Странно получается: неужели следует жить от страха до страха, снисходительно принимая все удовольствия, которые находятся в промежутке?

Страх действительно одна из самых сильных эмоций, - рассеянно согласился я. - Встряхивает, освежает... Но с чего это тебя так занесло?

Меня не "занесло", - сердито возразила Меламори. - С кем мне и быть откровенной, если не с тобой? Мы с тобой много разговариваем, Макс. Но мы все время говорим о пустяках и почти никогда о том, что действительно важно. Разве это не странно? Надо бы наоборот.

Надо бы, - согласился я. - Но мы же обормоты бессмысленные, правда?

Правда, правда, - снисходительно откликнулась она и выжидающе уставилась на меня.

Я понял, что если немедленно не скажу что-нибудь умное, меня съедят вместо десерта - и поделом! Пока я лихорадочно перебирал про себя тезисы, подходящие для грядущего выступления, Меламори почти жалобно спросила:

Макс, неужели ты не понимаешь, о чем я говорю? Никогда еще не жилось мне так славно, как сейчас... но в то же время никогда еще мне не казалось, будто я вижу мир сквозь пыльное цветное стекло. Никогда прежде меня не приводило в ужас собственное равнодушие к происходящему. Раньше все было "взаправду". А теперь - почему-то нет.

Да, пожалуй, - неохотно признал я. - Если честно, я очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь. Даже слишком хорошо, на мой вкус. Знаешь, в детстве я очень любил сказку о мальчике, у которого была волшебная кисть: все, что он рисовал этой кистью, оживало. Дело кончилось тем, что он ушел жить в одну из своих картин. Мне время от времени кажется, будто я тоже живу в картине... не знаю только, кто ее нарисовал... И ты совершенно права: лишь в минуты смертельной опасности или страха реальность опять обретает плоть. Просто мне почему-то трудно обсуждать эту тему. Даже с тобой. Да что там - наедине с собой я тоже гоню прочь эти мысли.

Живешь в картине... - задумчиво повторила она, словно взвешивая на языке мои слова, чтобы убедиться в их точности или, напротив, "отвергнуть. - Да, пожалуй, похоже. Странно, правда?