Глава 11. Наверху снова пронзительно заныла дрель

Наверху снова пронзительно заныла дрель. Потеряв терпение, Инид Мерль встала из-за рабочего стола и вышла на террасу. Этажом выше на террасе она увидела груду медных труб. Стало быть, Райсы еще не закончили ремонт в ванной комнате. А может, трубы предназначались для аквариума, который Пол Райс, по слухам, устанавливает в бальном зале миссис Хотон? Инид надеялась, что ремонт не превратит ее в одну из тех старух, которые в отсутствие новостей в собственной жизни начинают шпионить за соседями. Чтобы отвлечься, она включила телевизор и нашла канал «История», программы которого напоминали об истинной сути людской натуры: пока избранные пытаются стяжать славу и возвыситься, основная часть человечества упражняется в грубом искусстве выживания, продолжения рода и потакания низменным инстинктам вроде убийства себе подобных, паранойи и разжигания войн.

В дверь позвонили. Думая, что пришел Филипп, Инид, не спрашивая, открыла дверь и остолбенела, увидев в коридоре, как обычно, угрюмую Минди Гуч со сложенными на груди руками.

— Мне нужно кое о чем потолковать, — сказала она.

— Входите. — Инид придержала дверь, пропуская соседку в квартиру. Визит главы домового комитета ее заинтриговал — они не разговаривали со дня похорон миссис Хотон.

— Мне кажется, у нас проблема, — начала Минди.

Инид улыбнулась.

— Я живу в этом доме всю жизнь, дорогая, — сказала она, предположив, что речь идет о возникшем между ними отчуждении. — Я жила здесь задолго до того, как вы въехали, и собираюсь жить здесь после того, как вы переедете. Если в ближайшие пять лет мы не обменяемся и парой слов, уверяю, я легко это перенесу.

— Речь не о вас, — перебила Минди. — Я говорю о Райсах. С ними нужно что-то делать.

— Неужели? — холодно осведомилась Инид Мерль.

— На прошлой неделе Пол Райс пришел ко мне на работу.

— Видимо, пытался наладить дружеские отношения?

— Он пытался предложить мне взятку за разрешение на установку внутристенных кондиционеров!

— И что вы ответили?

— Сказала «нет».

— Ну, так в чем же проблема? — терпеливо переспросила Инид.

— А вот. — Минди протянула на ладони крошечного зеленого пластмассового игрушечного солдатика, делающего выпад штыком.

— Не понимаю, — осторожно сказала Инид.

— Сегодня утром я открыла дверь, чтобы забрать газету, и обнаружила на коврике целую армию таких…

— И решили, что это дело рук Пола Райса, — сдерживая смех, предположила Инид.

— Я не решила, я знаю, что это сделал он, — возмутилась Минди. — Он ведь сказал, если я не дам разрешения, будет война. И если это не знак, — продолжала она, повертев солдатика перед самым носом Инид Мерль, — то не знаю, что и думать.

— Ну так приструните его, — предложила Инид.

— Одна я не могу, — понизила голос Минди. — Мне нужна ваша помощь.

— Чем же я могу вам помочь? — спокойно спросила Инид. — Решать проблемы с жильцами входит в ваши обязанности. Теперь вы у нас председатель домового комитета.

— Вы возглавляли комитет пятнадцать лет, — напомнила Минди. — Должен же быть выход! Можно этих людей как-то отсюда выставить?

Инид улыбнулась:

— Они только что въехали.

— Слушайте, Инид, — начала Минди, теряя терпение, — когда-то мы были друзьями…

— О да, — кивнула Инид Мерль, — мы дружили довольно долго и оставались в приятельских отношениях даже после того, как вы с помощью интриг сместили меня с поста главы домового комитета.

— Да я же просто хотела освободить вас от обузы! — запротестовала Минди.

— Это и вправду была обуза, потому я простила вас. Я подумала — раз женщине так сильно хочется занять эту должность, почему бы не сделать ей приятное?

Минди отвела взгляд.

— Что, если одобрение кандидатур Райсов было ошибкой? — нерешительно спросила она.

Инид вздохнула:

— Ничего не поделаешь. Выселить можно только злостных неплательщиков. Учитывая состояние Райсов, шансов у вас практически нет.

— Я не могу жить в одном доме с этим человеком, — призналась Минди.

— Значит, вам нужно переехать, — весело сделала вывод Инид и открыла дверь: — Очень жаль, что не смогла помочь вам, милочка. Всего хорошего.

Отложив толстый том «Искупления»,^[18] Лола открыла балконную дверь и вышла на обледеневшую террасу в сапогах от Chloе. Перегнувшись через перила, она посмотрела, не идет ли Филипп. Вернувшись на диван, Лола захлопнула книгу и мрачно уставилась на обложку. Это был сувенир от Окленда — точнее, подарок со значением — после испорченного ужина с одним из его давних знакомых.

— Замечательный роман, — сказал Филипп. — Должен тебе понравиться.

— Спасибо, — поблагодарила Лола, хотя сразу раскусила, к чему клонится дело. Окленд пытался ее развивать, и хотя она была благодарна за внимание, не понимала, с чего он вдруг так озаботился ее образованием. Она была убеждена, что это Филиппа надо обтесывать. Когда Лола упоминала молодого красавца актера, или заводила речь о видеоклипе с YouTube, о котором говорил весь Нью-Йорк, или просто включала музыку со своего айпода, Филипп заявлял, что никогда об этом не слышал. Лола огорчалась, но благоразумно удерживалась от критики, ужасно гордясь своим тактом: не стоит ранить чувства Окленда, напоминая старикану о его преклонном возрасте.

Действуя таким образом, Лола обнаружила, что может добиться от Филиппа почти всего, что ей хочется. Сегодня, например, они собрались на съемки очередной серии нового телепроекта с Шиффер Даймонд. В городе только и разговоров было, что об этом сериале, и Лола, зная, что Филипп и Шиффер, как он выразился, старые друзья, невзначай невинно удивилась, отчего он не навестит ее на съемочной площадке. Филипп тоже, кажется, удивился и под давлением Лолы спустился на этаж Шиффер и прикрепил ей записку к двери. Вечером Шиффер позвонила. Филипп ушел к себе в кабинет и говорил с ней около часа, плотно прикрыв дверь. В гостиной Лола с ума сходила от нетерпения. Выйдя, Филипп сказал, что отправляется на съемки к Шиффер, но ей, Лоле, не нужно беспокоиться, ведь съемочный процесс — дело вовсе не такое интересное и там ей будет скучно. И это при том, что идея пойти туда принадлежала ей! Лола устроила Окленду массаж ступней и, нежно растирая правую подошву, обронила, что как его референту ей полезно было бы разобраться в съемочном процессе, чтобы лучше понимать специфику работы сценариста.

— Ты знаешь, в чем состоит эта специфика, — запротестовал Филипп без особого, впрочем, энтузиазма. — Я целыми днями сижу за компьютером.

— Неправда, — возразила Лола. — В январе ты на две недели едешь в Лос-Анджелес… Может, и я с тобой на недельку съезжу… И тогда мне придется ходить с тобой на съемки — не сидеть же в отеле с утра до вечера!

— С Лос-Анджелесом мы уже все обсудили, — возмутился Филипп, и его ступня напряглась под пальцами Лолы. — Первые две недели съемок всегда самые трудные. Я буду работать по шестнадцать часов в сутки — развлекать тебя мне будет некогда.

— Так это что, я тебя две недели не увижу? — взвизгнула Лола.

Филипп, должно быть, почувствовал угрызения совести, потому что почти сразу согласился взять ее с собой на съемки «Госпожи аббатисы». Лола была так довольна, что даже не стала возмущаться решением Филиппа не ездить к ее родителям на День благодарения, сказав себе: в конце концов, вместе они совсем недолго, еще рано проводить праздники в семейном кругу. Лола и сама не хотела бездарно тратить время на Инид: по сложившейся традиции Филипп водил тетушку на нудный ленч в клуб «Столетие». Однажды он повел туда Лолу, но, увидев посетителей, средний возраст которых переваливал за восемьдесят, мисс Фэбрикан пришла в ужас и мысленно поклялась — больше в этот клуб ни ногой. Поэтому она с удовольствием съездила в Виндзор-Пайнс, встретилась с подружками и до трех часов ночи в субботу хвасталась фотографиями квартиры Окленда и своими снимками с Филиппом. Одна из ее подруг была помолвлена и планировала свадьбу, другие еще заманивали бойфрендов в брачные сети. Девушки смотрели на снимки Филиппа, квартиры и дома на Пятой авеню и завистливо вздыхали.

Это было три недели назад, а теперь на носу Рождество, и Филипп наконец назвал день, когда они пойдут на съемки сериала. Два дня Лола тщательно готовилась: сходила на массаж, нанесла автозагар, вызолотила отдельные пряди своих темных волос и купила платье от Marc Jacobs. После покупки сразу позвонила ее мать с вопросом, неужели дочь в самом деле оставила две тысячи триста долларов в бутике. Лола возмутилась, что за ней шпионят с помощью кредитной карты, мать и дочь поссорились — а такое с ними случалось крайне редко, — и Лола бросила трубку. Впрочем, мучимая раскаянием, она тут же перезвонила. Битель едва сдерживала слезы.

— Мама, что случилось? — настаивала Лола. Когда мать не ответила, она в панике выпалила: — Неужели вы с папой разводитесь?

— Нет, в этом плане у нас с твоим отцом все в порядке.

— Так в чем же дело?

— Ох, Лола, — вздохнула Битель, — поговорим об этом, когда ты приедешь домой на Рождество. А пока будь поэкономней.

Это была очень странная для Битель фраза, и Лола нажала «отбой», вконец озадаченная. Однако вскоре она решила, что для паники нет причин. Мать вечно расстраивалась из-за денег, но неизменно преодолевала свою скупость и, чтобы задобрить Лолу, покупала ей какой-нибудь милый пустячок вроде очков от Chanel.

Тем временем Филипп сидел в парикмахерской на углу, и мастер подравнивал ему каре. Уже тридцать лет Окленд ходил в этот салон на Девятой улице, в двух шагах от Пятой авеню. В семидесятых сюда заглядывала его мать; тогда клиенты и мастера ставили кассеты с музыкой в огромный здешний бумбокс и нюхали кокаин. Владелец салона был близким другом матери Филиппа, излучавшей флюиды очаровательной беспомощности, что побуждало окружающих всячески заботиться о прелестном существе. Обладательница трастового фонда, Анна отличалась еще и редкой красотой, но в ней был какой-то надлом, что лишь странным образом усиливало ее обаяние. Ее самоубийство в 1983 году никого не удивило.

Владелец салона по имени Питер делал Филиппу одну и ту же стрижку много лет. Он уже почти закончил, но Окленд тянул время. Зная, что Питер недавно вылечился от рака и возобновил ежедневные занятия спортом, он завел об этом разговор. Затем они побеседовали о доме Питера в горах Катскиллс и о том, как изменился их район Манхэттена. В глубине души Филипп жутко боялся предстоящего визита на съемочную площадку и неизбежной встречи своей прежней любимой и новой любовницы. Существует четкая разница между любимой женщиной и любовницей: первая считается уважаемой и благородной, вторая — временной и заурядной, а если речь идет о Лоле, то она еще и постоянно ставит его в неловкое положение.

Неприглядная реальность колола глаза. Чего стоил, например, обед с югославским режиссером. Обладатель двух «Оскаров» оказался глубоким стариком, пускающим слюни из дряблого рта. Его русская жена, одетая в золотое платье от Dolce & Gabbana (лет на двадцать моложе мужа — примерно та же разница, как у него с Лолой, прикинул Филипп), кормила режиссера супом с ложечки. Кинодеятель оказался брюзгой и грубияном, его жена — ходячим анекдотом, но все-таки югослав был живой легендой, несмотря на старческие причуды и глупую супругу, поэтому Филипп держался с глубочайшим уважением в продолжение всего обеда, которого ждал несколько месяцев.

Лола, напротив, вела себя отвратительно. Во время долгой беседы, когда режиссер объяснял суть своего очередного проекта (фильм о малоизвестной гражданской войне в Югославии в тридцатые годы прошлого века), Лола не отрывалась от своего айфона, рассылая текстовые сообщения, и даже ответила на звонок подруги из Атланты.

— Выключи сейчас же, — прошипел Филипп.

Обиженно взглянув на него, Лола подозвала официанта и заказала водку с «Джелло», объяснив сидящим за столом, что не пьет вина, поскольку вино — это для стариков.

— Прекрати, Лола, — одернул ее Окленд. — Еще как пьешь. Ты всегда делаешь то, что делают все.

— Красное я не пью, — возразила она. — А сейчас мне нужно что-нибудь покрепче, чтобы досидеть до конца этого обеда.

Затем она спросила режиссера, снял ли он хоть одно популярное кино.

— Популярное? — удивился старик. — Чито есть это?

— Ну как же, — ответила Лола, — кино для нормальных людей.

— А чито есть нормальные люди? — спросил оскорбленный в лучших чувствах режиссер. — Может, мои вкусы есть слишком сложны для молодой леди вроде вас?

Старик и в мыслях не имел сказать что-то обидное, но так уж вышло — языковой барьер и все такое, вот Лола и не упустила повода прицепиться.

— Это как же понимать? — начала она. — Я считаю, искусство предназначено для всех. Если люди не понимают кино, тогда зачем оно нужно?

— Вот в чем проблема Америки, — сказал режиссер, поднося к губам бокал вина. Испещренная коричневыми пятнами рука дрожала так сильно, что полбокала он расплескал на стол. — Избыток демократии — это гибель для искусства.

Остаток вечера сидевшие за столом Лолу попросту не замечали.

Возвращаясь домой в такси, Лола кипела от ярости, подчеркнуто отвернувшись к окну и теребя волосы.

— Что опять не так? — со скукой в голосе спросил Филипп.

— На меня никто не обращал внимания!

— Что ты имеешь в виду?

— Меня игнорируют, Филипп! Если я не ко двору, для чего меня всюду с собой таскать?

— С тобой бы все нормально общались, не сделай ты того глупого замечания по поводу фильмов этого югослава.

— Да он просто унитаз на подтяжках, кому нужно его кино? Ах, пардон, — ядовито поправилась она, — его фильмы!

— Он гений, Лола. Ему присуще своеобразие. И он по праву пользуется всеобщим уважением. Тебе надо научиться с почтением относиться к таким людям.

— Ты опять меня критикуешь? — завелась Лола.

— Я говорю, что ты в состоянии усвоить пару простейших жизненных истин!

— Слушай, Филипп, если ты еще не понял, я не признаю авторитетов. Мне плевать, какие у кого достижения. Я не хуже их, ясно? Да будь у него хоть три «Оскара»! Неужели ты считаешь, что награды ставят кого-то выше других?

— Да, Лола, я так считаю, — ответил Филипп.

В дом они вошли в полной тишине. Впрочем, эта размолвка тоже закончилась сексом. Лола знала: когда Филипп сердит на нее, ей обязательно удастся отвлечь его внимание новой сексуальной уловкой. В тот вечер она вышла из ванной в трусиках с вырезанной ластовицей, выставив эпилированный воском лобок — любовнику «на закуску». Филипп не устоял перед искушением, и на следующее утро все стало как раньше.

Филипп покачал головой, вспоминая Лолу. Парикмахер прошелся щеткой по его пиджаку, стряхивая срезанные волосы. В этот момент Филипп увидел за окном проходившего мимо Джеймса Гуча. Филиппа передернуло — еще один собрат по перу. Когда же это кончится? Сглазили его, что ли? Они с Гучем много лет прожили в одном доме и всегда сосуществовали самым мирным образом — не замечали присутствия друг друга. Но после достопамятной встречи в Paul Smith Окленд натыкался на Гуча чуть ли не каждый день. Он не собирался сближаться с соседом, но все яснее видел, что этого не избежать: типы вроде Гуча липнут тем настойчивее, чем решительнее их отталкиваешь. Вот и сейчас Гуч заметил его над выставленными в окне париками и, не в силах скрыть удивления, вошел в салон.

— Как поживаете? — радостно спросил он.

Филипп кивнул, стараясь избежать разговора. Если он заговорит, сосед не отвяжется.

— Не знал, что здесь и мужчин стригут, — сказал Джеймс Гуч, оглядывая фиолетовые бархатные кресла и драпировки с бахромой.

— Сто лет тут мужской салон, — буркнул Филипп.

— Как близко от дома! Может, я тоже буду сюда ходить, а то по старой памяти езжу к мастеру в Верхний Уэст-Сайд.

Филипп вежливо наклонил голову в знак одобрения.

— Там мы жили раньше, — продолжал Джеймс Гуч. — Жена спасла меня от однокомнатной квартиры и раскладушки. Если бы не Минди, мы до сих пор ютились бы в Верхнем…

— Ну, вы преувеличиваете, — перебил Филипп, вставая.

— А вы? — не отставал Гуч. — Вы всегда жили в центре?

— Да, я всю жизнь прожил в доме номер один, — ответил Филипп. — Я здесь вырос.

— Прекрасно, — восхитился Джеймс. — Кстати, как вам Райсы? Пол Райс, по-моему, большой засранец. Треплет нервы моей жене, устанавливает у себя аквариум на две тысячи галлонов…

— Я не привык вникать в размолвки соседей, — сухо сказал Филипп. — Это прерогатива моей тетушки.

— Вы, кажется, знакомы с Шиффер Даймонд? — сменил тему Джеймс. — И даже встречались когда-то?

— О, очень давно. — Филипп расплатился и быстро вышел на улицу. Однако Джеймс тут же выскользнул за ним, и теперь Окленду предстояло целую вечность — два квартала — шагать до дома в компании этого человека.

— Нам нужно как-нибудь пообедать вместе, — сказал Джеймс. — Я с женой и вы с подругой. Как ее зовут, я забыл?

— Лола, — ответил Филипп.

— Молоденькая, — как бы невзначай заметил Джеймс.

— Двадцать два года.

— Надо же, совсем девочка, — умилился Гуч. — Годится вам в дочери.

— Боже сохрани! — вырвалось у Филиппа.

У самого дома Гуч повторил предложение пообедать семьями.

— Почему бы не сходить куда-нибудь поблизости, в «Никербокер», например?

Филипп не видел иного выхода, кроме как согласиться. Не мог же он сказать: «Меньше всего на свете я хочу обедать с тобой и твоей женой»?

— Может быть, после Рождества, — неопределенно ответил он.

— Отлично, — просиял Гуч. — Значит, на первой или второй неделе после Нового года. Моя книга выходит в феврале, позже мне предстоит поездка.

— Что ты делаешь на Рождество? — спросил Браммингер по телефону у Шиффер Даймонд.

— Пока никаких планов, — ответила она, выпрямляясь на стуле в гримерке. У них с Браммингером уже было четыре свидания; после четвертого ужина они решили переспать, чтобы разделаться наконец с этой проблемой и решить, подходят ли они друг другу. Секс оказался прекрасным — зрелым и технически совершенным. Процессу слегка не хватало молодой страсти, но в целом все было хорошо. Кроме того, Браммингер был умен и довольно приятен, хотя ему недоставало чувства юмора. Воспринимать смешное мешала еще не забывшаяся обида из-за увольнения два года назад и последовавшая за ним борьба — необходимо было преодолеть то, что Браммингер считал утратой статуса. Если он не президент корпорации, если на визитке под фамилией не значатся два волшебных слова, то кто же он? Годичное путешествие научило его, что поиски своего предназначения — хорошо, а обретение — лучше, и он вернулся в Нью-Йорк начинать все сначала. Сейчас Браммингер пытался вести дела с другими бывшими руководителями, которых отправили на покой к шестидесяти годам. «Клуб экс-президентов», — шутил он.

— Хочешь на Сент-Бартс? Я снял виллу с двадцать третьего декабря по десятое января. Могу тебя подкинуть на частном самолете.

В дверь заглянул помощник режиссера Алан.

— К вам пришли, — произнес он беззвучно. Шиффер кивнула.

В гримерную вошли Филипп Окленд и его молодая подружка, Лола. Филипп упомянул, что приведет ее, и Шиффер согласилась — любопытно было посмотреть, кому же это удалось удержать его дольше, чем она предполагала.

Филипп озвучил очевидное:

— Вот, я привел Лолу.

Шиффер протянула руку:

— Я слышала о вас от Инид.

— Правда? — спросила польщенная Лола.

Предупреждающе подняв указательный палец, Шиффер вернулась к прерванному телефонному разговору.

— Так что решаем? — спросил Браммингер.

— Отличная идея. Жду с нетерпением, — ответила Шиффер и повесила трубку.

— Чего ты ждешь с нетерпением? — спросил Филипп с забавной фамильярностью бывшего любовника.

— Отдыха на Сент-Бартсе на Рождество.

— Я всегда мечтала отдохнуть на Сент-Бартсе, — не без зависти призналась Лола.

— Попросите Филиппа, — сказала Шиффер, глядя на Окленда. — Это один из его любимых островов.

— Это у всех любимый остров, — проворчал Окленд. — И с кем ты летишь?

— С Браммингером, — сказала Шиффер, опустив глаза, пока гримерша красила ее ресницы.

— С Дереком Браммингером? — уточнил Филипп.

— Да.

— Ты с ним встречаешься?

— Вроде того.

— Надо же! — Филипп опустился на стул рядом с ней. — И с каких же пор?

— С недавних, — ответила Шиффер.

— А кто это — Браммингер? — встряла Лола.

Шиффер улыбнулась:

— Когда-то он был богатым и занимал высокий пост, а теперь утратил власть и стал еще богаче.

— А он старый? — спросила Лола.

— Дряхлая развалина, — отозвалась Шиффер. — Еще старше Окленда.

— Все готово, — снова заглянул в гримерную Алан.

— Спасибо, милый, — поблагодарила Шиффер и повела Лолу с Филиппом на съемочную площадку. Пробираясь по лабиринту коридоров, Лола, не закрывая рта, мило чирикала о том, как она счастлива здесь оказаться, охала и ахала при виде задника, изображавшего Манхэттен на фоне вечернего неба, десятков людей, сновавших вокруг, великого множества кабелей, шнуров, юпитеров и прочего оборудования. Шиффер уже не удивлялась, что Инид сразу невзлюбила Лолу, — Филипп безропотно подчинялся ей, едва она пошевелит мизинцем с черным блестящим ноготком. Однако девица оказалась вовсе не так уж плоха. Лола держалась приветливо и производила приятное впечатление своей бойкостью и юной жизнерадостностью. Она была очень молода — выбор Филиппа красноречиво свидетельствовал о начале кризиса среднего возраста. «Но это не моя проблема», — напомнила себе Шиффер. Их с Филиппом дороги разошлись много лет назад, и обратного пути не было.

Бросив взгляд на Лолу, беспечно усевшуюся в кресло режиссера, не подозревая о своем faux pas,^[19] Шиффер вошла в кадр, приказав себе выбросить Филиппа и его подружку из головы. Снимали сцену в кабинете в редакции журнала; Шиффер предстояло ссориться с молодой подчиненной, которая завела служебный роман с начальником. Шиффер Даймонд села за стол и надела очки для чтения в черной оправе, припасенные реквизиторами.

— Тишина на съемочной площадке! — крикнул режиссер. — Мотор!

Шиффер встала и сняла очки, увидев молодую актрису, медленно шедшую к ее столу.

— Боже мой, это же Рамблин Пейн! — завопила Лола.

— Стоп! — рявкнул режиссер. Оглядевшись, он заметил в своем кресле незваную гостью и решительно направился к ней.

Шиффер успела вмешаться:

— Все в порядке. Это свои.

Режиссер остановился, посмотрел на нее и неодобрительно покачал головой, но тут заметил Филиппа, стоявшего рядом с Лолой.

— Окленд? — удивился он, подошел к Филиппу, схватил его за руку и крепко пожал, дружески похлопав по спине. — Почему вы не сказали, что здесь сам Окленд? — обратился он к Шиффер.

— Хотела сделать вам сюрприз.

— Как твои дела, друг? Я слышал, ты добил «Подружек невесты»?

— Да, — сознался Филипп. — Съемки начнутся в январе.

Режиссер пристально посмотрел на Лолу:

— Твоя дочка, что ли?

Шиффер очень хотелось увидеть выражение лица Филиппа, но он упорно смотрел в пол. Бедняга, подумала она.

По дороге в город Филипп сидел мрачный как туча и лелеял свою меланхолию. Лола ничего не желала замечать; она весело болтала, не обращая внимания на угрюмое молчание спутника. Она буквально прозрела на съемочной площадке — ей открылось, в чем ее призвание! Она тоже может стоять перед камерой и делать то, что делает Рамблин Пейн, — оказывается, это совсем не трудно. Или все же лучше реалити-шоу? Можно запустить реалити-проект о том, как молодая женщина строит жизнь в большом городе. В конце концов, подчеркнула Лола, жизнь она ведет гламурную и девушка она красивая — не хуже любой другой участницы реалити-шоу. А главное, она интересная личность.

— Ведь я интересная личность, правда, Филипп? — обратилась она к нему.

— Конечно, — машинально ответил Филипп. Они переезжали мост Уильямсберг, который ведет в южную часть Манхэттена. Вид, открывавшийся отсюда, сильно отличался от знаменитой панорамы ночного города на фоне неба. Приземистые коричневые и серые дома выглядели вросшими в землю и запущенными. Здесь возникали мысли об отчаянии и обреченности, а не о новой жизни и исполнении мечты. Глядя на южный Манхэттен, Филипп, в свою очередь, тоже прозрел. Шиффер Даймонд вернулась в Нью-Йорк и начала новую жизнь: она вновь добилась известности и даже завела роман. А он топчется на месте, живя по установленному распорядку. Единственное, что менялось, — темы сценариев и женщины. Думая о приближающемся празднике, Филипп особенно остро ощутил внутренний разлад. Рождество он, как всегда, проведет со своей тетушкой. Они, как обычно, сходят поужинать в «Плазу»… Стоп, отеля «Плаза» уже нет, теперь это ультрадорогой современный кондоминиум. Филипп даже растерялся, не зная, куда вести Инид. Шиффер улетит на Сент-Бартс, Лола поедет домой к родителям. Чувствуя себя старым неудачником, Окленд собрал волю в кулак и приказал себе не раскисать. Тут его второй раз озарило, и он нашел спасение от депрессии.

— Лола, — сказал он, взяв ее за руку. — Ты хотела бы встретить Новый год на Карибах?

— На Сент-Бартсе? — радостно спросила мисс Фэбрикан.

— Нет, — ответил Филипп, не желая портить себе отдых неожиданными встречами с бывшей любимой и ее новым любовником. — Кое-где получше.

— О, Филипп! — воскликнула Лола, бросаясь ему на шею. — Я так счастлива! Я ужасно волновалась, что мы никуда не выберемся на Новый год. Боялась — все, забыл, а ты, видишь как, сюрприз мне приготовил!

Не в силах сдержать восторга, она мгновенно позвонила матери и сообщила хорошие новости. В последнее время Битель вела себя несколько странно, и Лола подумала, что это ее подбодрит.

Через три дня Лола, утопая в розовых мечтах, летела в Атланту. В мыслях она была уже на Карибах; она улетала двадцать седьмого прямым рейсом на Барбадос, а оттуда вместе с Филиппом на Мастик. Каждая девушка знает — когда мужчина везет тебя в отпуск, он устраивает проверку, желая посмотреть, как у вас получится жить бок о бок несколько дней подряд. Если поездка пройдет хорошо, дело может увенчаться (какое прекрасное слово!) помолвкой. Поэтому за неделю, оставшуюся до отлета, Лоле предстояло успеть не меньше, чем невесте перед свадьбой. Надо было купить купальные костюмы и одежду для отдыха, сделать восковую эпиляцию с головы до ног (в смысле — кроме головы, конечно), удалить огрубевшую кожу стоп, обработать скрабом локти и выщипать брови. Сидя в кресле самолета, Лола представляла собственную свадьбу. Они с Филиппом будут венчаться на Манхэттене и пригласят Шиффер Даймонд и того смешного писателя Джеймса Гуча. Про свадьбу напишут в The New York Times, Post и даже в таблоидах, и мир узнает Лолу Фэбрикан. Решительно настроившись на счастье, Лола забрала чемоданы с транспортера и вышла к поджидавшей ее Битель. И у отца, и у матери были новенькие «мерседесы» — не старше двух лет, и Лола раздувалась от гордости при виде столь несомненного доказательства недосягаемого превосходства семейства Фэбрикан над простыми смертными.

— Мам, я по тебе соскучилась, — сказала Лола, забираясь на заднее сиденье. — Поехали в Buckhead!

Для матери и дочери шопинг был свято чтимой рождественской традицией. Еще когда Лола училась в колледже и приезжала домой на праздники, они с Битель первым делом отправлялись в торговый центр, где укрепляли отношения, приобретая туфли, аксессуары и наряды для Лолы. Стоя у примерочной кабинки, Битель ждала возможности выразить восторг по поводу «прелестных» джинсов или платья от Nicole Miller. Но в этот раз Битель Фэбрикан не была одета для шопинга. Как правило, она появлялась на людях с выпрямленными и уложенными волосами, при макияже и в одежде от недорогого дизайнера (обычно это были слаксы с блузкой, дополненные шарфом от Hermеs и тремя-четырьмя массивными золотыми цепочками). Однако сегодня Битель была в джинсах и спортивном свитерке, а вьющиеся мелким бесом волосы стянула невзрачной резинкой — словом, миссис Фэбрикан предстала перед дочерью в «рабочем» виде, словно собиралась помогать домработнице чистить серебро, мыть хрусталь от Tiffany и передвигать тяжелую дубовую мебель при уборке.

— Резинка для волос? Мам, что это ты? — с любовью, но не без раздражения спросила Лола. Глаз новоявленной жительницы Нью-Йорка сразу отметил недостатки во внешнем виде матери. — Не можем же мы вот так ехать в магазин!

Битель сосредоточенно вела «мерседес», ловко объезжая длинную колонну фур. Она несколько дней готовилась к этой встрече и даже репетировала объяснение с дочерью, как советуют психологи перед трудным разговором.

— В этом году ситуация немного изменилась, — сказала она.

— Что?! — возопила страшно разочарованная Лола. Она-то рассчитывала начать оргию покупок сразу после приземления! И она выместила раздражение на спутниковом радио, настроенном на сентиментальные хиты семидесятых. — Кто включил такое дерьмо на полную громкость?

Битель давно привыкла к резкостям Лолы, взяв за правило пропускать их мимо ушей, всякий раз напоминая себе, что это ее родная дочка, которая любит маму и не хочет ее обидеть. В конце концов, Лола, как все молодые люди, порой не догадывается о чувствах окружающих. Но сейчас презрительное замечание дочки показалось Битель ударом под ложечку.

— Мам, давай переключим! — капризно потребовала Лола.

— Нет, — ответила Битель.

— Почему?

— Потому что мне нравится эта программа.

— Но это же отстой, — заныла Лола. — Это так старомодно!

Битель на секунду перевела взгляд с дороги на дочь, нетерпеливо ерзавшую на переднем сиденье. Ее вдруг охватил необъяснимый гнев; ощущая острое отвращение к собственной дочери, она громко сказала:

— Лола, будь добра, заткнись, пожалуйста!

У Лолы по-рыбьи приоткрылся рот. Она повернулась к матери, не в силах поверить своим ушам. Битель сидела с жестким, непроницаемым выражением лица, какое Лола видела всего несколько раз в жизни — например, когда глава школьного комитета отклонил ее предложение подавать в столовой латук, непременно выращенный без удобрений. Но материнский гнев еще никогда не обрушивался на Лолу, и теперь она испытала настоящий шок.

— Я не шучу, — сказала Битель.

— Да что я такого… — начала девушка.

— Не сейчас, Лола, — нетерпеливо отмахнулась Битель.

Они выехали на шоссе. Битель представила сорокаминутную дорогу в плотном потоке машин и решила, что так долго не выдержит. Нужно сказать сейчас. И Битель свернула на ближайший съезд.

— Мама! — заорала Лола. — Да что с тобой? Это же не наш поворот, мы не доехали!

Битель вырулила на бензозаправку и заглушила мотор, напоминая себе, что она, Битель Фэбрикан, смелая и многими уважаемая женщина, в состоянии выдержать самые суровые испытания и выйти из них победительницей.

— Что случилось? — настойчиво спрашивала Лола. — Что-то с папой, да? У него роман на стороне?

— Нет. — Битель смотрела на дочь, пытаясь предугадать ее реакцию. Наверное, расплачется и запричитает — сама Битель плакала и причитала, когда услышала новость. Но сейчас она немного привыкла, как пациенты хосписа, которых она иногда навещала, привыкают к постоянной физической боли. — Лола, — мягко сказала Битель. — Мы разорены. Мы потеряли все наши деньги. Вот, теперь ты знаешь все.

На секунду Лола застыла, но тут же зашлась истерическим хохотом:

— Ой, мам, вечно ты драматизируешь ситуацию! Как мы можем разориться? Я вообще не понимаю, как это!

— Это означает, что у нас нет денег, — терпеливо повторила Битель.

— Не может такого быть, у нас же всегда были деньги! Папочку что, уволили? — Лолу начала охватывать паника.

— Он сам ушел, — сказала Битель.

— Когда? — встревожилась Лола.

— Три месяца назад.

— Почему вы мне не сказали?

— Не хотели расстраивать, боялись отвлечь от работы.

— Папа найдет другую работу, — растерянно пробормотала Лола.

— Может, и найдет, — ответила ей мать. — Но это не решит наших проблем. Во всяком случае, полностью.

Страх не позволил Лоле уточнить, что имелось в виду. Битель повернула ключ зажигания, и остаток пути они проехали молча.

Виндзор-Пайнс был построен как маленький город. Если в Атланте бесконечные торговые центры средней руки и заведения быстрого питания тянулись паучьими лапами на долгие мили, в Виндзор-Пайнсе были только дорогие бутики и магазины высшего класса, а в центре можно было видеть торговые представительства фирм «Мерседес», «Порше» и «Роллс-ройс». Здесь были отель «Времена года» и белоснежное здание муниципалитета, отделенное от дороги зеленым газоном с эстрадой-раковиной. «Город» Виндзор-Пайнс, появившийся на картах в 1983 году, насчитывал пятьдесят тысяч жителей и располагал двенадцатью площадками для игры в гольф — в пересчете на душу населения больше, чем в любой другой точке Джорджии.

Особняк семьи Фэбрикан стоял на самом краю одного из полей для гольфа, в огороженном жилом массиве с ограниченным въездом, и представлял собой результат диковинного смешения разных стилей — в основном эпохи Тюдоров, поскольку Битель обожала «английскую деревню», но с реверансом великой плантаторской архитектуре в виде высоких белых колонн у входа. При доме был гараж на три машины, над ним — центр развлечений со столом для пула, гигантским плоскоэкранным телевизором, баром и секционными кожаными диванами. Просторная кухня с мраморными столешницами переходила в огромную смежную комнату. Помимо нее, в доме имелись гостиная и столовая, которыми практически не пользовались, четыре спальни и шесть ванных комнат. Покрытая белым гравием дорожка, подновляемая каждую весну, плавно поворачивала ко входу с колоннами. Когда они свернули к дому, Лола ахнула от изумления: справа и слева от дорожки в газон были воткнуты таблички «Продается».

— Вы продаете дом? — в ужасе воскликнула она.

— Не мы, а банк.

— Что это значит? — внезапно осипнув, спросила Лола, начиная понимать, что мать не шутит. От ужаса у нее перехватило дыхание, слова давались ей с трудом.

— У нас забирают все, — сказала Битель.

— Но почему? — взвыла Лола.

— Поговорим об этом позже, — сказала мать. Открыв багажник, она устало вытащила чемоданы дочери и понесла к дому, сделав на полпути передышку. Казалось, Битель стала ниже ростом, словно высокие колонны, громадный особняк и чудовищность ситуации придавливали ее к земле. — Лола! — позвала она. — Ну ты идешь?

Сэм Гуч никогда не ждал прихода Рождества с замиранием сердца. Все его знакомые на Рождество уезжали, только он застревал в городе с родителями. Зато Минди называла это время года самым лучшим в Нью-Йорке: все разъезжаются, по улицам разгуливают одни туристы, да и те в их квартал забредают редко. После Нового года, вернувшись в школу, Сэм слушал в классе болтовню учеников про экзотические каникулы. «А ты где побывал, Сэм?» — обязательно спрашивал кто-нибудь, и кто-то другой непременно отвечал: «Сэм совершил восхождение на Эмпайр-Стейт-билдинг».

Однажды семья Гуч выбралась на Ямайку, но Сэму тогда было всего три года и он почти ничего не запомнил, хотя Минди иногда припоминала ту поездку Джеймсу, упрекая его за общение с растаманами.

Возвращаясь со Скиппи после прогулки в парке на Вашингтон-сквер (Скиппи совершил там нападение на здоровенного ротвейлера, наполнив хозяина странной гордостью), Сэм размышлял о том, почему и в этом году они остались в Нью-Йорке. Отец как будто ждал денег за свою книгу, но их рождественские планы от этого не поменялись. Как обычно, ранним рождественским утром они поедут в Пенсильванию, к маминым родителям на традиционный рождественский ужин — жареная говядина и йоркширский пудинг, а потом — поездка на Лонг-Айленд, к отцу Джеймса. Джеймс происходил из еврейской семьи, не отмечавшей Рождество, поэтому там предстоял ужин в китайском ресторане.

Скиппи он водил на поводке-рулетке. На прогулке псу нравилось отбегать от хозяина как можно дальше. Сейчас он пулей влетел в дом номер один по Пятой авеню, отмотав рулетку на несколько футов, и Сэм, войдя следом за ним, обнаружил, что поводок опутал ноги Роберто.

— Воспитывай свою собаку, парень, — резко сказал Роберто.

— Это мамина собака, — напомнил ему Сэм.

— Она относится к нему как к ребенку, — пробурчал Роберто. — Кстати, тебя искала миссис Райс. У нее сломался компьютер.

Когда Сэм постучался к Аннализе Райс, она разговаривала по телефону.

— Мне очень жаль, мама, — говорила она, — но Пол хочет куда-то ехать с этими людьми… — Она жестом пригласила Сэма войти.

Всякий раз, оказываясь в квартире Райсов, Сэм пытался делать вид, что ему нет никакого дела до обстановки, но всегда испытывал благоговейный ужас. Холл был выложен блестящим белым мрамором, штукатурка на стенах походила на иней. В холле было нарочито пусто, только на одной стене висела поразительная фотография: тучная темноволосая женщина с белокурым младенцем, настоящим ангелочком, на руках. Женщина выглядела как любящая мать, но в ее взгляде читался вызов, словно на тот случай, если у зрителя возникнет сомнение, что ребенок ее. Сэма гипнотизировали ее огромные груди с сосками размером с теннисные мячики. Странные создания эти женщины! Из уважения к матери и к Аннализе он целомудренно отводил глаза от фотографии. В холл можно было попасть и с другой стороны, по широкой красивой лестнице — такие можно увидеть разве что в старых черно-белых фильмах. В доме располагалось несколько двухэтажных квартир, но там лестницы были узкие, витые и крутые, такую ни за что не преодолел бы человек старше семидесяти пяти лет. А ширина этой лестницы тянула, по прикидке Сэма, футов на шесть, на ее ступеньках свободно можно было бы пировать целой компанией.

— Сэм? — окликнула его Аннализа.

У нее было умное «лисье» личико, собственно, она и была лисой. В этот дом она въезжала в джинсах и в футболке, а теперь одевалась с иголочки. Например, сегодня на ней были белая блузка и серая юбка, бархатные тапочки с котятами и толстый кашемировый кардиган, который Сэм оценил в несколько тысяч долларов. Обычно, когда он заходил помочь ей налаживать веб-сайт, она охотно с ним болтала, рассказывала, что она адвокат, защищает сбежавших из дому девчонок, с которыми родственники плохо обращаются и которые нередко попадают в тюрьму. По ее словам, помогая этим бедняжкам, она колесила по всем штатам и часто разочаровывалась в людях. Ей то и дело попадались типы, способные на ужасные поступки: одни колотят детей до смерти, другие бросают их на произвол судьбы. Сэму казалось, что люди, о которых она говорит, живут в другом мире, но Аннализа утверждала, что подобные вещи творятся постоянно: каждые девятнадцать минут где-нибудь в Америке какая-нибудь девочка подвергается жестокому обращению со стороны родителей. Вспомнила она и о своих встречах с президентом. Таких встреч было две. Однажды ее пригласили на прием в Белый дом, в другой раз она выступала перед сенатским комитетом. Сэму это было куда интереснее, чем теперешняя жизнь Аннализы. По ее словам, на прошлой неделе она присутствовала на рекламном ленче, посвященном новой модели дамских сумочек. Ее невероятно позабавила обстановка, царившая на ленче, было даже удивительно, что сумочку не усадили в кресло и не угостили шампанским, — так она сказала.

Аннализа всегда отпускала шуточки на такие темы, и Сэм подозревал, что эта новая жизнь ей не особо по вкусу. «Очень даже по вкусу! — возражала она в ответ на его сомнения. — Это ведь здорово — устраивать приемы для сбора денег, на которые покупаются компьютеры для обездоленных африканских ребятишек! Правда, все женщины на этих приемах щеголяют в мехах, а потом разъезжаются на дорогих машинах с водителями…»

«В Нью-Йорке так было всегда, — пришел ей однажды на помощь Сэм. — С этим бессмысленно бороться. Всегда найдется другая, чтобы с радостью занять ваше место».

Но сегодня Аннализе было некогда болтать.

— Слава Богу, ты пришел, Сэм. — Она поднималась по лестнице. — Я уже не знала, что делать! Вечером мы уезжаем, — говорила она через плечо.

— Куда вы едете? — вежливо осведомился Сэм.

— С ума сойти, до чего разнообразный маршрут! Лондон, Китай, потом Аспен. В Аспене, кажется, предстоит отдых. В Китае у Пола полно дел, к тому же китайцы не празднуют Рождество. Мы будем путешествовать три недели.

Аннализа провела его через гостиную в небольшую комнату, оформленную в насыщенных голубых и зеленых тонах, которую она называла своим кабинетом, и включила ноутбук.

— Не могу войти в Интернет, — пожаловалась она. — У меня вроде как современная беспроводная версия, позволяющая подключиться к Сети где угодно во всем мире. Но что в ней толку, если у меня не получается это сделать даже в собственной квартире?!

Сэм уселся перед компьютером, пощелкал по клавишам.

— Любопытно! Плохое прохождение сигнала…

— Как это понимать?

— На языке «чайников» — вы уж извините! — это означает, что сигналу мешает какой-то мощный компьютер, может быть, даже спутник. Вопрос в том, откуда берется эта помеха.

— Разве спутники висят не повсюду? — удивилась Аннализа. — Глобальная система навигации! Теперь по их милости можно разглядеть любую подворотню!

— Эта помеха посильнее, — проговорил Сэм, хмурясь.

— Вдруг она идет сверху, из кабинета мужа?

— Зачем ему спутниковая система?

— Мужчины! — пожала плечами Аннализа. — Для него это новая игрушка.

— Со спутником не поиграешь, — веско произнес Сэм. — Спутниками управляют правительства.

— Каких стран — больших или маленьких? — попробовала пошутить Аннализа.

— Ваш муж дома? — спросил ее Сэм. — Может, выясним у него самого?

— Он почти никогда не бывает дома, — пожаловалась Аннализа. — Он всегда на работе. Оттуда и в аэропорт собирается ехать.

— Вообще-то можно попытаться устранить проблему и без него, — сказал Сэм. — Я поменяю вам настройки, перезагружу компьютер — и все наладится.

— Слава Богу!

Аннализа знала, Полу не понравилось бы, что Сэм возится у него в кабинете. С другой стороны, можно было не ставить его об этом в известность. Что, собственно, у него там водится, кроме рыбок? Вдруг что-нибудь сломается в их отсутствие? В доме и так все время что-то выходило из строя: встроенная в стены система кондиционирования так и не была запущена, поэтому Полу пришлось укоротить снизу двери и смонтировать в нижней части оконных проемов кондиционеры. Так и надо было поступить с самого начала — но Минди Гуч из-за всего этого до сих пор с ней не разговаривала. При виде Аннализы Минди всегда холодно произносила: «Наслаждаетесь квартирой, надеюсь?» — и торопилась прочь. Даже швейцары, сперва — само дружелюбие, стали держаться с Райсами отчужденно. Пол подозревал швейцаров в несвоевременной доставке заказов, за это она обвиняла его в паранойе, но он был отчасти прав. Взять хотя бы ту проблему с жакетом Chanel, с бисером, стоимостью несколько тысяч долларов: служба доставки клялась, что привезла его вовремя, но вещь, как ни странно, обнаружили через два дня в квартире Шиффер Даймонд. Да, в надписи на пакете была ошибка, но Аннализе все равно казалось, что другие жильцы их недолюбливают. Теперь вот эти компьютеры! Вдруг что-нибудь сломается, пока они будут в другом полушарии, в Китае?

— Послушай, Сэм, я ведь могу на тебя положиться? Давай, я оставлю тебе мои ключи. Храни их на всякий случай до нашего возвращения. Только никому ни слова! Ни маме, ни другим, ладно? Разве что если случится такое, что иначе будет нельзя! У моего мужа легкая паранойя…

— Понимаю, — кивнул Сэм. — Я не расстанусь с ключами даже под страхом смерти.

Уже через минуту он спускался по лестнице с тяжелыми ключами от волшебной квартиры в кармане джинсов.

В доме в Виндзор-Пайнс Битель сидела у туалетного столика в своей комнате и накладывала на лицо остатки крема La Mer. Она знала, что Сим будет прятаться в развлекательном центре, где он теперь проводил все время. После получения из банка две недели назад уведомления об утрате права выкупа заложенного имущества Сим перебрался спать на кушетку перед огромным плоским телевизором. Лола, как предполагала Битель, сидела в своей комнате, пытаясь переварить реальность.

Но где там понять происходящее Лоле, если сама Битель с трудом его понимала?

Битель достала остаток крема кончиком наманикюренного ногтя. Когда начались неприятности? Полгода назад? Она всегда знала, что Симу в его компании несладко. Сам он никогда в этом не признавался, потому что был склонен держать свои мысли при себе, и она, чувствуя, что не все идет гладко, старалась все же гнать такие мысли, убеждала себя, что благодаря мобильной системе предупреждения, изобретенной Симом, они непременно разбогатеют. Но однажды, три месяца назад, Сим неожиданно рано вернулся с работы домой. «Тебе нехорошо?» — задала она ему вопрос. Он ответил, что уволился, потому что у него есть гордость и всякому терпению наступает предел. «Ты о чем?» — спросила она. «О неуважении!» В конце концов ей удалось из него вытянуть, в чем дело. Причиной ухода Сима стало то, что босс присвоил его изобретение себе. Босс заявил, что патент принадлежит компании и что Сим не получит ни цента. Битель и Сим наняли адвоката по патентному праву из Атланты, которого им порекомендовали, но от него не было никакого толку. Битель прозвала про себя адвоката «масляным типом», и не только потому, что его кожа лоснилась на фоне синего костюма в полоску и красного галстука, но и из-за необходимости постоянной «смазки»: часовая встреча с ним обошлась им в семьсот долларов. Потом адвокат вроде бы приступил к изучению дела. «Доказательства, что Сим разработал это сам, отсутствуют», — объявил он по телефону. «Тем не менее это его изобретение, — возразила Битель. — Я видела, как он над ним работал». «Как?» — «На компьютере». — «Боюсь, этого мало для доказательства, миссис Фэбрикан. Можете судиться, если хотите, но чтобы довести дело до суда, вам понадобятся сотни тысяч долларов. А в результате вы скорее всего все равно проиграете». Битель бросила трубку. У нее возникло ощущение, что Сим с самого начала ее обманывал, что эта система предупреждения не была его личным изобретением, что он работал над ней вместе с другими людьми. Но зачем было ей лгать? Наверное, чтобы сделать ей приятное, догадалась она, чтобы вырасти в ее глазах. При ее энергичности он мог чувствовать себя слабаком, вот и врал для улучшения своего имиджа. Ему хорошо платили, целых триста пятьдесят тысяч в год, но уже через неделю после его увольнения она убедилась, что его зарплата — одна видимость. Они жили от получки до получки, трижды перезаложили дом, причем последнюю закладную пришлось изъять полгода назад, чтобы помочь Лоле перебраться в Нью-Йорк. Они накопили больше миллиона, можно было бы продать дом и спокойно жить на вырученное, но тут некстати рухнул рынок. В прошлом году дом стоил миллион двести тысяч, а теперь всего семьсот тысяч долларов. «Так что, — объявил банкир сидевшим перед ним и дрожавшим от страха Битель и Симу, — у вас на самом деле триста тридцать три тысячи долларов. Еще сорок два цента, если быть точным».

«Триста тридцать три тысячи долларов. И сорок два цента», — вертелось у нее в голове. Она так часто это повторяла, что перестала реагировать на сумму. Сумма превратилась в цифру, не связанную с реальной жизнью.

«Нью-Йорк!» — подумала Битель и вздрогнула. Если бы не обстоятельства, то как хорошо она могла бы сейчас жить, не боясь нужды! Счастливица Лола приехала в Нью-Йорк с деньгами, не то что в свое время Битель, которой пришлось сразу же устроиться медсестрой в больницу «Коламбия», всего на двенадцать тысяч долларов в год. Тогда она жила в обветшалой квартире с двумя спальнями вместе с тремя девушками и наслаждалась жизнью. Только продолжалось это недолго. Уже через три счастливых месяца она познакомилась с Симом в старом Дворце конгрессов на Коламбус-Серкл, там, где теперь вырос величественный небоскреб с офисами и торговый центр. Тогда никакого великолепия не было в помине, тянулись бесчисленные лотки, на которых торговали всякой всячиной, от шарикоподшипников для сердечных клапанов до лечебных магнитов универсального действия. Такие уж это были времена, технология еще недалеко ушла от колдовства и черной магии. Там-то, среди титановых клапанов и противораковых магнитов, она и встретила Сима.

Он спросил ее, где выход, и она оглянуться не успела, как они уже вместе шли пить кофе. Где день, там и вечер, а значит, бар в отеле «Эмпайр», где он остановился. Оба были бесстыдно молоды, полны карьерных надежд, их завораживал Нью-Йорк, которым они любовались на Линкольн-сквер за коктейлями «Текила Санрайз». Была весна, бил фонтан, извергая разноцветные потоки воды.

Далее последовал секс — такой, как это обычно бывало в далеком 1984 году, когда люди были еще не так искушены. У нее была большая, тяжелая грудь, такие груди почти сразу обвисают, им дарован всего один сезон спелости, способной завлекать мужчин. Вот она и завлекла Сима.

Он был тогда сексуальным мужчиной. Во всяком случае, так ей показалось при ее неопытности. Одно то, что Сим проявил к ней интерес, вскружило ей голову. Впервые она жила тайной, неизведанной, запретной жизнью. Наутро она проснулась свободной и современной, новых встреч с Симом она не ждала. Днем он улетал к себе в Атланту. Но вместо этого он стал ее преследовать, осыпать цветами, названивать, даже слал открытки. Она их не выкидывала, но к тому времени она уже познакомилась с другим мужчиной, влюбилась и игнорировала мольбы Сима.

Влюбилась она во врача. Несколько недель она все делала для того, чтобы поддержать в нем интерес к ней. Позорилась, играя в теннис. Убиралась у него на кухне. Заявлялась к нему на работу с сандвичами. Ей удалось полтора месяца продержаться на стадии поцелуев и сдаться только по истечении этого срока. На следующее утро он ей сказал, что помолвлен с другой женщиной.

Битель была совершенно сбита с толку, а потом, когда он перестал отвечать на ее звонки, почувствовала себя опустошенной.

Спустя неделю гинеколог сообщил, что она беременна. Она бы и сама догадалась, но спутала тошноту с головокружением, обычным при влюбленности. Сначала она думала, что ребенок от врача, и придумывала, как она ему об этом скажет и как он поймет, что ему нужна только она, и женится на ней. Только надо будет поторопиться, чтобы никто не заподозрил. Но когда анализы были готовы, гинеколог уточнил, что она на третьем месяце беременности. Битель занялась обратным отсчетом, чувствуя, как вся ее жизнь словно пятится назад. Отцом ребенка оказался Сим. Гинеколог отговорил ее от аборта, объяснив, что надо было думать раньше.

Битель поплакала, а потом позвонила Симу и объявила, что беременна. Он пришел в экстаз, прилетел на уик-энд в Нью-Йорк, снял номер в отеле «Карлайл» (уже тогда начав тратить деньги, которых не имел), устраивал романтические ужины в шикарных ресторанах, подарил ей кольцо от Tiffany с бриллиантом в полкарата, клянясь, что она заслуживает только самого лучшего. Через два месяца они заключили брак у мирового судьи в Гранд-Рапидс, где жили его родители. После церемонии они поужинали в загородном клубе. Вскоре родилась Лола, и Битель поняла, что все происходило не зря.

Как она любила Лолу! Чувства к врачу у Битель прошли, но порой при виде красавицы и умницы Лолы у нее появлялось странное ощущение. Крохотная ее частичка продолжала верить и надеяться, что произошла ошибка, что Лола — дочь знаменитого онколога Леонарда Пирса.

Битель встала из-за туалетного столика и, войдя в спальню, застыла перед эркерным окном, выходившим на лужайку для гольфа. Что теперь будет с ней и с Лолой? В прошлом ей случалось размышлять о том, как бы она поступила, если бы с Симом произошло несчастье. Когда он запаздывал, возвращаясь на машине из Флориды после ежегодного паломничества в гости к матери, ее посещала мысль, что он может погибнуть в автокатастрофе с участием огромной фуры. Она представляла себя вдовой в трауре в Виндзор-Пайнс: черное платье, черная шляпка-таблетка с вуалью, хотя никто уже не надевал ни шляпок, ни вуалей, на поминальной службе в церкви невнятной конгрегации, в которую ходила вся округа. Замуж она больше не выйдет. Но чувство утраты не мешало ей фантазировать: она продаст дом и будет вольна поступить со своей жизнью так, как ей самой вздумается. Возьмет и переедет в Италию, как та молодая писательница, автор книги «Под солнцем Тосканы»!

Но это только в том случае, если за дом можно будет что-то выручить. Банкротство ставило на всех мечтах крест, и порой ее посещали ужасные мысли: не было бы ей лучше без Сима? Почему бы не уйти от него, не переехать к Лоле в Нью-Йорк, в ее милую квартирку на Одиннадцатой улице?

Но на это не хватило бы денег. Эту квартирку они тоже не могли уже себе позволить, придется как-то объяснить это Лоле.

Битель вздрогнула, поняв, что Лола стоит рядом.

— Я тут думала, мама… — начала дочь, аккуратно садясь на край кровати. Беглая инспекция показала, что дела обстоят хуже, чем она предполагала: в холодильнике сыр из супермаркета вместо деликатесного, беспроводной Интернет отключен за неуплату, из всех кабельных телеканалов осталось только несколько базовых. — Мне не обязательно вкалывать на Филиппа. Я бы предпочла устроиться на настоящую работу. Может быть, связанную с модой. Или начала бы учиться актерскому мастерству. Филипп всех знает, он подскажет мне, куда лучше поступить. Уверена, у меня получится. Я видела игру Шиффер Даймонд, и мне показалось, что это не так уж трудно. Реалити-шоу — тоже неплохо. Филипп говорит, что их снимают в Нью-Йорке все больше. Там и без таланта можно обойтись.

— Лола, милая, — откликнулась Битель, тронутая желанием дочери помочь, — это все было бы чудесно, если бы нам была по-прежнему по карману твоя жизнь в Нью-Йорке.

Лола прищурилась:

— То есть как?

Битель покачала головой:

— Мы больше не можем себе позволить платить за квартиру. Я боялась тебе об этом говорить, но управляющую компанию уже пришлось предупредить. Аренда оплачена только до конца января.

Лола вскрикнула:

— Ты у меня за спиной избавилась от моей квартиры?

— Мне не хотелось тебя огорчать.

— Как ты могла?! — простонала Лола.

— Пойми, милая, у меня не было выбора. В январе мы лишимся обоих «мерседесов»…

— Как ты такое допустила, мама?

— Не знаю! — взвыла Битель. — Я доверилась твоему отцу. А он все это нам устроил. Теперь всем нам придется ютиться в каком-нибудь кондоминиуме, где нас никто не знает… мы попытаемся начать все сначала.

Лола усмехнулась:

— Думаешь, я стану жить в многоквартирном доме? С тобой и с папой? Нет, мамочка! — Ее голос окреп. — И не подумаю! Я не уеду из Нью-Йорка. Я слишком далеко продвинулась, чтобы теперь от всего отказаться. Нам только и остается надеяться, что на меня в Нью-Йорке.

— Где же ты будешь жить? — крикнула Битель. — Не на улице же!

— Буду жить с Филиппом, — сказала Лола. — Так и так я с ним живу.

— Лола! — пришла в ужас Битель. — Жить с мужчиной до замужества? Что скажут люди?

— У нас нет выбора, мама. Когда мы с Филиппом поженимся, никто не вспомнит, что мы жили с ним раньше. У Филиппа теперь уйма денег. Только что ему заплатили аванс — миллион долларов за сценарий. Поженимся и что-нибудь придумаем, — заверила Лола, косясь на мать. — Он уже давно сделал бы мне предложение, если бы не его тетка. Вечно она толчется рядом, вечно за ним подглядывает… Слава Богу, она уже старуха. Рано или поздно заболеет раком или еще чем-нибудь и освободит квартиру. Тогда туда переедете вы с папой.

— Дорогая! — Битель хотела ее обнять, но Лола увернулась. Она знала: если мать до нее дотронется, она раскиснет и сама разревется. А сейчас было не время давать слабину. Словно почувствовав в себе перед лицом невзгод легендарную силу своей матери, она встала.

— Поехали в торговый центр, мама! — предложила она. — Ну и что, что у нас нет денег? Я не могу махнуть на себя рукой. Наверняка на твоей кредитной карточке осталось хотя бы немножко.

Date: 2015-09-18; view: 372; Нарушение авторских прав