Ирина Мельникофф 3 page

Но даже и эта небывалая трагедия не сделала людей человечнее. У papa находились все документы и деньги, а также разрешения, по предъявлению коих мы могли подняться на борт. Однако нам не позволили получить вещи. А как иначе мы могли доказать, что я – его дочь, а мисс Колтрон – моя гувернантка?

Пароход отдал швартовы без нас, на его борт мы так и не попали. Я видела, как отчаявшиеся люди бросались в воду, когда он отошел от причала, думая, что их втащат на борт. Они ошибались – их судьба никого не заботила, и почти все они утонули или погибли под винтом металлического монстра.

Нам не оставалось ничего иного, как задержаться в порту, чтобы попытаться заполучить места на другом пароходе. Самое ужасное, что у нас не имелось денег (саквояж, который находился у отца, бесследно исчез), а значит, наши шансы спастись были смехотворны.

Две ночи и три дня мы оставались в порту, но так и не попали в число счастливых пассажиров. Мисс Колтрон была на грани отчаяния, однако не бросала меня, а я постоянно держалась за ее руку, понимая, что она – единственный человек на Земле, которому я дорога. Мы были до такой степени возбуждены и утомлены, что я еще не могла полностью осмыслить смерть батюшки.

Измятые, голодные, потерявшие надежду, мы покинули порт и пешком направились к нашей бывшей квартире, надеясь, что хозяйка смилостивится над нами и хотя бы бесплатно накормит. Но той уже и след простыл – видимо, она тоже бежала из города, напуганная вестью о быстром и победоносном марше пролетарской армии.

Отыскав засохшие булки и старые пряники в буфете, а также домашние закрутки в подвале, мы устроили себе пир, по сравнению с коим померкли бы и празднества гурмана Лукулла. И все же мы не могли оставаться далее в городе, ибо «красные», рисовавшиеся в воображении почти всех свирепыми и беспощадными чудовищами, приближались. Прошел слух, который вскоре подтвердился, что союзники планируют в течение двух дней покинуть Крым, а это значило, что вместе с ними уйдут и последние пароходы, на которых можно попасть в Европу.

Место на утлом суденышке стоило астрономическую сумму, причем брали золотом или драгоценностями, отвергая ассигнации. У нас не имелось ни того, ни другого, ни третьего. У мисс Колтрон сохранилась опаловая гемма, и англичанка просила принять ее как оплату нашего проезда, однако никто не желал пустить нас на борт своего судна, заявляя, что мы должны платить звонкой монетой или бриллиантами, а не дешевой бижутерией.

В последний день, вечером которого союзники покидали город, фактически оставляя его на милость победителей – красных комиссаров, мы снова отправились в порт, надеясь все‑таки попасть на один из пароходов.

Иллюзорная надежда: подступы к порту походили на Вавилон, а люди вели себя так, будто разразился последний день Помпеи. Старики и дети имели менее всего шансов оказаться в числе пассажиров. Везде царили злоба, желание спасти собственную шкуру и ничем не прикрытая алчность. Увидев людской океан, раскинувшийся перед портом, мы поняли, что нам не прорваться. Оставалось одно – спрятаться где‑нибудь на окраине в подвале и, молясь, ждать прихода «красных».

Я видела – мисс Колтрон более всего угнетает то, что она не может спасти меня. Она уже более не твердила, что Всевышний будет милостив к нам и мы сумеем взойти на борт судна. Мы приняли решение идти прочь и поплелись в противоположном от порта направлении, однако, подобно щепкам в водопаде, были сметены людским потоком: все рвались именно к порту, и никто – обратно в город.

Я была уверена, что нас раздавят. И так бы и произошло, если бы мисс Колтрон, завидев автомобиль, который прокладывал себе дорогу, отчаянно сигналя клаксоном, не изменил нашу незавидную долю. Волоча меня за собой, англичанка попыталась обогнуть автомобиль, чтобы направиться в сторону города, но кто‑то толкнул ее, и бедняжка полетела под колеса.

Шофер обладал недюжинной реакцией, потому что вовремя затормозил (благо, что скорость автомобиля была совсем маленькой), и моя верная гувернантка избежала страшной участи. Дверца автомобиля с трудом распахнулась, показался краснолицый господин с редкими белыми волосами и чахлыми усиками.

– Старая ведьма, прочь! – завизжал он. – Немедленно подымайся, гадюка! Нас ждут в порту, а ты только задерживаешь!

Мисс Колтрон тщетно силилась подняться – силы ее были на исходе, да и, похоже, она серьезно повредила себе при падении колено.

– Жорж, трогай! – закричал господин, и я увидела изумленное лицо молодого шофера, которому было велено переехать живого человека. – Ну, что ты смотришь, как баран на новые ворота? Старуха и так уже не жилица на этом свете, мы не можем из‑за нее рисковать нашим местом на пароходе!

Но шофер не двинулся с места, потому что распахнулась дверца с другой стороны и показалась обворожительная темноволосая дама, которая, как я сразу решила, была доброй феей.

– Как ты можешь, Несмеянов! – воскликнула она, подошла к лежавшей на мостовой мисс Колтрон и тут увидела меня: – Боже, да здесь же ребенок!

– Мне плевать! – вопил ее спутник. – Зоя, мы опаздываем!

– Ты же знаешь, Несмеянов, что без меня пароход все равно никуда не отправится, – заявила фея. – А ты, Несмеянов, оказывается, не только трус и мошенник, но еще и редчайший подлец!

Даме было на вид лет тридцать – она была тонка, как тростинка, с удивительными черными глазами и с нежнейшей, розовой кожей. Фея была одета в дорожный костюм из твида, на голове ее сидела крошечная шляпка с вуалеткой, руки обтягивали черные перчатки по локоть, а на пальцах сияло несколько перстней с огромными камнями. Я ощутила терпкий аромат дорогих духов. Дама спросила:

– С твоей бабушкой все в порядке, моя милая? Как тебя зовут?

– Ирина, – ответила я, и дама склонилась над мисс Колтрон. Внезапно дама воскликнула: – Неужели такое возможно? Мисс Колтрон? Вы ли это?

Моя гувернантка, подняв голову, прошептала по‑английски:

– Ах, мадам, мы знакомы?

– Ну конечно! – ответила дама. – Я – Зоя Орлова, ваша воспитанница. Конечно, с тех пор прошло много лет, но я до сих пор признательна вам за то, что вы были так добры и терпеливы со мной. Несмеянов, Жорж, ко мне!

Мерзкий тип с усиками, который отдавал шоферу приказ переехать англичанку, затрусил к даме, как комнатная собачка.

– Зоя… да, да, моя милая Зоя… – повторяла растерянно мисс Колтрон. – Я была к вам излишне строга, но, поверьте, я не хотела…

Дама поцеловала гувернантку в щеку и сказала:

– О, если бы не ваша строгость и справедливость, мисс Колтрон, я бы никогда не достигла всего того, что имею сейчас. Несмеянов, Жорж, перенесите мисс Колтрон в салон автомобиля.

– Что? – выпучил глаза субъект с усиками. – Зоя, прелесть моя, мы опаздываем! У нас нет времени возиться с какой‑то старой мымрой!

Добрая фея ударила Несмеянова по лицу (от удара мужчина аж пошатнулся, а я была в восторге).

– Эта старая, как ты изволишь выражаться, мымра – моя гувернантка, без которой я никогда бы не стала великой Зоей Орловой!

Несмеянов и шофер Жорж бережно перенесли мисс Колтрон в салон, туда же последовала и я.

– Еще и девчонка? – поморщился усач. – Она такая грязная и чумазая, и у нее наверняка чесотка и вши!

– Трогай, – велела дама, обращаясь к шоферу, который, как я понял, слушался исключительно ее команд.

В салоне автомобиля было просторно. Мисс Колтрон лежала на одном из кожаных сидений, подле нее восседала я, на другом сиденье располагались дама и ее сопровождающий.

– Зоя, я вам очень признательна, – заговорила англичанка. – Если вас не затруднит, высадите нас где‑нибудь, где меньше народу.

– Нет, мисс Колтрон, вы поедете с нами, – возразила дама.

– Как? – завизжал мужчина. – Зоя, на нас забронировано три места, а ты хочешь взять с собой гадкую старую ведьму?

– Если хочешь, Несмеянов, можешь остаться в России, твое место займет мисс Колтрон, – холодно ответила дама. – Она отправится с нами в любом случае. А также ее внучка.

– Это моя воспитанница, – пояснила англичанка. – Но, мисс Зоя… Я не знаю, как мне благодарить… Вас послал нам Господь! Что бы мы делали одни в городе…

– А что бы я делала без вас, дорогая моя мисс Колтрон? – улыбнулась дама. – Ведь именно вы разглядели во мне талант и настояли, чтобы родители позволили мне заниматься балетом.

Зоя Орлова, как я узнала немного позднее, была прима‑балериной императорского Мариинского театра, блиставшей не только в России, но и за рубежом. Она была известна и богата, к ее ногам падали самые именитые мужчины империи, и, по слухам, у нее была долгая любовная связь с кем‑то из Романовых, неким великим князем, который был готов развестись с женой и сочетаться с Зоей морганатическим браком. Это, однако, было строжайше воспрещено императором Николаем, заявившим, что в таком случае его родственник потеряет все звания и богатства и будет вынужден навсегда покинуть страну.

Мисс Колтрон была гувернанткой маленькой Зои более двадцати лет назад – она стала ее первой воспитанницей в России. Отцом Зои являлся нувориш‑миллионщик, сделавший состояние на нефти; он желал дать единственной дочери великолепное образование и сделать ее дамой света. Разглядев в Зое склонность к танцам и предугадав артистический талант, мисс Колтрон сумела убедить недоверчивого отца и скептически настроенную мать, и те позволили заняться дочери недостойным, с их точки зрения, ремеслом.

Узнав, что я – дочь того самого Адриана Мельникова, потрясенная его страшной смертью в порту, Зоя заявила:

– Мисс Колтрон, я не верю в Бога, но верю в судьбу. Мне было суждено столкнуться с вами и с малышкой Ириной. Я так давно мечтала о ребенке, но его появление разрушило бы мою карьеру. И вот – он у меня появился. Малышка станет моей дочерью.

– Но Зоя, как ты можешь… – запричитал Несмеянов, оказавшийся крупным финансистом, давним любовником балерины, с которым она отбывала в Англию. Но, получив очередную пощечину от дивы, мужчина быстро смолк.

– Ты ведь хочешь, чтобы я стала твоей мамой? – спросила меня добрая фея.

Я, у которой матери не было никогда и которая всегда втайне о ней мечтала, тотчас выпалила, проникшись симпатией к нашей спасительнице:

– О да!

Вместе с Зоей Орловой, банкиром Павлом Несмеяновым и молодым шофером Жоржем (который, как я узнала позднее, тоже был любовником моей приемной матери) мы взошли на борт английского броненосца, находиться на котором могли только чрезвычайно важные и очень богатые люди.

Зоя Орлова была именно такой – английский король Георг лично отдал распоряжение, чтобы броненосец не покидал акватории бывшей Российской империи, пока божественная Зоя не окажется в числе пассажиров.

Никто не задал ей ни единого вопроса касательно того, кто мы такие и что делаем на броненосце. Достаточно оказалось одного только взмаха длинных ресниц Зои, чтобы нам с мисс Колтрон была предоставлена небольшая, но весьма уютная каюта. А вечером того фантастического дня броненосец, имея на борту Зою Орлову и еще с две сотни представителей высшего света Петербурга, отправился к берегам туманного Альбиона.

То было незабываемое, чудное путешествие, не омраченное даже тем, что мой батюшка не мог сопровождать нас. Зоя Орлова оказалась взбалмошной и эксцентричной, но в то же время доброй и заботливой дамой. Я не была для нее сиюминутным капризом, дочкой на два дня, которую затем, как надоевшего котенка или щенка, выбрасывают на улицу. Балерина, которая, как узнала я много позже, не могла иметь детей, всерьез решила удочерить меня.

Броненосец прошел Босфор и Дарданеллы, мы попали в Средиземное море. Россия, революция и мой погибший батюшка остались далеко‑далеко. Впрочем, со мной была верная мисс Колтрон и моя новая матушка – Зоя Орлова.

Мы сделали короткую остановку в Гибралтаре, колонии английской короны, а затем снова двинулись в путь. И вот наконец на горизонте замаячили Британские острова. Моя гувернантка аж прослезилась, потому что не была на родине свыше тридцати лет.

Корабль, войдя в Темзу, бросил якорь в Лондоне, где нас торжественно встречали – еще бы, ведь на борту броненосца находились не обычные беглецы, а всемирно известные люди, некоторые из них голубых кровей.

Для Зои Орловой не существовало никаких проблем, не имелось преград. Если всем прочим требовалось особое согласие английских властей для того, чтобы они имели право въехать на территорию Британии, то она пребывала в Лондоне по особому приглашению Его Величества.

Вначале мы остановились в роскошном отеле, где слуги сбивались с ног, чтобы угодить Зое, – она, несмотря на свой добрый и веселый нрав, часто бывала несносна и капризна. Ее тогдашний любовник, банкир Несмеянов, был от нее без ума и выполнял каждую ее прихоть. Он невзлюбил мисс Колтрон и меня, однако ничего не мог поделать: мы были гостьями знаменитой балерины.

Зоя Орлова была богата. Вернее, очень богата. Не считая денег, доставшихся ей после смерти состоятельных родителей, у нее был накоплен свой собственный, более чем солидный капитал, заработанный в течение двадцатилетней карьеры балерины. Кроме того, она была любвеобильной женщиной, и если очередной ее поклонник преподносил бриллиантовое ожерелье, дарил породистого арабского скакуна или замок в Тиволи, то она никогда не отказывалась от презента.

Мисс Колтрон и я жили в отдельном большом номере, который примыкал к апартаментам балерины. Примерно неделю спустя после прибытия в Лондон нас посетила делегация солидных адвокатов, которые взяли на себя улаживание всех формальностей по моему удочерению Зоей Орловой. Банкир Несмеянов пытался отговорить ее от этого шага, но Зоя, гордившаяся тем, что имеет собственную голову на плечах, никогда не прислушивалась к мужчинам, отводя им две роли в своей жизни: любовников и меценатов.

По причине того, что мать моя умерла давно, а батюшка – недавно, и я была круглой сиротой (причем не имелось ни единого родственника, близкого или дальнего, коей мог бы заняться моей судьбой) и пребывала не в России, а в далекой чужой стране, процедура удочерения отняла не много времени.

Когда Зоя наконец‑то обзавелась собственным особняком в фешенебельном районе, я уже официально считалась ее дочерью. Мисс Колтрон тоже последовала за нами, так как балерина не могла представить, чтобы бедняжка уехала куда‑то на юг Англии, в унылое свое родное селение, где ее никто не ждал и где у нее не было бы даже крыши над головой.

Все невзгоды прошлых месяцев забылись, как страшный сон. Сознаюсь, даже страшная кончина батюшки более не терзала меня, ибо для меня началась совершенно новая жизнь. Жизнь, в которой у меня были матушка и мисс Колтрон, превратившаяся не то в заботливую тетушку, не то в добрую бабушку.

Особняк, купленный по распоряжению Зои банкиром Несмеяновым (с этим типом она, слава богу, быстро рассталась), больше походил на дворец. Желание хозяйки выполняло не менее дюжины проворных слуг, обстановка поражала византийской роскошью, и в гостях у Зои бывали влиятельные и богатые люди – практически все мужчины.

Мне потребовалось достаточно долгое время, чтобы назвать Зою «мамой». Когда я произнесла это коротенькое словечко (за завтраком, который, по обыкновению, имел место около полудня), балерина сначала замерла с чашкой какао в руке, а затем бурно разрыдалась.

Надо признать, что о воспитании моем в ту пору заботилась вовсе не матушка, а добрая мисс Колтрон. Зоя как‑то пыталась объяснить мне что‑то по алгебре или латыни, но, во‑первых, ее знания были чрезвычайно поверхностны, а во‑вторых, во всем, что не касалось балета, она была очень нетерпелива.

Светская жизнь в английской столице, являвшейся в те годы центром мира, увлекала ее гораздо больше, чем занятия с приемной дочерью. В нашем особняке один за другим проходили приемы, праздники и балы, а как минимум три раза в неделю Зоя сама выезжала с визитами и возвращалась уже под утро, изможденная и сонная.

Не забывала она и о своей карьере – выступала на сцене, впрочем, довольно редко, требуя непомерный гонорар. Ее «Умирающий лебедь» Сен‑Санса уже тогда был признан вершиной балетного искусства, и чтобы посмотреть на великую Зою Орлову, английские аристократы и нувориши были готовы выложить кругленькую сумму.

Моя же жизнь текла гораздо более прозаично: режим был не таким, как у матушки, а день наполнен совершенно иными заботами. Мисс Колтрон заявила, что сама будет преподавать мне, и участь оказаться в интернате миновала меня стороной. Зою я видела нечасто, обычно всего раз или два в день, когда она призывала меня к себе в будуар и одаривала эфемерным поцелуем в лоб. А иногда мы выезжали в ландо на прогулку. Остальное время суток я проводила с мисс Колтрон или в одиночестве – за книгами.

В то время, в возрасте десяти‑двенадцати лет, я впервые и прочитала один из романов известного автора детективов Квентина Мориарти, не подозревая, что судьба тесно свяжет нас. Но до этого предстояло еще многому случиться.

Видения мои утихли и более не тревожили меня. Во всяком случае, приходили не так часто, как в России. Было ли это связано с потерей родины, обретением матушки или, возможно, физиологическими изменениями в моем растущем организме, не мог бы, наверное, ответить ни один из профессоров медицины с Харли‑стрит.

И все же я знала заранее о том, что мисс Колтрон скончается. Бедняжка долгое время жаловалась на боли в груди, и когда наконец ее осмотрели врачи, то выяснилось, что у нее запущенный рак молочной железы. Она буквально сгорела в течение четырех месяцев, ставших самыми тяжелыми в моей тогдашней жизни. Приближался мой пятнадцатый день рождения, и мисс Колтрон более всего боялась, что умрет в важный для меня день.

В моем видении именно так и было, и я бы отдала все на свете за то, чтобы мне никогда не исполнилось пятнадцать. Но судьба не ведает жалости, и мисс Колтрон, находившаяся под действием морфия, ушла навсегда в то незабываемое утро.

О ее кончине, кроме меня, горевали слуги, которые уважали (хотя и боялись) суровую, но справедливую мисс Колтрон. А вот Зоя, моя матушка, казалось, не заметила ее кончины. За годы, проведенные в Лондоне, она разительно переменилась. Шло время, и она не молодела, появлялись новые звезды на балетных подмостках, но она никак не могла смириться ни с одним, ни с другим. Зоя тщательным образом скрывала свой истинный возраст. Она даже уволила одну из служанок за то, что та проболталась журналистам, каким образом великая Орлова поддерживает себя в тонусе.

В год смерти мисс Колтрон Зое исполнился сорок один, и она прекрасно знала: ее время как великой балерины бесповоротно прошло. Но она не хотела мириться с этим. Моя приемная матушка проводила около балетного станка по пять, а то и семь часов в день, и надо признать, ее фигура оставалась по‑прежнему тонкой и гибкой, как у юной девицы. Но наряду с занятиями она предавалась кутежам, считая, что, как и раньше, в состоянии праздновать всю ночь напролет, а потом пребывать в отличной форме. Увы, это было не так.

Чтобы скрыть проявления старости, она обращалась в институты красоты, которых было так много в послевоенном Лондоне. На Зое испробовали последние достижения косметической хирургии, но не смогли повернуть время вспять. Самое ужасное и несправедливое, что и пора классического балета окончательно ушла – всеобщий интерес возбуждали новомодные танцы и выступления молодых див наподобие Джозефины Бейкер.

А о Зое Орловой стали забывать. Ее все реже и реже приглашали выступить, газеты более не печатали ее фотографии ни на первой, ни на второй, ни даже на последней полосе. А если и появлялась статья, то в связи с очередным скандалом: моя матушка вбила себе в голову, что должна поддерживать интерес посредством постоянной смены любовников. Это, в самом деле, было интересно и для репортеров, и для публики, но уничтожало ее репутацию.

Я понимала, что Зоя страдает, однако у меня не было возможности высказать ей свои мысли и чувства. Заметив, что из милого шаловливого ребенка я превращаюсь в девушку, она почему‑то принялась ревновать, видимо, полагая, что в мире все лишено справедливости: она стареет, меня же природа наделяет красотой. Зоя сделалась крайне капризной, но если раньше она после очередного припадка призывала меня к себе и, покрывая поцелуями, просила прощения, то ныне подобное стало лишь воспоминанием. Я сделалась мишенью для ее злых шуток, на мне она срывала плохое настроение, в котором пребывала практически всегда. А однажды, заметив, как я разговариваю с пожилым господином, бывшим министром лондонского кабинета, ее любовником, она закатила грандиозную сцену, всерьез заявив, что я пытаюсь отбить у нее ухажера.

Затем Зое пришла в голову идея сослать меня в интернат, хотя раньше она всегда твердила, что ни за что не расстанется со мной. Моя приемная мать выбрала самый строгий и как можно дальше от Лондона. Туда меня и отправили. Директриса и воспитательница интерната оказались злобными мегерами, что только сплотило нас, воспитанниц, и сделало верными подругами.

Именно там, в интернате, меня вновь, после долгого перерыва, начали посещать видения. Главной темой очередного была Зоя. Я отчетливо видела ее лежащей на персидском ковре, с головой, странно повернутой набок, в пеньюаре цвета шафрана. Над ней склонялся господин с роскошными седыми усами, в черном костюме, а в галстуке у него сияла рубиновая булавка. Он прикасался к лицу Зои, а затем в страхе отступал. Балерина была мертва, на что указывали кровавые пятна у нее на груди и кинжал с витой ручкой, лежавший на ковре, около ног странного господина.

К тому времени я прочла много книг и имела возможность поразмыслить над тем, какова природа моих видений. Я не считала их даром Божьим, а придерживалась иной точки зрения, объяснявшей сей феномен тем, что некоторые из людей, подобно радиоприемникам, в состоянии принимать волны, идущие от своих собратьев. То, что мне видятся иногда события, еще не произошедшие, согласовывалось с новейшей теорией времени и пространства: ведь если рассматривать время не как прямую, а как круг или как иную, гораздо более сложную фигуру, то становится понятно, отчего я узнаю о некоторых событиях до того, как они произошли. Не исключено, что они уже имели место, просто в ином мире, который, как две капли воды, похож на наш. Видения не были мистическими откровениями, а всего лишь еще не изученным природным феноменом. Ведь когда‑то и электрический свет, и перемещение по воздуху или под водой считали дьявольским наваждением, и только прогресс техники и мысли позволил нам по‑иному, рационально взглянуть на удивительные вещи и явления.

Однако я знала, что не все люди придерживаются подобной точки зрения, предрассудки хорошо укоренились в сознании, поэтому предпочитала особо не распространяться о своих видениях. Не знала о них и Зоя. То была наша совместная с мисс Колтрон тайна. А после кончины гувернантки никто, кроме меня самой, не был в курсе того, что я обладаю этим редким даром.

Я много раз звонила из Шотландии (там располагался интернат, в старинном замке на берегу глубокого озера, в водах которого, по преданию, водился гигантский змий) в Лондон. Но приемная моя матушка или не могла, или не хотела говорить со мной, видимо, все еще дуясь за то, что она стареет, а я превращаюсь в красивую молодую женщину. Я отправила ей несчетное количество писем и открыток, но и они не помогли: Зоя игнорировала их, наверняка, так и не прочитав, выбрасывая в корзину. Собственно, даже прочти она мои послания, то все равно не поняла бы, почему ей надо держаться подальше от господина с седыми усами и рубиновой булавкой. Решила бы, что, даже находясь в интернате, я все равно пытаюсь расстроить ее личную жизнь и переманить поклонника.

Читая тайком газеты и просматривая журналы, я с болью узнала, что Зоя окончательно ушла со сцены. Ее как‑то даже освистали, когда она, сорокалетняя, попыталась сделать то, что творила двадцатилетней. Поэтому она изменила «профиль» деятельности, решив сделаться куртизанкой – хотя и не способная более выступать на подмостках, она оставалась на редкость привлекательной и моложавой дамой, с обворожительной фигурой и особым шармом, что легко позволяло ей разбивать сердца женатых сэров и вдовых пэров.

Дав себе зарок никогда не выходить замуж, Зоя не гнушалась менять любовников едва ли не каждую неделю. Причем она стремилась к скандалам, буквально жаждала того, чтобы о ней сообщали газеты, пускай даже и в негативном тоне. Она рассудила: раз прошла слава великой балерины, то надо во что бы то ни стало стяжать славу великой сердцеедки. Зоя отлично владела наукой обольщения, поэтому ей ничего не стоило вскружить голову любому мужчине, вне зависимости от возраста и социального положения. Получив все, что только можно (по большей части драгоценные подарки), Зоя сама отвергала своих любовников, не допуская, чтобы они первыми бросили ее. Причем делала это изобретательно и цинично, привлекая в качестве сообщников знакомых репортеров желтых газет и бульварных листков, которые затем смаковали все ужасные и недостойные подробности на страницах своих изданий. Такова была месть Зои Орловой человечеству за завершение своей карьеры и мужчинам в частности – ведь они, в отличие от женщин, и в пятьдесят, и в семьдесят могли считаться красавцами и заводить любовниц.

Видения мои все учащались, и я поняла, что скоро грянет катастрофа. Так как приемная матушка не отвечала на мои послания, то я решила сбежать из интерната, чтобы предупредить ее о грозящей опасности. Я прибыла в Лондон на последнем поезде – стоял ноябрь, тьма и туман окутали столицу Британской империи.

Зоя была поражена, увидев меня в особняке. В ее будуаре царил беспорядок, везде валялись драгоценности, пустые бутылки и медицинские шприцы. «Вот оно что… – мелькнуло у меня в голове. – Моя матушка увлекается не только спиртным, но и морфием!»

Закурив длинную ментоловую сигарету, Зоя грубо спросила:

– Чего ты сюда приперлась? И вообще, в интернате знают о твоем побеге? Тебе что, надо денег? И только не говори, что забрюхатела от какого‑нибудь смазливого садовника!

Только тогда я поняла, что несчастная моя матушка пьяна, как сапожник. Я попыталась объяснить, что ей грозит смертельная опасность, но, как я и подозревала, Зоя не захотела ничего слушать.

– Ерунда на постном масле! – заявила она. – Какие видения, какие пророческие сны? Ты, мерзкая девчонка, совсем отбилась от рук. И зачем я тогда подобрала тебя в Крыму? Надо было оставить на съедение большевикам!

Я ничуть не обижалась на ее ужасные речи, ибо знала: передо мной сидит не Зоя Орлова, а нуждающаяся в помощи и длительном лечении больная женщина. Я подошла к матушке, опустилась перед ней на колени и попыталась успокоить (Зоя плакала навзрыд). Оттолкнув меня, балерина выкрикнула:

– Убирайся прочь! Ты мне больше не дочь! И никогда ею не была! Ты всего лишь приемыш, к которому я испытывала непозволительную в наше время жалость!

Почему‑то последние слова, хоть и исходившие из уст пьяной женщины, глубоко ранили меня. Я покинула особняк в гневе, решив, что никогда более не переступлю его порог. Мисс Колтрон оставила мне скромную сумму в наследство, однако она находилась на счету в банке, и, чтобы распоряжаться ею, требовалось согласие Зои.

Я отправилась к одной из подруг по интернату, которая после смерти мачехи, глубоко ее ненавидевшей, вернулась в Лондон к отцу. Мэрион была чрезвычайно рада видеть меня и тотчас предоставила мне кров, поселив в большую комнату для гостей. Я поведала ей о сложившейся ситуации, утаив, однако, правду о своих видениях. Подруга успокоила меня, заверив, что попросит своего отца, крупного промышленника, поговорить с Зоей. Если та действительно не желает иметь со мной ничего общего, то пускай позволит снять деньги, оставленные мне мисс Колтрон, и тогда я начну самостоятельную жизнь.

В ту ночь разыгралась буря – зверски выл ветер, в окна стучал дождь, сверкали ярко‑белые молнии. Я никак не могла заснуть, потому что стоило мне сомкнуть веки, как всплывала знакомая картинка – мертвая Зоя на ковре и рядом господин с седыми усами. Я с трудом дождалась рассвета. За завтраком Мэрион завела со своим отцом разговор о том, что мне требуется помощь, и тот вызвался нанести визит Зое и замолвить за меня словечко.

Но еще до того, как он отправился с визитом к моей приемной матери, принесли экстренный выпуск «Таймс», в котором значилось, что прошедшей ночью в своем особняке была убита знаменитая балерина Зоя Орлова. Некто напал на нее и нанес, судя по всему, кинжалом, девять ран, четыре из которых оказались смертельными. Зоя скончалась на месте, ее тело утром обнаружила одна из горничных. Слуги знали, что госпожа принимает у себя мужчин, однако им было строжайше запрещено беспокоить Зою по ночам. Посетители проникали через особый ход, который вел прямиком к будуару, так что никто, кроме самой Зои, не был в курсе того, кто же навестил ее ненастной ночью, когда произошла трагедия.

Шокированная убийством Зои, которое, если верить сообщениям газет, совпадало с тем видением, которое посещало меня, я поведала обо всем Мэрион. Она была девушкой здравой и умной, и я боялась, что она не поверит моей истории, сочтя ее бреднями. Но Мэрион, внимательно выслушав, обняла меня и сказала:

– Дорогая моя Ирина, почему же ты сразу не поведала мне об этом? Не сомневайся, мой отец и я поможем тебе Воодушевленная ее словами, я продолжила:

– Я отчетливо помню физиономию убийцы моей матушки. Уверена, что он из высшего общества. Найти его не составит труда. Кинжал остался на месте преступления, а на нем – отпечатки его пальцев. Это будет главной уликой!