасов законного наследника Кайма, повернулся к своим спутникам.

— Мудрый Аркаим. Ты обещал слушаться меня во время битвы, как обычный ратник. Так ли это, правитель?

— Да, чужеземец, — склонил голову тот. — Слушаю и повинуюсь.

— Я выстрою ополченцев поперек поля. Ты, мудрый Аркаим, будешь командовать правым крылом. Тебе, Любовод поручаю левое. Будута...

— Мне центр! — радостно вскинулся холоп.

— Будута будет при мне на случай, коли приказ отдать придется. А теперь слушайте меня внимательно. Раджаф начнет битву ударом конницы. Имея такой кованый кулак, глупо не использовать его и не попытаться опрокинуть нас одним ударом, разорвать строй на куски, превратить войско в рыхлую толпу, столь удобную для безнаказанного истребления. Я не знаю, в какое место он нанесет удар. Но, куда бы этот удар ни пришелся, все остальные части войска должны тут же начать наступление, охватывая конницу со всех сторон, окружая ее. Нас намного больше, и это удастся без труда. Главное — не ждать. Конница, поняв, что не смогла прорваться, может попытаться отступить. Надо окружить и додавить ее до последнего человека.

— А если они прорвутся, чужеземец?

— Не прорвутся, — покачал головой Олег. — Нас больше в четыре раза. Никаких шансов!

Вскоре ополчение было выстроено — от леса до леса, как раз на месте давно затоптанной лисьей строчки. Первые два ряда — воины со щитами, не имеющими ни ручек, ни ремней, тяжелыми, но зато довольно толстыми. Два пальца сырой древесины — не всякая стрела пробьет. Только лучников у Раджафа почти наверняка нет, эти легкоконные мастера попали Олегу в капкан еще в первой сече. А чтобы подготовить хорошего лучника, требуется много, много лет напряженного труда. Взять их через пару месяцев после первой битвы противнику просто негде. Вот копейного удара такому щиту никак не удержать. Был бы стальным при такой же толщине — тогда может быть. Но никак не деревянный. И всей пользы от него — что не так страшно.

Еще пять сотен воинов, мужчин из малых приграничных городов, Олег выстроил правильным квадратом у себя за спиной, по центру фронта. Почему-то именно им ведун доверял больше всего. Было в этом что-то инстинктивное, нерациональное. Чувствовал — не бросят.

Команды были отданы, план сражения — разработан, люди — расставлены на местах. Теперь оставалось только ждать. Конница у Раджафа — значит, и инициатива у него. Олег не мог даже слегка припугнуть противника нападением — с самопальными щитами без ручек и умбонов о наступлении даже на несколько шагов не могло идти и речи.

— Надеюсь, тебе не захочется переночевать перед битвой, — прошептал себе под нос Середин. — Смотри, мы готовы. А вдруг нападем, да и снесем вместе с лагерем перед самой темнотой. Лошади расседланы, смолевники без доспехов. Что делать станешь?

Похоже, те же мысли посетили и великого Раджафа. Он выстроил своих ополченцев небольшим прямоугольником у выхода на дорогу — видимо, прикрыл обоз, — а конница, не получив даже получаса отдыха, вдруг опустила копья и с какими-то несвязными, устрашающими воплями понеслась вперед.

— В левый фланг бей, — тихо посоветовал Олег. — Мы тебя к березняку прижмем да тихонько вырежем. А резерв я тем временем пошлю против твоего ополчения.

Но Раджаф действовал с упрямой прямолинейностью зомби: сверкающие золотыми доспехами кованые сотни помчались на центр, в самую середину неровного строя ополченцев.

— Подтоки в землю!!! — что есть мочи закричал ведун, хорошо понимая, что при виде сверкающей бронированной лавы, катящейся прямо в лоб, о недавнем уроке недолго и забыть. — Подтоки в землю! Садиться готовьтесь! На колено, на колено!

Его голос утонул в оглушительном треске ломающихся копий и щитов, в предсмертных криках, воплях ужаса и боли. Пики смолевников легко пробивали тонкие деревяшки и людей за ними, нанизывая на каждое копье по два, три, а то и четыре человека — но и выставленные ополченцами перед смертью бывшие косы тоже находили своих жертв, корежа лошадям груди, вспарывая животы и разрывая шеи. Они умирали, падали вперед — туда же, на поднятые копья, вылетали из седел и лишившиеся скакунов всадники.

И все же напор атакующей конницы, накопившей огромную инерцию, продолжался. Задние ряды, затаптывая друзей и врагов, возносились на груду дергающихся тел, скакали дальше, чтобы в свою очередь рухнуть, собственными телами накрывая острия копий, давя несчастных пехотинцев, ничего не видящих и не понимающих. Мгновения — и уже по ним, по их спинам и ребрам, их рукам и головам катила неодолимая волна атаки.