Кшатрии. Идеология противостояния

Размножение людей и охват их деятельностью значительных биосферных территорий приводит к войнам и конфликтам между родовыми группами. Главным объектом борьбы становится не биосфера, а чужая родовая группа, другие люди.

В новой организации общества возрастает роль мужчин – защитников ареалов жизнедеятельности. Конфликты и захват новых зон активности приводят к разрушению прежней картины мира и формированию новой мифологии. Где-то с VII–VI в. до н.э. разворачивается исторический период, где главную роль в обществе играют уже не жрецы и брахманы, а кшатрии – воины, князья, рыцари и дворяне. Иной тип жизни определяет не только новую мифологию, но и новый тип организации личности, иные векторы ее мотивации. В Европе этот второй период развития субъектности продолжается до XV-XVII веков н.э. Но некоторые народы других континентов еще только вступают в этот период.

Второй период – это эпоха разрушения родовых систем и формирования государственно-религиозных структур власти. Распад родовых систем связан с возникновением особых мужских образований, уже оторванных от родовой власти. Дружины и армии разворачиваются на границах родовых систем и организуют новый тип социума. Мифология этого периода рождает ценности и концепции, во многом противоположные прежним.

В Индии в VI в. до н.э. наступил кризис брахманизма, и развернулись новые философско-религиозные течения – буддизм, джайнизм и др. И основатель буддизма Гаутама, и главный учитель джайнов Махавира были уже выходцами из касты не брахманов, а кшатриев. Кшатриями, воинами были также Арджуна и Кришна – персонажи древнеиндийской поэмы “Бхагават-гита”, излагавшие идеи нового мировоззрения, обозначившего переход от брахманизма к индуизму – более позднему направлению индийской религии.

Разрушение родовых систем у всех народов является эпохой активного развития рефлексии. Развиваются философия, религия, идеология и вообще все формы рефлексивной культуры. Причем напряженность ситуаций, обеспечивающая развитие рефлексии, отражается и в содержании психологических концепций этого периода, выражающих не столько гармонию взаимодействия людей с формирующим их мировым субъектом, сколько боль конфликтов и тревоги бунтующего сознания.

Главной чертой нового мировоззрения стало, в той или иной форме, отрицание окружающего мира или психологическое бегство от него. В учении Гаутамы это отрицание выражено в наиболее чистой и ясной форме. Видимый мир, согласно учению Будды, – это лишь мираж, иллюзорная картина, создаваемая самим человеком. Привязанность человека к этой видимости мира составляет источник страданий. Сансара, этот вечный круговорот перерождений человека, представляется Буддой как череда несчастий. Спасение от страданий – это нирвана, т.е. уход от привязанностей, угасание всех страстей, что обеспечивает спасение человека от последующих рождений. Лишь психологическое выключение из этого мира и смерть без будущих возрождений являются главной ценностью, к которой должен стремиться человек.

В той или иной форме сходные мотивы проявляются и в других философских и религиозных концепциях, созданных в эпоху формирования военно-государственных структур. Джайнизм, развернувшийся в Индии параллельно буддизму, хотя не отрицал реальности мира, но исповедовал другую форму ухода от него – аскетизм. Джайны критиковали брахманов за привязанность к мирским благам, видели доблесть человека в подавлении зависимости от слабостей тела. Они умели стойко выдерживать боль, невероятную жару и угрозу жизни.

Культ презрения к слабостям, превосходство духа мужчины над физиологическими зависимостями необходимы в эпоху войн и страданий. Смерть, ожидающая воинов в битвах, приобретает при этом особый смысл.

При психологическом бегстве от мира в новых мифах изменяется отношение и к женщине. Женщина, источник рождения и родовой мотивации, в эпоху воинов превращается в столь же отрицаемый образ, как и воплощенный в женщине биосферный субъект. На фоне борьбы женского и мужского начал, образ Богини-матери, распространенный в древних культах, приобретает порой угрожающий характер. В шумерско-вавилонских мифах богини Иштар и Тиамат – это грозные силы, противостоящие героям-мужчинам. Греческая Мать-Земля Гея рождает из себя страшных Титанов, и лишь победа над ними нового поколения богов вносит в мир необходимый военный порядок. В мифах разных народов ведьмы и колдуньи становятся, прежде всего, отрицательными персонажами.

Мужской принцип связывается в концепциях этого времени с общественным порядком и сознанием, в то время как женское начало соотносится с чувственным и бессознательным, несущим в себе угрозу хаоса. Женское начало, связанное с силами порождающей природы, несло в себе мощь энергий, не управляемых разумом и социальным контролем. Сознание же формировалось, прежде всего, при столкновении мужчин с другими родами, с чужими социальными правилами и нормами.

Конечно, сознание функционирует и в родовом обществе. Но монокультура родовых систем, как база сознания, несравнима с напряжением полиэтничных систем, возникающих во второй период истории. Не только нравы и обычаи других народов противостоят воинам. Разные родовые системы имеют и разные функциональные корни и мотивационные привязанности, формирующиеся в разных биосферных регионах.

Эпоха столкновений на границах родовых систем становится периодом наиболее активного развития сознания. Сталкиваясь с образом жизни других народов, мужчины вначале стремятся подчинить эти народы логике своих родовых систем. Агрессия, направленная на подчинение чужого мира своим схемам жизни, наталкивается на встречную агрессию. Но длительным итогом борьбы и войны становится взаимное отражение культур и мифов, совместное знание, рефлексия, осознание себя через взгляды других людей.

По мужскому типу формируются государственные и религиозные системы. Женщины, более управляемые биосферными привязанностями, сохраняют психологический эгоцентризм, имеют стабильный гештальт, бессознательная составляющая которого не позволяет им быстро изменять свои позиции в угоду культуре и традициям другого общества. Мировоззрение мужчин больше зависит от социальной детерминации и подвергается более чувствительным разрушениям. Его стабилизация требует более напряженной работы сознания. Поэтому основная часть концепций и произведений рефлексивной культуры создается мужчинами.

Тематика древнегреческих трагедий, так или иначе, связана с распадом родовых отношений. У Эсхила, Клитемнестра, в сговоре с любовником, убивает мужа, ее дети Электра и Орест мстят за отца, и, по наущению сестры, Орест убивает мать. У Софокла, вначале Лай пытается убить своего сына, но затем выросший Эдип убивает отца и женится на матери. У Еврипида, Медея, ревнуя мужа, убивает своих детей, а Федра соблазняет пасынка. Женщины выступают в этих сюжетах не хранителями, а разрушителями семейных норм.

VI век до н.э. рождает новые религиозные и философские течения во многих странах. Это – рождение конфуцианства и даосизма в Китае, рождение зороастризма в Персии, начало развития древнегреческой философии. В VI веке Пифагор создает школу, давшую образование многим математикам, философам и политикам Древней Греции. Развивается еще одна школа философии в Мелете (Фалес, Анаксимандр). В Эфесе в это же время философствует Гераклит. Еще более мощное развитие греческой философии идет в V веке. Сократ, Демокрит, Платон, Протагор и другие строят концепции, выражающие мотивы ухода людей из разрушаемого и воюющего мира.

Как и у индийских кшатриев, исходный мотив греческой философии – отрицание привязанности человека к земному миру. Но если Гаутама, столкнувшись с неприятностями мира, стал прямо утверждать его нереальность, греческие, иудейские, а затем и христианские мыслители находили более мягкие формы отрицания реальности.

Формирование субъектности и отчуждение от мира – вещи, внутренне связанные. Формирование психики как внутреннего мира – основная черта развития субъектности. Создание же психических образов требует противостояния предметам, как бы столкновения с ними.

Анализируя функцию психики, П.Я. Гальперин полагал, что ее возникновение порождено рассогласованием активности организмов с внешними ситуациями: “В индивидуально изменчивых ситуациях, которые с необходимостью возникают на определенном уровне развития живых существ в их отношениях со средой, только ориентировка на основе образа – образа поля предстоящего действия – восстанавливает детерминизм поведения и объясняет его успешность в этих нестереотипных условиях”[7].

В содержание психических образов попадают лишь те ситуации и процессы, которые требуют перестройки схем действий, т.е. вступают в конфликт со схемами активности. Психические образы формируются при “соударении” действий с ситуациями. Плотность объектов возникает как результат противостояния этих объектов действиям субъекта. Иначе бы субъекты свободно втекали в объекты, не замечая их. Процессы организма либо сливаются с процессами природы, либо соударяются с ними, как с иной логикой движения. При соударении проявляется плотность, предметность природы, а при слиянии процессов не создается возможности для их образного, предметного отражения. Поля и процессы, которые формируют нас, но не конфликтуют с логикой организма, не открываются нам в виде образов, не воспринимаются в предметной форме.

Конфликт с миром становится основой развития субъектности и в истории культуры. Противоречие между субъектностью и объектностью окружающего мира предполагает различное отношение людей к этому миру. С одной стороны, природа выступает перед человеком в виде поедаемых и покоряемых объектов. Человек как бы нависает над миром, подчиняя его своим интересам. С другой стороны, природа все еще остается для людей порождающим и формирующим их субъектом. Человек переживает свою слабость и зависимость от мира. Это двойственное отношение к реальности и нашло свое выражение в образе двух миров: одного, видимого и покоряемого, а другого – субъектного, порождающего и детерминирующего.

Популярным разрешением конфликта человека с природой в эпоху войн стал дуализм – утверждение реальности двух миров. Субъектность, способность порождать и формировать человека приписываются высшему миру, противостоящему наблюдаемой природе. Видимый же мир девальвируется до уровня пассивной материи, до уровня “объектов”. Он лишается своих субъектных качеств, представляется как низменный, вторичный, грязный.

Представление о двух мирах становится способом разрешения конфликта с реальностью, основанием лишения природы ее субъектных атрибутов. В отличие от мировоззрения европейцев XVIII–XX вв., субъектность мира в дуалистической мифологии еще не отрицается полностью, но она переносится на особый мир, идеальный, духовный.

Многие народы еще и сегодня сохраняют в своей основе родовые структуры. Но распад родовых систем ставит людей в ситуацию, когда опора на родственные связи и традиции исчезает. Анализ биографий философов показывает, что миграции, жизнь на чужбине, обиды на соплеменников, боль от разрушения привычных форм быта – все это присутствует в жизни философов и религиозных пророков, более чем у большинства других людей. Отчуждение от мира проявляется как мотив философии у многих мудрецов древности[8].

Гераклит – потомок царско-жреческого рода. Подобно Будде и Махавире, он утверждает аскетизм и уход от земного быта. Гераклит развивает концепцию двойственной природы человека. Низменная часть наших организмов происходит от земли и воды и несет в себе пороки привязанности к земному началу. Вторая же наша природа – энергия космического огня. И именно стремление к этому высшему основанию души есть достоинство человека. Аскетизм и уход от мира, которые Гераклит продемонстрировал своей судьбой, получают у него смысловой вектор через стремление не к нирване, а к космосу[9].

Платон – тоже потомок воинско-княжеского сословия. После казни Сократа он бежал из Афин и проклял греческую демократию, подобно тому, как Гераклит проклял когда-то жителей своего Эфеса. Платон еще четче формулирует различие двух миров. Есть видимый мир, материальный, текучий, неустойчивый, пассивный, принимающий формы. Есть другой мир, идеальный, которому Платон передает функции формообразования. Идеальный мир находится за звездами. Души людей взаимодействуют с этим миром и получают от него образцы форм. Платон, таким образом, признает связь души с детерминирующим человека миром, но представляет ее через привязанность души не к родовому, а космическому рождающему началу.

Дуализм возникает как миф двойственного отношения людей к природе. Но дуализм вообще является обязательным компонентом мотивации, он создает градиент различения хорошего и плохого миров и векторы, мотивирующие активность людей в определенном направлении. Своеобразный дуализм можно видеть и в мифологии человека родового общества. Принципиально разными мирами были для него его род и чужой внешний мир. Родовой дуализм проявлялся в разделении мира на “свой” и “чужой”, на “хороший, наш” и “чужой, опасный”. Такой дуализм мотивировал защиту родов. Но он же порождал и войны.

Противопоставление образа родного, детерминирующего мира угрожающему чужому миру позволяло сохранить градиенты и векторы мотивации жизни. Но в условиях гибели родовых систем чужой, покоряемый мир охватывал уже все видимое пространство, а родовой субъектный мир превращался в далекий идеальный образ. Идеальный мир и возникал в истории субъектности как образ ушедшего родового мира.

Отрицание субъектности воспринимаемого мира было шагом в развитии субъектности человека. Зависимость от биосферы делала людей управляемыми ею. Лишение же видимого мира качеств субъектности, оценка его как низменного и недостойного позволяли противостоять этому миру. Образы воображения мотивировали человека более чем видимая реальность. Формирование образа идеального мира и перенос на него субъектных функций позволили направить на этот образ мотивы деятельности и отрешиться от наблюдаемых ситуаций. В формировании субъектности человека – это был этап интериоризации мотивов. В этом состояла психологическая значимость дуализма.

С точки зрения современного мышления, в раннем дуализме нет почти ничего, не соответствующего научному опыту. Дуализм Гераклита и Платона раскрывал лишь разные уровни детерминации природы. Земной мир выступал ближайшим уровнем детерминации, зависящим от космического мира. Огонь Гераклита выражал энергетическое воздействие Солнца, энергию космоса, оживляющую биосферу. Концепция двух миров Платона опиралась на космологию пифагорейцев, полагавших вслед за Пифагором, что видимая нами Вселенная есть лишь часть мира, что звезды получают энергию от внешнего мира, вливающего свет в нашу Метагалактику. Этот детерминирующий нас внешний мир Платон и называет миром идей или форм, передаваемых земному миру. В таком дуализме миров выражается изоморфизм детерминирующей и детерминируемой систем. Невидимый мир детерминирует видимый нам мир как свою часть, определяя формы наших объектов.

Идеальный мир Платона, хотя и отражал детерминирующего субъекта, но не имел ряда важных черт, позволявших родовым системам мотивировать жизнь людей. Стремление к платоновскому миру, далекому и абстрактному, могло опираться лишь на сильное отчуждение человека от реальности быта. Нужно было иметь высокую степень душевной боли и негативного отношения к текущим событиям, чтобы успокаиваться стремлением к абстрактному миру идей. Такой дуализм был уделом лишь особых людей, философов, мудрецов, пророков.

Родовая система раскрывается человеку в виде не абстрактных идей, а близких людей, согревающих и мотивирующих любовью и привязанностью. Род детерминирует индивидов не идеальными схемами, а эмоциональными зависимостями. Биосфера, как субъект, демонстрирует себя через порождающую функцию женщин и именно через силу личных связей включает мужчин в логику родовых общин.

Распространение дуализма в широких массах было связано с изменением представлений о детерминирующем субъекте. Эмоциональная привязанность к идеальному миру стала обеспечиваться его очеловечиванием. Разрушение родовых систем привело людей не просто к дуализму, а к формированию человекоподобного образа детерминирующего субъекта. В индуизм вместо безличностных Атмана и Брахмана пришел личностный образ Кришны. В поэме “Бхагават-гита” бог, являющийся в облике Кришны, декларирует уже не формальную строгость кармы, а значимость любви к богам. Теряя родовую основу, человек видит в любви к богу больший смысл, чем в жесткости бездушной кармы. В позднем буддизме тоже формируется направление (махаяна), где человеческий образ Будды из земной истории принца Гаутамы перемещается в мир богов и видится как одна из детерминирующих основ человеческой жизни.

Усиление привлекательной, мотивирующей силы “мира идей” можно видеть и в постепенном изменении платонизма. В работах Плотина, неоплатоника III в. н.э., идеальный мир Платона представляется в виде его главной идеи – “Блага”. Причем, “Благо” у Плотина выступает почти наименованием Бога[10]. В первые века новой эры неоплатонизм еще противостоит христианству. Однако человечность образа Христа становится залогом победы христианства над платонизмом. В V в. Аврелий Августин встраивает платонизм в логику христианского мировоззрения, определяя мир идей как сознание Бога.

Вопрос о подобии человека Богу есть часть проблемы изоморфности детерминирующей и детерминируемой систем. По мере усиления роли личности, как субъекта организации деятельности, люди все активнее искали личностные черты и в детерминирующем мир Субъекте.

Усиление эмоционально-личностных черт детерминирующего субъекта заметно при переходе от древних иудейских концепций к христианству. Ветхий Завет – история борьбы иудейских пророков с мифами народов, почитавших земных богов. Боги земли, воды, лесов и полей выражали силу плодородия, субъектность биосферы. Народы ощущали в этих богах силу биосферных ситуаций. Еврейские же племена, потерявшие в ходемиграцийпривязанность к конкретному биосферному региону, ранее других приняли небесного, космического Бога. Борьба вождей иудаизма с влиянием “земных” религий была борьбой за сохранение целостности мигрирующего племени, условием предотвращения его растворения среди местных народов. Яхве, способный своей волей отменять любые биосферные законы, защищал избранный им народ как отец, противопоставивший свою силу логике земных ситуаций.

Конфликт людей с биосферой отражается в психологическом значении чуда. Подчиняя массы своей религиозной власти, Яхве, иудейские пророки, а затем и Иисус демонстрируют акты чуда. Яхве отгоняет воду из моря, открывая своим последователям путь к спасению. Моисей выбивает из камня источник. Иисус превращает воду в вино. События, противоречащие логике природных законов, демонстрируют превосходство Бога или религиозных лидеров над субъектностью природы. Такие акты являются психологическим основанием для уверования людей в силу религиозной доктрины. Наиболее значимым актом субъектного превосходства личности над природой является преодоление смерти. Иисус воскрешает Лазаря, затем воскресает сам. В перспективе преодоление смерти обещано всем последователям христианства.

В утверждении своей субъектной силы путем совершения чуда боги и пророки религий воспроизводят нечто, подобное магическим процедурам колдунов, шаманов, жрецов и ведьм эпохи языческой мифологии. Магические акты укрепляли народное доверие древним жрецам и колдунам. Но религиозное чудо существенно отличается от магии жреческого периода. Маги и колдуны не действовали против природы. В магических процедурах жрецы лишь активизируют неизвестные силы и законы природы. Благодаря неведомой, но естественной логике природы совершаются контакты с душами предков, происходит выздоровление больных и пр. Главным субъектом выступает в этих случаях все же сама природа, а колдун является лишь медиумом, посредником с ней. Колдун не обещает вечной жизни ни другим, ни себе.

Совсем иную роль играют акты чуда в мифологии второго этапа. Чудо – проявление воли и независимости Субъекта от законов природы. Здесь природа повержена и посрамлена в ее слабости перед личной волей. Достаточно человеку подчиниться этой силе – и он получает ее в свою поддержку. Чудо – это надежда на защиту человека от естественного мира.

Волна дестабилизации общинности проявилась в нарастании мотивов индивидуальной субъектности. В раннем иудаизме еще не была значима идея личного, индивидуального бессмертия. Почитание Бога соотносилось, скорее, с благополучием общины, и именно в усилении рода виделся смысл исполнения Закона. Но в текстах Библии IV-III вв. до н.э. появляется идея индивидуального спасения души, усиливаются образы посмертного мира[11].

Борьба против земных зависимостей, выраженная ранее в идеях иудейских пророков, Будды и греческих философов, продолжается и в христианстве. Христианство становится вполне полиэтнической религией.

В течение столетий психология христианских народов качественно изменяется. Церковь взяла под строгий контроль главный пункт развития родовых систем – зачатие и рождение человека. Идея греховности женских чар, миф о “первородном грехе”, брак по церковному венчанию, монашество и целибат священников – все это укрепило власть мужских организаций и разрушило зависимость от прежних форм мотивации деятельности.

Жреческая символика была значительной частью сексуально-эротическая. Не только в мифах, но и в ритуалах и мистериях сюжеты центрировались вокруг зачатия и рождения. Эту тематику отражали и сакральные символы. Христианство же сделало своим главным символом крест – орудие пытки и убийства, символ страдания. Но крест – это не просто орудие убийства. Крест – это символ перехода Христа из земного мира в высший духовный мир. Накладывая на себя крест в минуты сомнений и “греховных соблазнов”, христиане стараются защититься от влияния земной мотивации и обозначают свою готовность перейти в иной мир. Здесь дуализм приобретает форму знаковой связи с детерминирующим божественным миром.

Христос принимает на себя функцию соединения людей с детерминирующим их субъектом, бывшую прерогативой женщин. В родовой системе это соединение проявлялось через субъектную функцию потребителя, задававшего своими потребностями смыслы деятельности. Логика организации мотивации приводит к тому, что черты потребителя деятельности, концентрируются в образе Христа.

Образ женщины, рождающей человека и принимающей его в конце пути, образ милосердный и вызывающий любовь, многими чертами проецируется на Христа. Христианство признает в Боге не только доброту, но, что парадоксально для образа Бога, и явную беспомощность. Как создатель людей, Бог и ранее выступал в функции, близкой материнской. Но Яхве был Богом стабильной общины, в мотивации которой сохранялась привлекательность женщин. В условиях же упадка общинности Христос уже не столько карает, сколько привлекает энергию людей. Страдающий Бог – это явление новой эпохи, перенесшей черты женщины на образ самого идеального детерминатора.

Вместе с тем, христианство поднимает на уровень высокой трагедии конфликт личности с материнским родом. Распятие Иисуса иудеями – родовым кланом его матери, выражает главную проблему эпохи – конфликт личности с материнской родовой системой.

Детерминация мотивов и векторов активности определяются, как мы видели, наличием градиента, перепада между “хорошим”, привлекающим к себе и “плохим”, отталкивающим от себя. Усиление векторов субъектности людей выразилось не только в новом образе пространства – появлении идеального мира, но и в изменении представлений о времени. Античный мир большей частью жил еще в циклическом времени. У древних индусов и греков мир еще выглядел вечным кругооборотом. У Платона души, совершая свое вечное круговращение, падали с небес, соединяясь с телами, а после смерти вновь поднимались к звездам. Градиенты, активизирующие активность людей и создающие направление жизни, определялись лишь пространственным рассогласованием двух миров.

В древних родовых мифах мотивирующим результатом активности было возвращение домой, к радостям домашнего очага. Для еврейского этноса, в его вековых скитаниях, такое возвращение растянулось во времени, создав линейную перспективу истории с ее началом и итогом. Иудаизм разворачивает жизнь в линейную перспективу времени. Субъектная активность мотивируется здесь стремлением не только к Богу, как идеальному субъекту, но и к будущему. Будущее становится образом спасения народа от тягот жизни. От иудаизма образ временной перспективы приняло и христианство, выразив в нем надежду на будущее избавление от проблем жизни и от тяжести первородного греха.

Движение от “темного прошлого” к “светлому будущему” становится мотивационным стержнем деятельности и в более поздней европейской культуре. Стремление к будущему выражает отрицание настоящего, т.е. является таким же следствием конфликта людей с реальностью, как и дуализм. Чем сильнее человек отрицает то, что имеет в настоящем, тем сильнее его стремление к цели – идеальному образу желаемого будущего. В рассогласовании идеального образа цели и образа воспринимаемой реальности состоит градиент “плюс” и “минус”, задающий энергию активного действия. По роли в мотивации этот временной градиент функционирует так же, как и пространственный градиент отрицаемого и достигаемого миров.

Второй период в истории психологии можно назвать периодом религиозным или идеологическим. В этот период гасится излишняя биологическая активность людей, ее энергия переходит в духовную сферу. Культ монашества, контроль церкви над созданием семей и сексуальной жизнью людей позволили ограничить рождаемость. В результате, сложились новые отношения общества с биосферой. Часть психологической энергии людей перешла от прямых захватов биосферных зон на освоение духовного пространства.

В то же время, духовное пространство еще не представляется при религиозно-идеологической организации жизни как внутренний психический мир личности. Субъектная автономность возникает у общества по отношению к природе, но не у индивида к обществу. Духовное – еще не индивидуальное. Личность, своими мотивами и эмоциональными связями, слита с пространством социума. Ради единых смыслов, государственных и религиозных, человек живет, борется и погибает. Отрыв от единого духовного пространства вызывает такую же душевную боль, как и отрыв человека жреческо-родовой эпохи от родового субъекта.

Переход от биосферно-космической детерминации человека к социо-культурной детерминации вобрал в себя столь острый конфликт между разными векторами мотивации, что это проявилось и в концепциях психологии ХХ века. Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев и др. теоретики марксисткой психологии, видели детерминирующую людей основу в культуре, в знаках, в речи и социальном опыте, справедливо подчеркивали детерминирующую роль социума. Вместе с тем, игнорирование в марксистской психологии логики биосферной и космической детерминации, трактовка биологической детерминации психики лишь как организменной, заданной локальностью тела, – эти позиции как бы продолжили борьбу библейских пророков с биосферными мифами языческих народов. В коммунистических теориях проявились те же мотивы “освобождения” субъектности человека от природной зависимости, что и у древних идеологов иудаизма и христианства.

Но в рефлексивной культуре возрождались представления и о субъектности природы. Майстер Экхарт в XIII в., Б. Спиноза в XVII в., Г.В.Ф. Гегель в XIX в. и К.Г. Юнг в ХХ в. излагают концепции духовно-материальной целостности мира. Материальность и психичность выступают атрибутами единого наблюдаемого мира. Эти концепции воспроизводят древний взгляд на окружающий мир, как на детерминирующего нас субъекта.

Военный период истории качественно повысил уровень субъектности человека по сравнению с родовым типом жизни. Раньше всего этот период прошел в западной Европе. Мягкие климатические условия спровоцировали захваты территорий, войны, миграции населения и в итоге привели к смешению разных этносов. Конфликт между природным и духовным векторами мотивации дестабилизировал мотивационный базис личности и этим обеспечил высокий уровень ее психической напряженности. Исповедь и покаяние научили людей преодолевать в себе агрессивность и осуждаемые влечения с помощью самоанализа. Исповедь стала предпосылкой развития рефлексивной культуры. В новой культуре родилась личность, способная, в отличие от родового человека, снимать конфликт мотивов через внутреннюю борьбу, переживание, мышление и творчество.

В течение нескольких столетий, пока в западной Европе рушились этно-родовые структуры и формировались церковь и государства, территория России, с ее суровыми зимами и лесными просторами, в значительной мере оставалась в стороне от этого процесса. Здесь сохранялись стабильные этнические и родовые образования. Развитие государственной системы России началось лишь во втором тысячелетии. Но формирование религиозно-военной власти шло здесь не на основе разрушения воюющих между собой родовых систем, как было в Европе, а путем миграции военно-религиозного сословия из стран, уже переживших распад родовых систем. Особенно этот процесс активизировался на фоне кризиса европейской религиозно-государственной структуры в XVI–XVIII вв. Кризис привел Европу к смене не только правящего слоя, но и психологии людей.

В России же, благодаря притоку в нее представителей европейского военного сословия, сформировалось двухуровневое общество. Религиозно-дворянская структура имперского управления надстроилась над базисным уровнем народа, где сохранялись традиционные этнические системы, со всеми особенностями их родовой психологии и мифологии.[12] В народе сохранились и вера в колдунов, леших и домовых, и матриархальные основы управления. Древний родовой образ Богини-матери получил в русском христианстве воплощение в культе Богородицы.

Date: 2015-09-18; view: 233; Нарушение авторских прав