Скука и новое

Мартин Дольманн утверждает, что скука — это состояние эмоциональной ущербности. Такая характеристика относится прежде всего к ситуативной скуке, когда что-то специфическое или отсутствие чего-либо специфического приводит в состояние уныния. Что ж, в таком случае следует уточнить, что причиной скуки могут стать и переизбыток, и недостаток эмоций. Экзистенциальная скука, напротив, может возникнуть на почве скудости опыта.

Проблема заключается в том, что мы пытаемся преодолеть эту скуку бесконечной погоней за новыми, более сильными ощущениями, вместо того, чтобы со временем приобрести опыт. Выходит, мы полагаем, что мы должны самоутвердиться, не ведая скуки, словно мы справимся с этим чувством, заполняя свое существование некими импульсами. Когда человек с головой окунается в нечто новое, появляется надежда, что это придаст индивидуализирующую функцию и окрасит жизнь персональным смыслом. Но все новое быстро устаревает, и надежда обрести персональный смысл никогда не сбывается, а если и сбывается, то, как правило, лишь частично. Новое очень скоро становится рутиной. А потом становится ясно, что

«тоска всегда та же самая, что из-за тоски все просто невыносимо, поскольку существуют лишь псевдоразличия между объектами и мыслями»

, как писал Пессоа. В песне «Естественная жизнь тинейджеров» Дэвида Боуи есть строка:

«Все то же старье в новой упаковке»

.

Поздний модернизм обратился к моде как к принципу, а мода, как пишет Вальтер Беньямин,

«это вечное возвращение нового»

Мода — один из важнейших феноменов, и кто-нибудь из представителей современной философии еще, возможно, посвятит ей отдельное фундаментальное исследование. Мода до сих пор не стала предметом фундаментального интереса философии.

Мы живем в мире, в котором мода считается важнейшим принципом, и, следовательно, у нас появляется все больше стимулов, но мы также все более подвержены скуке; у нас больше свободы и. соответственно, рабства, больше индивидуальности и больше абстрактной безликости. Индивидуальность в моде заключается в том, чтобы перещеголять других, но в то же время вряд ли эта цель может стать смыслом существования. Как считает Георг Симмел, здесь существует такая же связь, как между ведущим и ведомым. И тот, кто избирает для себя негативное отношение к моде, чтобы решительно ее отвергнуть, например чтобы быть немодным, так же привязан к моде, потому что определяет собственный стиль лишь как отрицание моды.

Явление моды, строго говоря, нуждается не в том, чтобы быть качественным, а в том, чтобы быть новым. Слово «качество» — квалитет — происходит от латинского qualitas которое мы, конечно же, можем перевести как свойство.

Качество предмета зависит от того, какими именно свойствами он обладает, а предмет, не обладающий качествами, — предмет без идентичности, потому чтоего никак нельзя использовать. В первобытных обществах предметы были носителями постоянства и стабильности, что, впрочем, диаметрально противоположно принципу моды.

Принцип моды заключается в том, чтобы все время экспериментировать и как можно чаще создавать новые предметы и стили. Кант когда-то заметил, что лучше быть модным идиотом, чем просто идиотом, но даже модный идиот рано или поздно изменяет своим идеалам. Мода в сущности своей весьма безличностна. Поэтому она не может снабдить нас персональным смыслом, который мы так стремимся обрести.

Когда все взаимозаменяемо и одинаково ценно (то есть одинаково безразлично), подлинные предпочтения становятся невозможны. И мы в конце концов либо попадаем в зависимость от тотальных случайностей, либо впадаем в тотальный паралич действий. Здесь уместно сравнение с буридановым ослом, который погибает от голода, потому что не может выбрать один из двух аналогичных мешков с едой. Рациональные решения предполагают предпочтения, а предпочтения предполагают различия. Когда все нивелируется, то тем более важно создавать и выявлять новые различия. Главный герой романа Жориса Карла Гюисманса «Наоборот» (1884), аристократ «конца века» граф д' Эссенте, страдает от скуки и может заполнить свою жизнь смыслом, только пребывая в состоянии поиска гиперсубтильных различий и мастерски режиссируя окружающий пейзаж.

Мы можем также назвать романы Брега Истона Эллиса, где, например, разница между двумя типами минеральной воды или двумя «Les Miserable» становится важнее всего остального в жизни.

Мы различаем одну марку одежды от другой, один тип виски от другого, один тип сексуальности от другого и тд. Мы разочарованы, потому что различия нас не устраивают. К счастью или к несчастью, рекламная индустрия выступает как наш спаситель и подсказывает нам новые различия.

На самом деле единственная цель рекламы — выявить и подчеркнуть качественные различия, которых в реальности не существует. Большинство продуктов определенного типа (одежда, автомобили) почти аб-солютно одинаковы и потому не имеют качеств, то есть не имеют собственных свойств. Поэтому так важно подчеркивать качества, которые помогут нам различать один продукт от другого. Только различие важно, а не содержание, потому что путем этих различий мы надеемся восстановить свою веру в то, что мир по-прежнему наделен свойствами.

Мы становимся крупными потребителями новых предметов и новых людей, чтобы прервать монотонность и повторяемость бытия. Ролан Барт почти криптологичен в оценке скуки:

«Скука не так уж далека от наслаждения: это наслаждение, увиденное с другого берега — с берега удововольствия».

По всей вероятности, в данном случае слово «удовольствие» соответствует своему содержанию, а наслаждение можно истолковывать как преодоление «монотонности», как то, что находится вовне, как трансцендентное.

Скука — это имманентность в рафинированной форме. А ее противоположность, очевидно, должна быть трансцендентной. Но каким образом трансцендентное возможно вне имманентного? Имманентное состоит из ничего, а трансцендентное должно быть чем-то. И каким образом мы переходим от ничего к чему-либо? Стало быть, скука, по сути, возникает из-за того, что нам безразлично, существует что-либо или нет.

Жан Бодрийяр утверждает, что традиционный философский вопрос сформулирован сейчас таким образом:

«Почему существует переизбыток чего-то, а не всего?»

, в то время как актуальный вопрос должен звучать иначе: «Почему существует только ничто, а не что-то?». Этот вопрос возникает как следствие скуки. И в этой скуке вся жизнь поставлена на карту

Фернандо Пессоа описывает пустоту романтично:

Всё есть пустота, даже сама идея пустоты. Всё говорит на языке, нам непонятном. Поток букв, который не находит отклика в нашем миропонимании. Жизнь пуста, душа пуста, мир пуст. Все боги мертвы, и их смерть больше, чем сама смерть. Пустота больше самой пустоты. Таким образом все превращается в хаос, состоящий из ничего. Когда я размышляю подобным образом и оглядываюсь вокруг в надежде, что действительность утолит мою жажду, я вижу только невыразительные жесты. Камни, тела, мысли — всё мертво. Все движения застыли, и всё находится в состоянии одинаковой тишины. Ничто не говорит мне ни о чем. Ничто мне не знакомо, ничто не отмечено красотой, не потому что я нахожу это чужим, но потому, что я не знаю, что это. Мир потерян. И в глубине моей души — которая единственно реальна в этот момент — пребывает острая невидимая боль, тоска, которая заливается слезами в темном пространстве