Глава 9. — От него пользы, как от мужика на лесбийском фестивале, — излила я душу сестре

— От него пользы, как от мужика на лесбийском фестивале, — излила я душу сестре.

Прошло всего три дня, и чары Арчи развеялись до неосязаемости. Мы пили чай и наблюдали, как мой пятнадцатилетний сын пытается слепить себе сэндвич. Следили за этой агонией минут двадцать. Мерлин прилежно, однако бестолково пристраивал буженину на хлеб. Простейшая задачка — сделать себе бутерброд, но Мерлин, решая ее, тер себе виски, словно только что выбрался из драки.

— Мерлин, тебе нравится Арчи? — спросила сестра.

— О да. Как отдохновенно находиться рядом с музыкантами. Музыканты видят мир наиболее умиротворенным образом, — ответил он. — Я предпочитаю быть с музыкантами, а не с юристами, бухгалтерами или иными взрослыми.

— Вот! — сказала мне Фиби, подоткнув под себя руки — во избежание искушения помочь моему сыну резать помидор. — Правда же мужчина в доме — это умиротворяет?

— Умиротворяет? Ну, всяко лучше группового изнасилования ордой байкеров-гингивитчиков, но не намного.

Тем временем мой озадачивающий сынок пялился на помидор, словно одной силой взгляда пытался заставить его нарезаться самостоятельно.

— Держи помидор одной рукой, милый, как я тебе показывала, а другой осторожно режь.

— Жена Арчи умерла, — сообщил Мерлин как бы между прочим. — Он сказал, что не сразу это понял, потому что секс был как обычно, только вот посуда в раковине скапливалась.

Фиби от смеха булькнула в чай. Мерлин тоже ржал как ненормальный, но вдруг осекся и признался:

— Я не очень понял, мам.

Если Мерлин не понимал шутку, он, чтобы как-то прикрыть смущение, смеялся безудержно, а потом смятенно и натянуто улыбался.

Я воззрилась на сестру:

— Не смешно. Арчи говорит вот это все, а Мерлин понимает буквально. Кимми его бросила и ушла к барабанщику.

Мерлин в панике вцепился в помидор, как в ручную гранату.

— Мерлин, дорогой, давай, порежь помидор, как я тебе показывала… миллион раз всего-то, — договорила я себе под нос.

— Ножи меня нервируют. А вдруг лезвие попадет мне в мозг?

— Как нож попадет тебе в мозг, если он у тебя в руке? Его и рядом с твоей головой нет, — сказала я, и сердце у меня сжалось в изюминку.

Фиби долила мне чаю, чтобы как-то отвлечь от изготовления сэндвича со скоростью ползущего ледника. Мерлин все делал настолько медленно, что быстрее было бы перемещать предметы телекинезом.

— А Мерлин мне сказал, что Арчи все по дому делает, — бодро вбросила сестра.

— Ой, Арчи из кожи вон лезет, изображая бурную деятельность перед неискушенными зрителями. Но на самом деле у него подход такой: если что-то не чинится молотком, значит, у нас проблема с электрикой. Он считает, что все, что нужно для жизни, — это «WD40» и скотч. Если что-то не двигается, а должно, он применяет «WD40». Если что-то двигается, а не должно, — скотч.

Глядючи на улиточьи потуги Мерлина, я раздраженно погремела ложкой в чашке и заставила себя отвернуться.

— Вот что мама себе думала? Прибью ее. Ты, кстати, не в курсе, где она вообще?

— Кажется, помогает спасать колонию бабочек в Дарвине. Или в Дарфере? Или на Альфе Центавра? Я не запоминаю, ей-богу. — Фиби рассмеялась с нежностью. — Ей дымовые сигналы теперь надо посылать — или почтовых голубей. Эм-м… Люси? — Фиби ткнула накрашенным ногтем в сторону Мерлина.

Я обернулась и увидела, как мой сын старательно вывихивает себе челюсть на манер боа-констриктора, засовывая в рот два куска хлеба, между которыми поместил громадный помидор целиком.

— Мерлин, нельзя так есть сэндвичи! Помидор надо резать! Я тебя не первый месяц этому учу! — взорвалась я везувиально. Но тут же, поверженная его беззащитностью и горем беспомощности, отняла у него нож и быстро нашинковала помидор. Уложила дольки на мясо, накрыла хлебом и сунула ему. — Ты как великанский ребенок, понимаешь? Тебе почти шестнадцать. Плохо стараешься!

Лицо Мерлина перекосило от огорчения.

— Взрослеть очень непросто. Почему я не могу опять быть младенцем? Знаешь, как мне трудно? В минуте всего шестьдесят секунд! Наказание какое-то. Почему время всегда идет в одну сторону? Оно же прямо несется. Как реактивный самолет. Каков был бы твой возраст, если бы ты не знала, сколько тебе лет? Не хочу быть взрослым, никогда-никогда-никогда!!!

И, как обычно, я тут же пожалела, что сорвалась. Терпение мое ветшало. Мне нужна помощь, так ее растак. Рядом нет друга жизни, мама болтается где-то по миру, вся из себя «Кошка», по ее выражению, — «клевая одинокая шестидесятилетка», Фиби летает в дальние рейсы… На ум приходил всего один человек…

* * *

Я потыкала в тушу, лежавшую ниц у меня на диване. Храп удостоверял, что передо мной — живой организм. Я пнула посильнее, в ответ раздался еще более глубинный раскат. Арчи разлепил один глаз, что-то буркнул и перекатился на другой бок. Я вылила стакан воды на голову Рипа Ван Винкля[67].

— Бля!

Мой постоялец-антипод, отфыркиваясь, подскочил, будто его шибануло тазером, и сел.

— Хуже тебя, блин, наверно, нет домовладелиц на планете!

— Сомневаюсь. Таких совпадений не бывает. Я согласилась оставить тебя на неделю, Арчи, в обмен на помощь по дому. Но когда я тебе сказала «чувствуй себя как дома», я не имела в виду «валяйся на диване и жри мои чипсы». Я имела в виду «помой плиту, выгреби листья из стоков, отчисти плесень с цемента».

— Едрическая сила, твое гостеприимство не знает границ.

— Ты получеловек-полудиван.

— А ты — полубаба-полутюремщица. В жизни не видел женщины, которая столько убирается. Ты настолько анально-свихнутая, что и под деревянную лошадку газетку подложишь.

— Я не анально -свихнутая. Я просто хочу отвадить грызунов, хотя в смысле тебя уже поздновато.

До меня вдруг дошло, что мы с ним знакомы всего несколько дней, а ругаемся, как давно женатая пара. Такое мгновенное сближение неуютно, однако естественно, как ни странно. Перепалки с Арчи выводили меня из себя, но их страшно хотелось провоцировать — как нельзя не ковырять заусенец или не тыкать языком в шатающийся зуб. Теперь, оборачиваясь, я понимаю, до чего не хватало мне общества взрослого человека. Арчи отравлял мне существование, но спасал от одиночества и был куда общительнее кота.

— Возня по дому — абсолютная, блин, потеря времени, — зевнув, продолжал Арчи. — Не успеешь закончить — начинай сначала, всего через каких-то два месяца.

— Вероятно, это ускользнуло от твоего внимания, но я — человек подзарплатный. Я учитель. А не принцесса в замке.

— Да ты хоть воздушный замок себе построй, все равно будешь весь день его вылизывать, — огрызнулся он. — И вообще я по дому помогаю, — заметил он, озираясь. — Видишь? Взглядом выметаю комнату.

Я закатила глаза в преувеличенном раздражении.

— Ага, а кто почти все время убирает и готовит? Потрогай-ка у себя между ног. Яйца на месте? Стало быть, не ты. Кимми тебя, что ли, вообще не одомашнила?

Он забрал у меня метелку для пыли.

— Выдохни, женщина. Я тебе так скажу: ни у одного чувака еще не встало на телку лишь потому, что у нее палас чистый. «Вау, у тебя нет пыли на плинтусах. Желаю тебя имать, девка-красавка». — И он игриво хватанул меня за талию.

Я чиркнула по нему заточенным взглядом.

— Ой, кстати. Тут звонили семидесятые. Просят вернуть манипулятивный шовинизм… Я начинаю понимать, Арчибальд, отчего это моя кузина тебя слила.

Мои слова его явно ранили, но он выдал ответную дозу яда:

— Ты так говоришь «манипулятивный шовинизм», как будто это что-то плохое. Ох уж эти женщины, — вздохнул он, — и жить без них тошно, и в рабство не загонишь.

— Вот! Ты сыплешь такими прибаутками при Мерлине, а он думает, что ты всерьез.

— Милая, я еще как всерьез. Ха, я еще как понимаю концепцию феминизма. Но не ее применимость ко мне.

— Я тебе покажу ее применимость, — вскинула я воинственную бровь. — У тебя день испытательного срока. Не увижу изменений — твоя жопа вылетит на тротуар.

* * *

По дороге с пробежки в парке я отбила эсэмэс Фиби, улетевшей в Берлин с ночевкой: «Ну все. Я повесила Арчи на дверь табличку со временем выписки».

Но, повернув ключ в замке, я остолбенела: старый рокер был уже на ногах и не в одних трусах.

— Ишь ты поди ж ты. Оно ходит и разговаривает.

— Дела домашние капец изнуряют.

И он накинулся на круассан, который я только что выложила на стол.

— Как с утра встал — ни разу не присел.

Часы показали мне 7.30. Я недовольно скривилась: жилец меня раздражал.

— Рот протереть не забудь, Арчи. Какая-та чушь налипла.

— Я даже мусор вынес. Ну как, можно я останусь? — спросил он, разбрасывая крошки.

— Терпеть этого не могу в мужчинах. Один раз вынул тарелки из посудомойки — и уже делает заявление в прессе о своем подвиге.

Он тем временем распотрошил еще один круассан, а я пожалела, что не купила домашний набор для аутопсии.

— Ладно, мне пора на работу. А ты давай-ка подними Мерлина, отведи его в школу, постирай, сделай ужин — и тогда поглядим, э?

Арчи прекратил глумление над выпечкой.

— Ужин? Елки зеленые. Мадам желает «Веджемайт»[68]на тосте средней или слабой прожарки?

— «Веджемайт» — да, можно использовать как намазку… или как промышленный растворитель, — проворчала я. — Нет, я имею в виду разнообразную трапезу, Арчибальд.

* * *

Домой я приползла после шести часов попыток обучить ямбическому пентаметру класс подростков, которые не могут прочесть даже повестку в суд за хулиганство, и еще на крыльце почувствовала, как стены пульсируют от раскатов бас-гитары. Стекла нашей дряхлой георгианской терраски дребезжали, будто заново переживая фашистские авианалеты. Рассерженно оборов зонтик, я протопала в гостиную, вырубила «Лед Зеппелин» на вертушке и направилась мимо распростертого Арчи к стиральной машине.

У меня под черепом зигзагами засновали начатки мигрени.

— Я, кажется, просила тебя постирать? — спросила я, уже мысленно репетируя речь о выселении.

— Подруга, ты, похоже, месяцев на пять отстала по стирке. Мерлиновы манатки теперь уж и не стоит, видимо, стирать — он из них вырос.

— А ужин что? — Бурля негодованием, я ворвалась в кухню, заваленную плошками, эмалированными засохшей едой.

— Я думал, остатками перебьемся, — крикнул он с дивана.

— Остатками чего? У нас было что оставлять? Кто готовил? И когда? — Меня так трясло, что можно было заподозрить позднюю стадию Паркинсона.

— Эй, за каждой успешной женщиной — всегда микроволновка и замороженный харч.

Он сплел пальцы на затылке и пошевелил мускулами.

— А, да — ну и чувак, который может оценить ее попку, — добавил он, вытягивая шею, чтобы вид на мой зад открылся получше.

Я глянула с отвращением на пастуший пирог[69]в пластиковой упаковке, выложенный на стол.

— Ты помнишь, что я говорила про разнообразную трапезу? Где овощи?

Я натянула резиновые перчатки и принялась сваливать тарелки в раковину.

— У нас с Мерлином был очень разнообразный обед. И белый, и черный шоколад — правда, Мерлин? — крикнул он.

Я уже собралась было наорать на него за шоколадный обед, но тут до меня дошло, что именно я услышала.

— Обед? — Меня аж приморозило. — То есть Мерлин не ходил в школу?

— Ой, да брось эту посуду, у тебя был тяжелый день.

Я вдруг безосновательно подумала, что Арчи предложит вымыть посуду сам, но он добавил с хитрованской улыбкой:

— Завтра помоешь. Или вот что: пусть Мерлин помоет. Эй, мудрец!

— Мудрец? — поморщилась я.

Мой сын прискакал в кухню и выжал из меня воздух своей обычной медвежьей хваткой. Лицо у него пылало от возбуждения.

— Ты такая шикарная женщина! — воскликнул он, но тут же растерялся. — А ты и впрямь моя мать?

В его взгляде друг за дружкой гонялись самые разные чувства.

— Может, все вокруг — декорации? А вы все — актеры и играете разученные роли?

Голубые глаза перевели фокус с меня в бесконечность. Мне иногда казалось, что он может утонуть в собственных церебральных волнах.

— Мерлин, почему ты не ходил в школу? — начала я, но оборвала себя в изумлении.

Мой сын взял нож и стал резать помидор. Четыре, пять, шесть кружков. Я пялилась, трепеща с головы до ног, на то, как он делает себе сэндвич. Я была даже не одна трепеща, а сразу несколько. От этого достижения я впала в восторг, но внутри слегка зазудело от ревности.

— Обалдеть, — выговорила я хрипло и попыталась улыбнуться Арчи, но только зря лицевые мышцы напрягала. Улыбаться не хотелось.

Но Мерлину я сказала:

— Дорогой, я в жизни еще не видела настолько восхитительно нарезанных помидоров.

И со слезами на глазах обняла его. Со стороны бы показалось, что Мерлин только что завершил одиночную кругосветку на яхте.

— Ты говоришь помидор, я говорю — томат, — запел Арчи неожиданно благозвучно и мелодично. — Ты говоришь фелляция, я говорю — минет. Помидор, томат, фелляция, минет… Ну так что, можно я останусь?

Инстинкты во мне вопили «нет!», но я кивнула. Скромный помидор выиграл Арчи амнистию.

— А минет — это такой шербет? — спросил Мерлин с любопытством. — Было бы обворожительно его как-нибудь попробовать.

— Убиться с тебя, малец. Свежо мыслишь.

Мерлин воззрился на него озадаченно:

— А можно мыслить тухло?

Арчи разоржался по второму кругу, в припадке веселья захлопал себя по ляжке.

— Хочешь, после ужина еще пару аккордов покажу? Или даже как зубами играть?

Я неслышно застонала. Что я наделала? Я уже тогда знала, что позволить Арчи остаться — все равно что открыть посудную лавку в трущобах Багдада. Оставалось только дождаться налета…