Мимо Дома Молчания

Шел десятый час того дня, в который мы взошли на плот; весла легко вздымались в устроенных мной опорах, и мы продвигались вперед без особых усилий. Дева стояла у передней лопасти, а я у задней, и мы налегали на весла. Плот набрал хорошую скорость, сомневаюсь, чтобы мы могли превысить ее на твердой земле.

На двенадцатом часу мы остановились, ели и пили и продолжили путь без особых трудов, только чуть переступая у весел; проходили часы, а мы все говорили друг с другом, и Дева то и дело поглядывала на меня с любовью, складывала губки бантиком, чтобы поддразнить меня, но самым милым образом трясла головкой, если я бросал свое весло и направлялся к ней.

Когда настал семнадцатый час того дня, мы подняли весла, Дева разложила плащ, служивший нашей постелью; потом мы ели и пили и крепко уснули за какое-то мгновение.

Через восемь добрых часов мы одновременно пробудились и не сразу сообразили, где находимся. Однако все было в порядке, и беда не приблизилась к нам во сне. Конечно, мы были счастливы — потому что снова видели друг друга. Мы поцеловались, умылись в морской воде и приступили к еде. Закончив трапезу, вновь взялись за весла и весь день продвигались вдоль берега в мире и довольстве.

Морское путешествие заняло четыре добрых дня по двадцать четыре часа, мы не слишком утомляли себя — ведь мне нужно было вернуть силы. За все это время с нами ничего особенного не случилось, только однажды мы видели, как огромный зверь выбрался из моря на берег, ел и валялся на траве. Однако это произошло слишком далеко от нас. Эта тварь не вселяла в нас ужаса; мы только радовались тому, что находимся далеко от нее; этим я хочу сказать, что мы имели дело с животным, и близость нежити не беспокоила наши души. То же ощущали мы, встречая прочих обитателей той страны; мир сей воистину напоминал мир первобытной земли, исчезнувший за далью времен. Правду говорит старая поговорка: крайности действительно сходятся, хотя положение это вовсе не очевидно. Однако оно подытоживает все, что мы знаем о Первых Днях нашего мира, и о Последних, описанных в моем повествовании. Ибо Мир, прятавшийся в недрах земли перед Концом Времен, населяли животные, достаточно похожие на тех, что жили при их начале. Впрочем, быть может, это лишь кажется мне; ведь существует Духовная Сила, властвующая над всеми обстоятельствами. Тем не менее, она всегда остается вне мира — так, во всяком случае, полагает мой разум.

Однако многое — а возможно и все — зависит и от обстоятельств, и от условий. Тем не менее, каждому существу присуща своя внутренняя сила, которую могут исказить скверное воспитание и порочные плотские связи — ведь мерзкие Чудовища Ночной Земли были потомками и людей, и зверей. Впрочем, скрещивание не всегда дает чудовищные плоды, но чаще всего остается бесплодным. Итак, каждому существу присуща своя внутренняя сила, таинственным образом определяющая его природу. И если вам нужен пример, я назову Человеческий Дух… вне зависимости от того, считаете ли вы его причиной Жизни или только результатом воздействия природных условий, там, где обитает сей Дух, есть и человек. И не следует думать, что человек представляет собой нечто постоянное; иногда, не слишком отличаясь от нас с вами по виду, он бывает совершенно неразвит в высоких материях, потому что не испытывал потребности в них. Однако высшие потребности человеческого духа возвышают и плоть, которая, в свой черед — и в наши времена и в том далеком будущем, о котором я повествую, — воздействует на дух. Однако никакое развитие никогда не сделает из человека нечто иное: у всего есть предел, а в особенности у человека. Впрочем, мне кажется, что линия развития человека соединяет две точки, не слишком далеко отстоящие друг от друга.

Да, человек может быстро перенестись из одного места в другое и столь же быстро вернуться обратно, а завтра сможет сделать это еще быстрее, однако если мне возьмутся доказывать, что Человек некогда был рыбой, я не поверю. Я не могу согласиться с тем, что человек был настоящей рыбой и настолько изменил собственную природу. Если он как-то изменялся в процессе эволюции, то только приспосабливаясь к новым условиям, во всем сохраняя в себе человека. Надо еще доказать, что человек мог утратить свое нынешнее обличье и приобрести чудовищный вид. Впрочем, я готов к любому спору, и разум мой открыт для любых аргументов, однако соглашусь лишь с той точкой зрения, которую одобрит мой собственный разум.

Надеюсь, вам ясно, что речь идет не о том, что будет после смерти, я говорю о нашей нынешней жизни. Как знать, насколько человек способен приблизиться к Красоте, а я жду чуда: воскресения и продолжения своего бытия в том радостном мире, который иногда и лишь издали приоткрывается нам с вами, когда в истинной святости мы стоим рядом — Любимая и Любимый.

Теперь я вновь продолжу свою повесть, завершив это отступление от темы, потребовавшее объяснения, потому что корнями оно уходит в мою собственную историю.

Кроме морского зверя нам удалось увидеть с воды и другие удивительные вещи; посреди моря поднималась огромная огненная гора, возле которой нам пришлось плыть, здесь море кипело, но не повсюду, и целых двадцать великих струй взмывало на чудовищную высоту; вода у плота ревела, невзирая на разделявший нас простор, а у подножия огненной горы она гулко бурлила, словно бы там со дна повсюду вырывались газы; великие силы бушевали в недрах этой страны. И, миновав ее, мы долго еще оглядывались на могучую гору.

После этого ничего примечательного с нами не было, разве что мне пришлось проявить особое внимание там, где большое море разделялось на несколько меньших: нужно было не перепутать проливы.

Естественно, я показал Деве оба места своих прежних ночлегов, и она, как всегда, проявила внимание и заинтересованность.

После четырех добрых дней путешествия по воде мы приблизились к отлогому берегу, неподалеку от начала подъема в Нисходящее ущелье. Сие произошло на десятом часу дня, а, как вы помните, именно в десятом часу наш плот отчалил от островка. Вода предоставила нам покой и безопасность, и я был бы только рад, если бы продолжение путешествия сулило нам столько удовольствия. Однако нас ждали многочисленные опасности. Оставалось укрепить отвагой свои сердца и устремиться к победе. Ведь дома, в Великом Редуте, нас ждало счастье — достойное воздаяние за перенесенные труды.

Мы с Девой долго стояли на плоту, не зная, увидит ли когда-нибудь этот Край хотя бы еще один человек. Мы переглянулись, и Дева срезала на память щепку с одного из бревен.

Потом мы перенесли свое снаряжение на берег, и Дева помогла мне снова надеть панцирь. Ранец и кисет вновь оказались за моей спиной, а Дискос в руке; приготовлялась к пути и моя спутница, узелок ее заметно уменьшился, но нож был в ее руке.

И Дева преклонила колени и поцеловала плот, вновь предаваясь воспоминаниям, снова расставаясь с тем, что до сих пор было частью ее жизни; посочувствуйте и вы ее скорби. Я со всей лаской и нежностью помог Наани подняться на ноги и повел вперед, — ей была так необходима моя рука — к зиявшему чернотой ущелью.

В нескольких милях справа от нас начинался склон невероятно огромной горы, на самом верху которой в чудовищном мраке горели четыре горки поменьше. Вниз от каждой тянулись откосы пепла, выброшенного за целую вечность. Дева долго удивлялась этому; никому из людей не приходилось видеть столь великого чуда.

Поднявшись уже к широкому входу в ущелье, мы немного прошли вперед в темноте, там, где ущелье изгибалось, уходя налево во тьму.

Мы остановились и повернулись к Стране Морей, чтобы попрощаться с полным жизни глубинным краем, навсегда остающимся в вечной ночи. Воистину, со скорбью думали мы о том, что последними из Древнего Человечества видим эту страну; кто знает, сумеют ли горбатые люди как-то измениться в последующие тысячелетия, достигнут ли они высот человеческого духа, который, как мне показалось, уже обитал внутри них. Странно, конечно, что я тогда лишь подумал об этом; какая мне разница, как сложится дальше их жизнь. По-моему, Край сей явил нам картину Первобытных Времен для того лишь, чтобы мы могли увидеть древность новыми глазами.

Некоторое время мы молча внимали далекому клокотанию огненных гор и холмов, голосу жизни над этим краем, стоя буквально в нескольких шагах от безмолвного ущелья, уводившего нас к Вечным Загадкам Ночной Земли. Крепко сжимая мою руку, Дева прощалась с красными огнями, озарявшими самую нижнюю и сокровенную область нашего мира, где мы едва не встретились со смертью.

Наконец, я повернулся, а Дева не выпускала мою руку; безмолвные слезы текли по ее лицу, потому что сердце ее тосковало. Однако к печали примешивались радость и сожаление… Ведь никогда более не видать нам тот милый остров, где она своей заботой сумела вернуть мне жизнь и здоровье. Сюда будет возвращаться и возвращаться ее память, об этих краях будет она рассказывать нашим детям — о чудесных и удивительных землях, более недоступных человеку.

Обогнув крутой угол ущелья, мы погрузились во мрак. После мы шли ровным шагом шестнадцать часов, и ничто, кроме великой тьмы, не смущало нас. Так прошло двадцать шесть часов после нашего пробуждения: в этом я допустил глупость, потому что не достиг еще полной силы. Дева же назвала мой поступок безрассудным.

Наконец, мы нашли безопасное место для сна, и за едой, и питьем занялись подсчетами, руководствуясь моими заметками. Мы решили идти не более шестнадцати часов кряду, после чего уделять сну восемь добрых часов. Так мы и поступали на всем пути по Нисходящему ущелью, на который пришлось потратить пять дней.

Потом в ущелье стало светлее, и мы несколько приободрились, однако нам все время докучали удушливые газы, там и сям вырывавшиеся из земли.

Силы более не оставляли меня, и Дева к концу перехода не позволяла мне брать ее на руки, она теперь шла легкой умелой поступью, воистину привыкнув к нашей постоянной дороге.

Я время от времени останавливался, чтобы показать Наани знакомые мне места. Она всегда отвечала с предельной нежностью, хотя сердцу ее иногда не хватало слов. Теперь она все спрашивала меня, скоро ли начнется Ночная Земля, далеко ли еще идти.

Наани заранее волновалась, но и я испытывал не меньшее смятение: как-то ей понравится Великий Редут, что-то скажет она о населенных чудовищами просторах. Но более всего волновало меня то, что безопасность была уже не столь далеко, хотя после всех перенесенных испытаний с нами еще могли произойти страшные вещи. Мы заставляли себя не бежать, не затягивать переходы и вполне разумно укладывались спать после каждого шестнадцатого часа.

И не было ничего живого в широком и мрачном ущелье, лишь струи газа горели среди камней и суровых скал, распространяя вокруг мерзкую вонь. Предельный вечный покой царил здесь, лишь изредка газ издавал странный стон или свист, разносившиеся над всем немым простором ущелья, лишь подчеркивая этим наше одиночество. Дева шла рядом со мной, и я знал, что сердце ее не забывало, что я шел здесь один, к неизведанным областям мира; и, конечно же, это радовало меня, потому что такие мысли только подогревали нашу любовь. Всякий мужчина наполнится горделивой и естественной радостью, когда его собственная Дева поймет его подвиг, совершая который он всем рисковал ради нее. Вспомните же и вы пору своей любви, услышьте отзвуки тех мыслей, ощутите вновь запомнившуюся навсегда сладкую боль.

Наконец настал пятый день нашего путешествия, и на седьмом часу пути вокруг нас зазвучали непонятные звуки, словно бы рожденные самими скалами. Я немедленно привлек мою спутницу к себе, взял Дискос в руку, и мы продолжили путь с великой осторожностью.

Трижды мы проходили мимо языков пламени; выплясывая, они испускали негромкие стоны или свист, повсюду слышны были и другие звуки, очень странные и неведомые, но, тем не менее, чем-то знакомые. И вдруг я как будто бы уловил в них далекие отголоски, хотя только что мне казалось, что они исходят откуда-то из-под моего локтя.

Я понял тогда, что внимаю подхваченным скалами отголоскам далекого и могучего зыка. Так трубил огромный газовый фонтан. Я тут же сказал об этом Наани, и мы решили, что это просто чудесно; значит, недалек и выход из ущелья, и путешествие наше приближается к своему концу.

После этого мы стали вглядываться вперед очень усердно: гам плясали многочисленные огни, и среди них прятался тот, который интересовал нас, — маленький на таком расстоянии.

Продвинувшись еще дальше, мы заметили, что впереди высоко над нами, ущелье то освещается, то затмевается, и ночь как бы становится то более, то менее черной. Это играли далекие отблески пламени великого газового фонтана. Глядя вперед собой, мы теперь видели становящиеся все более яркими колышущиеся отражения синего огненного столпа.

Рев огня набрал силу и наконец превратился в оглушительный и неровный свист. Оставив позади последние огненные жерла, мы оказались в той части ущелья, где не было другого света, кроме колоссального столба пламени, освещавшего все вокруг.

Наконец, мы приблизились к пульсирующему огню; наполовину оглушенные ревом, сделавшимся теперь едва переносимым, забыв обо всем, мы с Наани замерли перед огненным столпом. Моя рука лежала на плечах Девы, мы оба молчали не только в трепете, но и потому, что пламя бушевало чересчур громко.

Постояв так долгое время, мы переглянулись, поцеловались и обратили прощальный взор к чудовищному огню.

Отблески голубого пламени освещали весьма далекие скалы. В очередной раз взмывая кверху, пламя освещало унылый, затерянный и забытый каменистый край. Мы принялись высматривать какой-нибудь ориентир, чтобы направить к нему путь, но ничего не могли заметить, кроме тех мгновений, когда пламя поднималось на чудовищную высоту, потому что огонь окружал огромные скалы. Тем не менее, я все же сумел показать Деве нижнюю часть великого склона, который нам предстояло преодолеть, чтобы вступить в Ночной Край.

Мы прошли вперед добрую милю, здесь рев пламени уже не настолько оглушал; шел восемнадцатый час дневного перехода, а потому мы ели и пили и могли спать в укромном месте между огромных камней.

Пробудившись, мы снова ели и пили, в безмолвии разглядывая пляску чудовищного пламени, а окружавшие огонь суровые скалы напоминали молчаливых гигантов, вечно следящих за огнем.

Наконец, мы взяли снаряжение и направились к ожидавшей нас предельной тьме над великим склоном — к подъему, на который нам предстояло потратить не один день.

В первые часы своих блужданий мы нередко оборачивались назад и глядели на пламя, трепетавшее позади нас и рассеивавшее тьму даже здесь.

Но наконец мы оставили этот огонь в его вечной пляске в недрах мира и, собрав всю свою волю и силы, устремились наверх. Оступаясь и спотыкаясь, мы поднимались шестнадцать полных часов, и нашли подходящий для этого шаг… мы с Наани почти не говорили — ведь вокруг нас не было ничего, кроме тьмы.

Восемь дней поднимались мы в этом кромешном мраке. Начиная с первого дня, мы двигались на четвереньках, и я шел первым, а Дискос оставался наготове на моем бедре. Сняв две лямки с ранца и кисета, я связал их в один ремень и связал наши с Девой пояса, чтобы она случайно не потерялась.

Всякий день мы шли по шестнадцать часов, ели и пили на шестом и двенадцатом и перед сном, который длился примерно восемь добрых часов. Так поступал я, чтобы сохранить силы к тому страшному отрезку пути, который ожидал нас наверху, — через все кошмары Ночной Земли.

Нередко я ощущал страшную усталость от этого слепого движения вперед и вверх, на ощупь находя путь среди огромных глыб и рытвин, попадавшихся на нашем пути; и не было вокруг нас ничего живого, лишь непроглядная тьма окружала нас.

Иногда я останавливался, негромко подзывая Наани, и обнимал ее посреди запредельного мрака, находя утешение в прикосновении к ее плечам.

Наани однажды шепнула мне, что не прекращает удивляться тому, как мог я пройти здесь в одиночестве, разыскивая ее. Я был рад слышать такие слова, однако остановил их нежным поцелуем. Тем не менее восхищение не оставило сердце Наани, я видел это и ощущал одновременно смущение и гордость.

Отдохнув таким образом, мы вновь продолжили подъем.

Конечно, меня весьма утешало то, что мы поднимаемся по склону — и не сорвемся с какого-нибудь внезапно попавшегося уступа… я никак не мог забыть ту чудовищную яму, в которую едва не свалился при спуске, а посему двигался с осторожностью.

Но уже на второй день я велел Наани держаться поближе ко мне и связал нас только одной лямкой, а другую приспособил к камню, который бросал перед собой, как делал на пути в ту сторону.

И часто в эти томительные дни я посылал ласковый шепот во тьму, вселяя бодрость в Наани; она всегда отвечала мне с любовью и лаской, но тоже негромко, потому что не смели мы возвысить голос, опасаясь чар, кои могли в любой миг поразить нас. Истинно, всякий раз, когда я бросал камень, стук его причинял беспокойство моим ушам, ибо вокруг царило унылое безмолвие, и, на наш взгляд, его не следовало нарушать.

Тут я должен заметить, что Деве постоянно казалось — как и мне в своем одиноком пути, что возле нас находится нечто, и я как будто испытывал похожее чувство. Загадка эта весьма тревожила меня — я опасался за Наани, и не отпускал ее от себя, даже на время сна не развязывая соединявший нас ремень. Однако Дева не боялась Таящегося в Ночи, ибо ощущала духом, что Сила сия не желает нам зла, хотя не понимала ее природы. Наконец я даже привык к этому ощущению, хотя все равно тревожился за жизнь и благополучие моей возлюбленной.

Так мы продвигались вперед восемь дней.

Вскоре вокруг сделалось холодно, и нам приходилось на ночь укрываться плащом, однако во время переходов мы в нем не нуждались, потому что поднимались вверх, и нас согревало движение.

Постепенно тончал и воздух вокруг нас, и водный порошок теперь вскипал не столь бурно.

Подъем этот казался нам вечным, мы осторожно и настойчиво пробирались вперед, останавливались в установленное время, чтобы есть и пить, но всегда сидели бок о бок — молча и ощущая соединяющую нас любовь. Переходы наши не превышали шестнадцати часов, ибо подниматься наверх это тяжелый труд.

Время я узнавал, посветив Дискосом на свой циферблат, отчасти напоминавший часы нашего нынешнего века. Впрочем, его можно было измерять и числом бросков камня, потому что оно оставалось постоянным, и Дева первая заметила это, поскольку ползла позади меня и считала звуки падений.

Иногда она негромко говорила мне, что прошло столько-то времени, и, поглядев на свой циферблат, я обнаруживал ее правоту. Но когда она не считала, мы вели негромкий разговор; и нам все чаще казалось, будто говорим не мы — а наши души, оставившие тела посреди вечной тьмы. И тогда хватало прикосновения, чтобы понять, что мы еще живы и любовь сопутствует нам. И в такие моменты я всегда раскручивал Дискос подольше; бледные лица наши проступали из тьмы, освещенные великим оружием… в тоске одиночества мы брались за руки, обретая утешение, уверенность и душевный покой, необходимый для продолжения пути.

В одно из таких мгновений Наани назвала меня ласковым именем, памятным мне по древним дням — по нашему с вами веку, именем, которого я не слышал после смерти Мирдат. Тот, кто понимает меня, почувствует всю любовную боль, воспламенившуюся в сердце моем… старинные ее чары и безмолвное величие, так долго погребенное в глубинах памяти. Так дух скитается в бесслезной немоте, переживая то безысходную муку, то безмолвный восторг, знакомый тому, кто ведает скорбь заката и надежду рассвета. Этого требует душа человека, и внутренняя боль лежит в основе памяти. Тот, кто следует за мной мыслью, вспомнит собственные печали, сокрытые в недрах лет, но все еще ранящие сердце. Однако Моя Собственная находилась возле меня, и сердце мое было счастливо, не забывая и об утраченных восторгах и боли разлуки. Наани пробудила во мне эти воспоминания, и люди еще не придумали слов, которыми можно было ответить.

Но Дева понимала мои ощущения и назвала это имя, не думая, из душевной потребности. Только что мы вместе пребывали в глубинах забвения и вот в новом горьком восторге замерли, взявшись за руки посреди великой тьмы и ожидая, пока боль и странная тревога не оставят наши сердца.

Так мы продвигались вперед, и кромешная ночь вокруг только сближала нас, соединяя души наши в возвышенное и святое единство, которое я именую Любовью; воистину удивительно, что сия великая милость, имя которой Любовь, была дарована мне. Всякий, кто знал Любовь, поймет мой восторг. А о не знавших Любви со скорбью, всем сердцем молю, дабы и они познали это чудо до своего смертного часа, иначе они умрут, не достигнув истинной зрелости, конца заблуждений и венца человечности.

Но продолжу свое повествование. К концу девятого часа восьмого дня, проведенного нами на склоне, наверху появилось далекое зарево — еще едва проступавшее в ночи. Так я понял, что мы приблизились к Ночной Земле.

Мы прибавили шагу, и еле заметное сияние обрело силу — превращаясь в далекий свет. А мы все поднимались. На четырнадцатом часу того дня вышли из тьмы, царящей над Склоном и остановились у окончания странной Дороги, По Которой Ходят Безмолвные.

Мне показалось, будто я пришел домой, ноги мои словно ступили на знакомую почву; итак, после далекого пути я вернулся в известные мне края.

И мы направились вверх по Дороге, — до самого края склона, откуда уже были видны чудеса и тайны моей земли. Никогда не забуду того счастья, которое я там испытывал, понимая, сколь великое путешествие совершил, и привел сюда из неведомых краев Мою Единственную. Тем не менее, я не мог не знать, что знакомые мне области мира сулят нам великие испытания и опасности перед концом пути. Тревога овладела моей душой; я видел, сколь слаба и беззащитна Наани перед жуткими Силами Зла и чудовищами, населявшими этот край.

Глубокая тревога завладела мной…

И все же я не мог отвести глаз от сердца Ночной Земли, от своего могучего дома. Великая Пирамида светилась вдали… родная обитель, куда я и не надеялся вернуться.

Положив руки на плечи Деве, я показал ей это чудесное и надежное убежище, которое будет нашим до конца жизни, если только нам удастся добраться до него. И Дева поглядела вдаль — с искренним восхищением и милым счастьем.

Долго смотрела она, а потом вдруг повернулась ко мне, и торопливо обхватив мою шею руками, разразилась счастливыми рыданиями, я прижал ее к себе и дал поплакать, однако Наани скоро утешилась.

После того она принялась разглядывать все вокруг, забросала меня сотней вопросов, выдававших степень ее радости и волнения. И на всю сотню вопросов я дал ответ, а потом показал ей новые несчетные чудеса.

Но из всего, что видела она, ничто не потрясло ее душу более чем жуткий дом, нареченный Обителью Безмолвия. Душа Девы, все существо ее, отвращалось от некого ужаса, обитавшего в этом доме; она даже захотела спрятаться в кустах, возле дороги; и тут лишь я вспомнил, что мы вошли в пределы, над которыми властвовали чудовища Ночной Земли.

И мы сразу спрятались в кустах, образовывавших прерывистые заросли у дороги, а когда я успокоил ее страхи, Дева выглянула из кустов и вновь принялась изучать Землю.

Обитель Безмолвия стояла на невысоком холме, не столь уж далеком, — чуть справа от нас. Тем не менее, вы, конечно, помните те тягучие и страшные часы, которые мне пришлось потратить, чтобы выйти из тени его на своем пути в ту сторону.

Мне пришлось соблюдать предельную осторожность, чтобы благополучно миновать этот Дом. Я долго пробирался между кустов на четвереньках, часто останавливался, замирая как сама смерть, чтобы Сила Дома не заметила моего приближения. Не меньшую осторожность следовало проявить нам, пробираясь тайком мимо него к Пирамиде. Обдумывая путь, я решил обойти мрачный Дом стороной.

Вдосталь наглядевшись, я решил, что пора поесть и найти безопасное место для сна, чтобы со свежими силами направиться навстречу опасностям.

Мы заметили неподалеку от себя скалу, поднимавшуюся из густых зарослей, и устроились спать возле нее под прикрытием кустов.

За последние два дня, проведенных наверху великого Склона, мы успели хорошенько промерзнуть. Ощутив в полной мере холод Ночной Земли, мы были рады теплу, а посему ели и пили, укрываясь плащом. А потом Дева расстелила его. Мы легли и поцеловались на сон грядущий. Я не мог унять тревогу в сердце, но Наани была не слишком взволнована, потому что доверялась мне.

Итак, мы легли спать, но Дискос был наготове в моей руке, и дух мой бодрствовал, чтобы заранее заметить любой ужас, который мог приблизиться и повредить нам во время сна.

Проснулись мы через восемь часов, не претерпев никакого ущерба, ели и пили, внимали тьме и выглядывали из кустов, но ничего не тревожило наши души и, приободрившись, мы приготовились к дальнейшему путешествию.

Я велел Деве надеть плащ, ибо вокруг царил холод; она настаивала на том, чтобы мы, как и прежде менялись, но я нуждался в полной свободе тела, чтобы отразить любое внезапное нападение; не вдаваясь в такие подробности, я сказал ей, что нам предстоит трудный переход, в котором часто придется ползти, и что движение согреет меня.

Видя мою искренность, Наани согласилась, потому что понимала мою заботу о ней, однако заставила обещать, что я возьму плащ, если холод все-таки одолеет меня.

Немного помедлив, мы надели снаряжение и хорошенько огляделись, всякий раз останавливая свой взгляд на далеком чуде — светлом убежище, Великом Редуте. Я рассказывал Наани про наш Дом, а она только охала, восторгалась, задавала новые и новые вопросы, так что беседа наша не прекращалась. Как вы помните, Обитель Безмолвия стояла на невысоком холме, и дорога огибала его подножье, и, совершая свой путь в ту сторону, я следовал ей.

Но теперь меня осенила другая идея; потому что мне потребовалось одиннадцать дней, чтобы добраться от Пирамиды до начала великого Склона; не зная точного пути, я уклонился к северо-западу от Равнины Голубого Огня. Теперь мне как будто бы открылся более короткий путь; следуя им, мы могли, на мой взгляд, избежать многих опасностей и преодолеть оставшееся расстояние за пять или шесть дней. Постояв в раздумьях, я рассказал о своих планах Деве. Великий Редут располагался за невысоким холмом, на котором возвышалась Обитель Безмолвия. Следуя прежнему пути, мы должны были пройти возле этого Мрачного Дома, потому что кусты росли лишь вдоль дороги, а вокруг нее лежал каменистый Край.

Примерно наметив путь, я объяснил все Наани и напомнил ей, что идти придется с предельной осторожностью; мне пришлось объяснить, какие опасности грозят нам, чтобы Дева всем сердцем понимала необходимость предельной бдительности.

Оставив место, где начинался спуск к Глубинным Землям, мы отправились на просторы Ночного Края, понимая, что никто из людей не пройдет этим путем до Конца Времен.

Словом, мы шли вперед — с крайней осторожностью.

Выбравшись из кустов, тянувшихся с северо-запада от дороги, мы перебежали на восточную ее сторону, где кусты росли в изобилии, на что я и надеялся всем сердцем. При этом я старался отклониться далеко на юго-восток — насколько позволяли нам заросли — чтобы пройти в миле от жуткого Дома, слишком уж близко находившегося к нам.

И мы шли шесть часов, иногда ползли, иногда пригибались, стараясь, чтобы нас никто не заметил.

Закончив шестичасовой переход, мы передохнули, ели и пили, после чего вновь направились вперед. А на десятый час мы все-таки приблизились к Дому, хотя и оставались далеко от Дороги, По Которой Ходят Безмолвные, и держали направление на Редут. Мы старались не приближаться к Дому, но могли оставить между ним и собой лишь милю, потому что слева, за кустами, среди которых мы пробирались, начиналась каменистая равнина, там и сям усеянная огненными жерлами; на ней нас заметили бы сразу, едва мы оставили заросли.

Кроме того, там посреди Вечной Ночи высилась одна из тех Молчащих Башен, которые располагались в разных частях Ночной Земли и, как полагали, служили обиталищем Загадочному Дозору. Колоссальная башня словно вырастала из камня, открываясь взгляду лишь когда над Ночной Землей вспыхивала яркая зарница, на мгновение освещая всю страну. Из одного только страха перед этой Башней нам надлежало оставаться в кустах. Но мы уже не думали ни о чем другом, кроме грозной и угрюмой в своей чудовищной сути Обители Безмолвия, застывшей на невысоком холме.

Весь одиннадцатый час мы переползали от куста к кусту, напоминая тени, прячущиеся среди теней Ночного Края. Жуткий Дом располагался теперь справа от нас, в огромном и высоком здании царила вечная тишина, окна и двери его светились немерцающим светом, словно бы переносившимся сюда из недр проклятых времен и пространств.

Здесь властвовало и правило полное нечестия и лишенное даже капли святости смертоносное и абсолютное Знание… тщетными были наши предосторожности, ибо, перебираясь от куста к кусту, мы находились под наблюдением недремлющих сил.

Когда двенадцатый час был уже на исходе, мы начали удаляться от Дома; я испытал облегчение, посчитав, что мы избежим всякого зла, и обернулся к Деве с ласковыми и нежными словами. В то же мгновение с негромким рыданием она опустилась на землю. Сердце мое словно бы умерло; я понял, что душу моей спутницы поразила Сила, посланная на нас из Обители Безмолвия. Подхватив Деву на руки, я попытался отгородить ее своим телом от Жуткого Дома; и тут дух мой испытал истинно предсмертную муку, принимая удар безмолвия и распада.

Стало ясно, что силе этой не дано погубить меня, однако она способна расправиться с Девой, и я окружил свою Единственную духом и волей, словно щитом.

Смысла прятаться не было. Теперь мне следовало доставить Наани в Великий Редут или умереть, потому что лишь скорость могла спасти ее от действия Силы Зла.

Сняв Дискос с бедра, я взял его в руку, поднял Деву и, оставив кусты, побежал со всех ног. Но дух мой все еще ощущал ту мрачную силу, которая действовала на нас, стремясь погубить Мою Единственную.

Устремляясь вперед, я окликал ее, называл прежним именем и новым, но Наани не шевелилась и не обнаруживала признаков жизни. Сердце мое погружалось в бездну отчаяния; подступало безумие, превращавшее меня в чудовищную машину, которую снедало одно только желание — спасти. Я еще надеялся доставить Деву живой в Могучее Убежище, отдать в руки умелых врачей. Я старался быть мудрым в своем отчаянии и скоро остановился, развел таблетку в горячей воде, подогретой на камне, и постарался влить его в сомкнутые уста. Увы, старания мои оказались тщетны, о чем заранее говорило мне сердце. И я напрягал разум и тело, волей, духом и любовью отгораживая Деву от ужаса, истекавшего из Обители. Потом я сделал воды, и облил ею лицо Моей Единственной, растер ее руки. С моей стороны было бы величайшей наивностью думать, что из этого могло бы что-то получиться. Стерев влагу с ее лица, я попытался услышать ее сердцебиение, но сердце Наани сокращалось едва слышно, и я завернул Деву в плащ.

Я заставил себя съесть несколько таблеток и выпить много воды, меня словно палил огонь, и я должен был вложить все силы в исполнение этого дела.

Торопливо подхватив с земли свое снаряжение, я поднял Возлюбленную, ставшую такой молчаливой после прежнего веселья. Я едва не задохнулся от ярости, которую прогнал еще большим гневом. Никто и никогда на свете не шел пешком быстрее меня; отчаяние вернуло мне силы, а безумное напряжение воли без устали гнало вперед.

Через каждые шесть часов я ненадолго останавливался, чтобы поесть и попить; несколько раз я пытался вернуть Наани в чувства, однако она не приходила в себя, и сердце ее билось все слабей и слабей; словом, под конец, я уже не пытался этого делать, но вливал в себя воду, вталкивал еду и продолжал отчаянный бег.

Не знаю почему, но Силы Добра не пришли мне на помощь, хотя я отчаянно молил их о ней. Помощи не было, и я готов был уже все проклясть, но, тем не менее, не натворил бесполезных глупостей. Я едва замечал землю под своими ногами, серую почву, на которую ложились нереальными отблески далеких огней, и все вокруг казалось мне ужасным сном. Шли жуткие часы, я шел, не отклоняясь ни вправо, ни влево, не пытаясь прятаться в кустах, чтобы избежать какой-то опасности, потому что Дева тихо умирала на моих руках, и я мог спасти ее только прибавив шагу, но сил бежать быстрее не было. Великое, безумное отчаяние овладело мной.

Раза три навстречу мне из тьмы над Ночной Землей выпрыгивали какие-то твари. Я убивал их Дискосом, не замечая того; гнев душил меня… я помню только, как с Дискоса текла кровь на мою руку. Вдруг я ощутил волнение эфира. Воистину меня заметили Великие миллионы Жителей Могучей Пирамиды… и меня, и Деву, покоившуюся на моих руках.

Как я узнал потом, милый Мастер над Монструваканами давно уже обнаружил меня, потому что в Башне ожидали моего возвращения, верили в него. Мощь Великой Подзорной Трубы давно открыла меня Монструваканам вместе с моей милой находкой. Мастер отдал приказ, чтобы даже слово обо мне не стало известно Народам, иначе чувства миллионов могли многое открыть темным силам Ночной Земли. Но теперь же миллионы узнали о нас, ибо многие не отходили от подзорных труб, и новость быстро распространялась от города к городу. Ночь огласил духовный шум, не слышимый в мире, но, тем не менее, способный пробудить всю Ночную Землю.

Как я узнал потом, Господин Монструваканов узнал по показаниям инструментов, что из Обители Безмолвия изошла Сила, и это встревожило его, тогда он разослал слово по Пирамиде, потребовав через часовые листки, дабы все люди сдерживали свои чувства, чтобы не причинить мне вреда. Увы, напрасны были его усилия, ибо скоры на сопереживания были наши собратья, да и невозможно приглушить в своей душе радость перед ликом истинного чуда. И человек нашего с вами века не смог бы сдержать восторг, увидев ближнего своего, пошедшего на смерть ради Возлюбленной и вернувшегося, невзирая ни на что; так и в будущем люди были рады приветствовать собрата, претерпевшего многие испытания и находящегося перед лицом новых, еще более грозных. Сотня миллионов друзей следила за мной из амбразур, от видеотаблиц и из всех прочих доступных им мест. Но лишь те, кто обладал воистину сильной подзорной трубой, мог заметить меня на столь большом расстоянии.

Множества тщетно вглядывались в ту часть края, где, как было известно, я находился, но и часовые листки с самыми свежими новостями выходили четыре раза в час. Человечество сделалось взрослым к Концу Времен — более человечным. А я все шел вперед, напрягая все силы, гнал себя, одолевая мили пути и мрак, ничего не замечая вокруг из-за боли и безумного отчаяния; ведь Дева тихо умирала у меня на руках.

Текли бесконечные часы, я понял, что приблизился к Дороге, в том месте, где она поворачивает в сторону Долины Красного Пламени. Я был уже возле урочища, где юноши некогда сразились с гигантами.

И я пересек Дорогу, с предельной яростью устремляя вперед свое тело. И воистину в тот миг, когда я появился на ней, меня сразу увидели Великие миллионы. Эфир содрогнулся, смущенный бурей чувств, разразившейся в душах столь Великого Множества. Именно в этот момент Ночной Край наконец проснулся, и со стороны Востока донесся негромкий и жуткий смешок, как если бы некая нечисть смеялась чему-то своему в дальней и мерзкой стране. Смешок этот несся над землей; сопровождаемый странными отголосками он катился все дальше и дальше — в земли Запада, к Внешним Горам.

Сердце мое ощутило ледяное прикосновение, однако я ничего не боялся. Зачем мне жизнь, если сил моих не хватит, чтобы спасти Мою Единственную. Тем не менее, я на мгновение остановился, чтобы снять нож с пояса Девы и обнажить капсулу. Оказавшись перед лицом несомненной погибели, я должен был успеть даровать Наани чистую смерть и уж потом уйти самому, прибегнув к помощи капсулы.

Снова продолжив свой путь, я останавливался на каждом шестом часу, чтобы есть и пить, а потом шел вперед, словно машина, потому что приказал себе поступать так, дабы у меня хватило сил спасти Деву. Но поверьте — не шли мне в глотку эти таблетки.

Я шел и шел, а страна вокруг пробуждалась, и дух мой уловил знаки присутствия Великих Сил. Обеспокоились и чудовища, ощутившие чужака в пределах Ночного Края. Странный рев прокатывался над землей из одного края ночи к другому. А я шел вперед в великом смятении, но ни на шаг не отклонился от прямого пути к моему Могучему Дому.

Долина Красного Пламени скоро оказалась справа от меня, и туша Северо-Восточного Стража глыбилась где-то слева, обращенная ко мне огромной Ослиной спиной. Истинно велика была сила нежити, вечно внимала чему-то эта гора, а над ней в Вечном Мраке сияло голубое кольцо, бросавшее свет на чудовищные согбенные поникшие плечи, казавшиеся двумя холмами. Но тварь сия обращала все свое внимание к Пирамиде, ибо я был слишком мал и слаб для подобного чудовища.

Тут кусты слева от меня зашевелились, из них восстало передо мной высокое и длинное создание, некое подобие человека, и бросилось на меня. Буря гнева овладела мной, и, не спуская с рук свою ношу, я метнулся вперед и распорол мерзкую гадину, наполовину прятавшуюся во тьме. Противник мой умер, и Дискос взревел, успокаивая мое сердце. И я продолжил свой путь с еще более жуткой прытью, покоряясь приказу бушующего сердца.

Долгий путь почти не сохранился в моей памяти, знаю лишь, что тьма выбрасывала мне навстречу все новую и новую мерзость, но твари сии погибали от моей руки. Отходившие в вечность часы по одному сливались во время, сотканное из безмолвного ужаса, гнева и отчаяния. Внутри меня словно горел огонь, гнавший меня вперед, я не знал усталости и радовался очередному чудовищу, получив возможность отвести душу; страх за жизнь Девы пожирал меня изнутри, у меня не хватало отваги приложить ухо к ее груди, а глаза мои обжигала какая-то едкая сухость.

Весь Ночной Край во всех пределах оглашался чудовищным ревом, к которому примешивались более близкие и страшные крики. Внезапно я услышал далекий топот и увидел человековидного колосса, чья тяжелая поступь буквально сотрясала землю. Только случай избавил меня от встречи с ним, и гигант со всей быстротой растворился в ночи.

Эфир, было вострепетавший от опасения за меня, немедленно наполнился радостным благодарением. Воистину дух мой и в этой тьме ведал, что миллионы сочувствуют мне всей душой, любовью и волей и поддерживают меня своей высокой мыслью. Тем не менее, их сочувствие было словно вода рядом с крепким вином моей любви и отчаяния, гнавшим меня вперед. Я помнил об одной только Наани. Такова суть любви, способной превратить в храбреца даже самого слабого из мужей. И звучала Молитва в Ночи, миллионы взывали к Высшей Силе. И дух мой воистину слышал эти прошения, словно волной разбивавшиеся о подножие Вечности.

Искреннее проявление любви миллионов укрепляло мои силы. Истинно говорю, Сила Зла, исходившая из Обители Безмолвия, чтобы поразить Деву, ослабевала, однако я не испытывал в этом уверенности. Сердце мое было преисполнено отчаяния, а голове моей не давала покоя одна только мысль: я должен был спешить и спешить, чтобы успеть вовремя доставить умирающую в Могучую Пирамиду к врачам.

Тут издалека донесся глухой и ужасный лай. Услышав голос псов, я понял, что мы погибли, если не случится чуда. И я обратился к своему сердцу в безумье и ярости — желая узнать, почему в Пирамиде еще не прибегли к помощи древних орудий, чтобы помочь мне в такой беде. И пока в душе моей звучали эти тщетные мысли, посреди Вечной Ночи у Последнего Света забились резкие вспышки Дальней Речи. Надежда согрела сердце мое, ибо Мастер над Монструваканами, понимая, что скрываться более нет смысла, обратился ко мне с полезным советом. Слепым обезумевшим взором читал я слова Дальней Речи, но понял все. Милый Господин Монструваканов советовал мне держаться, потому что наверху уже привели в порядок три древних орудия. Люди надеялись спасти меня, даже если для этого придется сжечь Земным Током весь Ночной Край. В полных высокой чести словах он просил меня потерпеть еще немного, ибо Сотня Тысяч Мужей прошла подготовку и уже спускалась к Великим Вратам в панцирях и при Дискосах.

Нетрудно понять, что сердце мое ощутило некоторое облегчение. И надежда вспыхнула в недрах духа, — я действительно мог еще успеть к Врачам Пирамиды.

Но лай псов приближался, отовсюду слышался дикий рев, и мерзкое Зло разгуливало повсюду.

В это мгновение Северо-Восточный Страж остался слева от меня. Окинув взором это Воплощенное Зло, я заметил, что великое, похожее на колокол ухо, беспрестанно дрожит, как бы внимая чему-то. Но сам Страж, живая и мерзкая гора, как всегда оставался обращенным к Пирамиде, и свет ее по-прежнему вычерчивал морщины и рытвины на шкуре Чудовища. Тварь эта знала обо мне, но не обнаруживала признаков жизни, — если не считать шевеления уха.

Тут я понял, что в Пирамиде начались великие приготовления, ибо ночь вокруг уже содрогалась, повинуясь могучему биению Земного Тока.