Ночная Земля

Взяв направление на северо-запад, я долго шел с опаской, стремясь подальше обойти Великого Стража Северо-Запада. Продвигаясь вперед, я занимал свою мысль вопросами, которыми хотел успокоить себя. Сперва я прикинул скорость, которой считал нужным придерживаться, и быстро понял, что поступил правильно, соблюдая умеренность: мне предстояло великое и долгое путешествие, и кто мог заранее сказать, что ожидает меня в конце его.

Рассчитал я и как надо чередовать время ходьбы, сна и еды самым мудрым и правильным образом; свой великий путь я должен был пройти, не повредив телу, чтобы ощущать в себе нужную силу, когда таковая потребуется. Словом, я решил есть и пить через каждые шесть часов, а спать от восемнадцатого часа до двадцать четвертого.

Итак, за сутки я должен был трижды трапезничать и шесть часов спать. Я решил, что поступаю мудро, и старался выдерживать это правило в своем путешествии. Но, как нетрудно понять, случались времена, — и не редко — когда мне приходилось держаться настороже, забывая про сон и еду, потому что Ночной Край полон самых мрачных и жутких опасностей.

Как поступили бы многие на моем месте, сперва я направился прямо и шел, не останавливаясь три седьмерицы часов — ползком в тех местах, где нужно было прятаться от Стража, и было мне мерзко подумать о еде.

Но когда миновали три седьмерицы часов, я ощутил большую усталость, упадок сил заставил меня поискать место для отдыха. И через некоторое время я заметил в стороне небольшое огненное жерло, подобные которому нередко попадались мне на пути. Я решил приблизиться к огню, потому что возле него было тепло; еще я надеялся отыскать удобное место для сна.

Приблизившись, я увидел, что нашел приветливое местечко, если можно так выразиться посреди великого мрака; жерло оказалось всего лишь в несколько шагов шириной, его наполняло тусклое жидкое пламя, которое, побулькивая, выбрасывало язычки черного дыма. Я сел поближе к огню и положил Дискос на скалу возле руки.

Некоторое время усталость не позволяла мне шевельнуться; я не находил в себе отваги, чтобы поесть и попить; и наконец, вынудив себя повернуться к Могучей Пирамиде, увидел, что прошел значительный путь, но все-таки не сумел отойти далеко, что меня сразу и приободрило, и заставило приуныть. Громада Пирамиды была еще совсем рядом, и я, проделавший в тот день долгий и утомительный путь, был потрясен самим величием задачи, которая мне предстояла.

Но я думал об этом лишь краем сердца, потому что мне было приятно ощущать близость своего могучего Дома; я знал, что несчетные миллионы наблюдают из амбразур за моим отдыхом, однако не стал давать людям знаков, поскольку долгое прощание в пути ни к чему. И мне казалось весьма неудобным в такой близи от дома вести себя как подобает человеку, далекому от всех людей. Но я был рад тому, что дорогой Мастер над Монструваканами непременно время от времени глядит на меня через Великую Подзорную Трубу и может наблюдать за мной в любой момент.

Так я понял, что поступаю неразумно, проявляя нежелание есть перед глазами своего доброго друга, и потому открыл ранец и извлек из него три таблетки, которые разжевал и съел; они были приготовлены из питательной пищи, обработанной так, чтобы умещаться в небольшом объеме. Тем не менее, таблетки не наполняли живот, и я решил заполнить пустоту водой.

И для этого я вытряхнул из прочной трубки в небольшую чашку особый порошок; воздух произвел на эту мелкую пыль такое действие, что она зашипела, превращаясь в чистую воду; сперва странно было видеть, как это происходит, но потом я привык.

Итак, как вы видите, в небольшом ранце умещался запас еды и питья, которого должно было хватить мне на достаточно долгое время. Тем не менее, и чрево, и глотка мои еще не привыкли к подобной пище, хотя для тела ее было достаточно, чтобы от души возблагодарить Бога в той холодной и голодной земле.

Поев, я проверил, на месте ли прочий мой скарб, ибо кроме Дискоса и ранца с едой у меня был кисет со всякими нужными мелочами. Первым я извлек маленький компас, который получил от Мастера над Монструваканами, чтобы проверить его работу вне Великой Пирамиды, на просторах Ночного Края, когда отойду от Дома подальше. Если старинный принцип все еще обитал в этом устройстве, показывавшем теперь не на север, а на Пирамиду, оно могло помочь мне найти дорогу Домой из вечной тьмы, и таким образом вновь исполнить свое древнее назначение.

Весьма хитроумное устройство питал Земной Ток; приложив уйму стараний, Господин над Монструваканами изготовил его своими руками, по старинному образцу, хранившемуся в Большом Музее.

Я положил компас на землю, но прибор ничем не мог помочь мне, потому что стрелка его постоянно вращалась и дрожала; мне стало понятно, что я еще не отошел от области, на которую распространяется влияние Подземных Полей.

И я с радостью вспомнил о своем друге, подумав, что дорогой начальник Монструваканов вполне мог увидеть, что я испытал компас; ибо жерло в достаточной мере освещало окрестности. Но уверенности нельзя было испытывать; по собственному опыту я знал, что разные области Ночного Края иногда как бы затягивала дымка, в другое же время их было отчетливо видно. Понятно, что неровные и загадочные огни отбрасывали колеблющиеся тени, так что свет и тьма порой менялись своими местами. Кроме того, жерла извергали различное количество дыма; струи меняли величину, вырастали, опадали и жались к земле, мешая смотреть.

Потом я убрал компас в ранец и решил поспать. Однако следует заметить, что потом, оказавшись во многих днях пути от Могучей Пирамиды, я обнаружил, что она действительно привлекает к себе северный край стрелки компаса. Открытие это весьма обрадовало меня; и я подумал, что если вернусь, порадую им Мастера над Монструваканами, которого всегда интересовали самые разные вопросы, как и подобает праведному человеку.

В отношении же компаса скажу, что впоследствии сделал еще открытие, которое следовало бы упомянуть в должном месте, однако я — как всегда — боюсь позабыть.

Уже значительно удалившись от Редута, опасаясь и в самом деле потерять свой Великий Дом посреди Тьмы, я извлек чудесный прибор, чтобы найти утешение в стрелке, показывавшей назад. Тут я открыл в ночи новую Силу, ибо прибор не показывал более в сторону Великого Редута, но куда-то на запад. Тогда я понял, что из тьмы его притягивает какая-то далекая и великая сила, и не без детского удивления решил, что столкнулся с той самой Силой Севера, память о которой сохранили книги и мои сны. В этом не могло быть сомнений, однако кто не усомнился бы, что после истекшей вечности, древние силы еще властвовали над своим крохотным слугой. Я испытал миг откровения; ведь одно дело знать умом, другое — понимать сердцем.

Тем не менее, в душе моей гнездились сомнения, поскольку я вдруг понял, что подействовать на прибор могла притягательная сила Меньшего Редута. Словом, конец моего пути мог оказаться близок — если на него влияла сила Меньшего Редута.

Тем не менее, как я знаю теперь, причиной было притяжение севера. Пожалуй, я уделил слишком много внимания крохотной подробности — но лишь для того, чтобы показать вам настроение моего ума и познания того времени и народа.

Потом я заставил себя уснуть, а для этого, сняв с плеч плащ, закутался в него и лег возле огненного жерла.

Дискос, мой спутник и друг в долгом походе, лежал под рукой внутри плаща, и я испытывал удовольствие, ощущая оружие возле себя. А когда я лег — во мгновение, когда Душа засыпает, покоряясь дуновению сна, — ощутил вокруг себя трепетание. Сомнений не оставалось: за каждым моим движением следили многие миллионы, ощутившие волнение за мою безопасность, и оттого всколыхнувшие мир в порыве симпатии.

Конечно же я ощутил ее, и дремота немедленно превратилась в сон. Я сильно устал и крепко уснул, но последние мысли мои были обращены к той милой Деве, которую мне предстояло отыскать. Во сне я говорил с ней, ощутив удивительную радость, и все вокруг освещал не знакомый с печалью сказочный свет.

Сон мой был сладок и прекрасен, однако его вдруг нарушил громкий звук, я немедленно очнулся и услышал Зов, прорезавший ночь. Тихо и торопливо я набросил на плечи плащ, и взял свое удивительное оружие в руки. А потом я посмотрел на Пирамиду, надеясь прочесть послание — меня не стали бы предупреждать без великой необходимости; наверняка, какая-нибудь кошмарная тварь уже приближалась ко мне из ночи.

Я не мог уделить все внимание Великому Редуту, и в испуге огляделся вокруг, и только когда ничего не заметил, с беспокойством поднял взгляд вверх — в предельную тьму, на венчавший башню огонек Наблюдательной Башни; я пригибался к земле, сжимая в руках Дискос, оглядывался вокруг и ждал знака.

Тут на громадной высоте замерцали яркие короткие вспышки зеленого огня, мне шифром передавали, что имевшее облик огромного серого человека чудовище зачуяло меня в ночи и уже приближалось, прячась в низких моховых кустах за огненным жерлом, оставшимся позади меня. Мгновенно отреагировав, я нырнул в кусты и скрылся в них, чтобы тварь не застала меня врасплох.

Словом, передача еще не закончилась, а я уже сидел посреди куста, раздвинув ветви перед собой, взмокнув — на холоде — но ощущая при этом возвышенное волнение и жажду победы.

Едва я укрылся там, как из зарослей за жерлом появилось передвигавшееся ползком чудовищное создание, совершенно серое. Свет огненного жерла как будто бы смутил чудовище, оно приникло мордой к земле и принялось ее обнюхивать, словно бы стараясь разглядеть что-то за светом языков пламени. Впрочем, оно ничего не заметило, потому что немедленно повернуло назад в кусты, а потом вновь выползло к огненному жерлу — но в другом месте, — и так поступило еще шесть раз: трижды выныривая из кустов справа от меня и трижды слева… каждый раз опуская голову к земле, горбясь и самым мерзким образом выставляя челюсть.

Нетрудно понять, что повадки зверочеловека весьма смутили мою отвагу; мне все время казалось, что он обойдет меня со спины и набросится сзади из-за кустов; так непременно решил бы всякий на моем месте. Но спасению моему помог Слух.

Вынырнув из моховых зарослей в последний раз, тварь всем своим видом показывала, что оставила надежду отыскать меня. И я уже подумал так в своем сердце, но тут в моей душе заговорил голос Мастера над Монструваканами, предостерегавшего меня о том, что тварь обнаружила меня и теперь наверно заходит сзади — с другой стороны. Я поверил предупреждению, которое сопровождало Слово Власти.

Тут я мгновенно выпрыгнул из мохового куста и нырнул в соседний — старательно наблюдая вокруг себя и держа открытым духовный слух — Мастер также следил за происходящим.

Тут куст, росший позади того, в котором я только что находился, слегка шевельнулся; из него протянулась огромная лапа, схватившая мох на только что оставленной мною кочке. После руки показалась огромная серая башка, тут же уткнувшаяся носом в землю.

И я понял, что пора действовать, а потому прыгнул и нанес удар Дискосом; тварь повалилась набок, и дернулись над кустом серые ноги, но голова осталась лежать отдельно от тела.

Я отошел подальше от содрогавшейся туши. Дискос в моей руке пел и извергал пламя, словно был живым существом и знал, что убил великого и жуткого монстра.

Когда серый Человек умер, я перешел на противоположную сторону огненного жерла. Там я встал и воздел Дискос — вращавшийся и пламеневший, чтобы в Пирамиде узнали о моей победе над Зверочеловеком, ведь схватка произошла в тени и мои собратья, возможно, ничего не видели. Но Мастер Монструвакан не стал более разговаривать со мной, потому что этого не следовало делать кроме случаев, когда меня нужно было предупредить о верной опасности.

Как вы знаете из моего повествования, Ночной Край населяли силы, способные подслушать разговор между двумя людьми и понять его; а уже сказанного нами было достаточно, чтобы жизнь моя оказалась в опасности. Я успел успокоиться, понимая, что эфир трепещет от радости миллионов; ведь многие тысячи обитателей Великой Пирамиды следили за схваткой, и сердца их были полны искренней симпатии ко мне и естественного страха за мою жизнь; словом, я чувствовал себя в обществе друзей, что помогало прогнать волнение.

Спустя некоторое время я собрался с мыслями и, определив, сколько времени прошло, понял, что проспал семь часов. Тут я укорил себя в том, что спал слишком крепко — из-за отсутствия привычки и распорядка. Не следовало забывать про свои правила, и я решил в будущем подчиняться рассудку: есть и отдыхать через установленные интервалы.

Все еще укоряя себя, я обошел огненное жерло, чтобы взять свой плащ и прочие вещи. А потом повернулся к Великой Пирамиде и еще раз поглядел на ее крутой склон, исчезающий в безмерных черных глубинах неба, но не стал отдавать честь — чтобы не вызвать ненужных возмущений мирового эфира, которые бы могли возникнуть в подобном случае.

Повернувшись к ней спиной, я отправился в ночь — быстрым и осторожным шагом — не выпуская из руки Дискос и ощущая едва ли не любовь к странному и удивительному оружию, одним ударом сразившему гнусного Серого Человека. И я ощущал, что оно знает меня и при этом является моим другом. Не сомневаюсь в том, что вы поймете меня, ведь и в прежние времена человек носил при себе верного друга, надежный меч. Однако Дискос был больше чем меч: в нем жил пламень Земного Тока.

Все, кто жил внутри Великого Редута, знали, что нельзя прикасаться к чужому Дискосу: потому что оружие не покорялось рукам незнакомца. И если у кого хватало глупости взять чужой Дискос или пользоваться им, то каким-нибудь неловким движением он непременно наносил себе рану; в этом сомневаться не приходилось, факт сей знали сотни тысяч лет, если не больше.

Поэтому нетрудно поверить, что существовало некое родство между природой человека, вне зависимости от пола, и Дискосом, которым он пользовался. Поэтому, чтобы не загромождать Пирамиду оружием умерших, закон и право повелевали, чтобы Дискос усопшего помещали на его грудь, и на последней дороге в Страну Молчания оружие возвращало в Земной Ток ту силу, которая обитала в нем.

Неосторожному мыслителю может показаться, что я рассказываю здесь о старинных обычаях древнего для нас народа, но сходство здесь не случайно, ибо у него есть причина: постоянство человеческой природы. Любви подобает сочетаться с Мудростью, рождая Утешение в наших скорбях. Приятно сделать что-то хорошее для усопшего, и никто не вправе сказать здесь «нет».

Я углублялся в Ночную Землю, заглядывая в тени, и, как нетрудно понять, сердце мое время от времени содрогалось от страха, а тело само собой дергалось в ту или иную сторону, чтобы отвратить возможное нападение.

Я шел вперед, и мне постоянно докучали мысли о том, что на меня вот-вот бросится из тьмы какое-нибудь мерзкое и жуткое чудовище. И все же я ощущал гордость, поскольку разделался с могучим Серым Человеком, поразив его насмерть. Впрочем, если хорошенько подумать, заслуга была не моя; если бы не помощь из Великой Пирамиды, я бы наверняка погиб во время сна.

Наконец после долгой ходьбы я ощутил, что слабею, и подумал, что поступаю глупо, так как мне всегда следовало быть готовым к новой схватке; впрочем, такую забывчивость легко объяснить пережитым потрясением.

Словом, я сел между кустов на прогалине, съел три таблетки и высыпал в чашку пыль, которую воздух естественной химической силой преобразовал в воду.

Поев, я посидел немного в задумчивости, а потом с Дискосом на коленях поглядел вверх — на склон Пирамиды; внимая и ушами и духом, я не забывал и глядеть во все стороны, но ни одна тварь не приближалась ко мне.

Наконец, я встал и продолжил свой путь. Шесть часов после этого я шел на северо-запад, понемногу забирая на запад, чтобы подальше обойти Стража той стороны. Тем не менее, спустя какое-то время я поддался глупому желанию, и начал уклоняться к северу, чтобы разглядеть чудище поближе, совершая поступок глупый и опрометчивый. Заметив меня, злобное чудовище немедленно дало бы знак Силам Зла, и меня ждала бы скорая погибель. Но, воистину, сердце — штука странная и прихотливая. От испуга оно может перейти к беззаботной опрометчивости, как приключилось со мной, в безрассудстве отклонившимся на север, ради опасности сошедшим с надежной и безопасной дороги. Возможно, поступок мой был вызван влиянием самой твари, но разве можно знать такое наверняка. Я шел долго, останавливался каждый шестой час, ел и пил, глядя на Великую Твердыню. И, укрепившись сердцем, продолжал путь. Впрочем, я всегда был осторожен и старался спрятаться среди невысоких зарослей мохового куста; иногда приходилось припадать к каменистой земле, курившейся тонкими струйками серных дымков, раздражавших мои ноздри. Продвигаясь вперед, я всегда смотрел направо и налево, оборачивался назад, и постоянно следил за Великим Стражем, чтобы не подойти слишком близко к нему. Часто мне приходилось нагибаться и ползти; руки мои покрылись ссадинами, и, заметив это, я надел большие перчатки, дополнявшие серый панцирь.

Наконец, когда миновало восемнадцать часов после внезапного моего пробуждения, вызванного нападением Серого Человека, я начал искать место для сна, потому что намеревался соблюдать свое правило и не испытывать недостатка во сне; следовало избегать крепкого сна, чтобы дух мой мог слушать, пока тело спит, тем самым обеспечивая безопасность. Этот очевидный факт не нуждается в повторении.

Словом, я вдруг оказался на склоне как бы развороченной внутренним огнем воронки. Поглядев вниз, я заметил карниз на противоположном краю, куда было трудно добраться, и направился в обход; убежище это сулило мне некоторую безопасность в том случае, если бы какое-либо чудовище решило подобраться ко мне; я мог заметить его и быстро удалиться.

Решившись, я не без трудов спустился к замеченному месту, ощущая радость оттого, что отыскал надежное укрытие. Там я съел три таблетки, выпил воды, которую получил из порошка, и предал свое тело сну. Тут меня осенила другая мысль, и, сделав новые расчеты, я посмеялся над своей собственной тупостью. Дело было в том, что я намеревался есть трижды за двадцать четыре часа, но по неразумию своему ел четыре раза. Мысль эта крепко поразила мою душу; куда сильнее, чем можно подумать; выходило, что я ем слишком много и не экономлю пищу, которой желудок мой не ощущал вовсе; так что можете посочувствовать моим неудобствам.

Подумав, я решил, что, находясь в путешествии, буду есть по две таблетки; мысль сия — весьма разумная — как и всякая мудрость утешения не сулила. Впрочем, все это я пишу лишь для того, чтобы вы могли понять мои обычаи в пути.

Размышляя, я завернулся в плащ и быстро отдался сну, поскольку ходьба утомила меня. Я лег на левый бок спиной к скале, которая нависала надо мной, ощущая при этом себя в какой-то мере защищенным от тварей, в ночи ходящих. Дискос был у меня на груди под плащом, а голова покоилась на ранце и кисете.

Так устроившись на время отдыха, я увидел перед собой склон Великой Пирамиды, сиявший над краем углубления, в котором я находился. И я уснул, глядя на самую верхнюю точку нашего Великого Дома, где Господин Монструваканов, возможно, в тот самый миг рассматривал через Великую Подзорную Трубу меня, в одиночестве засыпавшего на карнизе.

Мысль сия утешила мой сон, но дух бодрствовал, вслушиваясь в ночь и стараясь ощутить приближение любого злого создания, которое могло подобраться ко мне. А губы мои, засыпая, шептали — Наани.

Вы можете решить, что мной владела странная отвага, позволившая уснуть, не боясь чудовищ. Мне и в самом деле порой так казалось — если говорить честно. Но как было, так было, я ничего не придумываю, а посему могу сказать такое, что покажется вам невероятным. Действительно, людям нынешнего века, привыкшим к тонким словесным выдумкам, трудно поверить в то, что я всегда повествую Истину.

Потом дух мой пробудил меня в полутьме, я огляделся вокруг, но не заметил ничего страшного. Циферблат показал, что я провел в покое шесть часов; причина пробуждения была понятна, я хотел проснуться всем существом: и духом, и плотью. Всякий способен пробудиться в назначенное заранее время, — если захочет этого, прежде чем уснуть.

Я принялся собираться в путь, — дело нелегкое для только что пробудившегося человека, — съел две таблетки, но чрево мое алкало, и чтобы утолить здоровый голод, мне пришлось выпить воды. После я набросил плащ, надел кисет и ранец, прикрепил Дискос к поясу и оставил место отдыха. Тем не менее, прежде чем выбраться на открытое место, я хорошенько огляделся, чтобы убедиться в том, что ни одно злое Чудовище не захватит меня врасплох. Потом я встал на ноги и оглядел огромный склон Великого Редута, казавшегося весьма близким ко мне из-за своей громадной высоты.

Вспомнив о Мастере над Монструваканами, о том, что он, возможно, сейчас видит меня через Великую Подзорную Трубу, я отвернулся и торопливо зашагал в темноту. Вид нашего Великого Дома пробудил во мне непривычное чувство одиночества. Взяв с места быстрым и беззаботным шагом, я постепенно успокоился, и вернулся к прежней осторожной манере. Впрочем, я не был опрометчив и почти сразу снял Дискос с пояса.

Обращусь теперь к вопросу, который может показаться вам несущественным и естественным, однако же весьма занимал меня в то время; оставив Великую Пирамиду, я словно бы увидел Ночную Землю новыми глазами… Как если бы человек сего века отправился путешествовать среди звезд и вдруг обнаружил, что созвездия — и Большая Медведица, и все остальные — движутся, меняют очертания, принимают новый облик. Продвигаясь вперед, он должен обнаружить, что нет ничего неподвижного, как ему прежде казалось; что все меняется, и все зависит от места, с которого ты глядишь. Вы, конечно, согласитесь со мной без дальнейших раздумий в том, что мысль эта не нуждается в обосновании. Так представьте же себе меня, скитальца, посреди всех странных форм и чудес мрачного края, которых никак нельзя было увидеть из Великой Пирамиды. Словом, ландшафт предоставлял моим глазам новые и новые виды, о существовании которых я не мог даже подозревать.

Наконец — шел уже четырнадцатый час дневного перехода — я оказался вблизи от Колосса Северо-Запада; и настолько странным стал он для взгляда, что мне даже показалось, будто я вижу совершенно незнакомое чудовище. Проползая в какой-то миле от Стража среди невысоких моховых кустов, я поглядел на обращенный к Великому Редуту подбородок, глыбившийся на поверхности утеса выступом, под которым словно бы море выдолбило нишу; страшная челюсть нависала над Красным Жерлом, и все чудовище казалось высеченным из скалы — израненной непогодой, опаленной и оплавленной тусклым пламенем, бившим из недр Красного Жерла.

Таким видел я тогда Стража — сбоку и в самой близи — и еще более удивился странному зрелищу, такой Колосс был вовсе не знаком мне. Я долго лежал на животе, испытывая понятный страх перед Тварью, но тем не менее надеясь, что нахожусь в безопасности среди густых моховых кустов.

Увлекшись зрелищем и не замечая, что делаю, я подполз еще ближе, чтобы еще яснее увидеть великого монстра, и не сразу понял, что совершаю предельно глупый поступок, способный погубить меня. Но когда пришел первый страх, когда он прошел и оставил меня, я ощутил, насколько невелик и ничтожен в тенях этой земли. Набравшись отваги, я ощутил желание увидеть столь удивительное Чудо еще с большей близи. Словом, я стал подбираться к нему уже на руках и коленях, делая многочисленные остановки. Находясь уже совсем рядом, я теперь видел утопающую в ночи тушу Стража — черную, кроме ржавых пятен, озаренных свечением Жерла.

Я долго пролежал, с немым удивлением наблюдая сквозь маленькое отверстие в моховых кустах за сидевшей на корточках расплющенной тварью — словно бы привязанной корнями к земле. Шкуру ее покрывали чудовищные бородавки и вмятины, огромные гребни и шишки, выступавшие из поверхности, становились заметнее, когда на них падали исходившие от Жерла лучи — так в наше время луна перехватывает свет солнца, озаряя им безоблачную ночь.

Словом, я лежал и смотрел, и лежал уже долго, но наконец ощутил беспокойство миллионов жителей Пирамиды, взволновавших эфир своей тревогой; хитроумные устройства показывали им, где я прячусь среди моховых кустов.

Этот трепет в ночи обратил меня к мудрости, ибо поступок мой действительно был очень глупым. И я подумал, что Страж может ощутить тревогу множеств, — впрочем, как мне кажется, он прекрасно знал о моем путешествии, пусть мне и хотелось бы надеяться на другое; ведь Надежда приносит нам утешение там, где рассудок не в силах унять Сомнений.

Тут я решил отступить от Стража подальше и продолжить путь, если авантюра еще не навлекла на меня неисправимых последствий. Удалившись на некоторое расстояние, я вдруг заново ощутил, как пробудились мои чувства, только что буквально находившиеся под властью Чудовища.

Дух мой испытал страшное потрясение; я вдруг осознал, что слишком приблизился к Стражу, который, вне сомнения, знал обо мне, но не торопился убить меня, а выбирал самый подходящий способ и образ действия.

Пожалуй, вы поймете меня лучше, если я скажу, что сам воздух вокруг него был пропитан живым упорством и проницательным интеллектом, во все стороны источавшимися Стражем; мне казалось, что на меня смотрит око Великой и Злой Силы.

Тем не менее, ощущая великий ужас, я не стал торопиться, но, приказав себе укрепиться духом, самым внимательным — и бесшумным — образом отступил назад на две мили, тогда лишь позволив себе поспешить; душа моя ощутила огромное облегчение, оказавшись вдалеке от Великого Стража.

Спустя некоторое время бдительная и ошеломляющая воображение гора осталась позади меня, и я углубился в ночь, ощущая вполне понятное беспокойство и даже тревогу; я то и дело оглядывался и принялся быстро и часто поворачиваться, чтобы никакая злобная тварь не могла увязаться за мной. Я никак не мог забыть ту страшную мощь, которая наполняла воздух вокруг колосса. Она охватывала меня целиком; мне казалось, что Зло заметило меня. Словом, дух мой был глубоко потрясен.

Наконец на восемнадцатом часу пути я остановился, чтобы поесть и попить, а потом посидел немного, глядя на странное чудовищное создание, которое осталось позади меня. Огромная согбенная спина и могучие плечи Стража казались черными, — а за ними пылало красное пламя. В этой позе — вы не забыли? — чудовище просидело перед Могучей Пирамидой целую вечность, не уставая, не изменив направления взгляда, не обнаруживая намерений и цели.

Поев и попив воды, я шел еще шесть полных часов, чтобы перед сном оставить между собой и Стражем как можно больше миль. Путь вел меня к Урочищу, Где Безмолвные Убивают, — название это занесено и на карты. Проявив самую предельную осторожность, я удалился от него на север, где горели огненные жерла, сулившие теплый ночлег.

Урочище, Где Безмолвные Убивают, — место предельно нагое; повсюду скалы, нигде не увидишь куста, там трудно укрыться; а вот жерл там достаточно, хотя ни одного из них нет на картах, которыми располагают в Пирамиде. Не замечал их и я, пробираясь между моховых кустов к северу от Урочища, постоянно со страхом оглядываясь на него, чтобы вовремя заметить появление кого-нибудь из Безмолвных посреди каменистой равнины.

В отношении Урочища, где Безмолвные Убивают, уместно поведать, что над уединенным покоем его всегда стоит как бы облачко слабого света. Иногда он кажется сероватым, словно бы источником его является покрывший скалы лишайник, — так бывает и в наши дни, надо лишь знать, куда и в какое время приходить, чтобы увидеть подобное свечение. Свет сей выглядел очень холодным и зловещим; в нем ничего нельзя было разглядеть, но глазу казалось — если внимательно приглядеться, — что в нем там и сям сновали безмолвные тени. Никто не знал, действительно ли серый туман образует подобные складки, или же он просто дурманит Разум, мешая глазу воспринимать Реальность. Тем не менее, Великая Подзорная труба как будто бы придавала своему изображению некоторую точность и ясность, однако подробностей мне не удалось увидеть и вблизи.

Итак, я пробирался от куста к кусту с предельной осторожностью, ибо всю свою жизнь предельно боялся этого Места, хотя часто разглядывал серую и унылую равнину, а иногда как будто бы различал в дымке силуэты Безмолвных — тихие и задумчивые.

Однако на мое счастье в тот миг ничего похожего не было видно, почему я и отправился дальше, и наконец достиг места, где серая равнина преграждала мой путь по Ночной Земле; кусты здесь кончалась, и мне предстоял долгий обход.

Засев среди моховых кустов, я принялся думать, осматривая местность сквозь дырку, которую проделал в зарослях. Я заметил, что лежавший передо мной открытый участок равнины невелик и его можно было быстро перебежать, что избавляло меня от утомительного кругового обхода. К идее этой приходилось относиться весьма серьезно, и я внимательно вглядывался в серую пустошь перед собой и наконец увидел, что вокруг действительно никого нет.

Я уже решил рискнуть и перебежать к противоположной стене растительности. Едва я высунулся из куста, как увидел в серой дали силуэты и, покрывшись холодным потом, мгновенно нырнул в укрытие из ветвей.

Тем не менее, я поторопился взглянуть на них. Теперь на равнине передо мной находилось нечто вполне определенное. Я вглядывался с огромной тревогой, и вот — о! — лицом ко мне выстроилась череда тихих и зловещих фигур; закутанные в одеяния, они не шевелились, не испускали и звука, просто стояли среди серой дымки; и глядели, глядели на меня… сердце мое слабело, и я ощущал, что моховой куст не в силах укрыть меня от их взглядов. Ведь они, тихие, воистину были Безмолвными, а я находился очень близко к Урочищу Погибели.

Я не шевелился долгое время, потому что просто окоченел, замороженный страхом, и все же наконец заметил, что Безмолвные не приближались ко мне, но просто преграждали дорогу, не намереваясь убивать меня.

Тут отвага отчасти вернулась в мое сердце и, повинуясь духу, я заставил себя шевельнуться и пополз обратно. Удалившись от края кустов, в смятении и тревоге, я совершил великий обход вокруг равнины Безмолвных, и, только выйдя к северо-западу, несколько ободрился сердцем; ощутив, некоторую непринужденность, я чаще поднимался на ноги, но все равно мне казалось, что я нахожусь под перекрестным наблюдением со всех сторон.

Потом я наконец обнаружил, что провел на ногах двадцать четыре утомительных часа и уже не могу не искать безопасное место для сна; но тем не менее я не верил в свою безопасность, потому что дважды за тот день был близок к весьма мрачной кончине, и не мог исключить того, что во тьме меня выслеживает тайный преследователь. Поверьте, я находился в великом отчаянии; испуг ослаблял мое сердце, я ощущал великую тоску по родному и безопасному дому. Но я заставил себя продолжать путь, не прекращая со скорбью вспоминать о зове моей любви, еще недавно доносившемся ко мне из безмолвных глубин вечной ночи. Одни только мысли о Наани придавали силы моему духу, оживляя в душе моей тревогу за нее, стремление уцелеть в пути и спасти любимую.

Потом я заметил чуть к северу несколько огненных жерл и решил расположиться на ночлег возле них; вокруг царил жестокий холод, и меня согревала уже одна мысль о том, что можно будет устроиться на ночлег у огня; чему тут удивляться, скажете вы.

И я направился бодрым шагом к пылавшим в ночи огненным жерлам, торопясь буквально к собственной смерти, как вы сейчас поймете. Еще не приблизившись к первому из них, я заметил, что свет исходит из просторной низины среди зарослей моховых кустов, а огненное жерло пылает в самых ее глубинах.

Но я стремился, торопился к теплу, поспешая в ущерб осторожности, и скоро оказался на краю низины, к счастью, под прикрытием зарослей.

Не успел я раздвинуть кусты и шагнуть во впадину к жерлу, как внизу хрипло забасил громкий и низкий голос. Ужасный для слуха, он произносил непонятные мне слова столь чудовищным образом, как если бы заговорил дом; странное ощущение, но именно так мне и показалось в тот миг. Я быстро отодвинулся назад и застыл в страхе, боясь шевельнуться, боясь отступить еще дальше, чтобы не выдать себя твари, к которой неосторожно приблизился. Тело мое содрогалось, так боялся я, что меня заметят; поймите же глубину страха, овладевшего мной. Я лежал и не шевелился очень долго… весь в поту, трепеща, ибо басовитый голос был полон самого мерзкого зла.

Я пытался было раствориться среди моховых кустов, когда грубый голос заговорил вновь, на этот раз ему ответил второй; мне казалось, что я присутствую при беседе людей, каждый из которых был ростом со слона и не ведал даже крохи добра, будучи полным чудовищем. Две жестоких, хриплых и могучих глотки неторопливо исторгали звуки, которые мне хотелось бы донести до вас, чтобы вы услышали их моими ушами и испытали весь пережитый мной ужас. Но вскоре настала долгая тишина, и чрезмерный страх мой наконец поумерился, и, чуть успокоив себя, я переменил позу, сделавшуюся очень неудобной.

Снизу не доносилось ни звука. Любопытствуя, невзирая на перенесенный испуг, я протянул вперед руку и очень осторожно отвел ветвь мохового куста от лица. Потом, припав к земле, я лег на живот, и — поскольку находился очень близко от края котловины, — заглянул вниз.

Передо мной открылось весьма странное и жуткое зрелище: в центре низины располагалось огромное огненное жерло, а в склонах ее были устроены ниши, в которых, как в берлогах, лежали гиганты. Я видел поблизости громадную голову, торчавшую над поверхностью земли, спящая тварь напоминала огромного человека. Из другой ямы торчали ягодицы другого гиганта, свернувшегося в своем жутком сне, и так было со всех сторон. Память подсказывает мне, что их было около двадцати, но у меня не было времени на подсчет. Дело в том, что, мельком разглядев спящих и уродливых великанов, я заметил по ту сторону огня троих бодрствующих Гигантов, каждый из которых был выше слона. Их шкуры, заросшие жестким и мерзким с виду волосом, показались мне ржавыми; кожу покрывали всякие прыщи и бородавки, — великаны явно не знали одежды. Между ними лежала туша огромной собаки, показавшейся мне ростом с коня. Гиганты снимали с пса шкуру, и я понял, что тварь эта была из тех жутких чудовищ, которых мы называем Ночными Псами.

Я сразу припал к земле, хотя они ничего не делали, но только сидели, зажав в кулаках громадные окровавленные каменные орудия; при этом они глядели на землю, но не так как если бы рассматривали ее или свой будущий обед, а словно прислушивались к какому-то звуку. Вы, конечно, поймете, что зрелище это повергло меня во внезапный ужас. Я немедленно понял причину долгой паузы: в чисто животном беспокойстве они прислушивались, обнаружив рядом нечто непонятное. Тут я решил удалиться, если путь к безопасности еще не был закрыт для меня. Но, шевельнувшись, я нечаянно столкнул вниз комок земли, посыпалась пыль, а произведенный шум я услышал собственными ушами, испытав крайний испуг. Трое гигантов поглядели вверх — чуть ли не в мои глаза; а я прижался к земле среди моховых кустов, охваченный таким страхом, что по неловкости своей послал вниз еще одну струйку пыли. Обращенные ко мне глаза гигантов вспыхивали за кустами красными и зелеными огоньками, подобно глазам животных. Они взревели, едва не погубив мою душу одной силой звука. Услышав шум, ночевавшие в ямах великаны повскакали.

Тут я бы и погиб, ибо они немедленно схватили бы меня, но едва мне удалось сделать один шаг, как земля подо мной подалась, и я провалился в яму посреди мохового куста. Засыпанный песком и пеплом, я сперва попытался выскочить из нее, но через мгновение у меня хватило ума понять, что мне повезло и я оказался в убежище. Я притаился в нем, стараясь не то чтобы не кашлянуть — не дышать. Мне повезло: земля вокруг сотрясалась от тяжести шагов, бегущие гиганты буквально колебали землю своей поступью… впрочем, может быть, это воображение сумело раздуть мой страх.

Вокруг ревели страшные голоса, топали огромные ноги, шелестели кусты, наконец, поиски удалились на юг. Тут я понял, что удача по-прежнему сопутствует мне. С опаской я вылез из ямы, и потрясенный, с колотящимся сердцем, в душе благодаря Бога за спасение, огляделся, прячась в моховых кустах, а потом направился на юго-запад; целых три часа я отчаянно бежал на четвереньках, и только потом ощутил себя наконец в безопасности. Тут я остановился и лег, потому что лишился почти всех сил. И в самом деле, я, как вы помните, не спал уже двадцать семь часов и провел все время в трудах; кроме того, я не пил и не ел девять часов… Словом, нетрудно понять меру моей усталости.

И я уснул на открытом месте, доступный любому чудовищу, которое могло набрести на меня. Тем не менее, проснулся я целым и невредимым, обнаружив при этом, что за время, которое я провел в глубоком сне, стрелки на моем циферблате ушли вперед на десять часов. Ледяной ночлег насквозь проморозил меня, — один плотный плащ не мог защитить от холода, а живот давно уже опустел.

Приподнявшись, я принялся разыскивать взглядом какую-нибудь новую страхолюдину, но вокруг все было спокойно, и я даже позволил себе потопать ногами, чтобы согреться, как делаем мы ныне в холодный день. А потом снял с плеч плащ и укутался в него — вместе с Дискосом, остававшимся на поясе.

Так я посидел немного и пришел в себя, усмотрев некоторое утешение в том, что мог теперь съесть четыре таблетки, полагавшиеся мне из-за долгого поста перед сном. Память о той трапезе до сих пор не оставила меня; с улыбкой я вспоминаю теперь свой голод, и все-таки даже четыре таблетки не могли заполнить пустоту в чреве. Пришлось выпить двойную порцию воды.

Поев и попив, я вновь надел плащ на плечи, взял Дискос в руку и отправился дальше на северо-запад.

Впрочем, сперва я внимательно осмотрел окрестности, предполагая обнаружить близкую опасность. Напоследок бросив короткий взгляд на чудовищную согбенную спину Северо-Западного Стража, еще раз отметив, сколь упорно глядит эта тварь на Могучую Пирамиду, я заново осознал всю глубину ненависти и мерзости, образующих суть этого чудовища.

От Стража я перевел взгляд на высокую гору Великого Редута; я находился еще недалеко от нее, хотя успел проделать достаточно продолжительный и утомительный путь. Хотелось бы, чтобы и вы ощутили, все величие и высоту невероятной сияющей горы; и удивительно было мне думать, что в тот самый миг мой дорогой Мастер над Монструваканами мог видеть мое лицо через великую подзорную трубу. Словом, глядя вверх на ясную точку, окруженную чернотой ночи, я думал о том, насколько далеко оказался от Дома. И мысль эта повергла меня в столь великую тоску, породив слабость сердца и духа, что мне пришлось собрать всю отвагу и бежать прочь, — на северо-запад, как я уже сказал.

Так я шел двенадцать часов и за это время дважды ел и пил; я продвигался вперед, ощущая радость оттого, что меня окружает такой покой, словно бы вокруг меня лежала область Ночной Земли, свободная от всяких чудовищ. Но, увы, я приближался теперь к обители, наверно, самой опасной разновидности ночных тварей. Об этом мне сообщил негромкий шум в ночи, когда слева от меня словно бы отворилась закрытая дверь; источник его был очень близок, он находился не более чем в двадцати футах над моей головой, но при этом скрип как бы исходил из непомерной дали… из Глубин Вовсе Неведомых. Я знал об этом звуке, хотя, как вы прекрасно понимаете, никогда не слышал его за всю свою жизнь. Тем не менее, я читал в Анналах — и не однажды, — что тем, кто уходил из Пирамиды в Ночные Земли на поиски Знаний, приводилось слышать где-то над собой странный, что там, просто немыслимый звук; неведомый шум исходил как бы сверху, и не издалека, и вместе с тем как бы покрывая чудовищное расстояние; тихое скрежещущее стенание не походило ни на один из известных на земле звуков. В Анналах утверждали, что это и есть те самые Двери в Ночи, о которых повествовала древняя и лишь отчасти достоверная История Мира, столь любимая детьми того времени и знакомая даже некоторым из его мудрецов.

Я сразу узнал этот звук, ибо сердце мое научилось быстроте мысли. Предельно жуткая вещь, если подумать; представьте себе, что вы слышите какой-нибудь странный звук, несущийся над мрачной и унылой равниной, или он раздается за стеной в вашем собственном доме. Однако сия жалкая аналогия способна лишь проиллюстрировать мои мысли. Впрочем, разум вкупе с искренним сочувствием способны открыть вам всю глубину моего испуга.

Среди повествований, оставленных теми, кто уходил в Ночной Край, существуют три вполне надежных Аннала, утверждающих, что сей звук предвещает явление Великого Ужаса и что слышавшие его по большей части погибли в Ночном Краю. Более того, Анналы гласили, что этих людей ожидало во мраке Уничтожение: не обычная смерть, а злая и неведомая погибель. Те же, кому удалось живыми вернуться в Пирамиду, говорили, что в Ночи открываются странные и ужасные Двери. Однако кто может сказать такое наверняка, разве что очи духа этих людей видели сокрытое от плотского зрения.

Проведенные в Пирамиде тщательные исследования обнаружили в эфире некоторые разрывы, на которые и указывают эти самые Двери, как называют их фантазеры; стало ясно, что через эти отверстия — а как их можно назвать иначе? — в ту Будущую Жизнь вступают силы зла, правящие над Ночью. Многие считали, что открылись эти Двери благодаря неразумию и опрометчивости древних ученых, взявшихся исследовать предметы, лежащие далеко за пределами их понимания. Впрочем, я уже упоминал об этом; подобное предположение наверняка истинно, ибо подобное желание искушает и меня самого, — как и всякого человека, полного жизненного пыла.

Думаю, что теперь вы осознали истинную природу этого звука, а посему способны понять вместе со мной тот великий ужас, который немедленно овладел моим духом; я уже не сомневался в том, что приключение мое вот-вот закончится. А потому обнажил свою руку, прикоснувшись зубами к капсуле, вшитой под кожу, чтобы успеть умереть прежде, чем ко мне приблизится Уничтожение. Я мгновенно притих и пополз направо среди моховых кустов, ведь звук, как вы помните, раздавался слева от меня. Я полз, ощущая великое потрясение; даже мой рот превратился в какую-то жижу, так что зубы к стыду моему сами собой стучали друг о друга.

Полз я очень осторожно и часто оглядывался во все стороны, но, к счастью, ничего более не увидел и не услышал.

Так я передвигался более часа и уже в буквальном смысле слова готов был припасть к земле от изнеможения; но, в конце концов, на душе у меня полегчало, и я понял, что избежал погибели, которая была уже настолько близко. Так случилось, наверно, потому что я услышал звук прежде, чем наткнулся на его источник и сумел обойти его. Однако, это всего лишь догадка. Здесь как раз уместно заметить, что после этого события я заставил напрячься свой слух, часто укоряя себя за то, что он не сумел заранее оповестить меня об опасности. Но как я сейчас понимаю, похоже, что плотскому слуху просто не дано услышать сей звук… как ни странно, это действительно так.

Учитывая случившееся, я продвигался далее, весьма внимательно вслушиваясь, и однажды услышал звук впереди себя — весьма далеко — но тут же припал к земле и пополз назад, пока некоторое время спустя не решил, что достиг безопасного места. Так и вышло, потому что больше я ничего не слышал. Наконец настал восемнадцатый час дневного пути, я ел и пил, а потом нашел место для ночлега в узкой расщелине, поднимавшейся над моховыми кустами скалы. Проспав шесть часов, я пробудился, не претерпев никакого ущерба.

Потом я опять ел, пил и разглядывал Ночную Землю, оставшуюся, так сказать, у меня за спиной. Унылая и скучная равнина не знала ни огня, ни тепла, не видно было даже серных паров; словом, ничто не освещало ее, и жизнь вполне естественно должна была избегать этих мест. Край этот окружал меня со всех сторон, впрочем, на севере, похоже, мерцали огненные жерла, за которыми стояло зарево над Равниной Голубого Огня.

Хорошенько подумав, я понял, что не встречу Чудовищ в это унылой стране, если не буду жаться к жерлам. Следовало предполагать, что Скрип Невидимых Дверей еще может потревожить меня, однако чем объяснить безжизненность этого края — тем ли, что даже Чудовища боялись Дверей, или тем, что здесь было попросту чрезвычайно холодно, — сказать не могу; возможно, что объяснение надо искать в обеих причинах, что ни в коей мере не противоречит здравому смыслу. Наконец я снова бросил короткий взгляд на Великую Пирамиду, уже казавшуюся далекой после нескольких дней пути, и возобновил свое путешествие. Позвольте мне здесь заметить, что я заметно удалился от родного Дома, хотя и не настолько далеко как мне бы хотелось; следует помнить, что зачастую мне удавалось проходить за час не более мили, соблюдая великую осторожность, на четвереньках, ползком, вообще как придется. Потом я, естественно, не мог идти по прямой, мне постоянно приходилось отклоняться в сторону, чтобы избежать внимания Чудовищ и Сил Зла. Теперь, зная, что я нахожусь там, где в ночи скрипят странные двери, я самым тщательным образом следил за своим маршрутом и часто останавливался, вслушиваясь в ночь. Тем не менее, я не сумел избежать новой встречи с этим ужасом; я шел, осторожно ступая, и вдруг услышал над головой тихое бормотанье; оно становилось громче, словно бы надо мной открывалась дверь. Звук был в точности похож на скрип двери, через которую доносился далекий шум, — так бывает и в нашем времени, если открывают дверь в шумной комнате. Но то бормотанье, которое услышали мои уши, доносилось из какой-то пропащей и чуждой нам вечности. Не вините меня за то, что я столько говорю об этом, поймите, мне пришлось перенести такой глубочайший ужас, что память о нем не ослабевает; хочу лишь, чтобы и вы вместе со мной оценили жуть и страх, присущие грядущей Ночи. Но я наконец воистину миновал то место, где открывается Дверь в Ночи, не претерпев при этом несчастья, однако не по своей заслуге; скорее всего. Дверь открылась случайно, или моя тихая поступь все же встревожила Силу Зла, тем не менее, не ставшую меня преследовать. Предавая свои мысли бумаге, я сознаю, что записываю детский лепет, но в таком вопросе я не способен прикоснуться даже к краю истины, поэтому хватит о Двери, обратимся к более доступным мне материям. Словом, когда я в последний раз услыхал этот звук и ощутил, что нахожусь под его источником, то ощутил предельную — хоть и мгновенную — слабость души и сердца и быстро укрылся под покровом невысоких и густых моховых кустов.

Все существо мое содрогалось, я полз на руках и коленях, и трижды падал на лицо, — столь слабым сделал меня пережитый ужас; более того, я совершил грех и не обнажил свою руку, чтобы приготовить капсулу и умереть, если потребуется… я проявил столь потрясающую глупость, что даже теперь воспоминания заставляют меня трепетать; ибо Смерть — пустяк по сравнению с Уничтожением, хотя и она достаточно страшна. Однако случилось так, что ничего плохого со мной не произошло; и я удалился от беды, словно бы какая-то удивительная сила набросила на меня плащ-невидимку. Хотелось бы знать, не случилось ли этого на самом деле, но как это сделать?

Наконец я остановился, несколько успокоился, ел и пил, и вернул себе твердость духа. Закончив трапезу, я немного передохнул и продолжил путь на север, — к огненным жерлам, оказавшимся на этот раз не столь далеко.

Уже приближаясь к ним, я как будто бы снова услышал грозный звук, а посему мгновенно спрятался в моховых кустах и старательно прислушался; к счастью, я не обнаружил ничего дурного; и потому оставалось надеяться на то, что на этот раз со мной сыграла шутку собственная фантазия. Тем не менее, я опустился на четвереньки, и не разгибался достаточно долго — до одного из огненных жерл, которые давно уже не попадались на моем пути.

Нетрудно понять, что на этот раз я весьма осторожно приближался к огню, чтобы не привлечь к себе внимание Злой Силы, обитавшей в близком соседстве; кроме того, возле огненного жерла могло обитать любое чудовище. Но оказавшись поблизости, я выглянул из кустов и увидел крошечное жерло в небольшой низинке, вокруг не было заметно ничего страшного, а вид огня манил меня, давно уже не имевшего возможности согреться.

Некоторое время я лежал, наблюдая за окрестностями, и, наконец убедившись, что оказался в месте тихом и безопасном, вышел из моховых кустов и сел неподалеку от пламени, наполнявшего жерло и кипевшего в нем. Жерло испускало непривычный для меня шум, оно негромко булькало в своей впадине. Иногда оно совсем притихало и становилось неслышным, а потом снова начинало пузыриться, испуская в черную ночь тоненькую струйку сернистого пара.

Словом, я сидел, наслаждался тишиной, покоем и уединением; красный огонь жерла тихо светился во впадине, и я был рад, ибо сердце мое требовало отдыха.

За моей спиной на высоту человеческого роста поднималась небольшая скала, позволявшая удобно припасть к ней спиной, она еще и охраняла меня сзади.

Тут я поел и попил, соблюдая полную тишину, и, наконец, почувствовал себя чуть отдохнувшим, ведь сердце мое устало, как я только что говорил, должно быть, потому, что Уничтожение почти весь день висело надо мной, хотя я провел на ногах лишь двенадцать часов. Не сомневаюсь: вы поймете меня.

Но наконец сердце во мне укрепилось, дух согрелся, и, проверив на себе снаряжение, я встал с земли, и словно бы впервые в жизни взял Дискос в руки.

Я оставил огненное жерло, поднялся по противоположному склону низины и отправился на север. Передо мной лежало множество жерл, и они рассеивали вокруг себя мрак Ночи, мне даже казалось, что цепочка красных огней уводит меня от Равнины Синего Зарева.

Тут я поверил, что оставил наконец Край, во мраке которого обретаются эти Жуткие Двери, тяжесть оставила сердце мое, и я перестал опасаться нападения со спины, мысль эта весьма докучала мне, пока я пробирался Угодьями Мрака. Тем не менее, я не проявил опрометчивости, внимал всему и оглядывался на пути.

И за то, что я избрал столь верную и осторожную манеру передвижения, могу только благодарить Бога. Дело в том, что пройдя достаточное расстояние, я наконец приблизился к одной из тех низин, посреди которых бурлили огненные жерла, и остановился на краю ее, чтобы поглядеть вниз из-за прикрывавших меня кустов. Ничего живого мне заметить не удалось, и я спустился вниз, чтобы согреть у огня свое тело. Остановившись перед жерлом, я огляделся и заметил на противоположной стороне перед собой какое-то странное пятно на желтой земле. Но свет бил мне прямо в глаза и я не мог ничего разглядеть. Тогда я направился в обход — из любопытства, не предчувствуя ничего дурного. Не успел я приблизиться к тому пятну, как сразу заметил распростершуюся на нем Непонятную Тварь. Я шагнул вперед, чтобы видеть получше; тут, она шевельнулась, разбрасывая песок. Я немедленно отступил назад и замахнулся Дискосом.

Как ни странно, слух донес мне, что шуршание раздается и за моей спиной. Я бросил быстрый взгляд вокруг и понял, что песок вокруг меня расступается, выпуская какие-то, подобные щупальцам предметы.

Тут же прежде чем я успел сообразить, куда надо отступать, ноги мои ощутили, что песок под ними поплыл, начал вздыматься и опадать; пошатнувшись, я ощутил смятение в сердце, ибо не знал, как понимать все это. Наконец я заметил, что окружен, и побежал по шевелящемуся песку к краю огненного жерла, где остановился и огляделся, не зная еще, какой новый кошмар ждет меня.

Над песком живой горкой горбилась Желтая Тварь; с нее струйками тек песок; собрав вокруг себя жуткие щупальца, она потянулась ко мне конечностями. Но я ударил Дискосом, а потом ударил еще три раза. Щупальца зазмеились на песке, но схватка еще не окончилась — Желтая Тварь поднялась над землей и по-паучьи бросилась ко мне. Я отпрыгнул назад, заметался, но Чудовище не уступало мне в быстроте, и я решил, что погиб.

А посему немедленно принял отчаянное решение; не имея возможности сразить Тварь издали, я должен был добраться до ее тела. Забыв про бегство, я положился на случай и ринулся вперед — между ног чудовища. Конечности его были покрыты толстыми щетинами, способными проколоть мое тело — если бы не панцирь.

Свою уловку я исполнил с изумительной быстротой, так что оказался под сводом ног Твари, прежде чем она заподозрила о моих намерениях. Тело ее также было покрыто щетиной, из полых волос капал яд — крупными и блестящими каплями. Тут Монстр поднял бок, чтобы достать меня ногами, но я нанес колющий удар Дискосом.

Оружие мое, только что вращавшееся с негромким свистом, вдруг взревело, выбросив Язык Пламени и тем самым уподобившись Смерти Поядающей. Оно ярилось в чреве Чудовища, и был удивителен гнев и пыл доверенного оружия.

Слизь из чрева Твари полилась на меня; когти, которыми оканчивались ее ноги, стиснули панцирь, с хрустом проминая серый металл. Ощутив смертную боль, я еще раз неловко ударил Дискосом, перебросив в левую руку чудо-оружие, потому что Монстр прижал правую к моему телу. Но вдруг я ощутил свободу, а вместе с ней пришел и удар, отбросивший меня через низину едва ли не к краю жерла. Там я вскочил на ноги и отступил в безопасное место.

Обернувшись, я заметил, что Желтая Тварь, умирая, разбрасывает песок во все стороны, однако приблизиться ко мне она уже не могла. Я же, лишившись сил, припал к земле и мог только дышать; не сразу придя в себя, я принялся исследовать полученные повреждения.

Тут я заметил, что избежал ран и телесный ущерб ограничился синяками, левую ногу мою стиснул острый и волосатый коготь, однако панцирь спас меня от соприкосновения с ним. Я стряхнул с себя мерзость и пинком отправил ее в огненное жерло.

Теперь чудовищное создание уже рассталось с жизнью, но я держался в стороне от него на противоположной стороне низины, так как опасался приблизиться. Тут я уселся, чтобы все обдумать, и наконец решил, что не знать душе моей мира, пока я не смою с себя мерзкую грязь.

Тогда я настороженно углубился в ночь, разыскивая горячий ключ; они попадались мне в изобилии. Я часто натыкался на них неподалеку от огненных жерл и рассчитывал, что поиски будут недолгими. Почти сразу же, едва ли не в сотне шагов, мне попалась небольшая низина, в которой пыхтели три маленьких огненных жерла, а за третьим из них курилась парком лужица.

На этот раз, прежде чем спускаться, я обошел низину по краю, проверяя все моховые кусты, однако не обнаружил ничего такого, что могло бы испугать меня. После я спустился к жерлам, но не нашел там никаких чудовищ. Однако кое-что все-таки помешало мне снять панцирь, чтобы искупаться в горячей лужице. Дело в том, что я наступил на маленькую змею, которая немедленно обвила мою ногу, однако не смогла прокусить благословенный металл. Я сбросил презренную тварь рукояткой Дискоса. Словом, я не мог омыться нагим, а потому попробовал воду, которая оказалась не слишком горячей, снял ранец, кисет и плащ. Положив их возле Дискоса на краю теплой лужицы, я вступил в воду и немедленно глубоко погрузился в нее, потому что нашел не лужу, как мне сперва показалось, а бездонный колодец, полный, горячей сернистой воды. Словом, человек может проявить глупость, даже считая, что обнаруживает великую осторожность; и я принялся укорять себя, за то, что слишком доверился неизвестным краям, в чем вы, конечно, со мной согласитесь. Однако дурацкая опрометчивость неразделима с природой человека, поэтому не стоит слишком уж смеяться надо мной.

Не измерив заранее глубину, я ушел под воду с головой; но постарался сразу же выбраться. Оказавшись на суше, я начал отплевываться и тереть глаза, ибо сернистая вода оказалась достаточно едкой, однако она сделала свое дело и смыла всю мерзость с моего панциря, рук и лица. После этого я взял Дискос и омыл оружие, после чего подверг очистительной процедуре ранец, кисет и плащ.

Совершив это, я попытался было согреться возле огненных жерл, но, приблизившись, насчитал возле них около двадцати змей и был рад побыстрее покинуть это место.

Тем не менее — согласитесь — согреться было необходимо. Я надел на себя кисет и ранец, взял Дискос в руку и побежал к той низине, в которой сражался с Желтой Тварью, а плащ нес в левой руке.

Перебравшись туда, я с искренней радостью убедился в том, что у этого жерла змей не было; я сразил хозяина здешних мест, безусловно губившего всякую забредавшую к огню тварь, и новое зло еще не успело найти дорогу сюда.

Размышляя об этом, я сушил свой панцирь, оставаясь на другой стороне жерла — подальше от чудища. И наконец сообразил, что нашел надежное укрытие для сна; ни одно живое существо не придет сюда, чтобы сотворить мне зло. Впрочем, всякий на моем месте мыслил бы подобным образом.

Набравшись решимости, я так сказать, спрятал в карман свою брезгливость, пребывая в тишине и покое. И уж конечно ел и пил, а потом отправился посмотреть на мертвое чудовище, чтобы убедиться в его смерти. Получив полнейшее свидетельство оной, я возвратился к огненному жерлу и уютно устроился на песке, потому что уже успел высохнуть. Я закутался в плащ и пристроил у себя на груди Дискос, верного друга, воистину выручившего меня в беде; мне все казалось, что оружие знало и любило меня, и пусть эта мысль может оказаться всего лишь фантазией, я старался показать оружию свою приязнь и расположение.

Прежде чем уснуть, я огляделся вокруг, но над краем низины не выступила даже маковка Великой Пирамиды; я отошел столь далеко, что она уже не могла со своей чудесной высоты заглянуть вниз, в ту яму, где я ночевал.

Я положил голову на ранец и кисет, служившие мне подушкой, и обратился мыслями к Наани, как делал всегда во время своего странствия… иногда мне приходилось просто изгонять ее из своих мыслей, чтобы уснуть. Впрочем, в подобных случаях меня чаще посещали горькая печаль и тревога; я ведь не знал, какой именно Ужас мог подбираться к ней из ночного безмолвия в этот самый миг. Часто такие мысли вовсе отгоняли нужный мне сон, хотелось встать и идти, пока не упаду. Словом, этими мыслями я мог превратить свое путешествие в сущую глупость и умереть, так и не избавив Наани от гибели, если таковая ей и вправду угрожала.

Вскоре, утомленный сражением и усталостью, я погрузился в сон, и тело мое весьма болело по пробуждении. Движениями я прогнал боль, а потом съел две таблетки и выпил воды, после чего надел снаряжение и углубился в ночь с Дискосом в руке. И сердце мое было радо тому, что во время сна со мной ничего не случилось.

Потом я шел шесть часов, остановившись ненадолго, чтобы поесть и попить, после чего продолжил путь. Ну а во второй трети дня увидел справа, вдалеке от себя, двоих странных и удивительных людей, светящиеся фигуры которых были словно сотканы из белого тумана. Заметив, что эти существа, ростом достигающие сорока футов, но не имеющие плоти, приблизились ко мне весьма быстро, я нырнул поглубже в ближайший моховой куст. Призраки миновали меня столь же тихо, как в наши дни скользят по небу облака. Кажется, они прошли буквально в сотне фатомов[2]от меня, однако в этом я не могу быть уверен — кто из вас может сказать, где находится радуга? Призраки углубились в ночь и исчезли, но шли они откуда-то с севера. Они меня не заметили. Способны ли они были причинить вред, не знаю, однако со мной ничего не случилось.

И я лежал в моховых кустах, пока они не исчезли из вида, не сомневаясь в том, что видел тех самых Туманных Людей, о которых сообщалось в старинных Анналах. Их никогда не замечали вблизи Пирамиды, но во время наблюдений через Великую Подзорную Трубу мне самому иногда казалось, что я замечаю людей, словно бы сотканных из тумана. Однако они всегда проходили весьма далеко, и многие были уверены, что таким образом глаз воспринимает гонимые ветром облака пара, другие же с этим мнением не соглашались, как часто бывает среди ученых.

Пользуясь случаем, замечу, что весьма сложно повествовать о подобных явлениях, обращаясь к людям нашего века. Пытаясь донести истину, я часто испытываю искушение умолчать о многом из того, что видел. Однако я должен или рассказать свою повесть, или она будет отягощать мою душу. Так что внемлите мне, внемлите с сочувствием и пониманием.

Ну а в отношении призраков скажу, что, на мой взгляд, они представляют видимую форму Сил, странствующих по Ночному Краю, потому что странными казались они для человеческих глаз, а я рассказываю лишь о своих естественных мыслях и размышлениях.

Итак, как я уже говорил, призраки никогда не приближаются к Пирамиде. Пребывая в некотором отдалении, эти существа стали сказочными героями, их всегда окутывало облако таинственности, ибо никто из обитателей Великой Пирамиды никогда не видел их воочию.

Однако, узрев туманных людей в непосредственной близи, я заново осознал, насколько далеко оказался от дома, в унылом одиночестве Ночного Края. Так если бы человек нашего с вами века отправился скитаться среди звезд и заметил неподалеку огромную комету, то сердце непременно напомнило бы ему о том, насколько он углубился во тьму. Я говорю это лишь затем, чтобы вы поняли чувства, переполнявшие мое одинокое сердце в те мгновения.

Но, стряхнув уныние, я поднялся из мохового куста и отправился дальше. Как всегда я много думал о Деве, но старался сохранять спокойствие, чтобы не броситься бежать, погубив свое тело в самом начале пути.

В тот день я миновал семь больших огненных жерл и два поменьше. Отныне я приближался к ним с опаской, потому что тепло часто привлекало к себе всякую живность. Возле шестого жерла я заметил огромного человека, который сидел у огня, опустив подбородок на чудовищные колени. Длинный нос его загибался крючком, а большие глаза светились, отражая свет жерла, когда он водил головой из стороны в сторону. Впрочем, человеком это существо назвать было сложно.

Я осторожно удалился от этого места, старательно оглядываясь назад, пока не убедился в своей безопасности; Чудовище это устроило там себе логово, о чем свидетельствовала распространявшаяся от жерла вонь.

А когда наступил восемнадцатый час, я стал искать надежное укрытие для сна, но решил не спускаться к огненным жерлам, чтобы не попасть в беду. Я лег на холоде и уснул, но скоро проснулся окоченевшим; пришлось изрядно помахать руками и подвигаться, чтобы согреться.

Поев и попив, я надел снаряжение, взял Дискос в руку и продолжил путь. Пора сказать, что я оказался уже возле северо-западной оконечности Равнины Голубого Зарева и посему направился прямо на север, оставляя равнину справа от себя.

Скажу откровенно, что сия Равнина — место страшное и загадочное, над ней всегда стоит синее марево. Однако оно не является источником света, а как бы укрывает собой огонь. Равнина не освещает прилежащие к ней Земли, почва ее словно бы облита ужасным холодным сиянием, и моховые кусты, растущие у ее края, кажутся на фоне зарева черными, пугающими тенями.

Я не видел ничего внутри марева; холодная светящаяся пустота ничего не выпускала из себя, не позволяя глазу увидеть что-либо из того, что находилось в ней. Зарево отделило меня от Великой Пирамиды, и я больше не видел родного дома. Не знаю, сумел ли я все правильно объяснить, ведь передо мной стоит трудная задача. Наконец я пополз через моховые кусты на четвереньках, приблизился к краю Равнины, спрятался в густых зарослях и стал слушать. Над Равниной перекликались загадочные голоса, словно бы странные люди, а точнее — духи, скитались в Синем Мареве и окликали друг друга, — издали, так и не обретая друг друга. Сам я ничего не видел; и по суждению моему они также передвигались вслепую. Легко усомниться в столь непонятной повести. Но что видел, то и говорю, ибо какие-то духи действительно бродили над мерзкой Равниной.

Как вы понимаете, я укрылся надежно; естественные ли причины объясняли происходящее в этой странной земле или же творящееся на ней выходило за пределы человеческих познаний, я не ведал, но Равнина была опасна, так что я вполне оправданно изменил свой курс.

Два дня я огибал Равнину Синего Зарева, стараясь держаться подальше от нее — не менее чем в двух великих милях — среди моховых кустов. Шел я очень быстро и в восемнадцатом часу каждого дня находил место для сна; первый раз я устроился в густом кусте, во второй — на уступе скалы, поднимавшейся над Землей. И если не считать того, что я до костей промерз, в этой части пути со мной не случилось ничего плохого.

Когда я находился возле Низины Голубого Зарева, со мной приключились некоторые события, о которых я здесь умалчиваю, ибо они не существенны и повторяют многое из того, о чем я уже говорил. Нужно сказать, пожалуй, что я миновал девятнадцать больших огненных жерл и четыре малых, однако не обнаружил возле них жизни. Только у одного из больших жерл, которое не находилось на дне низины, я заметил странное и уродливое создание; будучи размером в мою голову, оно напоминало скорпиона нашего века, но более приземистого и плотного. Пуст

Date: 2015-09-18; view: 231; Нарушение авторских прав