Глава 2. – Мама, мама, еще один! – закричала девушка в глубину дома

– Мама, мама, еще один! – закричала девушка в глубину дома. – Он русский, наш, сразу видно!

На ее зов вышли пожилые люди, женщина и мужчина, лет пятидесяти, может быть, тоже в народной одежде, похожей на ту, которую носили в XIX веке. Они остолбенело смотрели на Валентина. Но девушка решительно и неожиданно подбежала к нему.

– Не боись, – тихо сказала она. – Здесь свои. Никто тебя не обидит. Идем в дом.

– Где я? – спросил Валентин.

– В аду, – ответила девушка. – Но здесь наше пристанище, и тут не ад, а русский дом.

Валентин твердил про себя только одно: «Я не сошел с ума, я не сошел с ума… Господи, помилуй…»

Девушка улыбнулась и вслух произнесла:

– Господи, помилуй… Идем, будешь нам родным.

«Если принимать зло как факт, то и благо надо принимать так же», – мелькнуло в уме Валентина. Улыбка девушки, ее лицо сразу ввело Валентина в очистительный транс. На глазах его появились слезы, он готов был разрыдаться.

«Только бы это не оказалось сном, пусть то, что было раньше, будет сном, но только не это», – молниеносно подумал он. Губы его дрожали. Тем временем подошли пожилые люди. Мужчина сразу представился:

– Потапов Иван Алексеевич. Родился в одна тысяча восемьсот десятом году в Костроме. А ты, сынок, откудова?

Уваров чуть не упал, но возразить не посмел. «Или я ослышался, или он сумасшедший, – подумал он. – А может, шутит…» В ответ он только развел руками.

– А я Полина Васильевна, – добродушно сказала женщина. – Родилась в одна тысяча восемьсот двенадцатом, при пожаре Москвы, при Наполеоне, Антихристе… А это дочка наша, Даша. Ей всего семнадцать лет.

«Не возражать, не кричать, не топать ногами, – решил про себя Валентин. – Ведь они добрые», – и, повинуясь доброте хозяев, пошел в дом.

– Тебя как зовут? Ты отколь? – спросил Иван Алексеевич, когда они подходили к дому.

– Валентин я, из Москвы.

– Святое место, – тихонько вздохнула Полина Васильевна.

– Маменька, смотри, он сам не свой, пожалей его, – спохватилась девушка. – Легко ли, попасть в ад…

– Обогреть тебя надо, обласкать, Валентин, – согласилась Полина Васильевна.

– Главное, ничего не бойся, – добавил сам Потапов. – Мы православные и при жизни всегда все соблюдали, людей и Бога любили, а попали сюда, потому что Господь захотел испытать наше терпение, а не потому что мы какие‑то там прихвостни врага человеческого… И ты тоже такой, по лицу видно – душа у тебя добрая…

Так, за беседушкой, они вошли в дом. Прошли в комнату, где все было просто и как положено. Самодельные иконки в углу, белая скатерть на столе, стулья, шкаф. До крестьянской избы, конечно, не дотягивало, но в целом Валентин почувствовал: здесь покой и нормальность.

Расселись за столом.

– Мы люди простые, из бедных дворян. Когда сюда попали – обомлели, плакали целыми днями. Кругом черти, да еще в человеческом обличье. Визжат, кусаются, творят такое – слов нет. Перед иконами стыдно говорить. Мы думали: за что же души наши погублены, за что? – рассказывал Иван Алексеевич. – Но молитва помогла. Молились мы втроем – и, наконец, Господь сподобил, осветил нас Словом Своим. Во сне разум мой освежился, и сказано было мне, чтоб я, мы все терпели, а души наши спасены будут по воле Божьей. Для Бога и ад не крепость. С тех пор лучше нам стало.

– А как вы сюда попали?

– Как, как… Шли втроем по бережку, потом по леску, грибы собирали. Солнышко светило ласково… И вдруг сила нечеловеческая, вестимо, бросила нас сюда…

Между тем Полина Васильевна уже хлопотала насчет обеда. Помолились.

Потапов промолвил:

– Но не думайте, страху много будет. Не собьетесь – душа спасется.

Валентин понемногу приходил в себя, но мысли путались, и он не знал, с чего начать… Вспомнил наконец, что оставлены в далекой недостижимой России родители, друзья… С женой Валентин, однако, развелся два года назад, детей от этого короткого брака не было…

Еда, в глазах Валентина, чем‑то отдаленно напоминала прежнюю, российскую.

– Вот это мы называем картошкой, – умилялась Полина Васильевна, – вот это – луком… и гляньте на хлебушек. Кушайте на здоровье… Другое здесь не растет…

Встали, помолились, как в былые, хорошие времена.

– Не думай, а лучше говори с ним, сынок, – тихо сказала Полина Васильевна. – Не огорчайся очень… Раз ты к нам такой пришел, то испытание адом тебе дадено, как и нам… Но душа твоя спасена будет… я чувствую это… как и наши души… это главное… А там хоть съедят нас, – дело второстепенное… Душе‑то что? Она из другого теста создана.

Валентин молча вкушал пищу ада.

– Откуда вы ее берете? – наконец спросил он.

– Немножко вокруг растет, а потом нам черти привозят… Они же здесь в человеческом виде, – ответил Иван Алексеевич. – В этом их свойство, особость. И как будто по‑человечьи говорят, ну, а сами… Увидишь, сынок, какие это люди, сразу поймешь, кто они. Не дрожи, держись веры, но страх огромный на тебя нагонят…

– Для чего они вас держат?

– Не знаем, – ответил Потапов. – Им виднее… Лучше об этом вам Сережа расскажет.

– Какой Сережа?! – удивился Валентин.

– Какой есть. Молодой человек. Хорошего образования. Попал сюда немного позже нас. Хоть и чудной, но стал нам родной, – добавил Иван Алексеевич.

– Его сегодня черти привезут, – пояснила, покраснев, Даша. – Взяли, но должны привести обратно.

За окном послышались какие‑то звуки. Полина Васильевна подбежала, раскрыла окно.

– А вот и он идет, легок на помине.

Вскоре Валентин услышал пение и ясно различил слова:

Пой же, пой на проклятой гитаре,

Ходят пальцы твои в полукруг.

Захлебнулся бы в этом угаре,

Мой последний, единственный друг…

Рядом с ним молча шли черти. Их было два.

Валентина эти слова поэта из прошлого, это пение в аду резануло так, что в глазах его потемнело, он вскочил и пошатнулся, припав к стене.

…А в комнату уже входил он – Сережа Томилин, исчезнувший с лица земли в 1926 году и попавший в ад. Впрочем, у Сережи было свое мнение относительно того, куда он попал. Через несколько минут Валентин и Сережа Томилин стали неразрывными друзьями.

После обеда Потаповы, как и полагалось в XIX веке, пошли спать, и Сережа с Валентином остались наедине.

– Ты пойми, Валя, – говорил ему через часок беседы Сергей. – Не ад это, не ад. Теологически не сходится… Но старики так считают, я их люблю, они мне как родные – но они слишком просто судят… Оно, конечно, похоже, и метафорически, косвенно, что ли, это ад, и мы среди чертей… А что, не черти, что ли, были в 17‑м? Среди руководства Черный козел, он может любой облик принять… Ему‑то что… Но не ад тогда был, и здесь не ад…

– А что же, что?

– Ты мне сначала скажи, с какого ты рождения?

– С 1977‑го.

– Ого‑го! А я в двадцать шестом пропал… Ну и как? Большевичье‑то поганое небось прогнали где‑нибудь к тридцатому году?

– Не прогнали. Но сейчас их нет… Потом все расскажу, какой расклад получился… А сейчас ты же не ответил мне на главный вопрос, где мы?

Сергей пересел на стул поближе к Валентину.

– Валя, в себя приди! Мы же в физическом теле… В ад можно попасть только после смерти. В какой‑то степени это, конечно, ад, но не совсем. Тут дело сложнее…

– А как же старики, такие православные, не понимают этого?

– Да все они понимают! Я с ними сроднился, они даже мой язык ХХ века чуть‑чуть переняли, но они считают, что оказалось, вопреки богословам, ад может быть и в физическом теле… Просто богословы об этом не знали, мало ли что богословам неизвестно, не все Бог нам открыл, а только частично…

– А ты как считаешь?.. Выпить бы сейчас, Серега…

– Алкоголя тут нет… А я полагаю, что мы попали в необъяснимый фантастический мир. Его надо принять, и все.

– Сергей, ну это не объяснение, а поэзия просто.

– Хорошо. Слушай. К нам приходит один человек. Из их племени. Великий ученый, жрец, – не знаю, кем они его считают… Но он прячется от них в подземельях… И посещает нас. Как он обходит охрану – не знаю… Имя его – Вагилид. Он знает древние языки, как он выражается. В том числе русский… Так вот мы попали в отдаленное, точнее, очень далекое от ХХ века будущее человечества.

Валентин заходил по комнате. Кровь бросилась в лицо.

– Что, что? Это, именно это – будущее человечества?

– Да.