Обратный отсчёт: 5

Быть кристально честным с самим собой – это хорошее упражнение.

Зигмунд Фрейд, австрийский психоаналитик (1756–1939)

Радиомаяк привёл меня сквозь мезозойскую жару обратно к «Стернбергеру»; стрелочка на крошечном дисплее прибора указывала направление, откуда приходит сигнал. Он вёл меня не по тем же местам, по которым я уже шел, из чего я сделал вывод, что от корабля я добирался не прямым путём. Неважно. Я не возражал срезать через лес, поскольку листва прикрывала меня от раскочегарившегося послеполуденного солнца.

И у меня, и у Кликса были, разумеется, портативные рации, но то, что я хотел с ним обсудить, требовало разговора лицом к лицу. И даже тогда мне будет тяжело убедить его в том, что я видел то, что видел.

А что, собственно, я видел? Какие‑то бои животных? В Испании до сих пор устраивают корриду, а всего за неделю до отъезда я читал в газете, что в Оуквилле местная полиция накрыла подпольный клуб собачьих боёв. Если бы хеты случайно застали людей за занятиями вроде этих, что бы они подумали?

Но нет. То, что я видел, явно имело другой, более грандиозный и более извращённый масштаб.

Военная игра.

Но с кем они могут воевать? С каким таким приземистым, плоским противником, для которого изначально предназначались танковые люки? Те жукообразные танки были явно не марсианского происхождения, в этом я был убеждён. Значит, отбитая у врага военная техника, трофеи, захваченные в предыдущих стычках и теперь используемые для тренировок живых бронемашин. В запасных трицератопсах, похоже, недостатка не было.

Слизистые комья хетов сидели внутри них, дёргая за верёвочки гигантской марионетки.

Может, на Земле в эту эпоху существовала своя цивилизация? Может быть, хеты вторглись на Землю? Я моментально почувствовал симпатию к осаждаемым землянам – базовая, спинномозговая реакция. Но это было невероятно и неправдоподобно. В Китае и России, Австралии и Канаде, в Англии, Италии и Соединённых Штатах палеонтологи исследовали позднемезозойские отложения, буквально просеивая их сквозь сито в поисках мельчайших осколков костей. Это было совершенно невозможно, чтобы остатки глобальной высокоразвитой цивилизации ускользнули от их внимания. Но с кем тогда воюют марсиане?

Моим мыслям не хватало ясности – мешала головная боль, вызванная жарой. Тыльную сторону ладоней пощипывало, и я слишком поздно осознал, что они, единственные незащищённые участки моей кожи, обгорели на солнце. Присутствие всех этих явно листопадных пород деревьев свидетельствовало о том, что времена года в этих места ярко выражены, но мы, должно быть, попали в середину лета. Ситуацию усугубляло то, что какое‑то насекомое всё‑таки пробралось под марлевый накомарник и укусило меня за шею; место укуса распухло и чесалось.

На обратном пути я набрёл на пару диких гадрозавров, ощипывающих своими расплющенными клювами пучки хвои с веток; их роговые чехлы были неуязвимы для уколов хвоинок. Вертикальные жевательные движения, так непохожие на коровьи, производили звук, похожий на звук обдирающего дерево рашпиля – это батареи из тысяч плоских коренных зубов размалывали хвою и мелкие шишки. Кроме как на джипе, я ещё ни разу не приближался так близко к живым крупным динозаврам. Я слышал бурчание их желудков, и меня замутило от исходящего от них резкого запаха метана.

Здесь же я наткнулся на первое млекопитающее – меховой комок шоколадного цвета с длинными конечностями и любопытной бурундучьей мордочкой, дополненной сверху треугольными ушами. Палеонтология млекопитающих была не моей областью, но я вообразил, что этот зверёк – Пургаториус, первый примат, известный по многочисленным палеоценовым находкам в соседней Монтане и по одной оспариваемой находке зуба, относящейся к самому концу мелового периода.

Секунд тридцать мы смотрели друг другу в глаза; млекопитающее не сводило с меня взгляда быстрых чёрных глаз. Для меня это был особый момент – встреча с моим пра‑пра‑в‑энной‑степени‑прадедом, и я в шутку подумал, что маленькая протообезьянка тоже почувствовала наше родство, поскольку не убежала, пока один из гадрозавров не издал что‑то вроде блеяния. Я проследил за тем, как зверёк скрылся в подлеске, чувствуя грусть и одновременно гордость за то, что скоро ему уже не придётся взирать на мир из‑под ног шагающих где‑то вверху громадных колоссов. Кроткие унаследуют землю…

Маленькая стрелка моего навигационного устройства говорила мне, что я должен двигаться прямо вперёд, но лес в этом направлении рос густо, лианы и странные листья, похожие на варёный шпинат, свисали с ветвей. Я отклонился к востоку – возможно, там…

Когти впились мне в правое плечо.

Моё сердце пропустило несколько ударов. Я прыгнул вперёд и развернулся, нащупывая в рюкзаке ружьё. Позади меня стоял троодон; его вытянутая голова клонилась набок, огромные немигающие глаза уставились на меня. Был ли у него внутри хет? Или он дикий? Я упёр приклад слонового ружья в плечо, и мы продолжили пялиться друг на друга. Троодон был мельче, чем те, которых мы с Кликсом встречали раньше, и морда у него была покрыта коричневыми пятнами. Возможно, самец.

– Нет.

Слово, как и раньше, прозвучало из звериного горла хрипло и натужно. Узнав, что рептилия находится под контролем хета, я нервничать не перестал. Наоборот, я решил, что нужно принять дополнительные меры предосторожности.

– Назад, – приказал я. – Я хочу, чтобы ты не подходил ко мне ближе, чем на пять метров.

– Почему?

– Чтобы ты не мог в меня войти.

– Почему?

– Я тебе не доверяю.

– Что значит «доверяю»?

– Отойди назад! Сейчас же! – Я качнул дулом ружья.

Троодон секунду помедлил, потом отступил на пару шагов.

– Дальше, – сказал я.

Он сделал ещё два длинных шага.

Я положил ружьё на землю так, чтобы мог схватить его в один момент. Потом сбросил с плеч рюкзак. Внутри у меня было много всякой всячины, среди которой – две банки диетической кока‑колы и единственная в наших запасах банка корневого пива «A&W». Я схватил пиво левой рукой, нашарил рацию правой и включил её.

– Кликс?

Несколько секунд я слышал лишь треск статики. Затем:

– Привет, Брэнди, хорошо, что позвонил. Слушай, я тут нашёл‑таки иридиевую пыль, как и ожидал, исходя из того, что мексиканский кратер уже на месте, и ударный кварц тоже есть. Но количество и того и другого гораздо меньше, чем я ожидал на основании граничномеловых образцов, отобранных в наше время, и…

– Не сейчас, – сказал я.

– Что?

– Ко мне подошёл троодон под управлением хета.

– Где ты?

– Думаю, где‑то в десяти километрах к западу от «Стернбергера».

– Я по крайней мере в двадцати пяти к востоку, – сказал Кликс.

По такой местности – не меньше пары часов езды.

– Кликс, я держу в руке банку диетического корневого пива «A&W».

Троодон странно наклонил голову.

– Везёт тебе, – ответил Кликс.

– Молчи и слушай, – рявкнул я. – Я держу единственную банку корневого пива, что у нас есть. Мой палец на язычке крышки. Если троодон подойдёт ко мне слишком близко, или на меня нападут, или будет сделана попытка войти в меня, я нажму на язычок.

– Я не поним…

– Когда ты увидишь меня в следующий раз, потребуй показать тебе банку. Убедись, что она не открыта.

– Брэнди, ты параноик.

Голова троодона затряслась.

– Нет не‑обходи‑мос‑с‑с‑сти, – прошипел он.

– Кликс, я хочу, чтобы ты нашёл какой‑нибудь предмет, который ты бы мог использовать подобным же образом, – сказал я в рацию. – Как сигнал для меня.

– Брэнди…

– Делай что говорю!

Снова треск статики.

– У меня есть ручка. С пимпочкой. Я могу нажать пимпочку и высунуть стержень, если в меня начнут входить.

– Нет. Изменение должно быть необратимым. И его нужно сделать быстро. И предмет должен быть уникальным.

Снова статика.

– Хорошо. У меня есть целлофановая упаковка с двумя твинки.

– Ты взял с собой твинки?

– Э‑э… да.

– Здорово. Что ты с ними сделаешь?

– Гмм, ну, они сейчас в нагрудном кармане куртки.

– На тебе сейчас та свободного покроя куртка цвета хаки, так?

– Да, она. Если ко мне приблизятся, я раздавлю твинки.

– Хорошо. Ещё одна вещь, Кликс. Сколько ты весишь?

– Где‑то девяносто кило.

– Сколько точно? Перед стартом мы проходили финальное медобследование. Сколько ты тогда весил?

– Э‑э… восемьдесят девять пятьсот.

– Хорошо. Я – сто четыре ровно.

– Сто четыре? Да ты что!

– Просто запомни эти грёбаные цифры!

– Сто четыре. Количество недель в двух годах. Запомнил. Но Брэнди…

Он наверняка хотел мне напомнить, что у нас с собой нет весов, только маленькие минералогические, на которых не взвесить больше двух килограмм. Но я не дал ему договорить.

– Отлично. Теперь я отправляюсь к кораблю.

– Я хочу закончить бурение образцов, – сказал Кликс. – Это ещё несколько часов.

– Давай. Только не съедай твинки. Поговорим потом.

– Пока.

Я вернул рацию в рюкзак и снова подхватил ружьё.

– Зачем это всё? – прошипел хет.

Я поднял руку с зажатым в ней пивом.

– Чтобы держать тебя на расстоянии. Видишь этот металлический язычок? Если я нажму, то этот контейнер будет вскрыт таким образом, что снова закрыть его будет невозможно. Я не думаю, что тебе удастся войти в меня настолько быстро.

– Я не имею намерения входить в тебя.

– И, – продолжил я, – на случай, если ты в меня всё же войдёшь, Кликс знает, сколько я вешу. Разница в массе выдаст тебя с головой. – На самом деле это было не так. Даже будь у нас большие весы, наш с Кликсом вес варьируется в более широких пределах, чем масса одного хета, в зависимости от того, сколько мы съели за обедом и сходили ли в туалет. Но звучала угроза убедительно.

– Вы опасаетесь нас, – сказал хет. – Мы хотели лишь поговорить.

Я опустил дуло ружья, но и не подумал вернуть его в рюкзак.

– Очень хорошо. О чём вы хотели поговорить?

– О королях и капусте, – сказал динозавр. Эта книга была из моего круга чтения, а не из Кликсова, и троодон говорил с, как выразился бы Кликс, канадским акцентом. Хотя это был не Ромбик, с которым мы общались вчера утром, его седоком, по‑видимому, был тот же самый хет, с которым мы уже встречались. Или может быть – хоть эта концепция и с трудом умещалась у меня в голове – может быть, как хет пытался объяснить ранее, индивидуальность для них ничего не значила. Может, что узнаёт один, становится известно всем? А как происходит обмен?

– О королях и капусте? – повторил я и пожал плечами. – Королём у нас Карл III. А капусту я ем только в салате.

Динозавр, по‑прежнему держащий дистанцию с несколько метров, вскинул голову и заглотил информацию, моргнув на раз‑два.

– Спасибо за то, что поделился этим с нами, – сказал он; фраза для заполнения паузы, которую я подхватил от доктора Шрёдера. – Ты находишься на значительном расстоянии от своего корабля.

– Людям полезно упражняться в ходьбе. Способствует пищеварению.

– Ах.

Я посмотрел на него.

– Это не тот троодон, с которым мы встречались раньше, – сказал я.

– Верно.

– Но ты – тот самый хет?

– Более‑менее.

– Почему ты сменил носителя?

Троодон моргнул.

– Нам кажется недожаренным находиться в одном и том же теле дольше одного‑двух дней. Мы находим это… – Скрежещущий голос замолк, словно хет подбирал подходящий термин. – Клаустрофобия. Мы испытываем клаустрофобию. – Он переступил с ноги на ногу. – Кроме того, мы должны оставлять носителей для прямого взаимодействия с целью обмена памятью.

Если это правда, значит, тот факт, что хеты по собственной воле покинули наши с Кликсом тела, не обязательно свидетельствовал об отсутствии злобных намерений.

– Скажи мне, – сказал троодон, – где конкретно находится задница Кликс.

– Что?

– Кликс гадский ублюдок. Где он?

– Почему ты его так называешь?

– Кликс? А, каламбур. Каламбур смыкает. Его уникальное идентифицирующее слово – Майлз, но ты зовёшь его Кликс. «Клик» – сокращение от «километр». – Зверюга откинула свою длинную голову назад. – Хо‑хо.

– Нет, почему ты его обзываешь словами разными? Задница, ублюдок. Почему?

– Обзываешь словами его ты. Я просто – неверное использование? – Троодон слегка склонил голову набок. – Ваш язык трудный, неточный для нас.

– Ты никогда не слышал, чтобы я называл Кликса такими словами. Он бы мне зубы повыбивал.

– Интересно. Но ты ведь всё время зовёшь его так. Мы переняли это от тебя.

О чёрт.

– В смысле, вы нашли это у меня в голове?

– Да‑а‑а, крепко связано. Силлогизм, нет? Все Кликсы задницы, но не все задницы – Кликсы. Задница, ублюдок, разлучник, похититель жён, чернозадый тупица…

– Чернозадый? Чёрт, я правда про него так думаю? – Я почувствовал, что краснею. – Остальные эпитеты по крайней мере субъективны. Но расизм… Я не… в общем…

– Чернозадый не хорошо? Нет, это… ах, да, имеет отношение к цвету кожи. У него темнее, чем у тебя. Это важно?

– Нет. Это ничего не значащая особенность – адаптация к тропическому солнцу, и всё. Слушай, не зови его так.

– «Так»? Зачем мне звать его «так»?

– Нет, в смысле, не зови его «чернозадый». Или задницей. Или любым другим таким словом.

– Неприемлемые термины? Как я его должен звать?

– Кликс. Просто Кликс.

– Кликс‑просто‑Кликс. Смыкает.

Расистские оскорбления. Мне было стыдно. Вот так ты думаешь, что оно умерло и похоронено, а оно всё ещё здесь, ждёт шанса всплыть на поверхность.

И всё же… слова рептилии меня заинтересовали. Я знал, что не должен был этого делать, но не смог устоять.

– Тэсс, – сказал я после секундной паузы. – Какие слова ты… смыкаешь… с Тэсс.

– Тэсс, – троодон переступил с ноги на ногу, и мигательные перепонки поочерёдно закрыли и открыли оба его глаза. – Дорогая. Родная. Милая. Кролик. Барашек отбивной. – Я сжался под градом ласкательных имён. – Любимая. Единственная. Утраченная. Украденная. Потерянная.

– Хорошо‑хорошо, – сказал я. – Я уловил идею. Что насчёт «папа»?

– Папа? – секундная пауза. – Бремя.

– И всё?

– И всё.

Я отвернулся. Я был уверен, что инопланетянин не сможет ни заметить, ни понять моего смущения, но меня затопила волна вины.

– О чём ты хотел поговорить с самого начала? – спросил я, наконец.

– Где ты был?

– В лесу. Просто бродил.

– А, хорошо. Видел что‑нибудь интересное?

– Нет. Ничего. Совершенно ничего.

– Могу я проводить тебя до «Стернбергера»?

Я вздохнул.

– Если хочешь. Нам в эту сторону.

– Нет. Ходи сюда. Здесь можно зарезать.

Ты меня и так без ножа режешь.

– Ты имеешь в виду «срезать», я надеюсь.

– Да‑а‑а.

И мы двинулись в чащу леса.