ГЛАВА 4 2 page

Вот и сейчас расстроенная Татьяна, махнув рукой на нахалку – что с ней связываться, только еще больше настроение испортишь да ребеночку повредишь, – повернула к девичьей избе: хоть там на лавке посидеть, отдохнуть да успокоиться. Но на улице шум и гам мешали думать, мухи щекотали кисти рук и шею, в лицо лезли, оводы налетели – только успевай отмахиваться. Татьяна уже встала, чтобы пойти в горницу – хоть там, вдали от посторонних глаз выплакаться, в себя прийти, но вдруг кто‑то обнял ее сзади за плечи. Она испугалась, дернулась, обернулась… но руки были ласковые и совсем не чужие. Артюша! Сам ее нашел…

– Искала меня, матушка?

У Татьяны сердце зашлось от счастья – впервые приемный сын назвал ее матушкой!

– Артюшенька! – охнула она и обняла отрока. Еле дотянулась – какой же здоровый вымахал. – Да я просто увидеться с вами… Ты, чаю, тоже весь в заботах, как братья?

– Эт как водится. Только дела никуда не убегут, они у нас каждый день, а ты к нам первый раз приехала.

Татьяна опять чуть не разревелась на пустом месте, теперь уже от радости и умиления: много ли матери надо…

– Артюха! Ну скоро ты там?! – Звонкий голос незнакомого отрока, выскочившего из‑за угла, все разрушил. Хоть и понимала она, что негоже Артемия удерживать, отпустить надо, но невольно вцепилась в рукав приемного сына. А он, к ее радости, не торопился, как братья, не оглядывался – отмахнулся от парня, заглядывая Татьяне в лицо.

– Иди, Максим, догоню я… Что случилось, матушка? – заботливо спросил он. – Ты, никак, плакала?

– Да нет, хорошо все… в глаз соринка попала… – слабо улыбнулась Татьяна, сама понимая, как неправдоподобно выглядит ее объяснение, но ничего более подходящего на ум не шло.

– Если ты из‑за вчерашних дур, так и не думай! – покачал головой отрок. – Они твоего мизинца не стоят! Ты, главное, не забывай – у тебя теперь не двое сыновей. Четверо нас. Ужо этим вертихвосткам твои горести отольются, будь покойна… – Артемий недобро прищурился. – Разберемся с ними, дай только срок.

– Бог с тобой, и не думай! – не на шутку испугалась Татьяна. – Вам в эти дела лезть не надобно… – Но у самой от такой готовности ее защищать приятно потеплело на сердце. Дождалась! Хоть на старости лет будет, к кому голову преклонить, коли мужу не нужна.

– Урядник Артемий! – Над самым ухом рявкнул теперь уже мужской командный голос. – Ты почему здесь?

Татьяна с неудовольствием узнала Алексея и поежилась. Хорош, конечно, не зря бабы по нему сохнут, Анька вон вовсе голову потеряла на старости лет, зато сама Татьяна его на дух не переносила и побаивалась. Да и он на нее смотрел, словно на пустое место, даже и не уверена была – помнит ли, как звать, и узнает ли в лицо, если где на улице встретит. Как Фрол после того случая… Вот и сейчас принесла его нелегкая! Артюша сразу вскинулся, в струнку вытянулся:

– Виноват, господин старший наставник!

Правду сказать, когда Алексей разглядел, с кем это отрок лясы точит, то смягчился взглядом, кивнул Татьяне, здороваясь, и заметил подчиненному:

– Не задерживайся. Договорите – и чтоб тут же на месте был!

После такой встречи какие уж разговоры! Глянул приемный сын на Татьяну в последний раз и помчался – видно, крут с ними Алексей, она уж испугалась, что и на нее рявкнет, как батюшка Корней – тот бы случая не упустил. Всю радость от Артюшиной душевной ласки ей этот окрик испортил, опять злые мысли одолели.

Так и пошла она потихоньку в горенку – не хотела подступающие слезы всей крепости показывать, лучше уж одной выплакаться. Да только к пущей досаде на самом пороге девичьей избы столкнулась с оживленно переговаривающимися довольными бабами, которые как раз из посада вернулись. Татьяна‑то в глубине души надеялась, что свои ратнинские бабы ее раздражение и досаду на здешние порядки поддержат, посочувствовала им, что ломают привычный уклад, переезжают в эту суету, порадовавшись заодно, что ей‑то самой такое не грозит, а они вон какие довольные – будто в этой постылой крепости им медом намазано. Даже Ульяна, которая всю дорогу охала и переживала, теперь сияет, словно начищенное блюдо.

Старшая сестра мигом заметила, что Татьяна вот‑вот расплачется, загородила ее от остальных, особенно от Верки, которую хлебом не корми – дай прицепиться… хуже овода зудит, разве что не жалит.

– А я ведь и не видела, ладно ли тебя тут устроили, – перебивая говорившую что‑то Ульяну, Вея решительно, совсем как в детстве, взяла младшую сестру за руку и почти потащила внутрь, а та, точно так же, как и много лет назад, послушно пошла за ней.

– Вот, возьми и оботрись. – Вея намочила рушник водой из стоявшего тут же кувшина, протянула Татьяне. – Что случилось‑то?

– Да ничего вроде… Просто… лихо как‑то, все не так, как дома. Зря я сюда поехала, никому до меня дела нет – сыновья и то отговорились, дескать, заняты.

– Ну это маета наша бабья, при беременности дело обычное, поплачь – полегчает, – усмехнулась старшая сестра. – А что заняты, так оно и понятно – завтра в поход уходят, до бабьих ли прихотей им. Ты же вроде жена смысленная, должна такие вещи понимать.

– Да я и понимаю, только все равно лихо. Крепость эта… – Татьяна замялась, но слова уже вырвались сами собой: – Ненавижу! Она у меня детей отнимает, не мои они тут! – Опять подступили слезы, а вместе с ними полились жалобы, и Татьяна, захлебываясь, задыхаясь, комкая слова и перескакивая с одного на другое, наконец‑то выплеснула давно копившуюся боль. Все вспомнилось: и то, что родня ее разорением родной веси попрекает и не чтит как хозяйку дома, и то, что Анна собралась сама, забрала девчонок и уехала в крепость эту проклятущую, век бы про нее не знать, а за холопами и родней теперь ей, Татьяне, присматривать, а тут самая страда, дел невпроворот, а ее чуть что – мутить начинает. А теперь тем более не до того: Настена лежать заставляет, говорит, иначе не доносить ребеночка, а ей от этих слов хоть в петлю лезь. Лавр опять на выселках пропадает, обрюхатил, пару седмиц вокруг вьюном покрутился да и был таков, хоть бы на людях вежество соблюдал, а то вон и сына чуть в грех не ввел, тот с кулаками на него попереть готов – где ж это видано?

Всех помянула, да не по одному разу: и батюшку‑свекра, который младшую сноху на словах готов на руках носить, лишь бы родила здоровенького, а как до дела доходит, так из горницы выгоняет. И Анька, неблагодарная, хоть бы словечко Корнею сказала, заступилась; забыла уже, как Лавр после смерти брата один на две семьи разрывался, а то бы совсем по миру пошли… И снохи со вчерашнего как с цепи сорвались – зудят и зудят: узнай, сколько воевода этому немому уроду отдать хочет, а то наши дети зимой голодать будут… вы нас с насиженного места согнали, сюда приволокли, теперь вам за нас и отвечать, а она‑то тут при чем? Слезы уже иссякли, голос охрип, а Татьяна все говорила и говорила, никак остановиться не могла. В конце концов Вея решительно сунула ей в руку ковш с водой: «Пей!» – А когда та, стуча зубами о край посуды, продолжила свои жалобы, резко оборвала сестру:

– Что ты других виноватишь, на себя оглянись! – Не заметить досаду в голосе Веи было невозможно. – Какой ты в детстве была, такой и осталась, – не зря покойная матушка говорила, что у тебя на голове горох молотить можно – только слезы будешь лить да утираться! И в кого ты такая? Ты чего от Дарены ожидала? Любви и почитания? А что ее сестра младшая – Гостена, подружка твоя закадычная, со своей семьей теперь на выселках в холопках у Луки, ты знаешь? А что другой твоей подружки, Клены, сестра меньшая руки на себя наложить пыталась, когда ее Бурей себе присмотрел, – знаешь? Видела ее? Ты погляди, погляди при случае. Черная ходит, а в глазах смерть стоит. И сама Клена с детьми у Фаддея Чумы в холопках, ну так это еще ничего, по сравнению с Буреем. Вот Анна про то знает…

– Да что вы все мне Анну в глаза тычете! – возмутилась опешившая было Татьяна. – И так муж со свекром что ни день попрекают, теперь ты еще взялась! Ну чем она вам так глянется? Легко ей боярыней быть – у нее моих бед нету!

– Да что ты говоришь? – делано изумилась Вея. – А на что ей твои‑то горести сдались? У нее что, своих не хватает?

– И ты туда же, а еще сестра называется. Да какие там у нее беды‑то? Трое старших уже выросли, младшие подрастают; что в Ратном, что здесь ей все в рот смотрят. Даже мои сыновья про нее с почтением… Да еще и мужа себе такого на старости лет отхватила, совсем стыд потеряла, ровно девка красуется!

– Э‑э, сестренка, никак ты ей завидовать вздумала? И вдовству ее тоже?

– Да что ты такое говоришь, Вея? Как можно? – перекрестилась Татьяна. – Грех это!

– Вот и вспоминай почаще, что она мужа схоронила. Сыновья твои к ней с почтением относятся? Так, знамо, есть за что. Что ты там еще ей в упрек ставишь? Детей пятеро, а у тебя только двое? В том ее вины нету… Что деток своих ты доносить не могла? Так и ей это знакомо…

– А ты‑то откуда знаешь? Давнее же дело…

– Так я, Заглядушка, слушать умею… Бабы у колодца много чего порассказать могут, если слушать с умом.

– Ага, слушай‑слушай, Варвара тебе наговорит, – не хотела уступать сестре Татьяна.

– Я же говорю – с умом слушать надо, с разбором. В Ратном‑то, поди, не одна Варвара у колодца языком чешет, да и у лавки много чего любопытного услышать можно. Так что бросай ты о глупостях всяких… Ишь завидовать Анне вздумала! Ты лучше вспомни, как она вдовой осталась, с пятью детьми на руках, с Мишкой умирающим да свекром‑калекой.

– Так за свекром и я не меньше ее ходила… – пыталась возразить младшая сестра, но Вею уже было не остановить.

– Да, днем. Но лежал‑то он у Анны в избе, ночами к нему она вставала. Да какой «вставала» – металась от двух несмышленышей к больному Мишке, а от него – к свекру безногому. Этому тоже завидовать станешь? Или не помнишь уже? Ты ж болела тогда… в который раз, а она хозяйство волокла, разве не так? И никто от нее слезинки не видел, жалобы единой не слышал.

– Да кто же тебе наговорил‑то такое? Люди‑то правду видят, бабы небось мне сочувствовали, не ей. Она чужая тут осталась, а я‑то со всеми сошлась. И сейчас ее осуждают – совсем стыд потеряла на старости лет…

– Эх ты, простая душа! Сочувствовали, как же! – усмехнулась Вея. – Те, кто тебя у колодца жалел да Анну поносил, из тебя, дурехи, хотели побольше вытянуть да выспросить. Чем еще попрекаешь ее? Алексеем? Тебя вот муж хоть раз пальцем тронул?

– Да Господь с тобой, Вея! О чем ты? Лавр‑то поначалу с меня пылинки сдувал, сама знаешь, – улыбнулась воспоминанию Татьяна.

– Вот‑вот. А теперь деверя своего вспомни. Сколько раз он на жене свой норов вымещал? Сколько раз ты в бане на ней синяки считала? Не оттого ли не всех детей доносила? Она хоть раз тебе жаловалась?

– Да она же сама всегда виновата была – мужу перечила…

– Угу… Ты себя‑то хоть слышишь, а, сестренка? – скептически хмыкнула Вея. – Так‑таки Анна и не соображала, что надо делать, чтобы побоев избежать? То, что муж на ней за что‑то свое отыгрывался, до тебя так и не дошло? А вот она вовремя поняла: в новую семью попала – приспосабливайся, ищи в ней свое место. Любой жене это так же пристало, как и рождение детей. И сделать это можно только через мужа – только если примешь его целиком, таким, какой он есть, его заботами проникнешься, ему поддержкой и опорой станешь. Вот она и старалась, выгораживала его, чтобы о нем никто плохо не подумал. Так прикинь теперь, стоит ли ей Алексея в укор ставить или лучше порадоваться за них обоих.

– Ну‑у, если так на это посмотреть, тогда, наверное… – Татьяна облокотилась на стол, положила подбородок на кулачки, задумалась, уставившись на стену. Вея встала, взяла стоявший на столе ковш, опять налила воды, с жадностью выпила и вернулась на прежнее место, дожидаясь, что же ей ответит сестра. Дождалась.

– И все равно Аньке проще, чем мне. – Татьяна вернулась к прежнему плаксивому тону. – Легко ей все знать – холопки в рот смотрят и про каждый чих докладывают. Если я что велю сделать, так идут, почесываясь, а перед ней разве что хвостами не метут. «Боярыня сказала!» Да я такая же боярыня, как и Анька, даже выше, потому как она вдова, а мой Лавр – наследник. Но с ней свекор сроду так не говорил, как со мной вчера… Потому и Дарена со мной свысока разговаривает, а Аньке в рот глядит! Ее сын куньевских мужей убивал, а виноватят меня‑а‑а! – И она опять залилась слезами.

– А ты не дивись, что даже те, кого в лисовиновский род приняли, тебя во всем винят, и не скули! В том, что ты поставить себя не умеешь и не боярыню они видят, а обычную бабу, только ты и виновата! И в том, что Демьян намедни этих дурех чуть не поубивал, и твоя вина есть. Разве посмели бы они хоть полслова дурного про Анну открыто сказать? Не то что про Анну – про Листю, холопку! Разорвать ее готовы, а если и хулят, то шепотом, в закутке, чтоб никто не услышал! А про тебя вчера посреди двора в полный голос! И ты Листвяну не любишь, а ведь кабы не она, тебе сейчас еще хуже приходилось бы, без Анны‑то… Листвяна тишком‑тишком, тобой же прикрываясь, порядок хоть какой‑то в хозяйстве держит. Она, а не ты! Она‑то свое место, как и подобает жене, нашла – да еще рядом с каким мужем! Сотника сумела понять, приспособиться к нему, стать для него необходимой. Ай, да что там Корнея – она и Лавра понимает лучше тебя – ведь ни разу у них никаких стычек не было.

Ошеломленная таким напором Татьяна порывалась что‑то возразить, но Вея только рукой махнула – дескать, помолчи да послушай, а сама замолкла, постукивая пальцами по столу, как будто слова подбирала да прикидывала, о чем стоит говорить, а что лучше при себе пока оставить:

– Я тебе вот еще что сказать хочу. Ты не забыла, что Листя молодух наших, куньевских, учит из самострелов стрелять?

– Ну учит, а мне‑то что за дело?

– Пока никакого, а зря! – отрезала старшая сестра. – Была бы ты умная, давно бы о том задумалась. Кто им самострелы делает, знаешь?

– Как кто? Лавр, конечно.

– Вот‑вот. Муж твой самострелы делает, стрелять из них Листя учит. А то, что совместный труд объединяет, ты слышала? Ну чего вскинулась? И это прохлопала! Твое счастье, что Лавр Листе никаким боком не нужен, она своего Корнея ни на кого не променяет, и правильно делает. Значит, в этом она тебе не соперница. Только случись что, к кому за советом и помощью, а то и за защитой кинутся? К тебе или к Листвяне?

– Но она же холопка!

– И что? Вспомни, недавно в Ратном бунт был. Кто тогда бабами да девками наравне с Анной командовал? Правильно, Листвяна. И по заслугам. Ты вот указать, кому куда стрелять нужно, сможешь? Команды нужные вовремя отдать умеешь? Да и вообще – КАК командовать надо, задумывалась? Ты же и не подошла к ним ни разу…

– А ты‑то откуда это знаешь?

– Мне муж объяснил, я с ним об этом не единожды говорила. А ты хоть раз со своим такие разговоры вела? Хоть про самострелы вот. Сколько их – знаешь? И какое еще оружие есть? Кто из наших баб из лука стрелять способен – выяснила? То‑то и оно, что нет. А у Листвяны, между прочим, в распоряжении пятнадцать выстрелов из самострелов. Готовая дружина, пусть и бабья. Если ею с умом распорядиться – это сила. В Ратном такую силу оценить умеют и уважать станут. Вот родит Листвяна, станет вольной – она уже готовая боярыня, со своей дружиной. А за тобой только и есть, что прозвание.

– И что же мне теперь делать? Каждый день выстрела ждать? – испугалась Татьяна.

– Тьфу ты! – досадливо пристукнула кулаком по столу Вея. – Ну когда ж ты думать‑то начнешь? У тебя самой есть возможность свою дружину завести: про сыновей – родных и приемных – забыла, что ль? Они все десятники, уже сейчас не хуже, а то и лучше Листвяны сумеют ратной силой распорядиться. Ты не забывай, что боярыней не только жена боярина может быть, но и мать бояричей.

– Да куда мне про самострелы и луки думать? – протяжно вздохнула Татьяна. – Чай, я баба все‑таки, а не воевода…

– Припрет – все сможешь! – отрезала Вея. – За цыплят и курица соколом станет! За дите свое нерожденное небось кого угодно разорвешь, коли потребуется? Так и тут – если хочешь боярыней не по прозванию, а по сути стать – все силы к этому приложи, даром ничего не дается. Ты вот на Анну злишься, а ведь ей ничего с неба на руки не сваливалось – она сама себе такую жизнь устраивает. А ты? Замуж вышла – только имя и сменила, а сама какой была, такой и осталась. Будто репку на другую грядку пересадили.

– Да зачем мне этакая морока? Жила спокойно, так нет – тянут куда‑то… Мне бы только ребеночка родить здоровенького да вырастить его.

– Э‑э нет, сестренка, не получится. Жизнь‑то меняется, так что, хочешь не хочешь, а придется тебе себя менять да боярыней становиться – не для себя, так для детей, иначе эта жизнь мимо тебя пройдет. Да ладно, если просто пройдет, а то ведь затопчут и не заметят. Так что не получится у тебя в сторонке отсидеться, так уж твоя доля повернулась.

– Легко сказать – меняйся… В чем меняться‑то? И как?

– А вот это, родная моя, ты сама для себя должна решить, тут тебе никто не помощник. Я только подсказать могу: прикинь хорошенько, каким ты свое новое место видеть хочешь. Да не забывай, что не сама по себе ты боярыня, а рядом с мужем. Как поймешь, Загляда, так дальше думать можно будет, – добавила Вея, и младшую сестру аж передернуло от ненавистного теперь старого языческого имени: уж очень часто в последнее время ей напоминали, что она – тоже куньевская, тоже Славомировна, да еще не первого разбора. – Ты не кривись, не кривись, я тебе дело советую, – как в детстве, погрозила пальцем Вея, видя, как перекосило Татьяну при этих словах. – Ты что же думаешь – меня радует, что мою младшую сестру всякие вертихвостки полощут? Вчера я им хвосты малость прищемила, но ведь и я теперь тут, в крепости, жить буду, свое место рядом с мужем искать. Он теперь здесь наставником, значит, и я уже жена не охотника, а наставника. Значит, надо и мне себя по‑иному поставить. Как – еще не знаю, но пойму и сделаю, уж будь спокойна.

А ты улучи время да поговори с Анной. Что бы ты мне тут ни наговорила, у нее душа за весь род болит, и коли в Ратном ты не справишься, ей и эту обузу на себя взвалить придется. А она здесь надрывается – тебе и не снилось, сколько она на себе волочит, я‑то поглядела уже, как «легко» ей боярыней быть… Так что в совете она тебе сейчас не откажет, да и потом подсказывать да поправлять будет. Сразу‑то у тебя вряд ли что получится, любому делу учиться надо, а уж боярскому – тем паче.

– Да что ж ты говоришь такое, Вея? Это ж не ткать, не прясть – как тут научишься?

– Не боярыня я, Заглядушка, ошибиться могу. Это тебе у Анны спрашивать надо… или вон у ее сына. Непростой отрок, ох непростой, Стерв мой про него много всего рассказывал… разного. А у него глаз верный, охотничий. Лес – он не только зверей да птиц, он и людей видеть помогает.

– Эк ты заговорила‑то… Да ты‑то откуда знаешь? В лесу, чай, твой муж обретается, а не ты.

– Ага… да только я своего мужа слушать умею, и заботы его понимаю, и принимаю их как свои. Потому и живем мы с ним душа в душу.

– Да что ж ты мне сказки рассказываешь – душа в душу! Стерв‑то твой венчаться не с тобой решил, а с этой…

– Точно, Загляда, как была ты бестолковой, такой и осталась, и с годами ума не прибавилось, – всплеснула руками Вея. – Ну ладно, поп ваш этого не понимает, но ты‑то могла бы сообразить. Или уж сразу у меня спросить, коли так переживала. Ты Неключу не трогай, не мое место она при Стерве заняла, а свое, мое‑то при мне как было, так и осталось, никуда не делось. А венчаться… Ну так когда он ко мне с этой докукой пришел, я сама сказала, что с ней ему венчаться надобно, если уж по христианскому закону с двумя нельзя.

– Как это – сама? Вея, ты в своем уме‑то была?

– В своем, в своем, – усмехнулась та. – Так ведь просто же все: я тебе родня кровная, значит, и мои дети твоим тоже родня, уж их‑то здесь не обидят и не обделят, так?

– Они мне племянники родные, Демушке с Кузей братья и сестра двоюродные, кто ж их тронуть посмеет‑то? – Татьяна даже возмутилась от подобного предположения.

– Вот именно. А дети Неключи? В род‑то их, спасибо, приняли, но кто знает, как еще все повернется? Если я буду жена венчанная, то она при нас будет вовсе никто, и дети ее, значит, тоже никем будут. Ну может, чуть выше холопов. А они мне как свои, да и с Неключей нам делить нечего. И она, даже венчанная, при мне всегда будет только второй женой, а вот невенчанная при тебе… ты думаешь, с чего эти дуры молодые так вскинулись на Лавра‑то? Да с того, что даже они поняли – при тебе не второй женой ему можно стать, а первой! А если с умом, так и единственной! Потому как что ты есть, что нет тебя. И твой сын хоть всех баб, что на твоего мужа косятся, поубивать может, но изменить это только в твоей воле.

– Да что тут сделаешь, коли не любит меня больше Лавр… Бывало, на руках носил, так в глаза глядел… будто душой поделиться хотел, а сейчас… – безнадежно махнула рукой Татьяна. – Я ему всю себя отдала… поначалу слушать его пыталась… даже вид делала, что интересно…

– Говоришь, всю себя отдала? А что у тебя было, кроме глаз ясных да косы длинной? И его слушать лишь пыталась, притворялась только! – отрезала Вея. – Говоришь – любила его… Если даже не пыталась понять, значит, не его ты любила, а своим отражением в его глазах любовалась: как же, девица‑березка с косой русой до пояса, глазки васильковые, что твои родники… А то, что такую любовь не только заслужить, но и сберечь надо, ты не задумывалась? Вышла замуж и успокоилась, решила, что теперь и стараться нечего, навсегда тебе счастье дадено? Да наверняка еще скучать быстро начинала, когда он с тобой о своем разговаривал… Было?

– Так ведь и в самом деле скучно, Вея. Я ведь в кузнечном деле и не понимаю ничего.

– Ты столько лет рядом с кузнецом прожила – ну хоть что‑то должно было в памяти отложиться! Моего Стерва вон тоже странным считают – он же лесом живет. Мне поначалу это все чудным казалось, но я не вид делала, что мне интересно, а душу леса понять старалась, как он ее понимает, чтобы через то и ему самому ближе стать. А ты – железки! Считай, своими руками ты между вами стену возвела, своими руками его оттолкнула, вот он и глядит на сторону. Кого теперь винить будешь?

У Татьяны опять слезы на глаза навернулись, но Вея не замолчала, только ей рушник подала, дескать, утрись, и продолжила:

– Да не реви ты, не реви, я ж не обидеть тебя хочу, а помочь тебе разобраться, хоть что‑то изменить.

– Думаешь, можно еще мою беду поправить? Может, опять мой Лавр ко мне ласковым станет? Вот бы батюшка Корней поговорил с ним, заставил – поди, он отца бы послушался… а то только меня шпыняет…

– Э‑э‑э, ничего‑то ты не поняла, я гляжу! Опять не сама, а кто‑то за тебя сделать все должен? Мужнину любовь свекор своим приказом тебе не вернет, это, Загляда, только от тебя зависит: сможешь сама измениться на самом деле, а не притворно его интересами проникнуться – все еще может сладиться. Но только если с себя начнешь…

– Так я же стараюсь! – вздохнула Татьяна. – Слова ему против ни разу не сказала…

– Слова, говоришь, против не сказала? А он твой голос‑то хоть помнит? Ты для начала хоть дай ему понять, что у него дома жена, а не очередная холопка. Ведь на самом‑то деле жена должна не просто покорной быть, а если надо, то и на своем настоять, но не шумом и криком, а так исхитриться сделать, чтобы муж это «твое» одобрил – он потом сам все поставит так, как ТЕБЕ надо. Ты, конечно, мужам ни в чем не противоречишь, но и их ни на что подвигнуть не можешь. Так, ни рыба ни мясо.

– Ну чего ему еще не хватает? Я уж и так не знаю, чем ему угодить, – в голосе Татьяны опять зазвучали слезы.

– Не понимаешь? А ты подумай – если он у тебя не как все, значит, и тебе, чтобы в ладу с ним жить, тоже не как все стать надобно. Ты вспомни Варвару с Фаддеем. Ведь и ума невеликого, и сплетница, и скандалить мастерица, и он чума чумой. Другая бы с ним не ужилась, и ей кто другой давно бы шею свернул, а они душа в душу живут. Он за нее сам кого хошь пришибет. Вот и думай, как это у нее получается. А если уже поздно окажется, так хоть сыновей не потеряй, их любовь сбереги, пока не поздно. Не от них понимания и помощи требуй – им поддержкой и опорой стань. И против отца Демку не настраивай – из‑за тебя же он на него кидается. Опять только о себе думаешь? Ах, сын – защитник! А ему каково? Против отца, значит – против рода! А кто он без рода будет? Изгой! Что у тебя в семье ладу нет, то твоя вина, а ты эту тягость на сына перекладываешь. Подумай лучше, любовь ли материнская просит, чтобы он за ваши с Лавром раздоры лишал себя будущего? Может, это в тебе привычка прятаться за чужими спинами говорит? И не реви! – опять, как много лет назад, одернула старшая сестра младшую, подала мокрый от слез рушник и привычным движением поправила на ней головной платок.

От этой давно забытой ласки у Татьяны перехватило дыхание, и снова на глаза навернулись слезы. Она досадливо мотнула головой, прогоняя их, придвинулась на лавке поближе к Вее, прижалась к ней и затихла, потихоньку успокаиваясь и выравнивая дыхание. Сестра покосилась на нее, улыбнулась домашней – маминой – улыбкой, обхватила Таню рукой и прижала к себе покрепче.

– Как ребеночек‑то? Не беспокоит?

– Настена говорит, скоро шевелиться начнет, – счастливо улыбнулась беременная женщина.

– Вот и славно. Это самое главное теперь. А все остальное… Ты все‑таки подумай о том, что я тебе сказала, ладно? Сама понимаешь, я тебе зла не желаю, сестер‑то у меня больше нету, одни мы с тобой остались, Заглядушка.

Татьяна потерлась щекой о надежное плечо, умиротворенно вздохнула и пробормотала себе под нос:

– Угу, у меня тоже никого ближе тебя нету, – вздохнула еще раз, потом встрепенулась, отодвинулась от сестры и заглянула ей в глаза. – Только и ты меня бросаешь, в крепость вот уже переехала. На кого мне тогда опереться? Дарена только и осталась…

Вея подобралась, покачала головой и осторожно проговорила:

– А почему ты про нее вспомнила?

– А кто ж еще мне поможет? Не Листвяна же. – Татьяна скептически поджала губы. – А Дарена всегда подсказывает, что и как делать надобно.

– Ага, вчера она тебе тоже подсказала, да? И что хорошего из этого вышло?

– Так ведь она же не знала, что батюшка Корней так… – опять задрожал голос младшей сестры.

– Да при чем тут знала – не знала? Ты пойми, Дарена в любом случае в выигрыше бы осталась.

– Ей‑то какая польза тут может быть?

– Ой не скажи. Она баба умная, вперед далеко загадывает… Осталась бы ты в той горнице, услышала, об чем там речь шла, все потом подробно обсказала ей и впредь была бы благодарна?

– Конечно… А что тут такого‑то?

– А то, что и потом ты бы ее охотно слушала, надо – не надо, всем бы с ней делилась, да по ее слову стала бы поступать. И вышло бы, что боярыня вроде ты, а на самом деле власть ее. А ей та власть необходима, она без нее, как рыба на берегу задыхается.

– Но ведь все равно не получилось ничего.

– Не скажи. Она и тут свою выгоду поимела: вся родня увидела, что свекор с тобой не считается, а Корней еще раз убедился, что толку от тебя как от боярыни мало, значит, у нее теперь еще больше возможностей тебя потеснить, а то и совсем в угол задвинуть.

– Да как же она это сделать‑то сможет? – Татьяна всплеснула руками, недоверчиво глядя на Вею.

– Ну тут много чего можно измыслить… Корней‑то пока не во всем может на Листвяну опереться – холопка все‑таки, а разумная помощница, которая баб держит и с домашними делами управляется, ему нужна, пусть и не в боярском звании. Чем Дарена тебе не замена? Самое простое для этого – свою старшую вдовую дочку, которую она под шумок из мужнина рода забрала, когда с холопством решалось, Лавру поближе подсунуть. Ты что же, думаешь, эти дурищи сами по себе додумались твоего мужа делить? Не‑ет, милая моя, подсказали им, потихоньку подвели к этой мысли так, что никто из них потом на подсказчицу не укажет… Они ведь тоже, как и все прочие бабы, свое место в новой жизни ищут, и тому, кто им помешать попробует, глотку перегрызут и не поморщатся, потому как не о себе пекутся, а о детях своих. Ради этого, сама знаешь, бабы на все пойдут. Если ты в семье боярского места не займешь, да так, чтобы никто и помыслить не посмел тебя оттуда спихнуть, то не боярыней станешь, а опять одной из них, как когда‑то до замужества. Тебе такого хочется?

– Ну что ты такое говоришь? – Татьяна передернула плечами, прогоняя холодок, пробежавший по спине.

– Да то и говорю: одна ты с ними не справишься, подмога тебе потребуется. И помочь тебе там только один человек может – Листвяна. Сумеешь с ней поладить – вместе вы весь выводок к рукам приберете.

– Да ты что?! Она же холопка! О чем мне с ней договариваться? Хозяйка‑то я, а не она!

– А я и не говорю, что ты ей во всем потакать должна. Но и о том, какая за ней сила стоит, не забывай. Ежели с умом подойти, то и ты ее к своей выгоде использовать сможешь. Конечно, не всегда так будет, рано или поздно она непременно захочет свою силу против тебя испробовать. А вот кто тебе всегда подмогой будет, так только Анна. У них между собой свои счеты есть, а вот тебя как родню Анна всегда поддержит. Так что не жаловаться на нее надо, а совета спрашивать и делать, как она скажет. Тем более ваши сыновья в будущем друг другу поддержкой станут. Потому и держись за нее, уж вреда от этого тебе всяко не будет. Вот Дарена нового места себе еще не нашла, а нынешнее ей ой как не по нраву. Ты же, по ее разумению, своему не соответствуешь. Вот и думай, душа моя, стоит ли тебе так уж безоглядно Даренины советы принимать, какими бы разумными они тебе ни казались. Прежде прикинь, а какая ей с того выгода будет.