Образ будущего

Представить образ будущего – значит, сделать прогноз, предсказать, к какой точке в воображаемом пространстве будущего будет тянуться ход событий от настоящего момента. Но предсказание, а тем более пророчество, не безучастно к будущему, оно его конструирует. Оно подталкивает ход событий к предсказанному образу. За будущее идет борьба, в ней нередко побеждают обманщики. Делая ложное предсказание, они направляют доверчивых людей в тупик, оставляют без будущего.

Например, такой подлог совершили лжепророки из бригады Горбачева. Они соблазнили людей образом будущего, которого не могло быть устроено в СССР. Специалисты это знали, но им зажали рот – борьба есть борьба, а сила в тот момент была в руках верхушки КПСС. Попробовал Юрий Бондарев спросить Горбачева: куда полетели, где садиться будем? Его обозвали чуть ли не фашистом.

90‑е годы – смутное время. Грабили страну и жили одним днем. Как будто был общий уговор – о будущем не думать и уж тем более не говорить. Даже краткосрочные программы отменили. Представить, к чему приведет весь этот ельцинизм, продлись он лет двадцать, было в принципе невозможно. Хаос непредсказуем. Люди полагались на веру: авось куда‑нибудь вывезет. Разумных доводов не было.

Сейчас, похоже, возвращается способность людей к предвидению, и это хороший признак. Следующий шаг – возрождение функции проектирования, то есть разумной совместной деятельности по созданию возможных и желаемых образов будущего. Это значит, оживает человек, оживают и структуры общества. Появился росток надежды.

До полнокровного проектирования, конечно, еще далеко. Нужно восстановить способность к рефлексии – анализу прошлого. Без этого никак. Ведь будущее растет из прошлого, а сегодня – «только миг между прошлым и будущим». И даже этот миг без рефлексии не понять.

Это я говорю к тому, что сейчас мы не можем и не должны делать «научно обоснованные» прогнозы – любой краснобай их сейчас же зарубит, придравшись к чепухе, к «нарушению норм научности». Это такая же безотказная дубинка, какой раньше был диалектический материализм. Сейчас нам надо исходить из здравого смысла, из общеизвестного опыта и из чувства меры – на глаз. Эта грубая мера и грубые понятия все равно дадут результат пусть не очень точный, но верный – лучше, чем даст жулик с точными приборами и быстрыми компьютерами. Важен вектор, а не детали.

Выскажу лишь вещи неочевидные, но, по‑моему, полезные. На траектории развития России за один век случилось два катастрофических срыва– 1917 и 1991. Это значит, что в «образе будущего» на каждом из этих отрезков обнаружились черты, отвергаемые достаточно сильной частью общества. Конечно, всегда есть часть общества, недовольная проектом – любым. На всех не угодишь. Поэтому можно сказать и по‑другому: в обоих проектах накопились такие слабости, что недовольная проектом часть общества смогла его прервать. Если человек умер от сыпного тифа, бесполезно хвастаться тем, какой он был красивый и сильный. Завшивел – и тифозная вошь оказалась сильнее.

Так вот, образ будущего мы должны строить, исходя из опыта обеих этих катастроф. Обе они дали нам такой колоссальный объем знания, что будь оно освоено, мы имели бы самую лучшую в мире общественную науку и самых мудрых политиков. Но тут загвоздка – и профессора, и политики как раз стараются нас от этого знания отвести. Их понять можно, но нам как‑то надо исхитряться, хоть в катакомбах собираться и изучать. Это, кстати, очень неплохое место для занятий.

Второе общее правило: рассуждая об образе будущего, надо начинать с отсекания того, чего не может быть. При этом проблему следует излагать на языке «земных» понятий, без туманных идеологических терминов типа «капитализм‑социализм». Надо составить перечень непреодолимых объективных ограничений, которых в обозримом будущем изменить мы не в силах. Например, наш климат не станет тропическим, и наладить крупномасштабное производство бананов не удастся не только колхозам, но и фермерам – даже если в стране победит суверенная демократия.

После этого можно будет спорить о мягких, культурных ограничениях – о том, «чего мы не желаем», но что может произойти под давлением непреодолимых обстоятельств. Мы, например, не желаем возвращения к карточной системе. Но ведь вымирания части населения от голода мы не желаем еще больше! Или нет? Иерархия «нежелательного» – невидимый скелет образа будущего. Этот подход кажется банальным, но если бы мы применили его, слушая сладкие речи Горбачева, то внутренний голос нам бы подсказал: «этого не может быть!» или «мы этого не желаем!»

Третье правило: различать два взаимосвязанных, но разных будущих – образ будущего жизнеустройства и образ перехода к нему из нынешнего критического состояния. Кризис и нормальное развитие – разные типы жизни. То, что неприемлемо или нежелательно в нормальное время, может быть меньшим злом в период кризиса. Например, для меня очень многое из того, что говорит и делает нынешняя власть, неприемлемо как часть нормальной жизни. Но как элемент нынешнего аномального периода я это принимаю – ибо легко сорваться в состояние гораздо более плачевное. И этот период еще будет частью нашего будущего. Он, конечно, повлияет на наш светлый образ (и омрачит его), но трезвый ум должен быть к этому готов. Иначе потом кто‑то обязательно станет растравлять наши раны, полученные «на переправе», и снова ломать нашу жизнь.

Что же мы видим через такую призму? Сделаю только заявку – кратко, без доказательства. Я вижу такую картину.

В современной мировой рыночной системе, построенной по типу «центр – периферия», РФ не может получить места в центре. Ее реальный выбор: или стать частью периферии – или выработать собственный проект, продолжающий путь России, но возможный и приемлемый в новых реальных условиях. Подавляющее большинство «категорически не желает» дальнейшей убыли населения и расчленения страны. Любые проекты, допускающие это, рано или поздно вызовут сопротивление, вплоть до гражданской войны (конечно, нового типа).

Опыт первых двух волн глобализации под эгидой Запада (колониализма и империализма) показал, что жизнеустройство периферийного капитализма приведет к слому культурного ядра России и архаизации хозяйственных и бытовых укладов большинства населения – оно погрузится в «цивилизацию трущоб». В наших природных условиях это будет означать быстрое вымирание населения (прежде всего, русского).

Таким образом, на мой взгляд, благополучного будущего на путях реализации того проекта, который был начат в начале 90‑х годов, у России не будет. Косметические улучшения этого проекта принципиально дела не изменят. «В Запад» Россию не примут, это сказано совершенно ясно. А если она согласится на местечко в «периферии», то ей не позволят тратить на себя даже свои собственные ресурсы. Я считаю, что этот вариант будущего следует уже считать невозможным (если, конечно, у его энтузиастов не найдется чудесного способа убедить массу людей тихонько вымереть, чтобы не тратить на себя ценную нефть). Так что цель любого разумного проекта – модернизировать страну, избежав в то же время превращения ее в периферию западного капитализма.

Вариант возврата назад, к проекту консервативной модернизации с возрождением сословного общества, тоже утопичен. Из кризиса вообще не выходят, пятясь назад, а такой проект был испробован в России в начале XX века – в виде реформы Столыпина. Она не привела к успеху из‑за непреодолимых ограничений – не было ресурсов, чтобы разрушить общину и перейти к фермерскому сельскому хозяйству. Грубо говоря, не было возможности заменить 10 млн. деревянных сох крестьянина на стальные плуги для фермера, и не было овса, чтобы накормить лошадей фермеров. Перейти к интенсивному хозяйству удалось только соединив общину с промышленностью, в 30‑е годы.

В общем, в начале XX века в России были испробованы все предложенные проекты – столыпинский, либеральный рыночный (кадеты), проект анархического крестьянского коммунизма («зеленые»), коммунизма «киббуца» (первая волна коллективизации), советский проект. Из всех них был отобран и проверен Гражданской войной, нэпом, индустриализацией и коллективизацией советский проект. Его самым явным и жестким испытанием была Великая Отечественная война. Советский проект был в первой половине XX века основан на крестьянском общинном коммунизме в сочетании с идеями развития и сильного государства.

Советский строй потерпел поражение в холодной войне, которую на последней стадии Запад вел в союзе с влиятельными силами в самом советском обществе и его правящем слое. Причинами слабости были несколько кризисов, которые слились в один: кризис смены образа жизни большинства населения (урбанизация); кризис перехода от аграрного к индустриальному обществу (утратили силу прежние способы легитимации власти); кризис выхода традиционного общества из мобилизационного состояния. Общество «переросло» рамки строя, многое людей не удовлетворяло, и они его не стали защищать.

На мой взгляд, совершили ошибку, но это уже история. Главный вывод в том, что вернуться туда нельзя, как и в Россию Николая II. Но многое можно и нужно будет взять в будущее.

На мой взгляд, придется взять так много, что я бы назвал реальный образ будущего «Новый советский проект». Он, как видно из опыта, не противоречит непреодолимым ограничениям (поскольку очевидно был возможен даже при гораздо более низком уровне промышленного и технического развития). Он соответствует культурным запросам и желаниям большинства граждан – это видно из множества дотошных исследований. Конечно, советским его называть не стоит, чтобы не дразнить гусей, но сейчас мы говорим о сути – будущее возможно лишь как проект исторической преемственности.

Выбор образа будущего – «молекулярный» процесс в сознании всего народа. Политики и пророки лишь чуть‑чуть подталкивают этот процесс в ту или иную сторону. А люди думают о будущем, мысленно перебирая образ тех элементов жизнеустройства, при которых было бы можно жить. И оказывается, что главные конструкции советского строя остаются наиболее пригодными и в новых, гораздо более неблагоприятных условиях ближайших десятилетий. Если и имелся в РФ шанс перехода к либеральному социальному строю с отказом от государственного патернализма, то этот шанс был создан именно зрелым советским строем в середине 80‑х годов. Но он был утрачен реформаторами в разрушительные 90‑е годы.

Элементы такой большой системы, как жизнеустройство страны, не изобретаются, а отбираются из всех объективно возможных. Эти элементы – матрицы, на которых воспроизводится, живет страна. Главные матрицы советского строя обеспечивали надежное воспроизводство России как независимой страны, народа и культуры. Часть их устарела, их надо заменить, другие отремонтировать и обновить – в соответствии со свойствами городского индустриального общества, опытом катастрофы СССР и рыночной реформы, произошедшими за полвека мировоззренческими сдвигами и новыми международными условиями. Так мы и представим образ возможного будущего. Его смыслы и программы пишутся на новом языке и обращены к реальным нынешним людям, со всеми их сильными и слабыми сторонами и предрассудками.

Авторитет этого проекта опирается на неоспоримый факт: советское жизнеустройство существовало и воспроизводилось так, что при нем то же самое население, в тех же природных условиях, в тяжелых условиях холодной войны имело в целом гораздо более высокий и растущий уровень потребления материальных и культурных благ и было гораздо лучше защищено от опасностей и источников массовых страданий, чем при альтернативных типах жизнеустройства – досоветском и постсоветском.

Обещание, что при отказе от советского строя фундаментальные показатели качества жизни улучшатся, не сбылось. 15 лет – достаточный срок, чтобы в этом могло убедиться все население. Построить на нашей земле аналог Запада не удалось и не удастся. Более того, поражение советского строя вовсе не привело к демонтажу всех его несущих конструкций. Прочность их оказалась намного выше теоретически предсказанной. Ценность их стала для большинства очевидной, и их демонтаж вызывает активное сопротивление. Идет осознание ценности и ряда утраченных систем советского строя – их придется восстанавливать.

Опыт реформ показал, что на рыночных основаниях не выйдет выстроить новые большие социо‑технические системы (например, теплоснабжение, школу, здравоохранение, армию). Значит, придется восстановить условия, в которых такие системы могли бы существовать и развиваться. Какой над этим будет реять флаг, не так существенно.

Нынешний кризис будет не напрасен, если из полученного «глотка капитализма» мы впитаем и встроим в свою культуру, в том числе в экономическое поведение, информацию и навыки, необходимые для жизни в современном мире – увязав их со здравым смыслом и ясными критериями добра и зла.

Хозяйство будущего будет следовать не идеологическим догмам (марксизма, либерализма или традиционализма), а фундаментальному принципу: первая задача хозяйства – обеспечить жизнь и воспроизводство народа и страны, с надежным ростом материального и духовного благосостояния. Для этого на обозримый период Россия должна будет «прикрыться» от глобализации, проводимой по доктрине США. Сделать это уже трудно, но необходимо. Разумно выстроенные барьеры не дадут обескровить страну, но и не приведут к ее изоляции. Выход из кризиса возможен лишь через оживление омертвленных ресурсов России (человеческих и природных), а для этого должны быть отброшены идеологические идолы вроде «конкурентоспособности любой ценой».

Дилемма «план – рынок» является ложной, в сложном и большом народном хозяйстве ни один тип управления не обеспечивает устойчивости всей системы и ее способности к развитию. Советское единообразие было порождено трудным прошлым, и никакой необходимости возрождать его нет. Баланс между разными формами хозяйства должен устанавливаться исходя не из идеологии, а из социальной эффективности работы и предпочтения людей. Нужно не запрещать частную собственность, а не давать ей наступать всем на горло.

Часть граждан в СССР тяготились укладом больших коллективов, они бы хотели работать за свой страх и риск как предприниматели – не в конфликте с государством, а во взаимодействии. Для этого нет фундаментальных препятствий. Предпринимательство вовсе не обязательно ведет к классовой вражде – это зависит от общего жизнеустройства. Но расхождение между доходами от бизнеса и трудовыми не должно вступать в резкое противоречие с понятиями о справедливости. Надо знать меру.

Жесткость заданного в СССР образа жизни была унаследована от жизни в мобилизационных условиях (общинная деревня и «казарменный социализм»). Реформа была разрушительной демобилизацией, но она сняла эту проблему. Если полученные уроки пойдут впрок, мы выйдем из кризиса как идейно обновленное общество, освободившееся от множества идолов и догм. Оно будет стабилизировано полученными на собственной шкуре уроками, благодаря чему сможет резко расширить диапазон свобод и при этом удешевить усилия, направляемые на поддержание лояльности всех частей общества целому.

Date: 2015-09-02; view: 343; Нарушение авторских прав