Глава 6. «Как по маслу», — сказала я себе, отпескоструивая последние следы губной помады моей бывшей свекрови от лучшей в доме фарфоровой чашки

Шабаш

«Как по маслу», — сказала я себе, отпескоструивая последние следы губной помады моей бывшей свекрови от лучшей в доме фарфоровой чашки, и глянула на свое отражение в зеркальной дверце кухонного шкафа. Когда начинаешь походить на свою фотокарточку в паспорте — это явный признак, что пора в отпуск. Лицо у меня замерло, будто я позировала невидимому фотографу. В углах рта образовались небольшие фьорды. Если б я почаще смотрелась в зеркало последние лет пять, заметила бы, как кривятся книзу губы, как гаснет блеск в глазах.

Когда же сердце мое ожесточилось? Я и не заметила, как сильно изменилась, пока не зашла однажды в торговый центр на Оксфорд-стрит и никто, ни один болтун-промоутер не предложил мне попробовать духи. Но лишь когда я наорала на незнакомую соседку по медитации на занятии йогой (с Мерлином сидел муж Фиби, и я могла позволить себе «развеяться»), я признала, что и впрямь справляюсь хуже, чем думала.

— Люси! — Сестра дернула меня за треники, поставила на ноги и выволокла в раздевалку. — Ты чего вообще? — поинтересовалась она драматическим шепотом.

— Ну а что? Та тетка не пожелала сдвинуться ни на дюйм, потому что ей уперлось сидеть «поближе к цветку в горшке», а я, значит, должна втиснуться под дверь, без коврика, в луже чьего-то пота и исхитряться делать «собаку мордой вниз», — объяснила я, сдирая с себя лайкровый презерватив.

— И ты на нее за это наорала? — Моя изумленная сестрица повернула кран в душевой и поплескалась для проформы. — На релаксации?

Уворачиваясь от воды, чтобы не намочить волосы, сестра тянула шею вбок, от чего походила на раздраженного жирафа.

А тем же вечером нам из китайского ресторана никак не могли привезти заказ, я позвонила и спросила, не из Пекина ли они доставляют, — так вот, тем же вечером наша мать была призвана из своих странствий. Теперь, когда денег от отцовской страховки не осталось, моя предприимчивая мама участвовала в рабочих вылазках Национального треста[32]— помогала реставрировать наиболее выдающиеся памятники британской архитектуры. В обмен на работу фонд предлагал сотни других развлечений — от пастьбы коз до археологии. Мама в тот момент ухаживала за регулярным садом в Норбери, Дербишир, собираясь оттуда отправиться на продуктовую ярмарку в поместье Годолфинов, Корнуолл. Она прибыла в ослепительных майских лучах, задрапированная в такое обилие тканей с животным орнаментом, что могла бы слиться с пейзажем в Серенгети.

— Прости меня, милая, что я так надолго уезжала, — сказала она, усаживаясь у шаткого столика в нашем заросшем саду. — Ну так что происходит? — Мама рассматривала меня со смесью нежности и беспокойства. — Подобные выходки тебе совершенно не к лицу, зая моя.

На часах было без пяти винадцать, Фиби открыла бутылку шардоне, а мой полупредоставленный себе сын разыгрывал шекспировские трагедии с участием пластмассовых солдатиков. Мама вздохнула.

— Люси, милая, я была прямо как ты, когда умер папа. Думала, никогда уже не буду счастлива.

Моя мама, всю жизнь привязанная фартучными тесемками к кухне, готовила, убирала, обслуживала каждый актерский каприз моего отца и почти все время содержала семью на зарплату библиотекаря; папина кончина ее уничтожила. На то, чтобы оправиться, ей потребовался год. «Жизнь двухактна, — говорила она мне в свое время. — Фокус в том, чтобы пережить антракт».

Зато какой у нее теперь второй акт, а? Ей было всего пятьдесят три, когда папы не стало. Мы с Фиби еще учились в университете, и она решила, что вместо приливов климакса пусть будут лучше приливы тропические. И кто бы ее упрекнул?

— Секрет счастья, мама, в нижайших ожиданиях, — ответила я ей.

— Любовь моя, никто же не говорит, что ты должна быть счастлива постоянно. Будь ты счастлива ежедневно, ты бы работала телесиноптиком в утренних новостях, — рассудила мама. — Но случайные-то радости время от времени не возбраняются, а?

— У меня все хорошо, — подчеркнула я.

— Ой, Лулу! Ты совершенный шизофреник, — встряла моя отчаявшаяся сестра. — Корчишь из себя такую сильную и независимую, а на самом деле маешься одиночеством.

— Эй! Может, я и шизофреник, но зато всегда вместе.

Родственники не отметили мой словесный фляк даже закатыванием глаз. Я не собиралась постоянно прятаться за бравурными комментариями, но такова теперь моя стандартная настройка — за бруствером.

— Ты закрылась от друзей, — продолжала Фиби. — Например, когда мы с мамой не рядом, кому ты станешь звонить, если проснешься однажды в гостиничном номере рядом с обдолбанным жиголо?

— Да я никогда не проснусь в гостиничном номере рядом с обдолбанным жиголо. Ты хоть чуть-чуть меня знаешь вообще? И я не одинока. Я собираюсь влиться в новую социальную сеть под названием Безлиц-бук, она для людей определенного возраста, которые уверены, что их личная жизнь — ничье собачье дело.

Я почти расслышала, как Фиби показывает язык у меня за спиной. Мама одарила ее взглядом Отчаявшейся Матери.

— Дорогая, вот тебе мой диагноз: НЕДОЛЮБ — нажитый естественный дефицит обожания и любви. Пора тебе возобновить свидания. Твоя постель, милая, — пустее холодильника фотомодели.

— Возобновить свидания? — Я заюлила. — Что я такого сделала? За что меня наказывать?

— Это не только ради тебя, родная. Ради Мерлина. Ему нужно мужское влияние.

— Отсутствие необходимости морочить себе голову мужчинами — тайное преимущество смерти, — изрекла я.

— Ага, точно. — Фиби подлила мне вина. — Куда как хорошо тебе, одной-то, — за вычетом секса, ночных постельных хиханек, выноса мусора и могучего бога любви, который накидает любому грабителю. Конечно, здорово. Рай сплошной.

— Моя обожаемая дщерь, как, по-твоему, ты встретишь Того Самого, если вообще ни с кем не встречаешься?

Я смотрела на мать с сестрой в некоторой панике. Я пессимистка по той простой причине, что мое семейство сплошь хреновы оптимисты.

— Того Самого? Мама, ты что, подалась в джули эндрюс?[33]Да само предположение, что где-то есть кто-то для каждого, математически невероятно. Я нашла себе Того Самого, и он оказался Тем Самым Козлом. Да и твой, — добавила я.

Мама разговаривает руками. Когда она вывихнула запястье, прыгая с парашютом (не спрашивайте), у нее будто развился дефект речи. Теперь она сложила руки на коленях и смотрела только на них — и я тут же пожалела о колючем заявлении. Да что со мной такое? Когда я успела настолько прокиснуть? Что случилось с задорной, свободной девчонкой, которой я когда-то была? Она могла стоять на руках и петь йодли — если уместно, и нагишом. Сейчас я продолжала верить только в то, что верить совершенно не во что.

Фиби ободряюще погладила маму по руке:

— Если женщину обидел мужчина, это еще не значит, что нужно замотать сердце полицейским скотчем. Верно, мам?

— Как там Джереми? — Мама выплеснула его имя с безграничной брезгливостью.

— Кто?

Меня передернуло. Насколько мне известно, Джереми все еще был в Лос-Анджелесе — упивался своим неотъемлемым правом на жизнь, свободу и ногастых бытовых богинь. Кулинарное шоу Пудри на каком-то тамошнем кабельном канале, как назло, получило на днях приз. От ее фотографий во всех таблоидах, где она прижимала статуэтку к мясному суфле грудей, деваться было некуда.

— Но, дорогая, — оживилась мама, возобновив помавание руками, — шесть лет прошло, как он тебя оставил. Ты шикарная женщина, Лулу. Красавица и умница. Да тебе только включить женское обаяние, и…

— Женское обаяние! — перебила я. — Женское обаяние — это охмурение мужчин игрой на баяне. Я не умею.

— Ну вот что я тебе говорила, мам? — вздохнула Фиби. — Она такого мужененавистничества набралась, что люди скоро начнут думать, будто она лесбиянка.

Я хрюкнула от смеха.

— Да, я терпеть не могу мужчин, но это еще не делает меня лесбиянкой. А вот реалисткой — делает.

— Дорогая, у нас счастливая семья, — одернула меня мама. — Нам не к лицу скисать.

Я взглянула на маму с любовью. Со дня безвременной кончины отца она изобрела мантру «Живи проще, смейся чаще, люби глубже». Моя же, как я вдруг осознала, была такова: «Живи сложнее, реви чаще, злись постоянно».

Фиби осенена оптимизмом под стать маме. С самого детства она подбирала раненых птичек, лягушек, ящериц, белок, потом переключилась на мужчин, и все они были безнадежны и бессчастны. Она отправляла их в колледжи, помогала с визами, находила работу. Все они рано или поздно ее покидали — как только вставали на ноги. Единственное исключение — ее муж, художник-декоратор. Дэнни был предан моей сестре настолько, что готов был строить конуру каждой ее дворняжке.

— Ты, Люси, эдакое игривое презрение к мужчинам довела до совершенства, — продолжала Фиби, не желая ставить крест на родной сестре. — Но ты подумала, как это отразится на Мерлине? «Мамочка, когда вырасту, я хочу быть таким же унылым мизантропом, как ты».

— Мизантропия и цинизм — составные части моей загадочности, — ответила я.

Мерлин сидел на траве, лицо его светилось от возбуждения.

— «Как будто мы были бездельниками по закону судьбы, дураками — по небесному велению, ворами от действия сфер», — произнес он, попугайничая за Эдмундом из «Короля Лира»[34]и совершенно не понимая смысла; а относились слова эти, по утверждению мамы-библиотекаря, к астрологии. Знак же Мерлина — «НЕ БЕСПОКОИТЬ», с Аспергером в асценденте. Я погладила златовласую голову, и он просиял в ответ. От улыбки его становилось больно — такая она была беззащитная, и я ощутила укол отвращения: вдруг и впрямь наберется от меня угрюмости.

— Понимаешь теперь, мам, что меня больше всего беспокоит? — От раздражения Фиби всплеснула руками и метнулась на кухню за алкогольным подкреплением. — Вот почему я тебя вытащила из твоего регулярного садика, — добавила она через плечо.

— Регулярный садик? Знаешь, мама, между хобби и психическим расстройством очень тонкая грань.

— Ой, милая. — Мамин голос упал на октаву. Она встала у меня за спиной и принялась расчесывать мне волосы — так же, как в детстве, хоть сейчас они и были гораздо короче. — Прости, что меня часто не было рядом. Утомительно растить ребенка в одиночку. Мерлин велит тебе прыгать — ты прыгаешь, а это вредно для спины, так что не помешало бы прилечь под бок к какому-нибудь юнцу на месяц-другой.

Я ее не видела, но услышала, как голос ее подмигивает.

— Я считаю, что воздержание — единственный достойный путь для амбициозной женщины после тридцати, — ответила я с нажимом, стараясь не захандрить от одной мысли, что моя мать в свои шестьдесят восемь куда активнее меня.

— В воздержании нет никакого достоинства, Люси, дорогая. Это сплошное отсутствие возможностей. Ты оголодала без любви, мой цветик, того и гляди начнешь домогаться самой себя.

— И что такого? — съехидничала я. — Порнуха дешевле свиданий.

— Но может ли шикарный, самый дорогой вибратор поговорить с тобой? Приласкать? Поменять колеса? — спросила моя прямолинейная мама. — Рано или поздно секс поднимет свою безобразную багровую головку, милая.

Я содрогнулась.

— Знаешь, какой лучший способ предохранения в моем возрасте? Нагота.

— Знаешь, какой лучший способ уберечься от морщин? Снять очки, — парировала мама.

— Я не как ты, мам. Я не могу раздеваться перед посторонними. Я стала ужас какая застенчивая. Даже у себя в спальне голая не хожу.

Она вздохнула.

— Иногда мне кажется, что я тебя удочерила, Люс, правда. Оргазмы — милое времяпрепровождение, которое я ставлю чуть впереди еды, питья и ежеутреннего пробуждения, — призналась моя богемная мама. — Твое влагалище превратилось в полового Хауарда Хьюза[35]. Никаких посетителей, никаких прогулок. Немного случайного секса тебе очень бы не помешало…

— Нету ничего случайного в случайном сексе, мама. Он ужасно обременителен. Нужно прокрасить корни, эпилировать волосы на ногах… Случайный секс? Ага! И близко не он. «Случайный секс» — это секс в браке, вполсилы, при включенном телике.

— Ну, миленькая, ты просто обязана заняться сексом до того, как вся одрябнешь. У меня уже так все обвисло, что часть татуировок и прочесть-то нельзя.

Я развернулась в кресле и вытаращила на нее глаза:

— У тебя татуировки? Когда ты успела?

Мама провела рукой по копне рыжих крашеных волос и отмахнулась от меня.

— Я как-то пошла поужинать с твоим отцом и его подружками-актерками, и мы весь вечер проспорили, у кого самая упругая грудь. Как ни печально, выяснилось, что у твоего отца.

И мама дала залп ласкового смеха в честь усопшего супруга. Меня изумило, как ее сердце не переставало любить папу, несмотря на его предательство.

— Ты в курсе, что у нашей матери татуировка? — поинтересовалась я у Фиби, когда та вернулась из кухни с тарелкой закусок.

Теперь мы обе воззрились на нашу родительницу с веселым изумлением.

— Покажь! — потребовала Фиби.

— Не покажу ни той ни другой, пока твоя романтически-неполноценная сестра не пообещает, что начнет с кем-нибудь встречаться. Мерлину необходимо мужское влияние, — повторила мама — тем же тоном, каким обычно вопят: «Полундра! Спасайся кто может!»

— Люс, у мамы есть тату. Дай слово, что начнешь встречаться, — взмолилась Фиби. — А? Так хочется поглядеть!

— Ну, может, и начну. Потом, — ответила я, набив рот тарамасалатой[36], и пожала плечами.

— Когда «потом», дорогая? Конечно, ты еще будешь горяча — но уже из-за климактерических приливов. Чулки носить будешь только поддерживающие. И ортопедические стринги, потому что там у тебя все обвиснет, а вы не делаете эти вот упражнения для тазовых мышц, про которые я вам все уши прожужжала, — отчитала нас мама. — Умоляю, прямо сейчас давайте и поделаем, девочки.

Мы посидели пару минут молча, сжимая и разжимая эти самые мышцы, под счет. В саду холодало. День почти прошел.

— Мама права. Я так люблю тебя, Лулу. Но ты огрымзилась, — отметила Фиби, ероша мне свежепричесанные волосы. — Тебе нужна отдушина. Мерлину нужна отдушина. У вас слишком плотные отношения. Тебе нужен мужчина. Ради ребенка хотя бы.

— Ты что, Фиби, серьезно? Где, по-твоему, тридцатишестилетней женщине с непростым ребенком найти привлекательного, образованного, развитого, заинтересованного самца? Я тебе скажу. В книжном магазине. В отделе «Художественная проза». И, кроме того, Мерлину не понравится, если я начну с кем-то встречаться.

— Мерлин! — позвала мама учительским тоном. Голос ее утихомирил бы не только сборище бестолковых невежд, но и сгодился для командования линкором. — Поди-ка сюда, дорогой!

И мама поманила его. Понятное дело, он не мог просто к нам подойти, он подходил по особому маршруту — на удачу. Сегодня — против часовой стрелки. «Иначе я не выживу», как он это объяснял. Пять минут кругосветки против часовой стрелки — и вот он, сигает ко мне на руки, как крылатая ракета. Он с таким сокрушительным энтузиазмом задавил меня в объятиях, что в самый раз было приглашать костоправа.

— Итак, о чем ты желала бы со мной поговорить, бабушка? — в порядке эксперимента спросил Мерлин, стараясь соответствовать ситуации.

— Мерлин, — прочирикала мама, — как ты думаешь, стоит ли твоей маме завести бойфренда?

Я ожидала протестного вопля, но лицо его вдруг озарилось.

— Отчего женщины выходят замуж за одного мужчину, рожают детишек и дальше живут вот так всю жизнь? На мой взгляд, в этом недостает дерзания. Все равно что быть домашним любимцем. Мне импонирует французский подход. Не стоит думать, мама, что меня огорчит, если у тебя появится бойфренд. По-моему, это занятно.

Разжимая тиски сыновних объятий, я осмотрела его стройное, крепкое тело — и впервые за долгое время заскучала по чему-то более массивному и мужественному.

— Это не мужской мир. Патриархальность устарела. Но тем не менее было бы так захватывающе узнать, что случилось с моим отцом. Он путешественник во времени? — со щенячьей серьезностью спросил Мерлин. — Лунный путник? Международный человек-загадка?[37]

Печаль опустилась на меня мягким облаком громадных снежинок. Я, может, и лучшая мама на свете, но мой сын все равно будет втихаря искать во тьме отцовскую руку.

— Вот что, — уступила я, — даже если б я и хотела прогуляться на свидание… Я мать-одиночка. Ну-у… как же мне встречаться-то?

— Очень просто, — величественно провозгласила мама. — С Мерлином сидеть буду я. Пока я повесила на гвоздь свою леопардовую котомку — чтобы побыть со своим обожаемым внуком. — И она запечатлела смачный кораллово-помадный поцелуй на его щеке.

— Бабушка, а сколько именно тебе лет? Ты жила во времена правления Вильгельма Завоевателя? Ты встречалась с Гарольдом Годвинсоном[38]до того, как саксонское копье пронзило его в глаз?

Мама расхохоталась. В нашей семье ни на какие Мерлиновы реплики не обижались.

— Я не знаю наверняка, сколько точно мне лет, цветик. Округляю до ближайшей десятки. И всегда ношу с собой деньрожденную открытку на пятидесятилетие.

— Пятидесятилетие, да? О да, пятьдесят — чудесный возраст для женщины… Особенно если ей шестьдесят восемь! Но ты и впрямь собираешься прервать свои кругосветные эскапады? — переспросила я изумленно.

— Только при условии, что ты скажешь однозначное «да» свиданиям.

— Я могу сказать им однозначное «может быть».

Исключительно в припадке хмельной сентиментальности — ну и после засвеченного роллинг-стоунзовского высунутого языка, вытатуированного у мамы на левом бедре, — я позволила сестре завести мне страничку на портале «сваха-дот-ком».

— Так-с… Какое повесим фото? — размышляла мама. — Надо, чтоб ты смотрела в камеру игриво, и туфельки были с вырезом, и чтоб делала что-нибудь интересное — играла на укулеле, к примеру. Ни в коем случае в кадре не должно быть домашних животных. Особенно кошек.

— Я даже думать не хочу, мама, с чего это ты вдруг эксперт по интернет-знакомствам. Иначе мне через это ночные кошмары сделаются. Интернет-знакомства небезопасны.

— Почему это? Не оборудованы запасными выходами и пандусом для колясок? — отмела мои соображения мама.

— Дружеский совет, — встряла Фиби, раскрывая ноутбук. — Вероятно, обнародовать твое определение брака как «юридически заверенного договора, узаконивающего изнасилование» на первом же свидании — не лучший способ привлечь партнера.

— Фу-ух… — вздохнула я. — Свидания и в семнадцать-то лет были тяжким испытанием, а в тридцать шесть это просто смешно. Вам обеим наверняка лоботомию сделали, если вы думаете, что интернет-знакомства хоть к чему-нибудь ведут. «Одержимый математикой трансвестит в туфельках «Маноло Бланик» и юбочке «Прада» ищет слегка подержанного диет-фашиста для бестолкового времяпрепровождения и совместного беспокойства о содержании сахара в «M&Ms»». Вот спасибо-то.

— «Ч/ю обязательно», — продолжила печатать Фиби у меня в профиле. — Мне-то его явно не хватает.

Я хихикнула и добродушно подначила ее:

— «С ч/ю», «ДДО»[39]… Да любое такое сокращение расшифровывается как «депрессивное, склонное к самоубийству чмо ищет доверчивую женщину, у которой дензнаков больше, чем у меня, для бесплатного секса, пока меня полиция не загребла за неявку в суд». И затык в том, — призналась я в припадке откровенности, захлопывая сестрин ноутбук, — что, по-моему, я уже не такая зайка, как была когда-то. Где оно, желание угождать? Хавать дерьмо и не вякать? Нет его. Мерлиноводством отшибло. К тому же меня бросили ради бытовой богини. У меня такое чувство, что моя врожденная квота смирения исчерпана.

Мама и сестра обменялись сочувственными взглядами. Первой взбодрилась Фиби.

— Ты просто забыла, какая ты обаяшка. Чуть-чуть макияжа — и будешь смотреться лучше любой звездатой кулинарки из телика.

— Я не хочу смотреться как звездатая кулинарка из телика. Ну ей-богу, а? Эти женщины не получают ТВ-статуэток, если не весят меньше призов.

— Ты достаточно стройная, Лулу, надо просто вернуться в тонус. Может, начнешь бегать? — Фиби махнула в сторону тротуара, по которому переваливался одышливый субъект, затянутый в лайкру.

— У него такой вид, будто он гоняется за жиром, который сбросил на прошлой неделе, — буркнула я.

— Фиби отказывается брать тебя на йогу — так, может, пилатес? — предложила мама. — Снова войдешь в контакт с телом.

— Как ни забавно, мы были на связи с моим телом, вот прямо на днях. «Хочешь сгонять на интенсивное занятие по подтяжке ягодиц в шесть утра?» — спросила я его, а оно мне, ясным таким голосом: «Слушай сюда, мымра: только попробуй. Сдохнешь». Ну и, кроме того, я вполне подтянута. Знаешь, сколько раз я мухой летала к Мерлину в спальню, всякий раз — из-за какого-нибудь заусенца?

— Тем более очевидно, что ты ему потакаешь. Мерлину требуется твердая мужская рука. Я тебя жду у себя в салоне, сделаем… — мама тщательно подобрала слово, — прическу.

— Прическу? Не ту ли, что предлагают педофилы в Интернете, который, по твоему мнению, совершенно безопасен? — скривилась я.

— Красота меркнет, а импланты вечны, — ответила мама.

— Да ладно! — Я чуть не задохнулась. Впрочем, ничто в моей матери уже не могло меня удивить.

— Пока нет, — подмигнула она, — но я очень щепетильна в отношении бровей, линии бикини и подмышек. Глянула я на твои подмышки, дорогая. Когда я последний раз такое видала, все стадо пошло на убой. А лобок? Такое впечатление, что ты укрываешь у себя в трусах сбежавшие брови Брежнева. — Она от души рассмеялась. — Любой мужчина, очутившись там, почувствует себя тигром с картины Руссо[40].

— Мне нравятся мои лобковые волосы, мама. Как будто ручной зверек у меня в штанах.

Но мама была непреклонна. Она, в конце концов, ради этого бросила свои волонтерские каникулы.

— Я знала, что ты это скажешь. — И она извлекла из сумки подарочки. — Мое секретное оружие. Утягивающие чулки, скрывают вены. И трусики с разрезом — на случай, если забыла проэпилироваться.

Напоследок мама сунула мне пару сотен фунтов.

— Купи себе что-нибудь. А то такое впечатление, что тебя в полной темноте одевала Хелен Келлер[41].

Я так долго прятала уныние под саркастическим стоицизмом, стискивала зубы в предвкушении всевозможных страданий и всегда стояла наизготовку перед всякими разочарованиями, что забыла, каково это — подчиняться. Забыла об упоении капитуляции.

— Пан или пропал, милая, — таковы были мудрые слова моей матери. — Поверь, худшее в преклонных годах — то, что из них тоже вырастаешь. — Не морочь себе голову жизнью после смерти, лучше побеспокойся о жизни до смерти. Еще в таких случаях говорят: «Начни жить уже, а?» — перефразировала Фиби.

Преувеличение — наша фамильная черта. Мы лучшие на свете раздуватели слонов из мух, мирового класса выдумщики, этим мы известны всему человечеству, да что там! — вселенной, без преувеличения. Если мой отец нарывался на штраф за незаконную парковку, штраф этот превращался в вооруженный арест, полный обыск и, не исключено, побег из тюрьмы. Если у мамы пригорел тост, при шлифовке этой истории сгорала вся кухня, а мама влюблялась в пожарника. Но может, на сей раз мои близкие не преувеличивали ужас моего положения? Может, я и впрямь превратилась в чудовище с планеты Рок?[42]

И правда: то, что раньше меня никак не беспокоило, внезапно стало чрезвычайно докучливым. Брендовые вещи, джипы, кольца в носу, обращение западных женщин в ислам, пирсинг, ботокс, корпоративный жаргон, громкая умца-умца-музыка, личные тренеры, люди, знаменитые исключительно своей знаменитостью, интонирование вверх, неверное правописание — и конаны-грамматики, поправляющие чужие ошибки… Пользовательские инструкции, пневмосдуватели для листвы, дурацкие имена типа Поэма, Тиса, Венера, Стелла, Мелодия или Кассия. Господи, я и впрямь стала грымзой. Фиби права. Хорошо еще, что я пока не ношу жеваный коричневый вельвет и твидовые портки, не пишу жалобы зелеными чернилами и не развариваю овощи.

Осознав все это, я заржала в голос. Признаться, смех вышел довольно отчаянный и истеричный — так обычно ржут в смирительной рубашке. Но тем не менее я смеялась.

— Ладно. Сдаюсь. Для чего я себя берегу?

Я выхватила у мамы трусы с прорезью. М-да, такие знаки любви между матерью и дочерью — явно не из фильмов с Дорис Дэй[43].

— Все, что от меня осталось, пусть берет кто пожелает. А по ходу, глядишь, отец для Мерлина найдется.

Сестра перезагрузила ноутбук.

— Что пишем тебе в предпочтения? Только некурящие атеисты?

— Ой, милая, — прощебетала мама, — не бывает мужчин-атеистов. Они все верят в себя, как в Бога.

Я хихикнула.

— Давайте напишем: «Не думайте только, что я не склонна к бессмысленному животному сексу».

Но толку-то? Ни одна из нас уже не могла печатать: нас согнуло пополам, мы гоготали, как на ведьминском шабаше, и похабный смех перемалывал нас, как колеса — гравий.