Разнос и следствие

У станичной больницы, подняв серое облако пыли, резко затормозил газик с залатанным брезентовым верхом. Отлетела дверца. Из машины выскочил начальник районной милиции майор Бойко. Быстрый, энергичный. Одетый, несмотря на жару, в глухой китель, бриджи.

Хромовые сапоги начальника заскрипели на крыльце.

– Где? – властно бросил он румяной сестре в белом, которая, узнав посетителя, вежливо уступила дорогу в коридоре.

– В седьмой одиночной палате, на первом этаже.

Бойко уверенно направился к дверям. Их загородил поднявшийся со стула дядя Боря. Начальник нетерпеливо махнул рукой. Участковый не изменил положения.

– Нельзя к нему. Не пущу, Михаил Федорович.

– Ты что?! – изумился майор, и на минуту лицо его стало растерянным.

– Невозможно к нему, товарищ начальник, поймите. Нельзя: раны серьезные.

Круглые желваки забегали на скулах Бойко. В это время дверь палаты открылась. Показалась Соня. Она подняла красивую руку, и столько было в этом жесте боли и тревоги, что все замолчали.

Бойко сдержался, вытер платком высокий лоб с залысинами и, повернувшись, тихо позвал участкового. Медицинская сестра усмехнулась, озорно помахала рукой вслед начальнику.

Бойко злился и обвинял капитана: «Все у него тихо, хорошо, и вот, пожалуйста!.. А он частушки распевает в клубе, песенки. Артист!.. Я это преступление сам раскрою, лично! Пусть все увидят, кто работает, кто числится в списках».

Невеселые мысли не покидали и дядю Борю. Но совершенно иного плана. Он горячо и остро переживал за Василия Ивановича. Ненависть кипела в нем к преступнику, поднявшему руку на Школьникова.

В кабинете дядя Боря докладывал майору:

– Школьникова обнаружил местный плотник… Выстрелы слышали многие из молодежи, гулявшей в этот вечер на улице. К сожалению, никто не придал им значения. Все произошло около часа‑двух ночи. Школьников в тяжелом состоянии. Надежд на спасение мало. Секретарь райкома звонил перед вашим приездом, обещал, что из Москвы сегодня прилетит профессор‑хирург.

Дядя Боря, закусив губу, опустил голову.

– Не паникуй! – зло бросил майор. – Распустил преступный элемент. Что хотят, то и делают. Не в состоянии справиться – пришел бы и сказал: не могу, замените, отпустите на пенсию.

– А я не собираюсь на пенсию. Мне еще дел хватит.

– Выстрел в секретаря парткома, – пропустил Бойко мимо ушей слова участкового, – это политический акт… Мне уже несколько раз звонил начальник управления и другие руководящие товарищи. Просто стыдно разговаривать с людьми. Преступника надо найти, кровь из носа – найти. Я заверил руководство, что мы распутаем клубок сами. Задержим преступника в недельный срок.

– Не слишком ли вы наобещали?

– А ты меня не учи. Знаю сам. И тянуть резину здесь не собираюсь. Кстати, что слышно о вашем художнике Чижове?

И, не дождавшись ответа, забегал по кабинету, рубя ладонью воздух:

– Как ты мог допустить, что он украл ценностей на целую сотню тысяч? Скрылся из‑под носа, обвел вокруг пальца, как новичка. Здорово, ничего не скажешь.

– Так уж получилось, – отвечал понуро дядя Боря. – Не считал я его способным совершить преступление.

– Философия, причем вредная.

Бойко был шумлив, резок, но умел и работу организовать. С его приездом кабинет участкового превратился в настоящий штаб. Майор грубовато и весело отдавал приказания, советовал, ругался. Десятки оперативных сотрудников, участковых уполномоченных работали во всех концах района.

Начальник милиции вызвал на допрос Егора Егоровича. С ним он разговаривал слишком напористо, уверенный, что старик что‑то недоговаривает. Плотник обиженно сопел, укоризненно взглядывал выцветшими глазами на сидевшего здесь же дядю Борю. Капитану казалось, будто он говорит: «Как же вы так! Зачем меня обижаете подозрением?»

Участковый не вмешивался до тех пор, пока старика не отправили домой. Потом, сразу закипая, сказал:

– Старик чужого не возьмет. Ни золота, ни бриллиантов. Напрасно вы причисляете его к авантюристам.

– Напрасно, говоришь? Нет, дорогой дядя Боря, не напрасно. Смотри сам: половину золота нашли у Чижова. Где вторая? Ты решил – увез с собой Митька. А доказательства? Может быть, старик и Митька разделили все пополам. Значит, не исключено, что Егор Егорович знает и об истории со Школьниковым. Следовательно, у него надо сделать обыск. Посмотреть: не прикидывается ли? Дальше, где он находился во время оккупации? Здесь жил со своей старухой… Чего молчишь? Что я, говорю неразумно?

В словах майора и правда была определенная последовательность, логичность. Она тяжело и упрямо обволакивала капитана. Но он быстро стряхнул сомнение.

– Нет, Михаил Федорович. Обыска делать у Егора Егоровича не будем.

– Почему?

– Он всю правду рассказал. А во время войны Егор Егорович не меньше меня рисковал, даже больше, помогая нам, партизанам. Обыск делать у старика не дам. Жаловаться буду.

– Ты это брось! – скрипнул зубами Бойко. – Думаешь, ты один болеешь за своего друга Школьникова? Я больше тебя отвечаю… Но если у тебя одна станица, один колхоз, у меня на плечах целый район. Мне важно раскрыть преступление в самый короткий срок.

– Я знаю старика десятки лет, – немного успокоившись, твердо продолжал участковый. – Знаю не только имя‑отчество, но кое‑что и побольше: в трудные минуты встречался. Давайте подождем. Выясним. Сейчас у нас для обыска, на мой взгляд, есть лишь формальные мотивы. И поймите еще, Михаил Федорович, – здесь станица. Об обыске станет известно всем, это сломает старика. Потом не поправишь даже публичным признанием ошибки.

Бойко покосился на твердо сжатые губы своего подчиненного. «Ни за что не отступит, – подумал сердито, хорошо зная настойчивость дяди Бори. – Надо, видимо, согласиться, подождать. А появятся дополнительные факты, тогда уж не посмотрю ни на какую философию. Заодно решу вопрос и с участковым. Пора ему на пенсию. Отработал свое».

– Ладно, – вздохнул Бойко, – оставим пока в покое старика. Только запомни: выяснится его причастность к преступлению – будешь отвечать. И строго отвечать. А теперь надо приложить все усилия к розыску Чижова. Безотлагательно!