Кристиана

Я притворяюсь, что сплю, когда начинает звонить телефон. Наверное, это звучит странно – не то, что звонит телефон, а то, что я притворяюсь, что сплю. Дело в том, что я не нуждаюсь в сне, как, впрочем, и в еде, но тем не менее сплю и ем. Это первое, чему научила меня Мамбо, когда я оказалась в Пограничных Мирах.

– Это поможет тебе чувствовать себя нормальной, – сказала она мне. – А нормальной себя чувствуешь, когда ведешь себя как нормальная, тогда и остальные будут так тебя воспринимать.

Тогда я не думала, что это так уж важно, но позже поняла, что когда тебя держат за придурка, это быстро утомляет. Так что я научилась есть и пить. Мне не нужно восполнять энергетические запасы, но мне нравится раздражать свои вкусовые рецепторы. Сэндвич с томатом и базиликом. Горячая мексиканская сальса. Окрошка. Крепкий черный кофе. Бокал красного вина.

Сплю я реже.

Когда я делаю это, я думаю, что действительно сплю, потому что иногда, закрыв глаза, и правда отключаюсь. Время утекает для меня в ту же самую черную дыру, что и для нормальных людей, которые вынуждены спать. А иногда, пребывая в этой черной дыре, я даже вижу сны.

И тут звонит телефон. С тяжелой головой выныриваю из переплетения образов и ощущений. Пока я ищу, куда положила телефон, у меня в голове все еще блуждают остатки сновидений. Обезьянки за чаем, Элвис периода Лас‑Вегаса, летающие свитеры, вывернутые наизнанку, – нет, сама я не летаю, хотя мне очень хотелось бы уметь летать. Признаться, мне пригодилось бы даже уметь превращаться в птичку.

Обезьянки, фальшивя, жужжат песню «Битлз» «Земляничные поля», а Элвис, не обращая на них никакого внимания, сосредоточенно макает румяную булочку в чай. Я припоминаю, что меня заинтересовала жирная пленка на поверхности его чая, я все пыталась сообразить, откуда она взялась. И вот Элвис вынимает булочку из чашки – и вдруг раздается звук, как будто разгружается грузовик.

Но это всего лишь телефон.

Я наконец нахожу его на своем лугу – он лежит на ручке кресла, куда я бросила свою одежду, перед тем как лечь спать. Вылезаю из постели и босиком шаркаю по траве к креслу, прикидывая, кто это может звонить. Мне редко звонят по мобильному, очень немного людей знает этот номер. Макси. Том Стоун, единственный мой любовник, с которым мне удалось сохранить дружеские отношения. Мамбо никогда не звонит. А теперь этот номер знает еще Саския.

Беру телефон и, нажав кнопку, подношу к уху. Мне требуется не больше секунды, чтобы узнать этот странный шум. Как будто ветер качает верхушки деревьев в лесу – жесткий, шершавый, царапающий, с пощелкиваниями и потрескиваниями звук.

– Алло! – говорю я.

Ответ так невнятен, что я почти ничего не могу разобрать.

– Алло! – пробую я еще раз. – Кто это?

Звук похож на сигналы радиостанции, на которую плохо настроились. Треск. Неразборчиво.

– Пожалуйста…

Я плотнее прижимаю телефон к уху, но голос от этого не становится громче.

– Впусти… меня…

Я знаю достаточно, чтобы понимать: не только вампирам бывает нужно разрешение, чтобы проникнуть в тайное место. И еще кое‑что я знаю и тем не менее произношу «да».

Некоторое помрачение рассудка. Все кажется каким‑то неправильным. Я вспоминаю наш с Кристи разговор о странных мотивациях, свойственных сказочным персонажам. Если, конечно, вообще можно говорить о какой‑то мотивации.

– Почему они так поступают? – спросила я тогда. – Зачем, спрашивается, третий, младший сын отправляется в поход, который, как ему известно, приведет его к гибели? Зачем сыну фермера жениться на принцессе? Что у них может быть общего?

– А кто сказал, что у них есть выбор? – ответил он мне тогда.

Вот так и я себя чувствую сейчас, произнося «да». Как будто у меня нет выбора. Как будто в телефонной трубке – нечто волшебное и я просто обязана впустить его в свое сознание.

У меня есть время все это обдумать, и при этом меня не покидает подспудное чувство чего‑то неправильного. Это как дорожно‑транспортное происшествие – все происходящее вокруг и ускоряется и замедляется одновременно. Замедляется, потому что ты вдруг явственно видишь все мелкие подробности. У тебя почему‑то хватает времени, чтобы восстановить разговор, оглядеть луг, служащий полом твоей гостиной, и поля вдали. И в то же время все это происходит так быстро, что ты даже не успеваешь перестать делать все это.

Нет времени выронить телефон. Невозможно взять свое единственное слово назад.

Что‑то вроде электрического разряда вырывается из трубки и обжигает мне ухо. У меня волосы встают дыбом, причем все – от тех, что на голове, до коротких волосков на руках. Голова наполняется радиогулом, который достигает интенсивности урагана. Ураган белого шума.

А потом все уносится, включая меня.

Холли

Дик был очень подавлен.

Холли пыталась его подбодрить. Она взяла его с собой, когда повела Сниппет прогуляться и сделать свои дела, и даже оказала ему честь – позволила убрать сделанное на пустыре в конце квартала «дело» в пластиковый пакетик. Вернувшись, она разрешила ему убрать все следы разрушений. Но, похоже, даже уборка не помогла. Тогда она приготовила ему чашку чая, плеснув туда виски ровно столько, сколько он любил. Но и это не возымело действия.

Он был убежден, что все произошло по его вине, а почему – объяснить не мог.

– Наоборот, ты спас положение, – сказала Холли, наверное, уже в десятый раз. – Если бы не ты, – продолжала она, – эта штука, что бы это ни было, вырвалась бы из монитора и проглотила нас обоих.

Она не была уверена, что все так и было бы. Она знала, что волшебные существа способны выходить из Интернета в реальный мир, она ведь сама была свидетельницей нашествия банды эльфов‑вандалов около года назад. Так что если сегодня должен был выпрыгнуть кто‑то темный и страшный, тогда, получается, Дик и правда спас положение. Но дело в том, что Дику темным и страшным казалось очень многое – от телевизионных шоу до некоторых покупателей. А уж если в магазин случалось залететь какой‑нибудь птице, Холли ей от души сочувствовала.

– Но я сломал ваш монитор, госпожа Холли, – сказал Дик.

– Тем самым избавив нас от большой беды.

– Но он сломан, и, значит, теперь вы не можете работать на компьютере.

– Здрасте! Я все равно не могу работать на компьютере из‑за всякой нечисти, которая только и ждет, когда я включу модем, чтобы наброситься на нас.

– И все‑таки…

– Никаких «и все‑таки»! Ты настоящий герой, и я хочу, чтобы ты чувствовал себя героем.

Дик только скорбно покачал головой, уставившись на жалкий остаток жидкости на донышке своей чашки. Холли вздохнула. Она посмотрела на телефон. Хоть бы зазвонил, что ли! Но телефон упрямо молчал.

Когда потребовалось поймать распоясавшихся эльфов, разбежавшихся по всей округе, и водворить их обратно в Интернет, Дик мог оказать содействие, но не он был ее главным помощником, а Мэран Келледи – из семейного дуэта, который уже несколько лет играет в городе, конечно, когда не отправляется в турне. Холли познакомилась с Мэран в ту самую неделю эльфских безобразий, и с тех пор они подружились.

Мэран была чудесная женщина, очень привлекательная и умная. Из тех женщин, на которых обращают внимание не только благодаря хорошей фигуре, темным мудрым глазам и водопаду каштановых волос с неожиданно зеленоватыми прожилками, но и благодаря их харизме. Дик воспринимал ее как некое божество и трепетал, когда ей случалось заходить в магазин, но Холли представляла ее себе совсем по‑другому. Просто с Мэран было приятно общаться, легко разговаривать, она была нормальным во всех смыслах человеком, разве что знала несравненно больше других обо всем, что касалось магии и фольклора, и о том, как они приспособились к нашему технологичному веку.

Так что, когда монитор рухнул на пол, Холли позвонила именно Мэран, но там никто не отозвался. Ей пришлось оставить сообщение на автоответчике.

– Что нам делать? – спросил Дик, все еще не отрывая взгляда от донышка своей чашки, хотя Холли давно уже заметила, что та абсолютно пуста.

– Подлить тебе чаю? – спросила она. – Или, может, пойдешь ляжешь спать. Утро вечера мудренее.

– Утром монитор будет по‑прежнему сломан.

– Да, я знаю. Я только хотела сказать, что утром все выглядит несколько иначе. Мы сможем позвать кого‑нибудь и…

Холли осеклась, потому что кто‑то постучал в стеклянную дверь за их спиной. Оглядываясь, она ожидала увидеть Мэран. Это было бы как раз в духе Мэран – прийти прямо в магазин, не перезванивая. Но там стоял какой‑то незнакомец, освещенный висящей над входом лампочкой. Удивительно красивый незнакомец. Он совершенно соответствовал романтическим представлениям Холли о цыганах: темноглазый, с черной, цвета воронова крыла, гривой до плеч, отброшенной назад со лба, и с маленьким золотым кольцом в каждом ухе. Его свободная хлопчатобумажная белая рубашка усиливала впечатление цыганщины, несмотря на то что заправлена была в обычные джинсы.

Встретившись с Холли глазами, незнакомец щеголевато улыбнулся ей и сделал приветственный жест рукой. Холли почувствовала, что она просто тает. Вообще‑то, она была не из тех, кого так легко сразить красивым лицом. Когда держишь магазин, перед тобой проходит по крайней мере один красивый мужчина в день, но в этом человеке было что‑то такое, что ее сразу взволновало. Она поднесла руку к голове, вдруг осознав, что рыжие пряди выбились из рыхлого пучка на шее, в который она утром собрала волосы. Косметикой она не пользовалась, даже помадой. И зачем только после закрытия магазина она перелезла в старомодного покроя штаны и старую фланелевую рубашку!

Затем, подсказал здравый смысл, изо всех сил стараясь успокоить участившееся сердцебиение, что сегодня она посетителей не ждала. Время позднее. И как бы ни был красив этот мужчина, она с ним незнакома, а магазин давно закрылся. Он может оказаться кем угодно. Он может быть опасен, наконец.

Все это, и даже более того, Холли прекрасно понимала. И все же она положила очки на письменный стол, встала и направилась к двери.

– Да? – сказала она через стекло. – Чем могу быть полезна?

Она не расслышала ни слова из того, что он ответил, но и сама не была уверена, что он понял ее вопрос. Они оба скорее читали по губам, чем слушали друг друга. И когда она увидела, что его губы, пожалуй несколько полноватые для мужчины, но не толстые (а ресницы‑то, ресницы над огромными глазами!), произносят имя Мэран, она радостно отбросила все подозрения и отперла дверь. Открыв ее ровно настолько, чтобы высунуть голову, она почувствовала сильный запах яблок и корицы. Боже мой, он даже пахнет вкусно!

– Что вы сказали? – переспросила она.

– Я присматриваю за квартирой Мэран, – сказал незнакомец, – пока они с Сирином в отъезде.

– И вы пришли сюда, потому что…

– Вы оставили сообщение на автоответчике. Мне показалось, что у вас расстроенный голос, вот я и пришел узнать, не могу ли чем‑нибудь помочь.

Его голос был само совершенство – теплый, густой. Потом она поняла, что, собственно, он сказал. О боже! Значит, он слышал все, что она бормотала про эльфов и что‑то страшное, что чуть не вылезло из ее компьютера?

– Вы как? Ничего? – спросил он.

«Вообще‑то, я просто уничтожена», – подумала она. Но быстро кивнула.

– То есть уже все в порядке?

– Да… То есть нет. То есть… я хотела сказать… – Она перевела дух. – А откуда вы знаете Мэран?

– Мы с ней что‑то вроде дальних родственников.

– Что‑то вроде?

– Со стороны ее мужа.

– Значит, вы не настоящий родственник.

– Ну почему – настоящий. Я родственник тетушки Сирина, Джен. Но я действительно не связан кровным родством ни с кем из них. – И он опять улыбнулся ей своей лихой улыбкой. – Скорее, просто принадлежу к их стае.

Холли довольно долго разглядывала его. Если он был в доме у Мэран, значит, рассудила она, ему можно доверять. Воры и серийные убийцы не имеют привычки прослушивать автоответчики своих жертв, не так ли?

Она посторонилась и пропустила его в дверь.

– Почему бы вам не зайти? – предложила она. – По крайней мере, выпьете чашку чая, раз вы проделали такой долгий путь в столь поздний час.

– Спасибо, – поблагодарил он.

Он посмотрел на Сниппет, которая была настороже, но не проявила никаких признаков тревоги, когда незнакомец вошел в дом. Итак, проверку на рассел‑терьера он прошел, это уже хорошо. В часы работы магазина Сниппет обычно вела себя как ангел – ни единого звука. Но как только магазин закрывался, она начинала ревниво охранять свою территорию от всякого, кто ей не нравился или кого она просто не узнавала.

– Привет, собака, – поздоровался незнакомец.

Холли с удивлением увидела, что Сниппет виляет хвостом. Еще больше она удивилась, когда взгляд незнакомца остановился на Дике.

– И вам добрый вечер, господин домовой.

Дик несколько нервозно кивнул в ответ.

– Вы его видите? – спросила Холли.

Незнакомец повернулся к ней, приподняв брови:

– А вы разве нет?

– Я‑то, конечно, вижу… Просто большинство людей…

Она не договорила и, еще более смутившись, отошла запереть дверь.

– Мы пьем чай с виски, – сказала она, вернувшись.

– Это замечательно, – похвалил незнакомец. – Но, с вашего позволения, чай я не буду, а то потом всю ночь не засну.

Холли улыбнулась.

– Меня зовут Холли, – сказала она и протянула ему руку. – Хотя, полагаю, это вам уже известно из моего сообщения на автоответчике.

– Боррибл[4]Джонс, – сказал он в ответ.

Его рукопожатие оказалось крепким, рука – мозолистой. И то и другое отвлекло внимание Холли от того, что он сказал. Должно быть, она неверно расслышала.

– Простите? Мне очень жаль, но…

– Мне самому жаль, – широко улыбнулся он, – но что теперь поделаешь. Друзья зовут меня Боджо.

– Но…

– Да, понимаю, имечко то еще! Есть несколько теорий его происхождения. Одна из них – что мой отец был поэт, притом настолько не выносил детей, что дал мне имя, которое рифмуется с enfant terrible.[5]Другая – что он был слишком большим поклонником книг Майкла де Ларрабейти.

Холли непонимающе посмотрела на него.

– Вы не знаете? Это автор книг о борриблах. Борриблы – это вымышленные существа, некогда населявшие Лондон. Что‑то вроде Питеров Пэнов.

Холли кивнула:

– Да, я слышала.

– Ну разумеется. У вас ведь книжный магазин.

– Выходит, вы не знаете, кто был ваш отец?

– Никогда не встречал этого человека, – ответил Боджо.

– Это очень печально. – У Холли были прекрасные отношения с отцом до тех пор, пока она не выкинула фортель несколько лет назад. – Мне очень жаль.

– Мне тоже. Хотел бы я когда‑нибудь узнать, о чем он только думал тогда.

– А ваша мать?..

– Она редко о нем говорила.

Холли не знала, что сказать. Наконец она предложила:

– Позвольте, я налью вам виски.

Ей‑то самой не помешал бы сейчас целый стакан.

Всем за столом места не хватило, так что они взяли свои стаканы и поднялись наверх, в квартиру Холли и Дика. Наверху, в жилых комнатах, было ничуть не меньше книг, чем внизу, в магазине, – на полках, в коробках, в стопках на полу. Разница состояла только в том, что эти не предназначались для продажи. Пока, по крайней мере.

Боджо расположился на диване в непринужденной позе, напомнив Холли кота: они очень быстро умеют устраиваться на новом месте. Дик примостился на другом конце дивана, держа чашку обеими руками. Казалось, он греется об нее, а между тем чаю в нее так и не налили. Холли приготовила еще чаю, потом принесла стул из столовой и села. Сниппет, которая хвостом ходила за Холли из комнаты в комнату, пока та готовила чай, устроилась под стулом Холли, свернувшись калачиком. Она не спускала глаз с Боджо.

– Итак, у вас проблемы с эльфами, – сказал Боджо.

Холли покачала головой:

– Были. А вы хорошо знаете эльфов?

– Ну, смотря в каком смысле. Они ведь что‑то вроде домовых, правда? Но только скорее злые, чем шаловливые.

Дик понимающе кивнул.

– Все их веселье какое‑то подловатое, – сказал он. – Никогда не слышал, чтобы кто‑нибудь из них сделал что‑нибудь хорошее.

– Иногда они могут быть очень дружелюбными, такими, например, как вы, домовые. По крайней мере там, откуда я родом.

Холли умела схватывать на лету: она поняла, что речь идет о неких волшебных существах. Ее, правда, несколько удивило, что Дик и незнакомец так хорошо понимают друг друга: как будто такие вещи общеизвестны.

– А откуда вы родом? – спросила она.

– Откуда? Отовсюду и ниоткуда. Мы всегда кочевали. А я и сейчас так живу. Мы, Келледи, всегда были путешественниками.

– Вы жестянщики, не так ли? – спросил Дик. – Как в Ирландии.

Боджо покачал головой:

– Да, но Келледи из более древнего племени, чем ирландцы.

– Но вы, кажется, сказали, что ваша фамилия – Джонс, – напомнила Холли.

– Так и есть. Келледи – это родовое имя, которое носят большинство из нас. Но моя мама была Джонс, когда нас усыновила тетя Джен, так что для нее я остаюсь Джонсом.

У Холли было полно вопросов к нему. Даже обычно застенчивый, Дик просто клокотал от любопытства. Но не успел ни один из них и рта раскрыть, как Боджо вдруг весь подобрался и выпрямился. Он отхлебнул виски из стакана, долго и внимательно посмотрел на собеседников и сказал:

– Расскажите мне об эльфах.

И Холли рассказала, а Дик дополнил то, что она упустила. Закончив об эльфах, они перешли к тому, что произошло сегодня вечером.

– Должно быть, мы просто испугались, – сказала Холли, когда они наконец добрались до конца истории. – Вы не представляете себе, какой бедлам эльфы устроили в тот вечер.

– О, еще как представляю! – возразил Боджо.

– Значит, вам приходилось видеть их?

Он покачал головой:

– Мне приходилось видеть только разрушения, которые они оставляют после себя. И конечно, я слышал рассказы.

То есть то, о чем болтают люди на работе, стоя в коридоре у автомата с холодной водой. О погоде, курсе на бирже, эльфах… Нет, конечно, ей трудно было даже представить себе Боджо ошивающимся около кулера и вообще состоящим на какой‑нибудь службе. Хотя должен же он где‑то работать. Все вынуждены как‑то зарабатывать на жизнь.

– Думаю, вы мудро поступили, что проявили осторожность, – подытожил Боджо, и мысли Холли вернулись к недавним событиям. – Я почувствовал запах потустороннего, как только вошел в магазин, и не из‑за вас, господин домовой.

– Это точно был дух, – сказал Дик. – И он был готов прямо выпрыгнуть с экрана. Матерый, темный и могучий.

– Могучий – да. Но мне, скорее, представляется некто молодой. Что‑то новое. Что‑то, чего свет до сих пор еще не видел.

– А это хорошо или плохо? – спросила Холли.

– Ни то ни другое. Большинство духов – они как погода – не плохие и не хорошие. Просто такие, какие есть. Они живут своей жизнью, совершенно не обращая на нас внимания. Это мы жалуемся, что у нас ветром сено разворошило или градом побило всходы.

«Итак, – подумала Холли, все еще мысленно подбирая ключик к гостю, – если он приводит такие фермерские сравнения, может, он деревенский?»

– Но они не все такие, – заметил Дик.

– Не все, – согласился Боджо. – Есть и такие, которым ужасно нравится вмешиваться в жизнь таких, как вы и я. И эти – самые неприятные из всех.

– Но что им надо? – спросила Холли.

Боджо пожал плечами:

– Кто знает! Иногда мы просто им мешаем, и тогда они обходятся с нами как с букашками – смахнут или прихлопнут. Иногда они голодны.

Холли все это начинало очень не нравиться.

– Они что, хотят съесть нас?

– Это, скорее, духовный вампиризм, – сказал Боджо. – Их интересует наша жизненная энергия. Некоторые духи ею питаются.

Еще не легче!

– Вы можете нам помочь? – спросила Холли. – Нельзя ли как‑нибудь выдворить их из Интернета и запихнуть туда, откуда они явились?

Боджо отпил еще виски.

– Я почти ничего не понимаю в компьютерах, – сказал он. – Но я понимаю в духах. Первый вопрос, который мы должны себе задать, – явились ли они откуда‑то или родились прямо в Интернете?

– Что вы имеете в виду? – спросила Холли.

Она взглянула на Дика и увидела на его лице отражение собственного смятения.

– Ну, насколько я понимаю, – продолжил Боджо, – Интернет сам по себе – нечто вроде государства. Это справедливое допущение?

– Ну, наверное…

– Тогда логично предположить, что в нем должны бытовать свои формы жизни и свои призраки.

– Но ведь мы говорим о чем‑то, что существует только в виде кода в компьютерах провайдеров. Биты и байты. Ничего осязаемого.

– Однако же эльфы как‑то пробрались туда! Кроме того, есть еще и эта история с Вордвудом и тем духом, который, как вы сказали, в нем поселился.

Холли задумчиво кивнула:

– Наверное, именно поэтому я чувствую, что должна что‑то сделать. Это ведь мы с друзьями создали «Вордвуд». Благодаря нам он и обрел нечто вроде сознания, следовательно, мы отвечаем за то, что с ним произойдет дальше.

– Итак, вопрос следующий, – сказал Боджо, – Вордвуд одичал сам или подвергся воздействию со стороны?

– Как‑то все это… нездорово.

Боджо кивнул:

– Я тоже весьма далек от понимания того, что происходит. Но мы должны сделать все, что можем. Наверняка есть люди, которые могут помочь нам. Надо только найти их.

– Я, конечно, поговорю с Сарой и с другими, с теми, с кем мы начинали «Вордвуд». – Холли подумала секунду, потом добавила: – Я очень рада, что вы пришли. Возможно, мои друзья прекрасно разбираются в компьютерах, но когда дело доходит до всего остального, тут они – пас. Это слишком сложное дело, чтобы мы могли разобраться сами, да еще когда Мэран нет в городе… Так я вам очень благодарна. Честное слово.

– Я просто не мог стоять в стороне, предоставив подруге моей двоюродной сестры одной разбираться со всем этим. – Он поднял стакан и спросил: – У вас нет больше этого замечательного виски?

Холли принесла бутылку, налила ему, а заодно плеснула еще виски в свою чашку и в чашку Дика.

– Мне стало как‑то легче, – сказала Холли. – Как будто у нас и правда есть шанс справиться с этим.

Боджо улыбнулся:

– Мы можем, по крайней мере, попробовать.

И они чокнулись.

Поднимаясь к себе по лестнице, после того как проводила Боджо, Холли все еще улыбалась. Она пожелала спокойной ночи Дику, у которого слипались глаза, приласкала Сниппет и пошла к себе в комнату. Чуть помедлив, она выдернула телефонный шнур из розетки. Сомнительно, чтобы что‑нибудь могло просочиться через обычную телефонную сеть. Но все‑таки зачем испытывать судьбу?

Кристи

Все поиски в Сети, которые я предпринял, чтобы выяснить, что случилось с Саскией, ни к чему не привели. Думаю, это неудивительно. Точно так же ни к чему не привели бы попытки узнать тайну ее происхождения – вопрос, который я сейчас даже не задаю себе. Единственное, что меня занимает, – как вернуть ее?

Я все еще не могу поверить, что она пропала.

Прошедший час я провел, разрываясь между отчаянием и решимостью и не делая, по сути, ничего. Все мои записи были в компьютере, от которого осталась груда обломков на столе и на полу – маленькое поле битвы. Конечно, у меня есть зазипованные копии на дисках – несколько копий, я ведь очень предусмотрителен, особенно после того, как Софи испортила мне компьютер и я несколько недель не мог работать. Диски‑то у меня есть, только нет компьютера, куда я мог бы их вставить.

Мне нужен другой компьютер.

Мне нужно вернуть Саскию.

Мне нужна помощь.

Но сейчас три часа ночи. Кого можно позвать на помощь в такой час, особенно если учесть, какую историю я могу рассказать в оправдание? Где эти Укротители Призраков, когда они так нужны?

Я составил в уме длинный список коллег и друзей, которые могли бы сгодиться на эту роль, но их опыт лежал в сфере более традиционных форм паранормальных явлений и фольклора, а многие из них к тому же имели еще меньший, чем я, доступ к современным достижениям цивилизации. Есть, конечно, и новый круг знакомых по Сети – ребята, с которыми я общался по электронной почте, – но, чтобы связаться с ними, мне опять‑таки нужен компьютер. И главное, на данный момент я – единственный, кто держит в руках концы множества нитей, соединяющих слухи, фольклорные мотивы, сплетни, и пытается как‑то связать их.

Я сам – главный специалист, и я понятия не имею, что делать дальше.

Я мог бы позвать Джилли. Она, помнится, возилась с компьютером своего профессора до того несчастного случая, ковырялась в нем с присущей ей интуицией, благодаря которой, за что бы ни бралась, все на удивление удавалось. Но мне очень не хотелось бы дергать ее сейчас. С того несчастного случая прошел уже год, но она все еще быстро утомляется и нуждается в отдыхе. А кроме того, хоть я и очень люблю ее, она лишь с большой натяжкой подходит для моего дела и вряд ли способна на тот угол зрения, который мне сейчас нужен. Не говоря уже о том, что технически она еще менее подкована, чем был я до того, как всерьез занялся своими изысканиями. Она умеет включать и выключать компьютер. Она умеет отправлять почту и пользоваться веб‑браузером. Она баловалась с пейнт‑программой, которую Венди ей установила. Но как все это устроено – она понятия не имеет. Значит, она тоже отпадает.

Ну а все остальные решат, что я спятил.

В конце концов я останавливаюсь на Джорди. Он, конечно, тоже подумает, что я сошел с ума, но выслушает хотя бы потому, что это связано с Саскией. Дело не только в том, что именно он меня с ней познакомил, – он, как и я, прекрасно знает, что благодаря ей мы стали гораздо лучше общаться друг с другом.

Не то чтобы мы не разговаривали до того, как Саския появилась в моей жизни. Мы просто не говорили ни о чем серьезном. Мы держали связь, обозначали, что мы братья, не желая, чтобы наши отношения окончательно испортились, но совершенно не представляли, что делать, если они вдруг зададутся. В этом уравнении отсутствовал один компонент – честность. Но как это ни странно, после всего, что мы прошли, а может, и, наоборот, благодаря этому, после того как нам удалось выбраться из неразберихи нашего детства более‑менее целыми и невредимыми, оказалось, что мы действительно любим друг друга.

К старшему брату, Пэдди, мы ничего такого не испытывали. Он умер в тюрьме. Говорят, повесился, все свидетельствует за это. Даже спустя годы все еще трудно в это поверить. Из нас троих именно Пэдди всегда казался мне наиболее жизнеспособным. Казалось, что он‑то как раз преодолеет все трудности и чего‑то добьется в жизни. И вот он попадает в тюрьму и там погибает. Лишнее доказательство того, как мало мы знаем о тех, кого считаем самыми близкими.

Я все еще в ужасном состоянии, когда Джорди входит в мою квартиру. В промежутке между звонком брату и его приходом я сходил в магазин на углу и купил пачку сигарет. Он бросает взгляд на тлеющую в моих пальцах сигарету, но, к его чести, ничего не говорит. Он знает, что я опять пробовал бросить и продержался шесть месяцев. Он считал. Он понимает, что, должно быть, мне очень несладко, раз я сорвался.

– Итак, что случилось? – спрашивает он.

Я закрываю за ним дверь и иду на кухню. Там уже кипит вода для кофе. Именно это всегда делают Риделлы в кризисных ситуациях. Идут на кухню и варят кофе.

Я не знаю, с чего начать, поэтому просто наливаю нам обоим по чашке кофе и ставлю их на стол, за которым уже сидит мой брат. Я прикуриваю новую сигарету от окурка и тушу его в блюдечке, которое использую под пепельницу.

– Вы что, поссорились? – спрашивает Джорди.

По телефону я сказал ему только, что Саския пропала и я не знаю, вернется ли она. Он не задавал никаких вопросов. Просто сказал: «Сейчас приеду». Но я знаю, что он подумал.

Мой психотерапевт считает, что моя личная жизнь – постоянная сублимация и корень всех бед – в низкой самооценке, еще одном печальном наследии детства, в котором ничего, что бы мы ни сделали, не могло быть хорошо и правильно. У нас с Джорди одинаковые проблемы с женщинами: мы ставим слишком высокую планку, то есть западаем только на тех женщин, которые, как нам кажется, чересчур хороши для нас. Мы можем страдать только по недостижимым женщинам. В школе это были местные королевы красоты и неформальные лидеры, которые, конечно, не тратили время на нас, провинциальных недотеп. И это печальное несоответствие сохраняется поныне.

Не то чтобы все обстояло уж совсем трагично. Но даже если нам удавалось найти каких‑нибудь особенных женщин, которые не отвергали нас, они потом все равно уходили, и часто при очень неприятных обстоятельствах.

У Джорди была история с Сэм – неформальным лидером, к тому же умненькой и хипповатой девушкой. Сэм потребовался один‑единственный день, чтобы уйти в прошлое. Потом появилась Таня, кинозвезда‑наркоманка. Как только она срывалась в бездну, Джорди был тут как тут и ставил ее на ноги, чтобы она снова могла заняться тем, что любила, то есть играть в кино. Он даже перебрался в Лос‑Анджелес, чтобы быть с ней, но в конце концов быть с ним не захотела она.

Конечно, всем известно, что ему нужна Джилли, он бы всю жизнь светил ее негасимым факелом, из них получилась бы прекрасная пара, но он слишком затянул с этим, и вот теперь она с Дэниелем.

До встречи с Саскией у меня дела шли не намного лучше. Архетипом всех романов Кристи Риделла была история с женщиной по имени Таллула. Я называл ее Талли. Все было замечательно, но дело в том, что она ощущала себя душой этого города. И она оставила меня, потому что город стал жестким, следовательно, и она должна была стать жестче, чтобы выжить. А любовь ко мне как‑то ослабляла и размягчала ее.

Из нас троих только у Пэдди была нормальная личная жизнь, – по крайней мере, насколько нам было известно. «Да, и посмотрите, во что это вылилось», – сказал я психотерапевту, когда она сообщила мне об этом. Она покачала головой и спросила меня, не хочу ли я поговорить об этом.

– Нет, ничего такого, – ответил я Джорди. – Мы не ссорились.

– Тогда в чем дело? Должна же быть какая‑то причина тому, чтобы она ушла и оставила тебя.

– Не знаю, как тебе это объяснить, – отвечаю я. – Ты решишь, что я морочу тебе голову.

Было как раньше, в детстве, когда я рассказывал ему всякие бредни про оборотней и прочую дурь. Стало гораздо труднее, когда я понял, что в мире действительно есть много больше того, что мы видим простым глазом. Не то чтобы и его слегка не задело это самое необъяснимое, но с него все это обычно стекало как с гуся вода.

– Расскажи, а там посмотрим.

Итак, прокашлявшись, я начинаю.

Я стараюсь не смотреть на него, рассказывая. Не хочу видеть его реакции. Мне хочется поскорее закончить – выговорить все и тогда уже понять по его лицу, что он мне не верит.

Жаль, что нельзя это записать. Вот что на самом деле для меня писательство – лечение. Все равно, что это: дневники или описания отдельных удивительных случаев из рубрики «Жизнь – странная штука». Когда я что‑то записываю, я начинаю это понимать. Это не решает моих проблем. Но, по крайней мере, они становятся мне понятны.

– Боже мой! – произносит он, когда я заканчиваю.

– Послушай… – начинаю я, когда вижу, как он встает из‑за стола.

Мне кажется, что он сейчас направится к двери, что он просто перешагнет меня и мои вымороченные проблемы и уйдет раз и навсегда. Но он идет в мой кабинет. Останавливается на пороге и смотрит на обломки компьютера. Я стою у него за спиной в коридоре, курю очередную сигарету и смотрю ему в затылок.

– Она рассказывала мне о своем контакте с этим сайтом, – говорит он, не оборачиваясь. – Не помню где и когда, но это было уже после того, как вы стали жить вместе. И она сказала то же самое, что и ты сейчас, – что я ей не поверю.

– А ты поверил?

Джорди качает головой. Он подходит к столу, ощупывает остатки компьютера. Потом поворачивается ко мне:

– Мне тогда показалось, что она сама не до конца в это верит.

– Да не объясняй, я понимаю. Чем дальше она отходила от своего так называемого рождения, тем меньше чувствовала с ним связь.

– Это было так странно.

– Да, я знаю.

Я ищу, куда бы стряхнуть длинный столбик пепла сигареты, и, не найдя ничего, стряхиваю себе в ладонь.

– А теперь веришь? – спрашиваю я.

Он вздыхает:

– С чего бы тебе врать мне?

– Хотел бы я, чтобы все это было выдумкой!

Я возвращаюсь на кухню, чтобы выбросить окурок и взять новую сигарету. На этот раз, возвращаясь в кабинет, я прихватываю с собой блюдечко‑пепельницу. Джорди сидит в кресле, в котором пару часов назад сидела она. Я сажусь во второе кресло, но не кладу ноги на оттоманку, как всегда делал при ней.

– Так что нам делать? – спрашивает он.

– Даже не знаю, с какого конца взяться.

– Можно поговорить с Джо.

Джозеф Шалый Пес – это приятель Джилли, который большую часть времени проводит в Мире Духов, лежащем за границей того мира, где живем все мы. Если верить Джилли, то он и сам оттуда родом, а вовсе не из долины Кикаха, как думают все.

– Он, вообще‑то, не технарь, – возражаю я.

– А как насчет профессора?

А, профессор! Брэмли Дейпл. Много лет преподавал в Университете Батлера, сейчас на пенсии. Мой соратник по изучению таинственного, он – Дон Жуан, а я – Кастанеда. Он был первым из встреченных мной взрослых, кто всерьез воспринял мой интерес к таким вещам. Профессор преподавал историю искусств, но сердце его всегда принадлежало мифологии и фольклору. «Должен быть курс Тайны, – бывало, говорил он. – Феи, призраки, привидения, домовые, гоблины и все такое. Это история параллельна той, что преподается, и не менее важна».

– Да он в компьютерах понимает еще меньше, чем я, – говорю я. – То есть он, конечно, работает на компьютере, пользуется Интернетом, участвует в черт знает скольких электронных диспутах, но в «железе» не разбирается. А уж о программном обеспечении и говорить нечего. Я в жизни не встречал человека менее способного сделать даже обычную инсталляцию. И, кроме того, его послушать, так компьютеры и Интернет – это просто неизбежное зло, которое специально изобрели, чтобы его помучить.

– А как же те исследования, которыми вы в последнее время занимались? Они разве не заинтересовали его?

– Он не верит, что это сколько‑нибудь важно. Что это… настоящее. По крайней мере, его это занимает меньше, чем устное народное творчество и сказки.

Разговаривая, я стараюсь не смотреть на свой стол и на обломки компьютера. Стоит мне взглянуть туда, как чувство потери пронзает меня с такой силой, что начинает теснить в груди, и кажется, что сердце сейчас разорвется. И все‑таки я бросаю взгляд на компьютер и быстро вновь перевожу его на Джорди:

– Мне нужен другой компьютер.

– Эми одолжила мне свой ноутбук, – предлагает Джорди.

– С модемом?

Он кивает.

– Но я не знаю, как быстро он работает. Я его использую только для почты.

– Сойдет. Он у тебя на чердаке?

Джорди снова кивает.

Он, вообще‑то, живет в бывшей студии нашей подруги Джилли. Он унаследовал от нее это помещение, потому что катастрофа, усадившая ее в инвалидное кресло, сделала для нее невозможным в том числе и подъем по лестнице. А в этом доме нет лифта.

Забавно. Джорди живет у Джилли на чердаке уже почти год, но никто из нас не считает эту квартиру его квартирой. Это все еще «у Джилли» или «на чердаке». Она все это время – у профессора. До подъемов по лестнице ей еще очень далеко, поэтому Джорди вселился в ее квартиру сразу, как она вернулась из Лос‑Анджелеса. Однако, когда заходишь туда, сразу и не скажешь, что он прожил там так долго. Несколько инструментов, разбросанных по комнате, кое‑где его книги и одежда, но в основном все так же, как было при Джилли. Разве что аккуратнее. И нет этих ее фантастических рисунков.

– Хочешь прийти и посидеть за ним? – спрашивает Джорди.

Мой взгляд снова возвращается в ту часть комнаты, где исчезла Саския, и грудь опять распирает. Я понимаю, что она уже не выскочит вдруг ниоткуда, не вернется обратно. Я физически ощущаю ее отсутствие, оно – везде.

Джорди встает.

– Я принесу тебе ноутбук, – говорит он.

Я смотрю на него с благодарностью. Он уходит раньше, чем я успеваю встать из кресла. Я некоторое время стою перед входной дверью, покачиваясь на волнах одиночества и отчаяния, а потом медленно возвращаюсь на кухню. Наливаю себе еще кофе. Закуриваю еще одну сигарету. Стараюсь освободить голову от всего, но у меня не очень‑то получается. Волнения, страхи, недостроенные планы роятся в голове, как шарики в автомате для игры в пинбол. Я жду.

Date: 2015-09-02; view: 352; Нарушение авторских прав