Глава 8. И пришел высокий смуглый незнакомец[60]

И пришел высокий смуглый незнакомец [60] …

Трудно быть женщиной в ХХI веке — все время приходится крепиться и мужаться. Чинить пробки среди ночи, гонять воров, менять колеса под проливным дождем. Еще чуточку подобной эмансипации — и меня можно сдавать в психиатрическое отделение, думала я, промахиваясь молотком мимо гвоздя — по пальцу. Я годами практиковала навыки «сделай сам», но всякий раз ломала голову над инструкциями. На дворе раннее утро, с минуты на минуту надо бежать в школу — а я сосала пульсирующий палец и скакала от бешенства с ноги на ногу, как на ритуальной пляске по углям в Нижней Вольте. И тут мне в почту со звонким «пинь!» прилетел е-мейл от мамы. Поскольку я забросила свидания, мама забросила высиживание Мерлина. Сдала свою квартиру и теперь на вырученные деньги рассекала вдоль Большого Барьерного рифа с состоятельной вдовой, которая звала свою пловучую богадельню Судном Ее Величества «Морские труселя».

Цветик мой, прости, что так тебя подвожу, но домой летом не вернусь: дурацкие семейки, совершенно нечувствительные к экономическому армагеддону, набивают полные самолеты этих своих полудурошных ну-и-чекающих отпрысков, и купить дешевый билет из Кэрнза не удается. Высылаю некоторую замену — Арчибальда, мужа твоей кузины Кимми. Ему нужно место в Лондоне, на пару недель, а за это он будет выполнять все «сделай-самы», гонять воров и возить Мерлина куда скажешь. По-моему, неплохо. Чао-какао. Пора убегать — мы тут считаем тигровых акул для одного научного исследования.

Еще бы, размышляла я саркастически. Брак с моим отцом показался недостаточно опасным? Ответ «ни за что» был уже набран и готов к отправке, но из комнаты Мерлина раздался зловещий удар, за ним — поток проклятий. Я глянула на часы: семь утра. У Мерлина наступила ежеутренняя атомная катастрофа сборов в Гуантанамо — так он называл свою школу. Каждое утро мне приходилось выносить изнурительную словесную войну. И хотя моему сыну было уже почти шестнадцать, чтобы выкурить его из постели, требовалось около часа — и взрывная смесь уговоров, мольбы, упрашивания, шантажа и чистой ярости. Вопя до опадения штукатурки, я обычно кое-как запихивала его в школьную форму, но прежде он успевал разнести всю комнату вдребезги и при этом шваркал дверями так, что те слетали с петель. Особенно наглядно мои блестящие материнские способности проявлялись, когда я сбегала к себе в комнату реветь в подушку. В конце концов, невзирая на проклятия Мерлина, я доволакивала его до школьных ворот, а сама неслась на работу — всклокоченная, замордованная и раскрашенная потекшей тушью под панду. Ежедневные ордалии изнуряли меня сильнее, чем Богородицу Затюканную и Умученную, покровительницу матерей-одиночек.

Я тут же забыла о сломанном выдвижном ящике, который пыталась починить, и потащилась к лестнице. Как летчик в сердце тайфуна. Ночнушка крыльями трепетала вокруг меня, а я шла на грозу. И тут меня вновь посетила фантазия о том, как отдохновенно было б иметь в доме мужчину — хоть иногда он будет заниматься дрессурой Мерлина. Ну и время от времени менять лампочки и чинить карбюратор. Одна мысль об этом была каникулами. Постоялец — он вроде бойфренда, за вычетом храпа и скуки.

Дотащив в тот день Мерлина до школы и свернувшись от изнеможения калачиком на заднем сиденье машины, я отбила маме ответ со своего «блэкберри», грызя ногти и поскуливая: «Ладно».

Следующие несколько дней, вопреки моей лучшей — то есть более скептической — части натуры, я пыталась представить, какой он, этот Арчибальд. Мама прислала еще одно сообщение — объясняла, что в 80-х Арчи был известным рок-музыкантом из Страны Оз, а потом ударился в «духовность». В моем помутневшем сознании начал склеиваться образ эрудированного, обаятельного, премудрого, остроумного и хорошо сложенного бога любви в позе лотоса на ковре-самолете.

Пару недель спустя я пыталась затолкать перерабатываемый мусор в зеленый пластиковый контейнер у нас перед крыльцом и вспоминала мамин рецепт пирога, который собиралась испечь для школьного праздника, и тут подкатило такси, из которого выбрался мужчина средних лет с седеющим хвостом на затылке, в поношенной футболке и остроносых сапогах, с комбиком в руках, гитарой в чехле и рюкзаком за спиной. Из машины он вышел так, как ковбои слезают с лошади — с плохо сдерживаемой развязностью.

— Как жизнь молодая? — Незнакомец томно тянул гласные, и получались они у него длинными и расслабленными, как в гамаках.

Я вылупилась на его неандертальскую фигуру, выдающиеся челюсти, минималистский лоб и сломанный нос. Щеки изрыты оспинами. Через испещренную кратерами кожу пробивалась щетина. С головы до пят он был облачен в черное. Сатанизма картинке добавляли стертые ковбойские сапоги, ковбойская же шляпа, лихо сдвинутая набок, и татуировка на бицепсе, изображавшая свернутого в кольца питона. Разочарование накрыло меня липким дождевиком.

— Прилетел на «Деве»[61]. Парился, что придется последние сто миль грести самому, — а ну как стартанет, да не кончит?

Незнакомец задорно сощурил зеленые глаза. Лицо у него разлиновалось похлеще вельвета. Загорелую шею у треугольного ворота футболки расчерчивали бледные полосы. Он протянул руку, и из подмышки показалась шерсть, как у зимнего яка. Стальная седина вилась кудрями под майкой, украшенной слоганом «Элвис сдох, Синатра сдох, а я весь тут, нах».

Я, наверное, поморщилась, потому что следом он произнес:

— Эй, не суди по обложке… На самом деле я еще трехнутее. — Он приподнял шляпу. — Спасибо, что пустила пожить, пока я тут на ноги встану. Это мило.

— Насколько я понимаю, ты — «знаменитая» рок-звезда? — спросила я несколько высокомерно, чтобы хоть как-то скрыть разочарование.

— Ага, то, что осталось. — Он широко ухмыльнулся. — Не парься. Я не стану верить всему, что про тебя слышал, если ты не станешь верить всему, что слышала про меня.

Не дожидаясь приглашения, он поправил рюкзак и гитару на плече и протопал мимо меня, таща усилитель к нам в прихожую. Убитые сапоги прогрохотали по деревянному полу.

Я прошла за ним в гостиную, постепенно переполняясь негодованием.

— Эй, рок-н-ролльщик!

Оккупант сунул руки в карманы обязательных черных джинсов и развернулся ко мне:

— Я больше не играю в группе. На вольных хлебах.

Я облила его викторианским презрением, невзирая на то, что была облачена в коротенькую розовую пижамку.

— А, так ты безработный.

— Не. — Он ответил на мой взгляд с симметричным осуждением. — Я тут фигачу кое-что крутое.

— А, стало быть, ты давно безработный, — перевела я. — Я тут знакомилась через Интернет. Если натыкалась на человека, который типа свободный художник, тут же спрашивала, в каком именно супермаркете он товары раскладывает.

— Слушай, подруга, — сказал муж моей кузины, — музыка уж не та, что раньше. Сплошь кавера «Дип Пепл», толпы ужратых уебков, оборудование говно, пашет один динамик из четырех, и весь народ свинчивает влево, чтоб хоть что-нибудь слышать. Бля. А музыка. «Мустанг Сэлли — ты бы придержал своих коней»[62]… «Дадим миру рок-н-ролл»… «Кареглазая девчонка»… «Все нормально», — перебирал он, — «Джонни Би Гуд»… «Красотка»… Когда-то мне нравилась «Мэгги Мэй»[63]. Теперь на дух не переношу. Я ее пел каждую пятницу и субботу двадцать, блин, лет подряд. Да я лучше в своей блевоте буду ползать. Но, — продолжил он, скидывая рюкзак, — с нового материала денег никаких. Вот и дрочишь, что торчит, — ритм-гитару, — пояснил он. — Мне б чуть продохнуть без визга этих ушлепков, «подрубайся к матюгальнику, чувак»… Прямое подключение гитары к звукоусилению, без микшера, — расшифровал он специально для меня, разглядев мое недоумение.

— Если тебя это все так достало, зачем вообще подался в рок-музыку? — спросила я надменно.

— Чтоб девчата мне сосали, ясен красен. — Его смешок раскрошился в кашель курильщика. — Пардон за мой французский.

— Ага, стало быть, призвание к высоким искусствам, — брюзгливо ответила я.

— Ну слушай, я не виноват, что рок-звезде любая девчонка на свете даст.

— В твоем случае так, видимо, и было, раз сифилис сожрал тебе мозги.

— Ну, подруга, — пожал он бровями, — что встало, тем и машем. Когда я родился, у меня был выбор — елда помощнее или память покрепче. Что выбрал — не помню. — Тут неандерталец похотливейше мне подмигнул. — Симпатично у тебя тут. В общем, спасибо, что пустила.

Самое время было вымарать маму из списка одаряемых на Рождество. О чем эта женщина вообще думала? Вернее, не думала.

— Так, Арчибальд… — Я вложила в артикуляцию все возможное омерзение.

— Арчи.

— Зачем ты вообще в Лондоне? Погоди, я сама. Слинял из-под ареста и теперь в бегах?

— Без обид, люба, но мама твоя предупреждала, что ты еще та вредина.

— Да ладно, когда-то меня парило, но я вылечилась.

— Что принимаешь? Стервоцилин? — предположил он, смеясь. — Я в Лондоне, чтоб совершить паломничество на Эбби-роуд — когда ноги дойдут. И принцесса Анна мне очень нравится. У нее всегда такой вид, будто где-то рядом лошадь привязана. Ой йо-о. Вот бы оседлать кого-нибудь из королевской семьи да и проскакать на ней вокруг квартала. Йии-ха! Ходу, детка!

Я оглядела его так, будто в него нечаянно наступила.

— Я не в курсе, что там наговорила тебе моя малахольная мама, но у меня тут не ночлежка для усталых знаменитостей. Так что лучше поищи другое место для постоя.

Арчи повел тяжелыми бицепсами, стиснутые челюсти заиграли желваками.

— Я тут потому, что мне нужно чуток отлежаться. Че там тебе мама сказала? Херню всякую, судя по всему. Нас познакомила твоя кузина Кимми, моя жена. Они уехали на какой-то тантрический йога-ритрит имени летнего солнцестояния или типа того. И жена моя в итоге стала вовсю применять метод естественных ритмов[64]… буквально. Харится с моим барабанщиком. И всей группе наступил трындец. Без балды, у меня последнее время все так, что даже если дворцы с неба посыпятся, то меня сортирной дверью прибьет.

Он вдруг растерял всю лихость, голос стал шершавым, как вытертый бархат. Ему было больно, и мне пришлось хоть немного сжалиться.

— Знаю я, как это. Когда бросают, в смысле. Мой бывший ушел от нас, когда сыну было три. Прошло время, но теперь я его из нашей жизни вычеркнула. Я тут как раз сочиняю письмо Папе Римскому — пускай подтвердит, что Мерлин — результат непорочного зачатия.

Мой гость безутешно почесал щетину:

— Развод — как геморрой: на каждую жопу сыщется.

Я уже собралась было предложить ему пару-другую дешевых гостиниц, но тут с верхнего этажа донеслась какофония проклятий. Я слышала, как на пол летят книги, крушатся лампы и хлопают двери.

— Что за едрен батон у тебя там? Полтергейст?

— Результат непорочного зачатия. Терпеть не может школу.

— Как я его понимаю. Часто отлынивает?

— Ежедневно.

— Хочешь сказать, он так каждое утро оттягивается?

— Зато на спортзал не надо тратиться, если эдак регулярно бодаешься с молодым самцом. Уворачиваться — вполне себе аэробика.

Я подумала, что этого признания хватит, чтобы моя рок-н-ролльная звезда с того края света полетела, обгоняя собственный визг, искать пансион. Ан нет: оккупант снял шляпу и уложил ноги на журнальный столик, будто уже тут жил.

— Вот засранец малолетний! Блин, это ж как утомительно с ним.

Мой затянутый колючей проволокой бруствер мгновенно осыпался от такого участия.

— Еще как, — утомленно вздохнула я.

— Тут впору гаденышу шею свернуть.

— Бывает, что прямо хочу, да! — покаялась я с ошалелым облегчением.

Внутри я вся осела. Короткая пижамка вдруг показалась мне большой не по размеру. Из дивана, будто мозги по асфальту на месте аварии, перла серая набивка. Весь дом держался из последних сил на изъеденных червями деревянных ногах. Все деньги, какие удавалось заработать, уходили на преподавателей, когнитивных терапевтов и прочих психоэскулапов. Я глянула поверх головы Арчи в сад, заросший и дикий, и меня вдруг накрыло усталостью. От одной мысли, что сейчас придется собирать Мерлина в школу, у меня опускались руки. Было 7.30, а я еще не принималась за пирог к школьному празднику. По моему опыту, учителей всерьез волновали всего две вещи: исчезновение их кофейных чашек и самочувствие копира. Но непринесение пирога на школьный праздник грозило мне однозначной потерей очков в учительской — «такой вот пир из всех дыр», как говаривала я коту (он, похоже, один ценил мой уайлдовский юмор). Моим последним пекарским шедевром стала я сама — уснула на пляже, так что забега по магазинам в последнюю минуту не миновать…

Я повернулась к громоздкому субъекту на диване. В спортзале его не полировали, как моего мужа, — его тело слепили суровый труд и перетаскивание тяжестей. Мышцы и жилы пружинили под футболкой.

— Так, — услышала я себя. — По хозяйству разумеешь?

— Конечно. Проще простого. Наше все — «Дабл-Ю-Ди-форти»[65], хоть для крайней плоти, — подмигнул он нахально.

Я совершала ошибку. И я это знала, когда предложила:

— Ладно, оставайся. На неделю. Испытательный срок. Можешь начать прямо сейчас — уговори Полтергейста спуститься к завтраку.

Арчи открыл гитарный кофр, уперся ногой в подлокотник кресла — конкистадор, ей-богу, — воткнул джек в комбик и вжарил несколько зверских аккордов, по силе воздействия равных ядерному взрыву. К концу наигрыша стекла в окнах содрогались.

— Блин, давно я так плохо не играл!

— Я б не подумала, что ты вообще раньше играл, — проорала я, зажимая уши и морщась, но, прежде чем я успела отозвать приглашение, голова Мерлина высунулась из-за двери.

— У меня мозг вытекает через уши, — обнародовал он.

В груди у меня забулькала паника. У него что, правда началось какое-нибудь кровотечение?

— Да ладно? У меня, старик, все время мозг вытекает через уши. Нормально, — сообщил Арчи между бздямами.

Я глянула на Мерлина. Мерлин лыбился.

Я инвентаризировала манатки изгвазданного, хвостатого пятидесятилетнего бывшего рок-н-ролльщика-ковбоя, раскиданные как попало по всей гостиной. Странная он птица-синица. Однако синица в руке. Мерлина бряканье Арчи до того зачаровало, что я смогла вынуть его из пижамы, без всякого сопротивления натянуть и застегнуть на нем рубашку. В ту минуту я посмела поверить, что с таким мужиком в доме и впрямь станет полегче. Может, вот этот маньяк и прискакал спасать нас с Мерлином…

Но вот о чем я позабыла. Синица в руке склонна гадить туда же.

Date: 2015-09-18; view: 269; Нарушение авторских прав