Глава 4. До работы мне было ехать всего четыре остановки по красной ветке

До работы мне было ехать всего четыре остановки по красной ветке. Но когда эти четыре остановки ты толкаешься в громыхающей жестянке вместе с еще сотней человек, пиджак мнется довольно основательно. Я вышел на Саут‑Стейшен, потряс руками и ногами, тщетно надеясь привести костюм в божеский вид, и направился к Ту Интернешнл Плейс – небоскребу, изящному и бездушному, как нож для колки льда. Там, на двадцать восьмом этаже, располагался офис «Дюхамел‑Стэндифорд Глобал». У этой компании не было корпоративного аккаунта в Твиттере. И блога у них тоже не было, и, если ввести в Гугл запрос «частные расследования бостон», контекстная реклама тоже не указала бы их адрес. Вы не нашли бы их контактную информацию ни в «Желтых страницах», ни на задней обложке журнала «Безопасность и вы», и они не крутили свою рекламу в два часа ночи, между роликами тренажера Thighmaster 6000 и секса по телефону. Большинство людей в этом городе вообще не подозревали об их существовании. И каждый квартал каждого года их бюджет на рекламу составлял одну и ту же сумму – 0 долларов.

И они работали в этой сфере уже 170 лет.

Их офисы занимали половину всего двадцать восьмого этажа небоскреба Ту Интернешнл.

Выходившие на восток окна глядели на пристань. Выходившие на север – на город. На окнах не было ни штор, ни жалюзи. Все двери и стенки в офисах были изготовлены из матового стекла. Иногда, в самый разгар летней жары, от одного их вида хотелось одеться потеплее. Надпись на стеклянной входной двери была меньше чем дверная ручка:

Дюхамел‑Стэндифорд

Округ Саффолк, Массачусетс

С 1840 г.

Я позвонил в дверь. Войдя внутрь, я оказался в просторной приемной с белоснежными, ледяного оттенка стенами. Единственным украшением интерьера служили развешанные на стенках квадраты и прямоугольники матового стекла – каждый не больше фута шириной. Торчать в этой комнате и не заподозрить, что за тобой наблюдают, было просто невозможно.

За единственным в комнате столом сидел человек, переживший всех, кто еще мог бы помнить те времена, когда его в этой комнате не было. Его звали Бертран Уилбрахам. Возраст его не поддавался определению – то ли побитые жизнью пятьдесят пять, то ли бойкие восемьдесят. Кожа его цветом напоминала хозяйственное мыло – вроде того, какое мой отец держал у рукомойника в подвале, а из всей растительности на голове у него имелись только очень тонкие и очень черные брови. Даже щетины у него я никогда не видел. Все работающие на «Дюхамел‑Стэндифорд» мужчины обязаны были носить костюм и галстук – цвет и покрой оставались на усмотрение сотрудника, однако на пастельные оттенки и цветочные узоры тут косились с неодобрением. Рубашка обязана была быть белой. Без вариантов – только белая, никаких полосок, сколь бы тонкими они ни были. Бертран Уилбрахам, однако, всегда носил рубашку светло‑серого цвета. Костюмы и пиджаки его менялись, хотя и заметить это было непросто, с темно‑серых на черные или на темно‑синие, но серая, нарушающая протокол рубашка оставалась неизменной, как бы намекая – вот такая унылая у нас революция.

Мистер Уилбрахам не особенно меня жаловал, но я утешался тем, что знал – ему вообще никто не нравится. Тем утром, едва впустив меня, он поднял с безупречно чистого своего стола крохотную розовую бумажку.

– Мистер Дент требует, чтобы вы явились к нему в кабинет, как только прибудете.

– Ну, вот я и прибыл.

– Тогда вы знаете, что делать.

Мистер Уилбрахам разжал пальцы, и розовый листок медленно опустился в корзину для мусора.

Он нажал кнопку, открылась другая пара дверей, ведущая в офисы. Я направился по коридору, устланному светло‑серым ковром, в кабинет, выделенный таким же, как я, внештатным сотрудникам компании. Этим утром он пустовал, а значит, я с чистой совестью мог расположиться там с максимальным комфортом. Войдя, я позволил себе немного помечтать – представил, что к концу дня этот офис станет постоянным местом моей работы. Выкинув эту мысль из головы, я бросил на стол свои сумки. В спортивной сумке – фотоаппарат и прочее оборудование, которое я использовал, когда следил за Брэндоном Трескоттом. В чехле для ноутбука – собственно ноутбук плюс фотография моей дочери. Я снял кобуру с пистолетом и убрал ее в ящик стола. Там она и останется до конца дня – таскать с собой пушку мне нравилось не больше чем есть брюссельскую капусту.

Покинув стеклянную коробку офиса, я направился по светло‑серому коридору в кабинет Джереми Дента. Дент был вице‑президентом по персоналу. Именно он пару лет назад начал подкидывать мне работу от «Дюхамел‑Стэндифорд». До этого я работал на себя. Офисом мне служила комната в колокольне церкви Святого Бартоломью – результат абсолютно незаконного договора между мной и отцом Драммондом, тамошним пастором. Когда же епархии Бостона пришла пора расплачиваться за священников‑педофилов, которых они покрывали и защищали десятки лет, в церковь Святого Барта направили комиссию с проверкой. Вследствие этого визита мой офис исчез без следа – точно так же, как и колокол, который, говорят, висел в колокольне еще до меня, но который в последний раз видели, когда в Белом доме сидел Джимми Картер.

Дент, происходивший из древнего рода виргинских солдат‑джентльменов, закончил Вест‑Пойнт третьим в выпуске. Затем – служба во Вьетнаме, Военная академия, взлет по карьерной лестнице. Он командовал войсками в Ливане, а вернувшись домой, неожиданно уволился в запас. Взял и бросил все в возрасте тридцати шести лет и в звании подполковника, по причинам, оставшимся загадкой. В Бостоне судьба свела его с друзьями семьи – из тех, чьи предки некогда вырезали свои имена на досках «Мэйфлауэра», – и они сказали, что для него может найтись место в фирме, о которой в их кругах вообще говорить не принято – до тех пор, пока дела идут нормально.

Двадцать пять лет спустя Дент стал в фирме полноправным партнером. Он обзавелся белым, колониального стиля особняком в Довере и летней резиденцией в Виньярд‑Хэвене. У него была красавица‑жена, похожий на него как две капли воды сын, две красавицы‑дочери и четверо внуков, выглядевших так, словно после школы они позируют для рекламы «Аберкромби». Никто не знал, что заставило его когда‑то оставить службу, но это что‑то до сих пор занозой сидело в нем. При всем обаянии этого человека в его обществе каждый невольно напрягался, словно чувствуя, что ему и самому с собой неуютно.

– Входи, Патрик, – сказал он после того, как секретарь проводил меня к его двери.

Я вошел, пожал ему руку. За его правым плечом высилось здание Бостонской таможни, а из‑под левого локтя протянулась полоса международного аэропорта Логан.

– Присаживайся, присаживайся.

Я так и поступил, а Джереми Дент откинулся в кресле и с минуту созерцал панораму города, открывавшуюся из окон углового офиса.

– Лейтон и Сьюзан Трескотт позвонили мне вчера вечером. Сказали, что ты решил ситуацию с Брэндоном. Провел его, вынудил проколоться.

– Нетрудно было, – кивнул я.

Словно решив отметить это тостом, он поднял стакан и отпил воды.

– Они сказали мне, что подумывают отправить его в Европу.

– Служба надзора над условно осужденными будет в полном восторге.

Он поднял брови, глядя на собственное отражение.

– Я сказал то же самое. А ведь мать у него судья. Сильно удивилась. Господи, вот они, детки. Способов испортить ребенка – миллион, а воспитать правильно – дай бог, если штуки три наберется. Конечно, все от матери зависит. Лично я, как отец, всегда считал, что лучше ни во что не лезть и надеяться, что все как‑нибудь само образуется.

Он допил воду, снял ноги с краешка стола.

– Не желаешь соку? Или еще чего‑нибудь в этом роде? Кофе мне больше нельзя.

– С удовольствием.

Он подошел к бару под плоским телеэкраном, достал бутылку клюквенного сока, вынул лед. Принес два стакана, звякнул одним о другой, и мы дружно отпили клюквенного сока из тяжелого уотерфордского хрусталя. Затем задница его вернулась в кресло, ноги – на краешек стола, а взор – к городу.

– Ты, наверное, интересуешься, каков твой статус в нашей компании.

Я слегка приподнял брови, надеясь, что это продемонстрирует ему: ну да, я заинтересован, но давить не хочу.

– Ты отлично для нас поработал, и я помню, что обещал подумать о том, чтобы после завершения дела Трескоттов взять тебя в штат.

– Помню такое, да.

Он улыбнулся, снова отпил соку.

– Ты полагаешь, дело завершено?

– С Брэндоном Трескоттом?

Он кивнул.

– Полагаю, да. Насколько в этой ситуации вообще можно надеяться на успешное завершение. Я имею в виду, что моей задачей было вынудить его проколоться и продемонстрировать свое богатство до того, как до него под видом стриптизерши доберется какая‑нибудь журналистка из таблоида. Думаю, Трескотты уже начали перепрятывать свои активы.

Он хохотнул:

– Начали вчера, часов в пять вечера.

– Значит, все хорошо. По‑моему, я справился.

Он кивнул:

– Так и есть. Ты сэкономил им кучу денег и показал нас в хорошем свете.

Я выждал – сейчас появится «но».

– Но, – сказал он, – Брэндон Трескотт сказал родителям, что ты угрожал ему. И к тому же оскорбил его. На его же собственной кухне.

– Назвал его идиотом, если правильно помню.

Он взял со стола листок бумаги:

– И кретином. И придурком. И шутил на тему того, что он отправляет людей в кому.

– Он ту девчонку в больницу отправил, – сказал я. – Пожизненно.

Дент пожал плечами:

– Нам платят не за то, чтобы мы беспокоились о ней или ее семье. Нам платят за то, чтобы мы не допустили, чтобы они обобрали наших клиентов до нитки. Пострадавшие? Не наша проблема.

– Я об этом и не говорю.

– Ты только что сказал, я цитирую: «Он ту девчонку в больницу отправил».

– И никакого зла на него я за это не держу. Как вы и сказали – это работа. И я ее выполнил.

– Но ты оскорбил его, Патрик.

Я повторил каждое слово:

– Я. Оскорбил. Его.

– Ага. А его родители – те люди, благодаря которым мы пока еще при деле.

Я поставил стакан на стол.

– Я подтвердил им то, что все и так знали, – что их сын, научно выражаясь, идиот редкого калибра. Я выдал им всю информацию, необходимую для того, чтобы они и дальше могли защищать его от самого себя и чтобы родители парализованной девчонки не наложили лап на его машину за двести тысяч долларов.

На секунду глаза его раскрылись.

– Это столько она стоит? «Астон‑мартин»?

Я кивнул.

– Двести тысяч, – присвистнул он. – За британскую машину.

Какое‑то время мы сидели в тишине. Сок я оставил там, где он и был, и наконец сказал:

– Значит, никакой постоянной работы, так?

– Так. – Он медленно качнул головой. – Патрик, ты пока что не понимаешь местной культуры. Ты отличный сыщик, но тот факт, что ты постоянно ищешь повода для драки…

– Да о какой драке речь?

– О какой драке? – Он усмехнулся и отсалютовал стаканом. – Ты думаешь, что носишь красивый костюм, а я вижу только классовую ненависть, в которую ты закутан. И клиенты наши тоже ее видят. Как ты думаешь, почему ты до сих пор не познакомился с Большим Д.?

«Большим Д.» в компании звали Моргана Дюхамела, семидесятилетнего главу компании. Он был последним из Дюхамелов – у него было четыре дочери, но все они вышли замуж и носили фамилии своих мужей. Зато он пережил Стэндифордов – последнего из них здесь видели в середине пятидесятых. Офис Моргана Дюхамела, как и офисы нескольких других старших партнеров, находился в первой штаб‑квартире «Дюхамел‑Стэндифорд» – малозаметном, шоколадного цвета особняке на Экорн‑стрит, у подножия холма Бикон‑хилл. Потомственная клиентура со своими проблемами ездила туда; их дети и нувориши направлялись в Интернешнл Плейс.

– Я всегда полагал, что Большой Д. не особо интересуется внештатниками.

Дент покачал головой:

– У него энциклопедические познания об этой фирме. Все сотрудники, их супруги и родня. И все внештатники. Именно Дюхамел рассказал мне о том, что ты водишь дружбу с торговцем оружием. – Он многозначительно поднял брови: – Старик ничего не упускает.

– Значит, знает обо мне.

– Ага. И ему нравится то, что он видит. Он бы с радостью тебя нанял. И я тоже. Глядишь, со временем ты мог бы даже стать партнером. Но при одном условии, и оно не обсуждается – измени свое отношение. Думаешь, клиентам нравится иметь дело с человеком, который, как им кажется, их осуждает?

– Да не осужда…

– Помнишь, что было в прошлом году? Глава «Брэнч федерейтед» прилетел сюда из Хьюстона только для того, чтобы тебя поблагодарить. Он ни разу такого не делал. Ни разу не сказал спасибо ни одному из партнеров, я уж не говорю о простых сотрудниках, тем более внештатных. Помнишь это?

Попробовал бы я забыть. Премия за то расследование полностью покрыла медицинскую страховку для всей моей семьи. «Брэнч федерейтед» владела несколькими сотнями компаний, и одной из самых прибыльных была ДЛИ – «Даун‑Ист Ламбер инкорпорейтед». Фирма эта работала в Бангоре и Себаго‑Лейк, в штате Мэн, и была крупнейшим в стране производителем строительных крепежей, которые использовали для временной замены несущих балок во время ремонта или строительства. Меня внедрили в филиал компании в Себаго‑Лейк. Задачей моей было войти в доверие к женщине по имени Пери Пайпер. Руководство «Брэнч федерейтед» подозревало, что она продает технологические секреты конкурентам. Во всяком случае, так нам сказали. После месяца работы с ней стало ясно, что на самом деле она собирала данные, чтобы доказать – «Брэнч федерейтед» мухлюет с оборудованием, замеряющим уровень загрязнения на собственном производстве. К тому моменту, когда я втерся к ней в доверие, Пери Пайпер уже собрала достаточно доказательств того, что ДЛИ и «Брэнч федерейтед» нарушили, и вполне осознанно, и Акт о чистом воздухе, и Акт о фальсификации данных. Она могла доказать, что фирма в восьми штатах приказала своим менеджерам неправильно настроить датчики загрязнения, в четырех штатах предоставила ложные данные Министерству здравоохранения и фальсифицировала результаты собственной проверки уровня качества продукции – на каждой из своих фабрик без исключения.

Пери Пайпер знала, что за ней следят, и поэтому не могла ни вынести ничего из здания, ни переслать данные на домашний компьютер. А вот Патрик Кендалл, скромный бухгалтер из отдела маркетинга и ее приятель, – вот он мог. После двух месяцев знакомства – мы сидели в ресторанчике «Чили» в Южном Портленде – она наконец попросила меня о помощи. Я согласился. Мы подняли бокалы с «Маргаритой» и заказали еще по три шарика мороженого. Следующим же вечером я препроводил ее прямиком в руки службы безопасности «Брэнч федерейтед». Фирма выдвинула ей судебный иск за нарушение условий контракта, за нарушение корпоративной этики и за нарушение договора о конфиденциальности. Ее обвинили в краже в крупных размерах и признали виновной. Она лишилась дома. И мужа тоже лишилась – он свалил, пока она сидела под домашним арестом. Ее дочь выкинули из частной школы. Сына вынудили бросить колледж. В последний раз, когда я слышал о Пери Пайпер, она зарабатывала тем, что отвечала на телефонные звонки в фирме, торгующей подержанными автомобилями в Льюистоне, а по вечерам мыла полы в оптовом магазине «BJ’s» в Оберне.

Она‑то думала, что я был просто ее приятелем, с которым можно посидеть за рюмочкой‑другой после работы и невинно пофлиртовать, ее соратником по борьбе. Когда на нее надевали наручники, она взглянула мне в лицо и увидела всю мою двуличность. Глаза у нее округлились, а губы превратились в идеальную букву «О».

– Надо же, Патрик, – сказала она как раз перед тем, как ее увели, – ты был совсем как настоящий.

Я уверен – хуже комплимента мне никогда не отвешивали.

Так что, когда ее босс, пухлый говнюк с седьмым гандикапом и американским флагом, намалеванным на заднем крыле «Гольфстрима», прилетел в Бостон, чтобы лично меня поблагодарить, я пожал ему руку – так крепко, что у него аж сиськи затряслись. Я ответил на все его вопросы, я даже выпил с ним. Я сделал все, что от меня требовалось. «Брэнч федерейтед» и ДЛИ могут спокойно продавать свои крепежи строителям по всей Америке, Мексике и Канаде. А вода и почва там, где стоят их фабрики, могут спокойно продолжать отравлять всех, живущих в радиусе двадцати миль. Когда встреча закончилась, я отправился домой и принял таблетку зантака, запив ее жидким маалоксом.

– Я с этим мужиком вел себя очень вежливо, – сказал я.

– Ага, так же вежливо, как я веду себя с сестрой жены, когда у нее сраный чирей под носом.

– Для аристократа вы многовато выражаетесь, – сказал я.

– Вот в этом ты, мать твою растак, совершенно прав. – Он поднял палец. – Но только, Патрик, за закрытыми дверями. Вот в чем разница. Я меняю свою личность в зависимости от того, с кем нахожусь. А ты – нет. – Он встал из‑за стола. – Ну да, мы поймали стукача на их предприятии, и «Брэнч федерейтед» по‑царски нас отблагодарила. Но что будет в следующий раз? К кому они обратятся тогда? Уж точно не к нам.

Я промолчал. Вид из окна был хороший. Небо – что‑то среднее между серым и голубым. Тонкий налет холодного тумана окрашивал воздух в жемчужные тона. А вдалеке, за центром города, виднелись деревья, голые и черные.

Джереми Дент обошел стол, прислонился к нему и скрестил лодыжки.

– Ты уже заполнил форму четыре‑семь‑девять по делу Трескотта?

– Нет.

– Тогда иди в офис и заполни. Еще отчет о расходах, и форму шесть‑девять‑два не забудь. Потом зайди к Барнсу, чтобы он принял у тебя оборудование. Что ты брал для слежки, кстати, – Canon и Sony?

Я кивнул:

– И еще поставил пацану в квартиру новые жучки Taranti.

– Я слышал, они глючат малость.

Я помотал головой:

– Нет, ни одной проблемы не возникло.

Он опустошил свой стакан и уперся в меня взглядом:

– Слушай, мы найдем тебе новое дело. И если ты его закончишь, никого не разозлив, мы возьмем тебя в штат, о’кей? Можешь передать жене, что я дал тебе слово.

Я кивнул. Под ложечкой у меня сосало.

Вернувшись в пустой офис, я прикинул, какие у меня варианты. Их вырисовывалось не так чтобы уж очень много. Есть одно дело, но денег от него ждать не приходится. Старый приятель, Майк Колетт, просил выяснить, кто из сотрудников его транспортной компании приворовывает. Покопавшись несколько дней в отчетах, я смог сократить список подозреваемых до трех человек – начальника ночной смены и двух его подчиненных‑водителей. Правда, потом я копнул чуть глубже и начал сомневаться в их вине. Теперь мое подозрение пало на менеджера по кредиторской задолженности – женщину, которой (по словам Майка) он доверял целиком и полностью. По моим прикидкам, возни с этим заказом было еще часов на пять‑шесть.

В конце дня я выйду из офиса, поеду домой, буду ждать нового звонка от «Дюхамел‑Стэндифорд», нового испытания. А счета будут приходить каждый день. Холодильник будет пустеть, и того, что его полки по волшебству заполнятся, ожидать не приходится. В конце месяца нужно платить за медицинскую страховку «Голубого щита», а денег на нет.

Я откинулся в кресле. Добро пожаловать во взрослую жизнь.

Мне надо было дополнить полдюжины файлов и написать три отчета по делу Брэндона Трескотта, но вместо этого я поднял трубку и позвонил Ричи Колгану – Самому Белому Негру Во Всей Америке.

Он был на месте:

– «Трибьюн», отдел городских новостей.

– Вот по голосу ни за что не догадаешься, что ты черный.

– Голоса моих собратьев ничем не отличаются от голосов расистов‑плантаторов, угнетавших наш гордый и величественный народ.

– То есть ты хочешь сказать, что, когда трубку берет или Дэйв Шапелл, или Джордж Уилл, мне ни в жизнь не угадать, кто из них белый?

– Нет, но в приличном обществе такие разговоры – все еще verboten[1].

– Ага, а теперь ты немец, – сказал я.

– Со стороны моего франко‑расистского папашки, ага, – ответил он. – Чего звонишь‑то?

– Помнишь Аманду Маккриди? Девочка, которая…

– Пропала. Лет пять назад?

– Двенадцать.

– Лет? Черт. Это какие же мы старики с тобой?

– Помнишь, как в колледже мы хихикали на старперами, которые восхищались какой‑нибудь «Пятеркой Дэйва Кларка» и Бадди Холли?

– Ну да.

– Вот теперь детишки так же ржут, когда мы вспоминаем Принса и «Нирвану».

– Да брось, быть такого не может.

– Может‑может, дедуля. Так вот, Аманда Маккриди…

– Ага. Ты нашел ее, она жила у копа в семье, ты вернул ее родителям, копы тебя ненавидят, и тебе чего‑то от меня надо.

– Нет.

– Никаких услуг от меня не требуется?

– Ну, вообще‑то требуется. Дело связано с Амандой Маккриди. Она снова пропала.

– Ни фига себе.

– Именно. А ее тетка говорит, всем наплевать – и копам, и вам тоже.

– Сомневаюсь. Круглосуточные новости, все такое – мы сейчас за любой материал хватаемся.

– Теперь понятно, почему Пэрис Хилтон так популярна.

– Не, этот феномен ничем не объяснишь, – сказал он. – Як тому, что когда спустя двенадцать лет пропадает девочка, которую уже раз похищали, и при этом известно, что в результате первого похищения несколько копов попали за решетку, а городу пришлось выплатить пару‑тройку миллионов, да еще в трудный для бюджета год… Это, снеговик, очень ценная новость.

– Вот и я так подумал. И кстати, ты сейчас почти как негр говорил.

– Расист. Как тетку‑то зовут, э‑э‑э… Белоснежка?

– Беа. Беатрис Маккриди то есть.

– Тетушка Беа, а? Правда, у нас тут совсем не Мэйберри.

Он перезвонил через двадцать минут:

– Все оказалось очень просто.

– Чего нарыл?

– Переговорил с Чаком Хитчкоком – детективом, который вел это дело. Он сказал, что они проверили заявление тетки, съездили домой к матери Аманды, поговорили с ней.

– Поговорили? С Амандой?

– Ага. Заявление оказалось липой.

– С чего бы Беа стала выдумывать?

– О, эта Беа просто пупсик. Мать Аманды – как там ее, Хелен, что ли? Так вот, Беа к ней приближаться не имеет права, решением суда. После того как у нее самой сын помер, она слегка умом трону…

– Стоп, чей сын?

– Сын Беатрис Маккриди.

– Он жив‑здоров, в «Монументе» учится.

– Нет, – медленно произнес Ричи. – Не учится. Он умер. В прошлом году он вместе с парой друзей ехал в машине – хотя по возрасту им за руль садиться было нельзя. Пить им тоже рановато, но они выпили. Проскочили на красный – у подножия того здоровенного холма, где когда‑то еще стояла больница Святой Маргариты. Ну вот на Слоутон‑стрит их и расплющило автобусом. Двоих убило, а двое теперь ходить и говорить одновременно не в состоянии. Один из погибших – Мэттью Маккриди. Я вот прямо сейчас в наш веб‑архив зашел. Дата – пятнадцатое июня прошлого года. Ссылку прислать?

Date: 2015-09-18; view: 272; Нарушение авторских прав