Опытная станция

Прошло пять суток моего пребывания на Опытной станции. Пять суток, очень похожих друг на друга и в то же время неодинаковых. Чем-то они отличались. Ощу­щение новизны уже исчезло, и наблюдений было доста­точно, чтобы немного разобраться в обстановке.

Убедившись, по-видимому, в том, что я не знаю языка, окружающие не соблюдали в моем присутствии должной осторожности, и я чутко прислушивался к разговорам обитателей станции, жадно схватывая каждое слово. Так я узнал главных действующих лиц спектакля, участником которого стал сам. Я убедился, что руково­дит Опытной станцией гауптман Вильгельм Гюберт. По­мощником его был Отто Бунк, но его я еще ни разу не видел. Из обрывков разговоров, подслушанных мною, можно было понять, что Бунк находится в командировке. Функции коменданта выполняет обер-лейтенант Эрих Шнабель. Хилый человечек, первым заговоривший со мной по-русски, носит фамилию Похитун и является шифровальщиком. По всему видно, что с гитлеровцами он связан давно и чувствует себя здесь своим человеком. Унтер-офицера, дразнившего жука-носорога, звали Курт Венцель. Есть еще радист Раух, есть фельдшер, повар, шоферы, солдаты и еще кто-то, кого я пока не знаю ни по должности, ни по фамилии. Из того, что Опытная станция расположена в сравнительном отдалении от фронта, за чертой города, в лесу, нетрудно было заклю­чить, что это конспиративный пункт гитлеровской раз­ведки, который готовит и забрасывает специальных агентов на нашу территорию. Возможно, что некоторые из этих агентов, подобно мне, проходят подготовку и содержатся здесь, а другие размещены в городе.

Наличие собственной приемно-передаточной радио­станции убедительно свидетельствовало, что этот центр имеет где-то своих радистов-корреспондентов, с кото­рыми поддерживает регулярную связь. Вероятнее всего, эти корреспонденты в свое время были переброшены за линию фронта, в наш глубокий тыл, удачно осели там, собирают разведданные и сообщают их Гюберту. Стан­ция, видимо, работает по определенному расписанию, в чем нетрудно было удостовериться за это время.

Сделанные мною выводы и наблюдения, еще требующие уточнения и проверки, подтверждались кое-какими деталями. Например, за эти дни станцию несколько раз посещали офицеры-летчики. Они приезжали одиноч­ками и группами, уединялись с Гюбертом и вызывали шифровальщика Похитуна и радиста Рауха. Я пришел к заключению, что летчики являются к Гюберту за полу­чением разведывательной информации.

То, что это «осиное гнездо» прикрывается вывеской лесной Опытной станции, могло вызывать удивление лишь у людей неосведомленных. Я отлично знал, что по­добные разведывательные точки, укрывающиеся под различными наименованиями, вроде «опытная станция», «лесничество», «контора по вывозке древесины», «ски­пидарный завод» и так далее, разбросаны по всему тылу фашистского фронта – от севера и до юга.

Что гитлеровских разведчиков не устраивает бли­зость передовой и что они сторонятся крупных населен­ных мест и размещают свои пункты вдали от них, тща­тельно маскируясь, было вполне закономерно.

Первые два-три дня я был переполнен радостью от того, что самое страшное миновало. Я ловил себя на том, что гордился собой, что сознание долга и ответст­венности оказалось сильнее чувства страха за собствен­ную жизнь. А ведь как точил меня червь-искуситель, как толкал он меня на неправильный шаг! А что бы стало со мной, если бы я не выдержал и учинил прежде­временный побег? Провал всего дела и неизбежная гибель.

Провокация, подстроенная Гюбертом, явилась для меня серьезным экзаменом.

Все последующие дни я упражнялся в осторожности, выдержке, наблюдательности, следил за каждым своим шагом и тренировал себя.

О прогулках в город, обещанных Гюбертом, разговор больше не заходил, а я умышленно не напоминал. Ре­шил ждать.

Все эти дни я усердно сидел над составлением до­клада Гюберту. В докладе я должен был письменно по­вторить все, о чем говорил устно. Надо было сделать так, чтобы и то и другое сходилось, чтобы не было ни одной подозрительной щели, в которую можно было бы просунуть палец. Конечно, доклад также являлся проверкой. И не только проверкой, но и документом, ко­торым в случае «измены» меня могли бы изобличить.

Утром, встав чуть свет, я на свежую голову внима­тельно репетировал доклад до той поры, пока не смог повторить его наизусть.

После завтрака, к которому мне впервые дали пор­цию разведенного спирта, я попросил Гюберта принять меня и вручил ему свое произведение. Гюберт полистал его, бегло просмотрел и ничего не сказал. Отпуская, он предупредил, что сегодня вечером со мной, возможно, будет беседовать шеф, полковник Габиш, которого он ожидает.

Габиш! Это имя я впервые услышал от Саврасова, а затем от Решетова. Итак, Габиш уже полковник.

События продолжают стремительно развертываться, количество действующих лиц – увеличиваться. Происхо­дила своеобразная реакция: я медленно, но верно, по­добно газу или жидкости, проникал в другой, чужой мне организм.

Когда я возвращался от Гюберта, меня перехватили Похитун и унтер-офицер Курт Венцель. Похитун загово­рил со мной и объяснил, что Венцель приглашает меня совершить прогулку по лесу. Он, мол, хочет познакомить меня с окрестностями Опытной станции.

В чем дело? То ли Венцелю специально поручили сделать мне такое предложение, то ли он проявил соб­ственную инициативу и просто ищет себе попутчика для прогулки? От прогулки я не отказался. Мне уже опро­тивело торчать за проволочной оградой, стала надоедать моя комната. Не имея ни газет, ни книг, ни радио, я чувствовал себя отрезанным от мира. Прогулка меня вполне устраивала. Она давала также возможность по­знакомиться с окружающей местностью. Конечно, я предпочел бы экскурсию в город, а в провожатые – Похитуна, который интересовал меня больше, нежели не­мец Венцель, выполняющий обязанности одного из де­журных.

Я отправился в лес с унтер-офицером Венцелем.

Увядал золототканый осенний наряд. Меркли кра­ски: буро-желтые, оранжевые, пурпурные, алые. Осень доживала свои последние дни. Стояла та пора, когда вода в реках темнеет, густеет и замедляет свой бег. Крылатые караваны начинали покидать наш край. На юг острыми уголками тянулись вереницы гусей, длин­ными пунктирными строчками улетали утиные стаи, по ночам в темном небе прощально и печально курлыкали журавли.

Мы шли хорошо протоптанной тропинкой: Венцель впереди, я – следом. Минут через двадцать в просветах между деревьями блеснула голубоватая гладь озера. Оно было знакомо мне по карте, я знал его название. Оно действительно выглядело очень живописным, окаймленное песчаным берегом и гигантскими, мачтовыми соснами.

Прогулка заняла три часа, но все удовольствие мне испортил Курт Венцель. Этот здоровый, неуклюжий де­тина, с физиономией цвета свежей говядины, с бездум­ными и прозрачными, как стекла, глазами, оказался не­вероятно самодовольным и прилипчивым типом.

Ему пришло в голову использовать нашу совместную прогулку для обучения меня немецкому языку. И я еще раз подумал: действует ли он по заданию или по соб­ственному наитию? Я склонен был остановиться на пер­вом. Возможно, что проверка продолжалась иными средствами. К такому выводу я пришел потому, что на­стойчивость Курта Венцеля никак не соответствовала его флегматичному самодовольному виду.

С немецкой педантичностью он не дал мне за все время прогулки ни одной минуты покоя. Показывал на воду, небо, землю, птиц, различные деревья, травы, тропу, предметы своего и моего туалета, спички, зажи­галку, ручку, записную книжку, называл их по-немецки и требовал повторения всех этих слов. Я скрепя сердце, страшно уродуя, повторял их. Тупое и самоуверенное выражение лица Венцеля, его манера говорить и сме­яться вызывали у меня глухое раздражение. Я хотел со­средоточиться, побыть наедине с собственными мыслями, тем более что меня ожидало свидание с полковником Габишем, а Венцель досаждал своим уроком, требовав­шим большого внимания, чтобы нечаянно не выдать себя.

Черт бы взял его, этого педагога!..

Я был несказанно рад, когда мы повернули обратно.

Венцель показал мне участки земли вокруг Опытной станции и дал понять, что мины, там заложенные, могут взорваться даже от прикосновения к ним птицы.

Ничего утешительного для себя я в этом не нашел, хотя это было очень важно знать и могло пригодиться. Но может быть, он просто пугал меня или указывал на безопасные участки земли, скрывая заминированные?

Войдя во двор, мы увидели две автомашины – ком­фортабельный лимузин и открытую штабную, стояв­шие впритык к воротам и покрытые маскировочными сетками. Значит, полковник Габиш был уже здесь.

Мы сразу отправились в столовую, где нас ждал обед. Я рассчитывал, что меня уже ждут и вот-вот вызо­вут, но я был приглашен в дом Гюберта только вечером.

Гюберт и Габиш ждали меня в комнате, обставлен­ной под гостиную. Габиш картинно полулежал на ди­ване, облокотившись на тугой валик. Это был тучный человек лет под шестьдесят, с широкой, жирной грудью и с крупным гладко выбритым мрачным лицом. Жесткий стоячий воротник мундира подпирал его отвислые щеки и уже дряблый тройной подбородок. Его темные, полуприкрытые тяжелыми веками глаза смотрели вни­мательно и сосредоточенно.

Гюберт в форме, облегавшей его фигуру, как лайко­вая перчатка руку, расхаживал по комнате.

Я, перешагнув порог, остановился и представился.

– Очень приятно, – ответил Габиш и указал мне на стул, видимо специально поставленный как раз против дивана.

– Расскажите полковнику обо всем, что вы расска­зали мне, – предложил Гюберт.

Габиш подтвердил это легким кивком головы.

Я сел, положил ногу на ногу и приступил к рассказу. Я пересказал тот доклад, который сдал сегодня, сделав для разнообразия перестановку кое-каких фактов и де­талей, не меняющих целого.

Габиш благосклонно слушал меня, не прерывая, и изредка снисходительно кивал головой. Его глаза все время были полузакрыты и, как мне казалось, затянуты мутноватой пленкой.

Когда я кончил, Габиш стал задавать вопросы. Гово­рил он по-русски с сильным акцентом, неправильно. Но, как бы там ни было, мы отлично понимали друг друга без помощи Гюберта.

Габиша интересовало многое. Он ставил передо мной самые разнообразные вопросы, которые совершенно не затронул до этого Гюберт. Ему хотелось знать, сможем ли мы, то есть я, Брызгалов и Саврасов, подобрать при­годных людей и направить их в Сибирь, в Среднюю Азию, на Урал, на Дальний Восток, можно ли надеяться на приобретение там солидной агентуры. Он не скрывал от меня, что теперь очень важно организовать сеть на­дежных кадров именно там, куда перебазировалась на­ша промышленность из оккупированных районов. Далее он спросил, какие железные дороги нашей страны несут сейчас наибольшую нагрузку, как разрешается вопрос со специалистами-железнодорожниками, какие новые линии строятся.

Вопросы ставились хитро и тонко, с определенным расчетом. Можно было заключить, что, с одной стороны, его, как разведчика, интересовали определенные данные, а с другой стороны, он проверял мою осведомленность, мое знание транспорта, работником которого я себя на­звал.

Я не пытался делать из себя всезнайку, осведомлен­ным во всех областях. На часть вопросов я отвечал под­робно, исчерпывающе, приводя кое-какие цифры, иллю­стрируя свои выкладки примерами, на другие вопросы отвечал сбивчиво, признавался, что я не в курсе дела.

Затем Габиш круто изменил направление разговора и спросил меня:

– Ви шифровальный работ умеете?

Я ответил отрицательно.

– Искусство это несложное, – вставил Гюберт. – Обучиться не очень трудно.

– Попытаюсь, если это нужно, – сказал я.

– Вам надо знайт не только шифр и код, – добавил Габиш, поправил валик и изменил позу. – Вам надо знайт фоторабот, радиоработ, особый техника, специфик-техника.

– Вы понимаете, о чем говорит господин полков­ник? – обратился ко мне Гюберт, не совсем, видимо, уве­ренный в том, что все сказанное Габишем дошло до меня.

Я не успел ответить. За меня ответил Габиш. Дернув головой, он резко бросил, повысив немного голос:

– Он все прекрасно понимайт! Он человек гра­мотный...

Гюберт недовольно поморщился, но ничего не сказал.

Наступившее молчание нарушил Габиш. Он спросил меня:

– Что ви будет делайт, когда ми вас не отпускать долго от себя?

Я неопределенно пожал плечами и попросил пояс­нить, что надо понимать под словом «долго».

Габиш пояснил: «долго» – это два, а возможно, и три месяца, то есть минимальный срок, необходимый для обучения меня радио, фото, шифру и другой тех­нике.

– Ну что ж, – ответил я, – придется выдумать для московского начальства более сложный вариант моих приключений...

Тогда Габиш спросил Гюберта по-немецки, поставил ли он меня в известность о предстоящей поездке к Док­тору.

Я, конечно, все понял отлично. Речь, по-видимому, шла о том самом докторе Шляпникове, за которым накануне войны безуспешно охотился полковник Решетов.

Гюберт ответил Габишу, что без него не решился бе­седовать со мной на эту тему.

Тогда Габиш обратился ко мне и сообщил, что в са­мое ближайшее время, а точнее – завтра утром надо выехать в один из прикарпатских городов и встретиться там с Доктором.

– Доктор хорошо знайт Советский Россия, – заме­тил Габиш, – он гросс-мастер. С ним ви будете догово­риться основательно.

О чем договориться, Габиш не сказал, а я, конечно, не просил пояснений. Я знал, что чрезмерная любозна­тельность в такой обстановке может испортить дело. При встрече с Доктором так или иначе все выяснится. Для того чтобы показать, что я чувствую себя вполне уверенно и спокойно, я задал все же вопрос:

– Я должен буду остаться у Доктора или возвра­титься сюда?

– Сюда, обязательно сюда!.. – ответил Габиш и сказал Гюберту по-русски: – С поездкой к Доктор не затягивайт. Чем скоро, тем лючше. Обязательно завтра.

Гюберт наклоном головы дал понять, что принял ска­занное как приказ.

– А мне ви подробно написайт рапорт вся ваша ра­бот, – предложил мне Габиш.

– О встрече с Доктором?

– Найн, – тряхнул головой Габиш. – Ваша работ Советский Россия.

Я посмотрел на Гюберта и объяснил Габишу, что подробный доклад о себе и лицах, мне известных, я уже написал и вручил гауптману Гюберту. Я не мог допустить, что Габиш не ознакомлен с моим докладом и не знает о его существовании.

– Неважн! – барственно бросил Габиш. – Рапорт сделайт мое имя.

– Хорошо! – сказал я и тут же сообразил, что, рас­полагая двумя моими письменными документами по од­ному и тому же вопросу, Габищ и Гюберт получат воз­можность лишний раз проверить меня.

– Вы можете быть свободны, – произнес Габиш, тя­жело встал и заложил руки за спину.

Не удостоенный «чести» пожать руку шефу, я покло­нился и покинул комнату.

До двух часов ночи я сидел за столом и писал второй доклад. Я передал его Гюберту, так как Габиш уже по­кинул Опытную станцию.

Рано утром следующего дня меня подняли с постели: вызывал Гюберт. Я быстро оделся и прошел к нему. Гю­берт сказал, что меня ждет машина: пора ехать на вок­зал. Он вручил мне приличную сумму немецкими окку­пационными марками, документы на беспрепятственный проезд к месту нахождения Доктора, небольшой сверток для передачи Доктору и условный телеграфный адрес на случай какого-либо непредвиденного случая в пути.

– В машине вас ждет обер-лейтенант Шнабель, – пояснил Гюберт. – Он вас усадит в поезд. Вам дают не­дельный паек, но я думаю, что дорога займет не более четырех суток.

Гюберт назвал мне город, место, где должна произой­ти встреча с Доктором, описал внешность Доктора, сообщил условный пароль, но не назвал ни фамилии, ни име­ни Доктора.

Получив исчерпывающий инструктаж, я понял, что таинственный Доктор – «гросс-мастер» по русским де­лам – находится сейчас на лечении в курортном городке и что полковник Габиш не склонен вызывать его сюда для встречи со мной. Понял я и другое: о моем визите Доктор, очевидно, будет извещен по телефону или по радио.

– Вы там долго не задерживайтесь, – сказал мне вместо прощального напутствия Гюберт.

– Если это будет зависеть от меня... – Я помялся и спросил, смущенно ухмыляясь: – А как с деньгами? Брызгалов говорил...

– Все в свое время! – сказал Гюберт и проводил меня до дверей.

Час спустя я сидел в накуренном офицерском ва­гоне. Поезд шел на юго-запад.