Ночные выстрелы

С самого раннего утра Василия Ивановича не покидали смутные тяжелые предчувствия. К тому же еще разболелось плечо – давала знать себя старая рана. Школьников начал ее массажировать. Часто это помогало. Сегодня боль по‑прежнему оставалась резкой.

Еще не открыв двери своего кабинета, Василий Иванович услышал телефонный звонок. Звонил дядя Боря:

– Я доложил о случившемся своему начальству. Чижова ищут. Думаю, никуда он не денется… И вот еще, Василий Иванович, ты о находке плотника пока никому не говори. Я всех остальных предупредил.

– Зачем эта конспирация?

– Мыслишки есть кое‑какие. При встрече расскажу.

Дядя Боря помедлил, и зная, что настроение у Школьникова скверное, добавил:

– Вечером приходите ко мне с супругой. Пельмени будут… настоящие, сибирские. Моя Катя сделала по твоему вкусу – остренькие.

День секретаря парткома колхоза – сплошные заботы. В одном месте не ладилось с поливальными машинами, в другом надо было обязательно провести беседу, проехать с агитбригадой по полевым станам, поторопить редакторов с выпуском стенных газет. Десятки, сотни больших и маленьких дел.

Василий Иванович приехал с полей к себе в кабинет поздно ночью. С улицы доносились голоса парней, смех девушек, задумчивый разговор гармошки. Знакомые звуки, он привык к ним.

К завтрашнему утру ему надо было подготовить справку в райком партии.

Школьников уже собирался уходить домой, когда за окном явственно послышался шорох. Василий Иванович хотел закрыть створку, но не успел сделать и шага. Ярко‑рыжий хвост выстрела метнулся навстречу, ожег лицо. После второго выстрела будто раскаленным шилом проткнуло грудь. Василий Иванович закачался и тяжело рухнул на пол. Еще какое‑то время он был в сознании, слышал неумолкающую гармошку‑полуночницу. Потом стало тихо‑тихо…

Первым узнал о страшной беде Егор Егорович. Он пришел проконтролировать свою старуху.

Глуховатая Ананьевна спала крепко, и мужу пришлось немало побарабанить по двери кулаками.

– Все спишь, старая! – крикнул старик.

– Чего ты, Егор Егорович, напраслину возводишь. Минуточку всего я и придремнула. Голова чегой‑то закружилась, так закружилась… Я и прилегла. А тут сон навернулся.

– Будь ты военнообязанная, я бы тебе за такое дежурство сотню нарядов «вне очереди» всыпал, – сердито сбросил Егор Егорович со стола рисунки Ананьевны.

– Будто на лодке мы с тобой катались, – рассказывала Ананьевна, не обращая внимания на ворчание мужа. – И вдруг лодка как закачается, и что‑то как бабахнет! Оказались мы оба в воде. Плывем, плывем, а выплыть не можем: берег крутой, обрывистый. А на берегу стоит Митька Чижов. Ему бы подсобить нам, а он, черт вылизанный, смеется и кукиш ставит… Не досмотрела я сон. Ты загремел, зашумел.

– Уже два часа, – вздохнул Егор Егорович, вдавливая коричневым ногтем окурок в черное дно стеклянной пепельницы. – А Василь наш Иванович сидит. Свет у него горел, когда я к тебе направлялся. Заботливый мужик, работящий. Настоящий партиец… Пойду‑ка я его домой спроважу, а то Соня, поди, заждалась.

– Сходи. А я еще одну лисичку нарисую да завтра в детский сад унесу детишкам. Такая там одна хорошенькая – Олечка. А, может, и сон досмотрю, как мы с тобой выбирались из воды.

Егор Егорович легонько постучал в дверь кабинета Школьникова. Молчание. А свет пробивался сквозь щель. «Забыл, видать, погасить». Старик потянул ручку и замер на пороге с открытым ртом. Василий Иванович лежал на полу в неловкой позе: одна рука была подвернута за спину, вторая сжата в кулак и вытянута. Темная, поблескивающая лужа растекалась по полу. Егор Егорович, дрожа, словно от сильного озноба, выскочил из кабинета.