Глава 5. Северный район Бостона был компактным и оживленным

Северный район Бостона был компактным и оживленным. Эта часть города – за исключением, пожалуй, склонов Копп‑Хилл, где находилось кладбище и ветряная мельница, – была густо заселена; оседали здесь в основном торговцы – их дома и магазины со складскими помещениями располагались подле причалов – и корабелы, предпочитающие селиться поближе к верфям. Отсюда регулярно ходил паром в Чарлстон. Той ночью тяжело вооруженное подразделение 29‑го полка «красных мундиров» под командованием длиннолицего, дерзкого на язык лейтенанта перекрыло все подходы к воде.

Вынужденный вернуться с полдороги, Исав силился подавить кипевшее в нем бешенство. Молодой человек неустанно напоминал себе, что буря в его душе поднялась не из‑за задержки в пути. Конечно, он был раздражен тем, что ему пришлось в столь поздний час тащиться через весь город. Мало того – ему предстояло, добираясь до Кембриджа по суше, дать изрядный крюк. Однако Исава вывели из себя не эти неприятности, а чрезмерно ретивый сквернослов‑лейтенант и находящаяся под его началом банда головорезов с их язвительными насмешками, угрозами и необоснованными намеками. Вместо того чтобы просто сообщить о закрытии переезда, лейтенант счел своим долгом спешить всадника. А потом засыпал его градом вопросов. Куда он направляется? Почему так поздно? Почему один? Мятежник ли он? Почему они должны ему верить? Пока Исав отвечал, офицер нервно тыкал дулом заряженного пистолета ему в грудь и время от времени перебрасывался комментариями со своими людьми.

– Очень и очень надеюсь, – говорил он, – что оружие не разрядится самопроизвольно, иначе может случиться неприятный казус, а это, уверяю вас, меня сильно огорчит.

Следующий шквал вопросов был более враждебным: где находятся арсеналы колониальных войск? где пройдет сегодняшняя встреча «Сынов свободы»[20]? кто станет их очередной жертвой?

Неважно, что отвечал Исав, неважно, сколь убедительны были его заверения в преданности Англии, лейтенант‑красномундирник упорно продолжал именовать задержанного «сынком свободы», не забывая при этом тыкать ему в грудь своим жутким пистолетом. Допрос длился почти час. После чего молодому человеку было разрешено убраться туда, откуда, собственно, он явился. Едва он тронул лошадь, вдогонку понеслась непристойная брань, а еще – злобные напутствия «сынкам свободы», предателям, которые заслуживали только мушкетной пули, штыка да петли.

Крики смолкли лишь после того, как Исав отъехал на значительное расстояние. Одинокое цоканье копыт по торцам булыжной мостовой, эхом отзывалось на узенькой улочке. По обе стороны Принс‑стрит еще высились сугробы, много снега лежало на выступах домов, ступенях, фонарных столбах. Густой туман, крадучись, полз переулками из гавани, змеясь, юрко проскальзывал на Принс‑стрит и, скатившись клубами с сугробов, обволакивал ее. Затем, упрямо двигаясь вверх, закручивался спиралью вокруг домов, брал в кольцо дорожные столбы и плотно окутывал стеклянные плафоны фонарей, как будто пытался просочиться внутрь, потушить свет и затопить улицу мраком. Запотевшие стекла фонарей роняли на мостовую капельки влаги – казалось, они плакали из‑за грубого натиска тумана.

Исав поежился. Шляпа, сюртук пропитались сыростью и отяжелели. На лбу образовалась капля и потекла вдоль носа. Зависла над губой. Исав смахнул ее дрожащей рукой. До сего момента он не осознавал, как его взбудоражило столкновение с солдатами. Молодой человек непроизвольно вздрагивал. «Довольно. Что за ребячество! – распекал он себя. – Может, они и походили на грубых животных, но пулю‑то в тебя не всадили!»

Хотя могли бы. Исаву не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но он знал, что солдаты жаждали его крови. Их лица заволокли грозовые тучи злобы – это была злоба англичан, разочарованных предательством колоний. Казалось, они умоляли Исава дать им любой, пусть самый ничтожный повод для расправы над ним. Убив колониста, они утолили бы свою страшную жажду – смерть снимет напряжение, и их охватит чувство благодарного успокоения. Но Исав не желал им угождать. Каждым словом и движением он старался выказывать как можно меньше агрессии. Молодой человек полагал, что его кровь не предназначена для окрашивания мостовых и пригодится для великих свершений.

Не сохрани Исав присутствие духа, доведенные до отчаяния английские солдаты растерзали бы его на месте, причем не он был бы их первой жертвой. Почти пять лет назад, 5 марта, на Кинг‑стрит погибли люди; бостонские бунтовщики объявили этот день днем памяти своих погибших соратников; смутьяны обрели ореол мучеников, а напряженность в городе усилилась. На ставших традиционными сборищах Сэм Адамс умело превращал благопристойных граждан в бесчинствующих хулиганов. А сегодняшний лейтенант, собрат из Англии… Интересно, при других обстоятельствах, скажем, в Оксфорде, в университете, могли бы они подружиться?

Внезапно Исав захохотал: ему в голову пришла очень странная мысль. Звук его низкого голоса эхом отозвался на пустынной улице. «Воображаю, что сотворил бы со мной лейтенант, знай он об обеде с Адамсом!»

– Стоять!

Повсюду замелькали факелы. Снег хрустел под ногами мужчин, выбегающих из каждого переулка и дверного проема. Темные фигуры разорвали пелену тумана, и тот, сердито закручиваясь, тут же принялся их обволакивать. Конь Исава взвился на дыбы.

– Стоять, я сказал!

Две огромные темные фигуры вцепились в уздечку. Вокруг Исава сомкнулось живое кольцо. К всаднику подступил коренастый толстяк в треуголке. Пляшущие языки пламени – толстяк держал в руке факел – отбрасывали рваные отблески на жуткое лицо: безобразный прищур незрячего левого глаза, под ним, вдоль щеки, порочный шрам, нос – толстый, луковицей, злобно вздыбившиеся усы, меж редких зубов – чернота.

– Ну, и куда нацелился? – грозно рявкнул кривой.

Исав огляделся. Его плотно обступили молодчики в вытертых холщовых рубахах, груботканых штанах, фетровых шляпах; мужчины молча смотрели на него. Их лица были непроницаемы как гранит.

– Не думаю, что вас это касается, сэр.

Услышав слово «сэр», толстяк криво ухмыльнулся, остальные ответствовали свистом и улюлюканьем.

– Говоришь как образованный.

Исав промолчал.

– Кембридж, несомненно.

– Оксфорд.

– О! Джентльмен из Оксфорда, – с напускным восхищением выкрикнул в толпу одноглазый, чем вызвал ответный хор восклицаний. – Я сам из Кембриджа!

Взрыв хриплого хохота. На Исава со всех сторон наплывал тяжелый запах рома. Молодой человек, беспокойно перебирая поводья, ждал удобного момента пришпорить коня.

– Несомненно, – пророкотал на всю улицу толстяк, – ты близкий друг короля Георга![21]

Исав хранил молчание. И быстро обводил взглядом толпу. Их так много!

– Я сказал: наверняка ты друг короля! – На этот раз кривой обратился непосредственно к Исаву. Возбуждение его возрастало. – Так ты друг короля или нет?

Повисла напряженная пауза, толпа выжидающе замерла. Исав приосанился – он не позволит этому сброду запугать себя. Его взгляд сцепился с взглядом допросчика. Спокойным чистым голосом молодой человек провозгласил:

– Да, друг.

Жуткое лицо толстяка расколола мерзкая ухмылка. Он сладострастно скомандовал:

– Он ваш, парни.

Со всех сторон к Исаву потянулись жадные руки. Пытаясь ухватить свою жертву за рукава, плечи, волосы – словом, за что угодно, – люди высоко подпрыгивали. Исав попробовал пришпорить коня. Тщетно. Следующее, что он помнил – его стащили с седла и швырнули лицом о землю. Молодому человеку казалось, что по нему, вбивая в землю, молотили сотни кулаков. Щека Исава расплющилась о ледяные камни мостовой. Потом ему заломили руки за спину и крепко скрутили их грубой веревкой. Ноги тоже связали. Затем несчастного, как куль с мукой, подняли и бросили в телегу, с громом выскочившую с боковой улочки. Держа в руках факелы, мужчины плотно окружили Исава и с пьяным гиканьем поволокли его, будто циркового медведя, к пакгаузу.

– Требую порядка на собрании Комитета безопасности!

Допросчик со шрамом от души колотил по стулу (тот, как и толстяк, был исполосован); в руках вместо молотка коротышка держал старый кожаный башмак. Стук башмака эхом отдавался под стропилами пакгауза. Мужчины всех габаритов и мастей сгрудились вокруг толстяка; кто‑то из них прислонился к подпиравшим балкон столбам, кто‑то притулился на сваленных в кучу ящиках и мешках с зерном. Факелы освещали только центральную часть помещения – углы тонули во мраке. В воздухе стоял густой едкий запах, он пропитал все пространство и перебивал даже, казалось бы, ничем неискоренимый ромовый дух.

Новоявленный председатель самостийного суда швырнул потрепанную треуголку на край стола. После того как удар башмака оборвал разговоры, толстяк запустил свою короткопалую руку в шевелюру, похожую на дикое поле. Затем той же рукой вытер нос и подтянул штаны.

Исав стоял в нескольких футах от стола, все еще спеленатый по рукам и ногам. Нетвердо. Пошатываясь. Из‑за туго связанных ног молодому человеку приходилось беспрестанно прилагать усилия к тому, чтобы не упасть. Если он чуть рассеет внимание или сделает резкое движение – свалится, а это, учитывая настроение публики, явно не в его интересах.

– Поступим проще, – сказал коротышка. – Предай анафеме губернатора, парламент и короля, и мы зачислим тебя в ряды патриотов, а потом отпустим. Ну а в случае отказа облачим в новые одеяния, которые ты сможешь носить с гордостью, – уж в них‑то ты будешь неотразим для всех цыпочек Бостона.

Так вот что они готовили ему. Деготь и перья. Молодой человек узнал этот разъедающий ноздри запах. Деготь.

Исав огляделся – осторожно, сохраняя равновесие; не спеша, он рассматривал лица, одно за другим, ища на них хотя бы проблеск сочувствия; а еще он наделся увидеть какого‑нибудь знакомца, к которому мог бы обратиться с призывом о помощи. Но глаза, смотрящие на него, были холодны и враждебны. Большинство собравшихся, как и давешние «красные мундиры», судя по всему, искали повода для расправы. Остальных он вообще не видел. Они стояли в тени. Исав различал только их силуэты. И среди этих силуэтов выделялась черная, в капюшоне фигура палача.

– Причинив мне вред, вы поступите несправедливо, – громко заговорил Исав. – Потому как я патриот!

Рот крепыша открылся от удивления. До чего же это комическое зрелище – пустое выражение лица. Допросчик явно не знал, что делать дальше. Глазки мужчины забегали, и было заметно, как в них мало‑помалу начала формироваться мысль: того ли человека я схватил? Обежав задержанного, взгляд крепыша скользнул в темноту. Исав был прав. Пустоголовый председатель чья‑то марионетка. Молодой человек напрягся. Ему хотелось увидеть кукловода. Но, как он ни старался, следуя за взглядом председателя, никого не высмотрел.

– Смотри на меня и объясни! – прикрикнул толстяк. – Ты не патриот!

– Но я‑то и есть патриот, – откликнулся Исав. – И большего патриота вы не встретите. Как только вы осознаете, какими необъятными богатствами и какой мощью обладает та нация, которой я служу, вы затрепещете от несообразной дерзости ваших ничтожных умишек. Уже нынешним летом каждый житель Бостона будет думать так же! Я сочувствую нищете и страданиям своих сограждан. Но – увы! Они должны благодарить за это собственную глупость.

Толстяк моргнул зрячим глазом раз, другой. На его изуродованном лице застыло недоуменное выражение – судя по всему, он безуспешно пытался осмыслить сказанное. И это выражение утвердило Исава в его позиции. Молодой человек больше не тревожился из‑за того, что эти немытые, нечесаные, насквозь пропитанные ромом бедолаги могли с ним сотворить. Он не позволит себя запугать.

– Скажу проще, – повторил Исав слова, которыми толстяк открывал собрание. И, вглядываясь в лица людей, сидевших на мешках с зерном, прислонившихся к столбам, взгромоздившихся на ящики, выкрикнул: – Я патриот Англии! Пусть будут прокляты предатели короны! Господи, храни короля нашего великого Георга!

Толпа обрушилась на него в неистовом бешенстве. Люди брызгали слюной. Проклинали. Вбивали в землю. Стаскивали одежду, рвали ее в клочья. Так стервятники раздирают на куски добычу. Исав не мог остановить своих мучителей. Острая боль пронзила его плечо. Когда с молодого человека сдергивали рубаху, ему вывихнули плечо. В этом аду, в страшном гвалте нападавших Исав с трудом слышал собственные стоны.

Затем, как по сигналу, толпа подалась назад. На молодого человека хлынул липкий горячий деготь. И обжег грудь, руки, ноги, лицо. Исав вновь застонал. Глаза закатились: из‑за сильной боли меркло сознание. Когда на Исава вываливали куриные перья, он находился в каком‑то тумане – голоса его мучителей звучали смутно, словно бы сквозь вату.

Второй раз за ночь Исава бросили на телегу. В угоду шайке голодранцев молодого человека возили по улицам Бостона под пронзительные звуки скрипок и монотонный треск барабанов. Облаченные в ночные рубахи обыватели настороженно смотрели на представление сквозь полуоткрытые ставни. Те, кто жаждал принять участие в действе, оделись и присоединились к шествию.

Процессия несколько раз останавливалась, в основном у кабаков. В то время как участники шествия пополняли фляги элем, Исава выволакивали из телеги и зачитывали ему обвинение в предательстве, после чего пороли. Несколько раз пленнику предлагали произнести речь в свою защиту. Он хранил молчание. Молодой человек знал: все сказанное им приведет к побоям и унижениям. Кроме того, говорить было больно. Исава мучила жажда. Губы пересохли и распухли, язык прилипал к небу. Он не смог бы выговорить и слова. А поскольку молчание приравнивалось к признанию вины, толпа швыряла пленника на телегу и вновь пускалась в путь.

Парад патриотов достиг Дерева свободы. Здесь обычно вешали чучела известных государственных деятелей или зачитывали перед отправкой петиции к королю и парламенту. Телега с Исавом остановилась как раз под большим крепким суком. Через него была перекинута веревка с петлей на конце. Два человека поставили Исава на ноги, накинули петлю ему на шею и спрыгнули с повозки.

Из‑за смоляной корки Исаву даже на мгновение было трудно удержать глаза открытыми. Однако, кое‑как разлепив их, он успел увидеть пылающие ненавистью лица горожан. В ожидании страшной команды, которая должна была прервать жизнь обвиняемого, толпа затихла. Трепетало пламя факелов. В ветвях Дерева свободы деловито шуршал ветер. Негромко ржала лошадь. Исав смотрел на своих соотечественников‑колонистов, а они – на него.

– И что теперь скажешь, английский патриот? – прорвался сквозь первую шеренгу зрителей голос толстяка. – Выбирай: либо ты отрекаешься от короля и проклинаешь его, либо болтаешься в петле.

Молодой человек прикрыл глаза. Силы покинули его. Истерзанное тело кровоточило, раны запеклись; стоило Исаву шевельнуться – и острые края подсохшего дегтя впивались в незащищенную плоть. Обожженное горло саднило. Рубцы на спине ныли от малейшего прикосновения ночного воздуха. К чему было все? Еще несколько мгновений – и он встретит смерть и переместится в мир иной, намного лучший, если верить Библии.

– Отвечай, ну! – яростно заклокотал толстяк. – Или я прикажу телеге отъехать!

Исав медленно вскинул голову. Трудно. Больно. Нужно открыть глаза! И в этот миг он увидел его. Мельком… Он стоял там, с края толпы. Джейкоб. Его брат. Руки небрежно скрещены на груди. Вот он слегка наклоняется и что‑то говорит стоящему рядом с ним человеку, тот усмехнулся в ответ. Исав узнал и его. Не имя – память услужливо воспроизвела картины сегодняшней ночи. Это был один из молодчиков с Принс‑стрит. Он еще сидел на ящиках в пакгаузе. Один из зачинщиков.

Лицо толстяка побагровело. Он продолжал поносить Исава и грозить ему – если не заговорит – петлей.

Ни слова в ответ. Он не мог оторвать взор от брата. Слезы, смешиваясь со смолой, застывшей в уголках глаз, скатывались, смачивая перья, на щеки, разъедали кожу, но Исав должен одолеть боль и увидеть глаза Джейкоба.

Телега так и не двинулась с места. Толпа рассеялась. Исав Морган был брошен в кучу мусора под Деревом свободы.

То, как выглядели события 5 марта в ежегодных речах, приуроченных к годовщине «бостонской бойни», мало соответствовало действительности. Фактически противостояние началось несколькими днями ранее, в пятницу, 2 марта, когда группа британских солдат, «красных мундиров» 29‑го подразделения, направилась на канатный двор. Англичане нуждались в работе. Ничего необычного в этом для солдат британской армии не было – очень уж скудное жалование им платили. Но колонистов подобное положение дел не устраивало – «красные мундиры» соглашались на более низкую оплату, в результате в деньгах теряли горожане. Впрочем, причин для недовольства тем, что военные квартировали в городе, у бостонцев было предостаточно. Помимо всего прочего они жаловались на грубое поведение солдат, находящихся в увольнении, на шум учений, проводимых как раз во время церковной службы, на пьянство и, конечно же, на преследование женщин‑колонисток.

В вышеозначенный день на территории канатной мастерской рабочий Сэмюэл Грей заявил британскому солдату Патрику Уокеру: нужна работа – разгребай отхожее место. Откровенная грубость вызвала ответную вспышку. Завязалась драка. Грей с легкостью совладал с солдатом и отправил его восвояси. Спустя время Уокер вернулся с восьмью или девятью товарищами, вооруженными дубинками. И вновь из‑за явного численного превосходства бостонцев солдаты отступили. В третьей стычке англичан было уже тридцать или сорок человек. Однако и на этот раз драка окончилась для них неудачно. Солдат просто вышвырнули вон.

Через три дня жители Бостона, выйдя поутру на улицу, увидели на домах, деревьях и заборах листовки, написанные от имени расквартированных в городе британских военных. Следующая дерзкая выходка в отношении армии, говорилось в листовках, послужит поводом для применения силы против ее застрельщиков. Многие бостонцы проигнорировали эти листки, сочтя их фальшивкой. И впрямь глупо было думать, что англичане могли напечатать и распространить заведомо незаконный – при этом подписанный! – документ, который в дальнейшем мог быть использован против них самих. Тем не менее город забурлил.

В действительности эти листовки были плодом изощренных умов Сэма Адамса и преданной ему «девятки» – группы радикально настроенных бунтовщиков, вознамерившихся всеми правдами и неправдами очистить Бостон от англичан. У этих грубо выполненных фальшивок было свое назначение. Горожан хотели спровоцировать на демонстрации и погромы. Адамсу и его людям удалось пробудить в душах бостонцев злобу. Листовки подготовили почву для применения оружия. Его привели в боевую готовность. Теперь требовался повод.

Долго ждать не пришлось.

В тот вечер стайка мальчишек закидала снежками британских часовых, несших службу на Кинг‑стрит. В этом происшествии не было ничего из ряда вон выходящего. Мальчишки частенько развлекались подобным образом. По сложившейся традиции караул обратил малолетних вояк в бегство. Обычно этим все и кончалось. Но пропагандистская деятельность Адамса не пропала втуне. Многие колонисты были теперь твердо уверены, что королевские войска представляют для них угрозу. В мгновение ока по городу пополз слух – солдаты избивают детей. На пожарной вышке зазвонил колокол, и население Бостона хлынуло на Кинг‑стрит.

Вскоре площадь перед таможней запрудили беснующиеся, распаленные собственной бранью мужчины. Кто вооружился досками, отодранными от старых мясных прилавков, кто дубинками, кто зазубренными кусками льда… Среди собравшихся были: Сэмюэл Грей – зачинщик свары в канатной мастерской, атлетически сложенный мулат Криспус Атукс – без него не обходилась ни одна жестокая потасовка, помощник капитана Джеймс Колдуэлл и ирландец Патрик Карр – бунтарь и драчун.

Город гудел всеми колоколами. Люди тесными группками бежали по обледенелым улицам, выкрикивая угрозы, матерясь, скандируя прозвища англичан – «кровожадные лобстеры» и «красноспинные мерзавцы».

У здания таможни в караульной будке нес службу часовой. Не долго думая, он послал за подкреплением, а сам меж тем зарядил мушкет и примкнул к нему штык. В то время как толпа самозабвенно забрасывала часового снежками, кусками льда и уличным мусором, небольшой вооруженный отряд под командованием капитана Томаса Престона ускоренным маршем двигался на помощь товарищу по залитой лунным светом мостовой. Достигнув таможни, офицер приказал зарядить мушкеты, прикрепить штыки и занять позицию перед зданием. Торговец по имени Ричард Пальмер подошел к Престону.

– Надеюсь, вы не откроете огонь по мирным жителям, – сказал он.

– Ни в коем случае, – ответил офицер.

Меж тем толпа, улюлюкая и глумясь, оттесняла солдат назад.

– Стреляйте, отчего же вы не стреляете?! Ну стреляйте же, трусы! Вы не посмеете выстрелить! – выкрикивали люди. Особо ретивые горожане, видимо из молодых, провоцируя солдат, осыпали их оскорблениями, да еще палками пытались выбить у них из рук мушкеты.

– Стреляйте! – неистовствовали эти молодчики. – Всех вам не перестрелять!

Неожиданно один из солдат рухнул – его свалила с ног, брошенная кем‑то палка. Толпа взревела, требуя, чтобы по ней открыли огонь. Откуда‑то сзади, из‑за шеренги англичан, донесся истошный вопль:

– Стреляйте! Стреляйте, Бога ради! Я буду с вами до последней капли крови! Стреляйте!

Вскочив на ноги, солдат спустил курок. Мгновение – и англичане разрядили мушкеты в толпу.

В ту же секунду капитан Престон, размахивая саблей, бросился к своим подчиненным.

– Зачем вы стреляли? – зарычал он и выбил у одного из солдат мушкет – тот как раз пытался его перезарядить. Но дело было сделано. Три человека были убиты и два смертельно ранены; среди них – Сэмюэл Грей, Криспус Атукс, Джеймс Колдуэлл и Патрик Карр.

Капитан Престон и его люди предстали перед судом за убийство. Защищал их Джон Адамс[22], кузен Сэма Адамса. Знаменательным оказался тот факт, что на суде пресловутые листовки не фигурировали. После прений, длившихся два с половиной часа, присяжные вынесли вердикт. За исключением двух человек все солдаты были оправданы. Двоих англичан признали виновными в непредумышленном убийстве. Осужденных заклеймили – на больших пальцах рук им выжгли букву «у» – и разрешили вернуться в свою войсковую часть. Капитан Престон был оправдан отдельным судом.

Сэм Адамс не терял времени даром, трудясь над созданием своего детища – «кровавой расправы на Кинг‑стрит». В многочисленных статьях осуждался факт размещения британских гарнизонов в крупных городах; служители церкви то и дело поминали в проповедях «невинно убиенных»; печатались и повсеместно распространялись карикатуры на Престона – капитан стоит позади своих солдат, размахивая саблей и крича «Пли!». Как следствие – горожане выступили за то, чтобы 5 марта стало днем поминовения павших в резне на Кинг‑стрит; чтобы в этот день проходили публичные выступления с последующей реконструкцией «бостонской бойни»; чтобы участники этой реконструкции показывали жестокость солдат и офицера, приказавшего открыть стрельбу; чтобы они увековечивали образы простого бостонского люда, участвовавшего в «бойне», и, конечно, жертв расстрела, которые останутся навеки в памяти народа достойными, чистыми и непорочными тружениками. Только один убитый – Патрик Карр не удостоился ореола мученика, поскольку, умирая, успел отпустить англичанам грехи.

Джейкоб Морган, стоя плечом к плечу с Сэмом Адамсом, наблюдал за тем, как народ заполняет здание старого Южного молитвенного дома; жители города стекались на торжественное собрание, посвященное «бостонской бойне».

– Как вы и предполагали, – прошептал Джейкоб Адамсу.

– Никаких сомнений – они вознамерились устроить свару, – ответствовал тот.

Адамс имел в виду британских солдат и офицеров, набившихся в помещение в большом количестве. Не было секрета в том, что военный гарнизон воспринимал это ежегодное собрание как преднамеренное оскорбление. В особенности представителям Старой Англии не нравились беспрестанные упоминания о «кровавой бойне». Уже несколько лет ораторы, борясь с присутствием военных в городе, использовали данное выражение в качестве эмоциональной дубинки. Ходили слухи, что терпение англичан вот‑вот иссякнет.

Сэм Адамс взбежал на помост и подошел к обитой траурным сукном кафедре.

– Добро пожаловать, друзья! – начал он энергично, обращаясь при этом непосредственно к большой группе солдат. – Как посредник и организатор ежегодного дня поминовения я хочу предложить нашим гостям из гарнизона занять эти места. – Он махнул рукой в сторону первых рядов. – Для нас важно, чтобы вы чувствовали себя комфортно.

Англичане вопросительно переглянулись: с чего это им предоставляют лучшие места? С минуту они пребывали в нерешительности – тем временем по рядам присутствующих катился шепот; наконец несколько дюжих вояк с нарочитой важностью, как бы бросая вызов, прошествовали к предложенным местам.

Меж тем Адамс вновь подошел к Джейкобу. Изумленное выражение, появившееся на лице младшего товарища, заставило его объясниться.

– Этот трюк отлично срабатывает и в политике, и на войне, – сказал он. – Сначала надо обвинить врага, затем подвести его к осознанию своей вины, ну а потом денно и нощно поддерживать в нем это чувство.

Подошло время начать церемонию – и Джозеф Уоррен, оратор дня, поднялся на кафедру. На помосте компанию ему составили Адамс, Хэнкок и Купер. Джейкоб Морган наблюдал за происходящим снизу.

Поначалу Уоррена смутило то, что прямо перед ним восседает столько солдат. Запинаясь, он что‑то пробормотал об их количестве, потом оглянулся на расположившихся за его спиной соратников. Мало‑помалу уверенное спокойствие товарищей сообщилось и ему. Уоррен примерил на себя позу Демосфена и заговорил.

Его речь не была самой красноречивой среди речей, произнесенных по данному поводу. Не была она и самой запоминающейся. Отличился Джозеф Уоррен, пожалуй, лишь одним: сдержанностью – свое выступление он завершил так же осторожно, как и начал. Он ни разу не назвал события пятилетней давности кровавой бойней, аккуратно обходил острые углы, дабы не спровоцировать потасовку. Окончание его речи ознаменовалось вежливыми аплодисментами и едва различимым гулом. Окруженный этой вялой смесью одобрения и недовольства, он отступил назад и сел. Казалось, опасность столкновения между горожанами и солдатами миновала.

Сидя на удобном месте, сбоку от помоста, Джейкоб внимал речи Уоррена с нарастающим разочарованием. По его мнению, оратор капитулировал перед тактикой устрашения, продемонстрированной солдатами. Молодой человек предпочел бы услышать Адамса – вот уж кто не стал бы праздновать труса.

Словно в подтверждение этого, всякий раз, когда Уоррен в своей речи подходил к сути вопроса, а потом неожиданно отступал, лицо Сэма Адамса искажала досадливая гримаса. Уже само это зрелище вызывало у Джейкоба острую боль в мышцах шеи и плеч.

По окончании речи Уоррена Адамс на правах организатора вновь подошел к кафедре.

– Город должен выразить благодарность доктору Уоррену, – сказал он, – за его прекрасную и вдохновенную речь. – Адамс переждал аплодисменты. – Отдадим должное этому утонченному выступлению и скажем, что в полном соответствии с ним очередная речь будет произнесена в следующем году… – Адамс остановился и, выдержав эффектную паузу, в полной тишине с вызовом провозгласил: – Дабы почтить память погибших в кровавой бойне 5 марта 1770 года.

С криками «Тьфу!» и «Стыд‑то какой!» офицеры вскочили со своих мест.

Джейкоб и его дружки захохотали и засвистели.

Неожиданно в задних рядах вспыхнула паника. Во всеобщем гвалте крики офицеров «Стыд‑то какой!» прозвучали как «Стреляй!». В страхе толпа шарахнулась на улицу, люди напирали друг на друга, проталкивались через двери, вываливались из окон. В довершение всего в эту самую минуту мимо молитвенного дома шел маршем строй военных; услышав грохот барабана и стук сапог, бостонцы решили, что солдаты посланы перебить их всех прямо в молитвенном доме.

Джейкоб Морган в один прыжок взлетел на помост и, оттащив Адамса в сторону, прикрыл его своим телом. Несколько офицеров, сидевших в передних рядах, направились к ним. Молодой человек легко угадал, о чем они думали, – эти мысли читались в хищном блеске глаз, на них же указывали глумливые ухмылки: «Почему бы не воспользоваться неразберихой? Как ни крути, обязательно будут – должны быть – жертвы. Жаль, если в этом бедламе пострадает Адамс…» Но прежде чем англичане вскарабкались на помост, Джейкоб вытолкал своего старшего товарища на улицу через черный ход.

Только чудом никто не был растоптан при паническом бегстве толпы. Немного погодя порядок восстановили, и собрание продолжилось.

На следующий день в типичной для него манере Сэм Адамс заявил, что как раз солдаты, а не мирные бостонцы должны были опасаться за свои жизни и что если бы не мужество и самоконтроль патриотов, ни один офицер, ни один солдат не ушел бы живым из молитвенного дома.