Глава 26. – Это жаркое очень вкусное, – говорила Шерри Хасек, мягко отирая розовой салфеткой рот с обеих сторон

– Это жаркое очень вкусное, – говорила Шерри Хасек, мягко отирая розовой салфеткой рот с обеих сторон. – Теперь я редко ем мясо. Начала забывать вкус различных мясных блюд.

– Я пытался и Морин немного отвадить от мяса, – сказал Барри, – но она говорит, что росла у матери на молоке и традиционных чикагских ростбифах, поэтому что же остается делать?

– Наслаждаться ими, – ответил Арт Костэр.

– Думаю, что пока ты не переходишь норму, все хорошо и полезно, – заметила Шерри. – Во всем нужна умеренность, так ведь говорят?

– Много чего говорят, – продолжала Морин. – Всего не запомнишь. Одни говорят, что надо избегать плохо прожаренного мяса, другие, наоборот, утверждают, что оно очень полезно для организма. Нас предупреждают об опасности алкоголя, а потом вдруг заявляют, что стакан красного вина в день предотвращает сердечные приступы. В данный момент предлагают побольше потреблять клетчатки и поменьше жиров. А в будущем году, возможно, все будет наоборот.

– За умеренность! – предложил тост отец и поднял бокал с красным вином.

– За здоровье и благополучие! – отозвался Барри.

– На днях я читал одну статью в приемной у доктора, – начал рассказывать Арт Костэр. – Мне в руки попался старый журнал, журналист спрашивал знаменитость, которую интервьюировал, забыл, кто она такая. Он попросил ее назвать ее любимый напиток и привести три причины, почему он ей нравится.

– Любимый напиток, – задумчиво произнес Барри. – Скорее всего это красное вино. Оно очень вкусное, прекрасно пахнет и пьянит.

– А мне нравится апельсиновый сок, – высказала свое предпочтение Морин. – Он полезен для здоровья, бодрит и освежает.

– А для тебя, Джесс?

– Что?

– Твоя очередь называть напиток.

– Ты сказал, что ходил к доктору? – Джесс спросила отца.

– Разве ты не слушала наш разговор? – удивился Барри.

Джесс не обратила на свояка никакого внимания.

– Папа что‑нибудь не так? Ты плохо себя чувствуешь?

– Я в полном порядке, – ответил отец. – Обычный ежегодный осмотр.

– Куда ты собираешься? – спросила Джесс свою мать.

– Никуда, – ответила она.

– С каких это пор ты одеваешься к выходу, а сама никуда не идешь?

– Итак, какой же твой ответ? – спросил упрекающе Барри.

– Мой ответ на что?

Барри покачал головой.

– Джесс, скажи честно, почему ты соглашаешься приходить к нам на ужин, если не собираешься принимать участие в наших разговорах?

– Барри, пожалуйста! – взмолилась Морин.

– Какой твой любимый напиток? – повторил Арт Костэр. – Назови три причины.

– И это называется разговором? – спросила Джесс.

– Своего рода игра, – шутливо заметила Шерри.

– Не знаю, – наконец произнесла Джесс. – Думаю, черный кофе. – Она увидела, что все ждут пояснений. – Почему? Потому что он окончательно пробуждает меня по утрам, он немного горчит и очень хорош до последней капли. – Она пожала плечами, надеясь, что не подкачала со своими ответами.

– А что ты скажешь, папа? – спросила Морин.

– Пиво, – ответил он, – простой и естественный напиток, от которого хорошо себя чувствуешь.

– Ну и что значат все эти ответы? – поинтересовалась Морин.

– А то, – произнес Арт Костэр с некоторой напыщенностью, – напиток свидетельствует о сексуальных наклонностях. В моем случае секс – простое и естественное занятие, в результате чего я чувствую себя хорошо.

Каждый постарался вспомнить свои три причины любимого напитка, и когда все сообразили, как можно истолковать их ответы, то раздался хохот.

– Так, значит, для тебя секс вкусное, пьянящее занятие с прекрасным запахом, – напомнила Морин мужу его ответы. – Думаю, что ты мне просто льстишь.

– Мне просто повезло, – отозвался он и взглянул на Джесс. – Слегка горчит, да?

Джесс ничего не ответила. Оставайся любезной, думала она. Пытайся улыбаться. Будь приветливой. Не ссорься.

– А тебе нравятся пузырьки, – сказал Арт, плотнее прижимаясь к Шерри Хасек.

Джесс раздумывала, что бы назвала ее мать. Возможно, белое вино, потому что оно прозрачно, предсказуемо и эффективно. А может быть, лимонад, потому что он сладкий, приятный и попахивает тоской по прошлому. А, возможно даже, молоко – по тем же причинам, по которым отцу нравится пиво.

– Вернись на землю, Джесс, – опять стал окликать ее Барри. – Не улетай куда‑то в своих мечтаниях.

– Когда ты произнес это в первый раз, у тебя прозвучало забавно, – сказала Джесс более резко, чем намеревалась. – А теперь звучит надоедливо.

– Под стать твоему поведению. Я просто пытаюсь понять или ты очень чем‑то озабочена, или ведешь себя намеренно грубо.

– Барри! – предупреждающе воскликнула Морин.

– С какой же это стати я стала бы вести себя грубо? – строго спросила Джесс.

– Об этом ты знаешь лучше. Я отнюдь не претендую на понимание того, что ты из себя представляешь.

– Действительно?

– Джесс… – произнес ее отец.

– Я бы сказала, что мы неплохо понимаем друг друга, Барри, – сказала Джесс, окончательно потеряв терпение. – Мы смертельно ненавидим друг друга. Это очевидно, не так ли?

Барри был потрясен, как будто ему только что влепили пощечину.

– Джесс, я не испытываю к тебе чувства ненависти.

– Ах вот как? А что ты можешь сказать о небольшом письмеце, которое прислал мне? Ты это сделал в знак своей привязанности?

– Письмо? – спросила Морин. – Какое письмо?

Джесс прикусила язык, стараясь не выболтать что‑либо еще. Но было слишком поздно. Слова уже автоматически слетали с ее губ.

– Твой муж прислал мне пропитанный мочой образчик своего уважения вместе с кусочками своих волос со срамного места.

– Что?! О чем ты говоришь?! – со всех сторон посыпались возбужденные вопросы.

– Ты что, окончательно спятила?! – взвизгнул Барри. – Что несешь, черт подери?!

Действительно, что она говорила, вдруг подумала Джесс, увидев, что поднявшаяся суматоха напугала близнецов и они разревелись. Неужели она действительно верит, что Барри мог послать ей такое письмо?

– Ты утверждаешь, что не посылал этого письма?

– Я утверждаю, что не имею ни малейшего представления о том, что ты говоришь, черт подери!

– Ты опять сквернословишь, – заметила Джесс.

В ответ Барри пробормотал что‑то неразборчивое.

– В прошлом месяце я получила по почте анонимное письмо, – объяснила Джесс. – В конверте находились обрезки волос со срамного места и листок, пропитанный мочой. Когда же я разговаривала с тобой по телефону несколькими днями позже, ты спросил меня, получила ли я твое письмо. Этого‑то ты не отрицаешь?

– Конечно, я отрицаю, что посылал тебе такое письмо! Единственное, что я послал тебе по почте, – это краткую информацию об индивидуальных счетах выхода на пенсию.

Джесс смутно припомнила, что вскрыла конверт, увидела какую‑то бумажку о сбережениях для выхода на пенсию и не раздумывая выкинула это письмо в мусорную корзинку. Господи, неужели по телефону в тот день он говорил об этом?

– Ты это мне прислал?

– Господи, я же бухгалтер, – сказал он ей. – Что же другое я могу послать тебе?

Джесс почувствовала, как вокруг нее завертелась комната. Что же с ней происходило? Как она могла обвинить собственного свояка в таком извращенном поступке? Даже если бы она верила в это, зачем ей было говорить об этом вслух? В его собственном доме? За его обеденным столом? Перед лицом всей семьи?

Ее сестра высказала такие же настроения.

– Просто не верится, что ты можешь позволить себе сказать такое! – она заплакала, прижимая к себе сына. – Не могу поверить, что ты даже можешь подумать о таком!

– Очень сожалею, – беспомощно произнесла Джесс. Тайлер захныкал при виде слез матери, близнецы вовсю ревели в своих колясках.

– Дети, давайте успокоимся, – обратился Арт Костэр к своим взрослым дочерям.

– Это просто из‑за того, что мы с Барри здорово поцапались, – попыталась объяснить Джесс. – Я чувствовала, как он взбеленился, как жаждал отплатить мне, и тут я получаю по почте это письмо, а вскоре после этого разговариваю с Барри, и он спрашивает меня, получила ли я письмо…

– Поэтому ты решила, что написал его он! Что у него такая извращенная натура! Что я вышла замуж за отвратительного человека!

– Ты, Морин, не имеешь к этому никакого отношения, тебя это не касается.

– Разве? – запальчиво спросила Морин. – Когда ты набрасываешься на моего мужа, ты нападаешь и на меня.

– Не будь глупой, – возразила Джесс.

Близнецы раскричались еще громче. Тайлер вырвался из рук матери и побежал наверх, на второй этаж.

– Ты не оставляешь его в покое со дня нашей свадьбы, – завопила Морин, размахивая руками.

– Это неправда! – запротестовала Джесс. – Я хорошо к нему относилась, пока он не превратил тебя в домашнюю клушу.

– Домашнюю клушу! – поперхнулась Морин.

– Как ты могла позволить ему сделать это? – строго спросила Джесс, решив, что раз уж она затронула эту тему, то может высказаться до конца. – Как ты могла все забросить и позволить ему превратить себя в кумушку?

– Я, пожалуй, отнесу близнецов наверх, – предложила Шерри, умело подхватила девочек из их колясок и понесла наверх.

– Дети, давайте прекратим это, пока мы не наговорили таких вещей, о которых позже можем пожалеть, – уговаривал Арт Костэр, как бы признавая, что и так уже было слишком много сказано.

– От чего же именно, по‑твоему, я отказалась? – спросила Морин. – От своей работы? Я всегда могу устроиться в другое место. От своего образования? Но образование всегда остается при мне. Неужели до твоего упрямого сознания никак не может дойти простая мысль, что я делаю именно то, что мне хочется? Что я сама принимаю свои решения, а не Барри, что я сама хочу находиться с детьми дома, пока они не подрастут. Я с уважением отношусь к твоим решениям. Неужели ты не можешь уважать мои? Что плохого в том, что я делаю?

– Что в этом плохого? – переспросила Джесс. – Неужели ты не понимаешь, что вся твоя жизнь является отрицанием того, чему нас учила мать?

– Что? – Морин выглядела так, как будто ее ударило молнией.

– Ради Бога, Джесс! – вмешался отец. – О чем таком ты говоришь?

– Наша мать воспитывала нас как независимых женщин, живущих своей собственной жизнью, – начала аргументировать свою точку зрения Джесс. – Она и мысли не допускала о том, что Морин, выйдя замуж, не смогла бы развиваться дальше.

Глаза Морин засверкали от ярости.

– Как ты смеешь критиковать меня. Как ты смеешь претендовать на то, что что‑то знаешь о моем замужестве! Как ты можешь втягивать в это дело нашу мать! Именно ты, а не я, – продолжала она, – постоянно скандалила с мамой по каждому поводу. Именно ты, а не я, настаивала на том, чтобы выйти замуж, когда ты еще училась в колледже, хотя мама умоляла тебя подождать, не торопиться. Именно ты все время ссорилась с ней, доводила ее до слез, отравляла ей жизнь.

«Подожди, пока закончишь колледж», – повторяла она. «Дон – неплохой человек, но с ним ты перестанешь расти. Подожди окончания колледжа», – умоляла она тебя. Но ты не хотела слушать. Ты уже тогда все знала лучше остальных, совершенно так же, как и сейчас. Поэтому перестань оправдывать свою собственную вину, поучая всех, как надо жить!

– Что ты хочешь этим сказать – «свою собственную вину?» – спросила Джесс, чуть не задыхаясь от гнева.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– О чем, черт возьми, ты говоришь?

– Я говорю о скандале, который ты учинила маме в тот день, когда она пропала! – кинула ей Морин. – Я говорю о том, как я позвонила в то утро из библиотеки. Это было, кажется, как раз после того, как ты, раскипятившись, выскочила из дома, и мама плакала. Я спросила ее, что случилось, и она попыталась ничего мне не говорить, но наконец призналась, что вы опять здорово поссорились из‑за того же самого. Я спросила ее, хочет ли она, чтобы я приехала домой, она сказала, что не надо, что у нее все нормально, да и вообще она собралась уходить по делам. Это был мой последний разговор с ней. – Все черты лица Морин, казалось, вот‑вот растают, ее глаза, нос и рот вдруг как‑то изменились, скривились, и она залилась горькими слезами.

Джесс слышала вокруг возбужденные голоса, оглянулась и увидела не столовую своей сестры, а столовую в доме матери на улице Берлинг. Увидела не заплаканное лицо сестры, а лицо своей матери.

– Ты оделась, чтобы пойти куда‑то, – заметила Джесс, входя на кухню и увидев на матери свежевыстиранное белое полотняное платье. – Куда ты идешь?

– Никуда.

– С каких это пор ты так одеваешься, чтобы никуда не ходить?

– Мне просто захотелось надеть что‑нибудь понаряднее, – ответила мать и спокойно добавила: – И я иду на прием к доктору после обеда. Что собираешься делать ты?

– На прием к доктору по поводу чего?

– Ничего особенного.

– Перестань, мама. Ты знаешь, что я тут же чувствую, если ты говоришь мне неправду.

– Это одна из причин, по которой ты станешь знаменитым юристом.

– Законы не имеют никакой связи с правдой, – сказала ей Джесс.

– Звучит так, как будто это говорит Дон.

Джесс почувствовала напряжение в плечах.

– Ты опять собираешься начинать все сначала?

– Я не собираюсь ничего начинать, Джесс. Я просто высказала замечание.

– Не уверена, что мне понравилось это твое замечание.

Лаура Костэр пожала плечами, ничего не сказала.

– Итак, к какому же доктору ты идешь на прием?

– Пожалуй, я ничего не стану говорить, пока не узнаю определенно, есть ли у меня основания о чем‑то беспокоиться.

– Ты уже беспокоишься. Это видно по твоему лицу. О чем именно?

– Я обнаружила небольшую опухоль.

– Опухоль? – выдохнула Джесс.

– Не хочу, чтобы ты волновалась. Возможно, в этом нет ничего плохого. Большинство опухолей безвредны.

– Где находится эта опухоль?

– В левой груди.

– О Господи!

– Не волнуйся.

– Когда ты ее обнаружила?

– Сегодня утром, когда принимала душ. Я позвонила доктору, он уверен, что это пустяки. Он просто хочет, чтобы я подъехала к нему и он бы осмотрел меня.

– Что, если это серьезно?

– Тогда мы перейдем этот мост, когда подойдем к нему.

– Ты боишься?

Мать не отвечала несколько секунд.

– Скажи правду, мама.

– Да, я боюсь.

– Хочешь, чтобы я поехала к доктору вместе с тобой?

– Да, – тут же согласилась мать. – Хочу.

Но потом разговор как‑то отклонился от этой темы, вспоминала теперь Джесс. Ее мать возилась у стойки на кухне, готовила кофе, предложила Джесс пирожки с брусникой, которые она купила в соседней булочной.

– Прием назначен на четыре часа, – сказала мать. – Не помешает ли это твоим планам?

– Нет, – ответила ей Джесс. – Я позвоню Дону, что нам надо отложить то, что мы задумали сделать.

– Это было бы прекрасно, – подхватила мать, и Джесс тут же поняла, что она имела в виду не только планы на послеобеденное время.

– Мама, почему ты настроена против Дона? – спросила Джесс.

– Абсолютно ничего не имею против него.

– Почему же ты так решительно возражаешь против того, чтобы я вышла за него замуж?

– Я не говорю, что тебе не надо связывать свою жизнь с этим мужчиной, Джесс, – возразила мать. – Я нахожу Дока привлекательным мужчиной. Он заботливый человек и явно обожает тебя.

– Тогда в чем же дело? – спросила Джесс.

– А дело в том, что он на одиннадцать лет старше тебя. Он уже испытал все, что ты только хочешь попробовать.

– Одиннадцать лет – не такая уж большая разница в возрасте, – не согласилась с матерью Джесс.

– Одиннадцать лет? В течение этих лет он мог подумать, какая ему нужна жена.

– Ему нужна я.

– А что нужно тебе?

– А мне нужен он!

– А твоя карьера?

– Моя карьера уже обеспечена. Дон ужасно хочет, чтобы я стала преуспевающим адвокатом, и он может мне в этом помочь. Он отличный учитель.

– Джесс, тебе нужен партнер, а не учитель. С ним ты перестанешь расти и развиваться.

– Как ты можешь говорить такое?

– Милая моя девочка, я же не говорю, чтобы ты не выходила за него, – опять повторила мать.

– Как же не говоришь? Именно это ты и говоришь!

– Единственное, чего я прошу, – это чтобы ты несколько лет подождала. Ты только что поступила в юридический колледж. Подожди, пока не получишь диплом об окончании и не станешь юристом. Подожди, пока не определишь, что ты представляешь собой и кем ты хочешь быть.

– Я знаю, что я собой представляю. Знаю, что хочу. Хочу выйти за Дона. И выйду за него, нравится ли тебе это или нет.

Мать глубоко вздохнула, налила себе только что сварившийся кофе.

– Хочешь чашечку?

– Ничего не хочу от тебя, – заупрямилась Джесс.

– Ладно, давай не будем больше об этом.

– Не хочу оставлять эту тему. Ты считаешь, что можешь затронуть все это, потом сказать: «Давай прекратим разговор об этом», потому что тебе его не хочется продолжать?

– Мне не стоило бы ничего говорить тебе.

– Совершенно правильно, не стоило.

– Иногда это не приходит мне в голову.

– Очень ловко, мама. Ловкая отговорка.

– Я сожалею, дорогая. Мне не надо было начинать весь этот разговор. Похоже, что сегодня у меня пошаливают нервы, и, возможно, я расстроилась больше, чем стоило бы. – Глаза матери наполнились слезами.

– Пожалуйста, не плачь, – взмолилась Джесс, возведя глаза к потолку. – Почему ты всегда заставляешь меня чувствовать себя ужасно виноватой?

– Нарочно я этого не делаю.

– Тебе надо перестать опекать меня.

– Вот этого‑то я совсем не хочу делать, Джесс, – опекать тебя, – сказала мать, слезы градом покатились по ее щекам. – Я хочу, чтобы ты жила своим собственным умом.

– Тогда не вмешивайся! Пожалуйста, – добавила Джесс, стремясь смягчить резкость своих слов, сознавая, что слова уже сорвались с губ.

Мать покачала головой, с ее лица упали еще несколько капель слез.

– Мне не нужно это, Джесс, – сказала она. – Мне не нужно этого от тебя!

А что же было потом, думала теперь Джесс, чувствуя себя раскрутившейся заводной игрушкой, которая может остановиться только когда кончится завод. Последовали другие бездумные слова. Резкие возражения. В обеих женщинах заговорила гордость.

– Тебе незачем провожать меня к доктору. Сама найду туда дорогу.

– Поступай, как знаешь.

Она пулей вылетела из дома.

Она видела свою мать в последний раз.

Джесс вскочила на ноги, бросилась в прихожую, наткнувшись на детские коляски, чуть не опрокинула их, задержалась на мгновение, чтобы их поправить.

– Прости, Джесс! – кричала ей вдогонку Морин. – Пожалуйста, не уходи! Я не хотела тебе говорить все это!

– Почему же нет? – спросила Джесс, быстро остановившись, обернулась к сестре, но увидела лицо своей матери. – Ты сказала правду. Все, что ты сказала, – сущая правда!

– Ты не виновата, – продолжала Морин. – Что бы ни случилось с нашей мамой, ты в этом не виновата.

Джесс недоверчиво покачала головой.

– Как ты можешь утверждать это? – вопросительно произнесла она. – Если бы я проводила маму к доктору, то она и сейчас была бы с нами.

– Ее, видно, кто‑то выслеживал, – заявил отец, входя в прихожую вместе с Барри. – Видимо, ее кто‑то подкарауливал и хотел причинить ей зло. Ты не хуже меня знаешь, что почти невозможно помешать человеку, который охотится за тобой.

Джесс тут же подумала о Рике Фергюсоне.

Зазвонил телефон.

– Я подойду, – сказал Барри и пошел в гостиную. Остальные не тронулись с места.

– Почему бы нам не вернуться в столовую и не сесть за стол? – предложила Морин.

– Мне действительно надо уйти, – сказала ей Джесс.

– Мы никогда не говорили о том, что произошло, – продолжала Морин. – То есть мы обсуждали сами факты, касались деталей. Но никогда не затрагивали своего отношения к случившемуся. Думаю, у нас есть многое, о чем поговорить. А что думаешь ты?

– Мне бы хотелось этого, – голос Джесс напоминал голос ребенка. – Но не знаю, смогу ли я. Во всяком случае не сегодня. Я так устала, хочу добраться до своей кровати и лечь.

В прихожую вошел Барри.

– Спрашивают тебя, Джесс.

– Меня? Но никто не знает, что я нахожусь здесь.

– Твой бывший муж знает.

– Дон? – Джесс смутно припомнила, что она сказала ему о том, что идет к сестре на торжественный ужин.

– Говорит, что речь идет о чем‑то очень важном.

– Мы будем в столовой, – сказала Морин, чтобы позволить Джесс поговорить по телефону без посторонних. Джесс направилась к аппарату в каком‑то экзальтированном состоянии.

– Что‑нибудь случилось? – спросила она вместо приветствия. – Не признался ли Рик Фергюсон?

– Рик Фергюсон находится на пути в Лос‑Анджелес. Я купил ему билет и сам посадил его в самолет сегодня в семь часов вечера. Меня беспокоит не Рик Фергюсон.

– Что именно тебя беспокоит? – спросила Джесс.

– Встречаешься ли ты сегодня с Адамом?

– С Адамом? Нет, он куда‑то уехал.

– Ты уверена в этом?

– Что ты хочешь этим сказать, уверена ли я?

– Я хочу, чтобы сегодня ты оставалась в доме своей сестры.

– Что? Почему? О чем ты говоришь?

– Джесс, моя контора провела кое‑какую проверку этого малого. Звонили в Ассоциацию юристов. Там и слыхом не слыхивали об адвокате по имени Адам Стон.

– Что?

– Ты слышала, что я сказал, Джесс. Там и не слышали об этом парне. И если он наврал тебе о том, кто он такой и чем занимается, то он вполне мог обмануть тебя и в отношении того, что уехал из города. Поэтому сделай мне любезность, оставайся хотя бы на эту ночь у сестры.

– Я не могу поступить так, – прошептала Джесс, подумав обо всем, что произошло здесь сегодня, обо всем, что было сказано.

– Господи, почему же не можешь?

– Просто не могу. Пожалуйста, Дон, не требуй у меня объяснений.

– Тогда я еду к тебе.

– Не надо! Пожалуйста. Я взрослый человек. Сумею сама позаботиться о себе.

– Ты можешь начать заботиться о себе, когда мы будем уверены, что все в порядке.

– Но и так все в порядке. – Джесс почувствовала, что все у нее немеет, с головы до ног, как будто ей ввели чрезмерную дозу новокаина. – Адам не причинит мне зла, – пробормотала она, отведя от себя трубку.

– Ты что‑то сказала?

– Я сказала, не беспокойся, – ответила ему Джесс. – Я позвоню тебе завтра утром.

– Джесс…

– Я поговорю с тобой завтра утром. – Джесс положила трубку.

Несколько секунд она стояла возле телефонного аппарата и пыталась разобраться в том, что ей сказал Дон. Нет данных об адвокате по имени Адам Стон? Никто в штате Иллинойс не зарегистрирован под этой фамилией в качестве юриста? Но зачем бы ему обманывать ее? И разве это превращает в ложь все остальное, что он ей говорил? Но в ее жизни много непонятного, на нее сваливаются совершенно неожиданные вещи.

Джесс невидящим взором уставилась на рождественское дерево, которое терпеливо дожидалось, чтобы его нарядили к празднику, слышала голоса, доносившиеся из столовой. «Думаю, у нас есть многое, о чем поговорить», – сказала сестра. И была права. Было много такого, о чем надо переговорить, много такого, в чем надо было разобраться. Вместе или в одиночку. Может быть, в понедельник утром она позвонит Стефани Банэк и узнает, не захочет ли она снова с ней встретиться. Ей пора прекратить выступать в качестве своего судьи и присяжных заседателей, думала она, потихоньку выходя из дома. Пора уже освободиться от удушающего чувства вины, которое не отпускало ее последние восемь лет, служило ей чем‑то вроде второй шкуры.

Джесс захватила с собой только сумочку, не стала возвращаться за пальто, которое осталось в стенном шкафу в передней, тихо выскользнула из парадной двери и оказалась в холодной ночной тьме. Уже в следующее мгновение она сидела за рулем взятой напрокат машины и катила на юг по Шератон‑роуд, по щекам ее текли слезы, из приемника гремела музыка. Ей хотелось лишь добраться до своей постели, закрыться с головой одеялом и до утра провалиться в бездну сна.