Глава 2. Покинув Брэндона, я поехал на встречу с Доминик в «Устрице Нептуна» в Норт‑Энде

Покинув Брэндона, я поехал на встречу с Доминик в «Устрице Нептуна» в Норт‑Энде. Когда я сел за столик, она сказала: «Весело было», раскрыв глаза чуть шире обычного.

– Рассказывай, что там происходило, когда ты подъехал к его дому.

– Может, сначала заказ сделаем, а?

– Напитки уже несут, так что давай выкладывай.

Я рассказал. Принесли напитки, и мы проглядели меню, остановившись на сэндвичах с омаром. Она пила легкое пиво, я – минералку. Я напомнил себе, что минералка полезнее для здоровья, особенно вечером, но все равно где‑то в глубине души саднила мысль, что я продался. Кому и за что, я не совсем понимал, но ощущение это тем не менее не проходило. Когда я закончил свое повествование о встрече с Брэндоном‑в‑шлепанцах, она хлопнула в ладоши и спросила:

– И ты правда назвал его идиотом?

– Я его много как называл. В основном обошелся без комплиментов.

Принесли сэндвичи. Я снял пиджак, сложил его и бросил на ручку стоявшего слева стула.

– Я, наверное, никогда не привыкну к тому, как ты теперь выглядишь, – сказала она. – Весь такой цивильный.

– Ну, времена меняются, – ответил я и откусил от сэндвича. Наверное, лучший в Бостоне сэндвич с омаром – а вполне возможно, что и лучший в мире. – С одеждой‑то все просто. Вот с прической гораздо тяжелее.

– Но костюм хороший. – Она коснулась моего рукава. – Очень хороший. – Вонзив зубы в сэндвич, она продолжила осмотр: – И галстук неплохой. Матушка выбирала?

– Вообще‑то жена.

– Ах да, ты же женатый, – сказала она. – Жаль.

– Почему жаль?

– Ну, может, не тебе…

– А моей жене.

– А твоей жене, – согласилась она. – Но некоторые из нас еще помнят, что когда‑то ты был гораздо более, ммм, игривым, Патрик. Помнишь эти дни?

– Помню.

– И?

– И вспоминать их гораздо приятнее, чем было проживать.

– Ну, не знаю. – Она вскинула бровь и отпила пива. – Насколько я помню, ты жил вполне себе нормально.

Я глотнул минералки. Осушил стакан, если быть совсем точным. Снова наполнил его – из голубой и явно не стоящей своих денег бутылки, которую официант оставил на столике. И я не в первый уже раз задумался, почему оставлять на столе бутылку воды или вина считается нормальным, а бутылку виски и джина – нет.

Она сказала:

– Не умеешь ты время тянуть.

– Я и не знал, что тяну время.

– Уж можешь мне поверить.

Удивительно, как быстро красивая женщина может превратить мозг парня в склад ваты и опилок. И без всяких усилий – просто за счет того, что она красивая женщина. Я вытянул из кармана конверт, передал ей:

– Твоя доля. «Дюхамел‑Стэндифорд» уже вычли налог.

– Какие заботливые. – Она убрала конверт в сумочку.

– Не знаю, насколько они заботливые, но правила соблюдают железно.

– В отличие от тебя.

– Люди меняются.

Она задумалась, и ее карие глаза стали еще темнее, еще печальнее. Затем ее лицо словно озарилось изнутри. Она полезла в сумочку, вытащила чек обратно. Положила его на стол между нами.

– У меня идея.

– Нет‑нет‑нет. Никаких идей. Не надо.

– Еще как надо. Подкинем монетку. Орел – ты платишь за обед.

– Я и так за него плачу.

– Решка… – Она постучала ногтем по своему пивному бокалу. – Если решка, мы обналичим этот чек, снимем номер в «Миллениуме» и весь оставшийся вечер потратим на то, чтобы разнести тамошнюю постель в труху.

Я снова отпил минералки.

– У меня сдачи нет.

Она скривила губы:

– Будто у меня есть.

– Ну что ж тут поделаешь.

– Прошу прощения, – обратилась она к официанту. – У вас четвертака не найдется? Я сразу верну.

Он дал ей четвертак, и пальцы его чуть дрожали – хотя она была почти вдвое его старше. Но у нее был такой дар, она могла выбить из равновесия мужика практически любого возраста.

Когда он ушел, она сказала:

– Он довольно милый.

– Для зиготы, ага.

– Ну зачем так сурово.

Она поместила монетку на ноготь большого пальца, который уперла в указательный.

– Орел или решка?

– Не буду я выбирать, – сказал я.

– Да ладно тебе. Орел или решка?

– Мне на работу надо.

– Прогуляешь. Никто и не узнает.

– Я‑то буду знать.

– Честность, – сказала она, – явно переоценивают.

Она щелкнула пальцем, и четвертак, бешено вертясь, взлетел к потолку. Приземлился он на лежащий на столике чек, на равном расстоянии между моей минералкой и ее пивом.

Орел.

– Черт, – сказал я.

Официант снова оказался поблизости, я вернул ему четвертак и попросил принести счет. Пока он ходил за счетом, мы не произнесли ни слова. Она допила свое пиво. Я допил свою минералку. Официант скользнул моей кредиткой по датчику, а я прикинул, сколько оставить чаевых, чтобы он не обиделся. Когда он опять проходил рядом, я отдал ему счет.

Я взглянул в ее огромные, медового оттенка глаза. Губы ее были чуть приоткрыты; если знать, куда смотреть, то можно разглядеть крошечный скол у основания верхнего левого клыка.

– Давай все равно это сделаем, – сказал я.

– Снимем номер.

– Ага.

– Постель.

– Си.

– И сомнем простыни так, что они их в жизнь не отгладят.

– Ну, давай не будем устанавливать планку так высоко.

Она раскрыла мобильник и позвонила в отель. Через пару секунд она сказала:

– У них есть свободный номер.

– Сними его.

– До чего бессмысленная трата денег.

– Ты же сама это предложила.

Моя жена поднесла телефон к уху.

– Если этот номер сейчас свободен, то мы его снимаем.

Она снова шкодливо взглянула на меня, как будто ей было шестнадцать лет и она только что стырила ключи от отцовской машины. Она произнесла в трубку:

– Фамилия? Кензи. Да. Первая буква – Ка, как в слове «кенгуру». Имя – Энджи.

Уже в номере я спросил:

– Ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя Энджи? Или Доминик?

– Вопрос в том, что ты предпочитаешь?

– Мне обе нравятся.

– Ну, значит, и разницы никакой нет.

– Слушай.

– Да?

– А как мы разнесем постель в щепки с этой тумбочки?

– И правда. Держишь меня?

– Держу.

Позже, когда мы дремали под аккомпанемент далеких гудков и шума шоссе в десяти этажах под нами, Энджи, подперев голову рукой и глядя на меня, сказала:

– Сумасшедшая была идея.

– Ага.

– Оно нам вообще по деньгам?

Ответ она знала и сама, но я все равно его озвучил:

– Наверное, нет.

– Черт. – Взгляд ее упал на тончайшие белоснежные простыни.

Я тронул ее за плечо:

– Время от времени нам все‑таки надо отдыхать. Да и «Д и С» практически гарантировали, что после этого задания возьмут меня на постоянную работу.

Она снова взглянула на меня:

– «Практически» еще не гарантия.

– Знаю.

– Они этой сраной постоянной работой у тебя перед носом машут уже слишком…

– Знаю.

– …слишком долго. Нельзя так.

– Знаю, что нельзя. Но выбора у меня особого нет.

Она скривилась:

– А что, если они так и не предложат тебе ничего стоящего?

Я пожал плечами:

– Не знаю.

– У нас денег почти не осталось.

– Знаю.

– И скоро за страховку надо взнос платить.

– Знаю.

– Что ты заладил одно и то же? Больше сказать нечего?

Я понял, что стиснул зубы так сильно, что еще немного – и они начали бы крошиться.

– Я молча терплю, Эндж, и соглашаюсь на паршивую работу на не так чтобы очень уж приятную фирму, чтобы когда‑нибудь они взяли меня в штат, и тогда мы получим и страховку, и льготы, и оплачиваемый отпуск. Мне это все нравится не больше, чем тебе, но, пока ты не закончишь учебу и не найдешь работу, я не знаю, что еще я могу сказать или, блин, сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему.

И она, и я сделали глубокий вдох. Лица наши раскраснелись – самую малость. Стены начали давить – самую малость.

– Ну, я просто говорю, – тихо произнесла она.

С минуту я глядел в окно и чувствовал, как страх и стресс последней пары лет копошатся внутри черепа и заставляют сердце колотиться все сильнее.

Наконец я сказал:

– Лучшего варианта я пока не вижу. Если «Дюхамел‑Стэндифорд» по‑прежнему будут держать эту морковку у меня перед носом, вот тогда – да, мне придется пересмотреть свое отношение к тому, чем я сейчас занимаюсь. Будем надеяться, они окажутся умнее.

– Ладно, – медленно выдохнула она.

– Взгляни на дело с другой стороны, – сказал я. – В плане долгов мы в такой глубокой жопе, что деньги, потраченные на этот номер, все равно что песчинка в пустыне.

Она легонько стукнула пальцами мне по груди:

– Какой ты заботливый. Утешил, блин.

– Ну так я вообще отличный парень. Ты не знала?

– Знала, знала. – Она закинула ногу поверх моей.

– Пф, – фыркнул я.

Снаружи гудели машины – еще настойчивее, чем прежде. Я представил себе пробку под окнами. Никакого движения, ни намека на движение. Я сказал:

– Выедем сейчас или выедем через час, до дома все равно доберемся в то же время.

– И что ты предлагаешь?

– Кое‑что крайне, крайне постыдное.

Одним движением она оказалась на мне:

– Ну, сиделку мы наняли до полвосьмого.

– Времени полно.

Она наклонила голову, коснувшись своим лбом моего. Я поцеловал ее. Это был один из тех поцелуев, какие мы принимали за должное всего несколько лет назад – долгий, неторопливый. Когда мы прервались, она сделала глубокий вдох и снова склонилась ко мне. Еще один поцелуй, такой же долгий, такой же неторопливый. Энджи сказала:

– Давай еще дюжину таких же…

– О’кей.

– А потом еще немножко того, чем мы занимались час назад…

– Неплохо было, а?

– А затем долгий горячий душ…

– Я только за.

– А потом поедем домой, к дочке.

– Договорились.