Покупатель иллюзий 3 page

– Как не получится? – ахнула Юля. – Я ж еще спрашивала специально, вы говорили – можно... Мне очень надо!

– Можно‑то оно можно, да только... Вы спрашивали, помнится, можно ли иллюзию обратно купить.

Юля кивнула.

– Купить можно, и цена та же, да только вам‑то надо не этого.

– А чего же? Как раз этого самого – я хочу, чтобы все было, как раньше. То есть, чтобы этого не было...

– Именно. Не иллюзию снова завести, а чтоб реальности не было. Это ж другое совсем. За иллюзию, да, надо платить реальностью, но совершенно не факт, что той же самой. Ведь того, что с вами сейчас происходит, в вашей иллюзии не было?

– Не было, – подтвердила Юля. – Я б такого не сочинила.

– То‑то и оно, – печально закивал старичок. – Материализованные, проданные то есть, иллюзии, они ж своей жизнью жить начинают, их обратно‑то не загнать.

– И что же мне теперь делать? – прошептала Юля, еще не веря, что все так плохо и спасения нет...

– А это уж вам решать, милая вы моя, – старичок только руками развел. – Мы тут ответственности не несем.

– Я же не говорю про ответственность, – горько шептала Юля. – Я спрашиваю, мне‑то как быть? Вы умный, вы знаете, может, можно что‑нибудь придумать?

– Придумать‑то всегда можно, – старичок даже погладил Юлю по голове, как котенка. – Допустим, я и придумаю, толку‑то с этого... Я ж все равно сказать тебе не смогу.

– Почему?

– Потому что. Иллюзии – они у каждого свои. Я скажу – тебе вроде как свою подарю. А это не годится. Она потом непродажная будет. Знаешь, как сон вещий? Расскажешь – не сбудется. И мысли то ж.

– И как же мне быть?

– Думать, деточка, думать. Это завсегда помогает.

Юля думала день и ночь. Думать было трудно, мысли сбивались, страх путался и мешал. Еще мешали Валеркины топтуны, сменявшиеся по три раза на день, и он сам со своими звонками, во время которых заботливо спрашивал, не хочется ли ей чего‑нибудь и куда они пойдут вечером. А больше всего мешало то, что дни неумолимо бежали, и до Мишиного возвращения их оставалось всего три... потом два... потом...

В этот вечер Юля наконец заснула, совершенно случайно, в кухне на диване. Видимо, сказалась накопившаяся за последнее время усталость. Приснилось ей что‑то такое хорошее и радостное, что, даже проснувшись, она какое‑то время не раскрывала глаз, боясь упустить виденное во сне. И поймала, не упустила. Ей снилось, что они все идут вместе гулять – Миша, Ксюха и она, Юля. Пес бежит следом, кругом лес и солнце, солнце. Все еще не открывая глаз, Юля пыталась продолжить сон, додумать его дальше: вот они все идут, и приходят домой, а дома... Как хорошо... Вот если бы все это – на самом деле...

Она так и подскочила с диванчика. Точно! Вот же он, выход! Теперь скорей, скорей, одеться быстренько и только не растерять...

Она вихрем влетела в маленький магазинчик и закричала прямо с порога, не дав старичку раскрыть рот:

– Доброе утро! Давайте скорей смотреть – я принесла новую, отличную иллюзию на продажу!

ШУБКА

Сказка

Это только говорят, мы, дескать, то, что мы едим. На самом деле мы – то, что мы носим. Про это тоже говорят: «По одежке встречают, по уму провожают», но это как раз ерунда. Никто тебя никуда не провожает, а какое уж сложилось о тебе первое впечатление, с таким ты и будешь жить вечно. Если, конечно, не отрастишь себе харизму.

У Маруси никакой харизмы не было, а первое впечатление, производимое ею на окружающих, вкратце формулировалось так: «бедненько, но чистенько». И оно, надо честно сказать, Марусиной внутренней сущности вполне соответствовало.

Потому что Маруся и была бедной. Не как бедная Лиза у Карамзина, то есть не в смысле духовной убогости, а в том самом что ни на есть пошлом, материальном и грубом смысле, что денег у нее было мало. На нужное хватало, на лишнее – нет.

В Марусиной жизни так было всегда, с самого детства. Они с мамой жили вдвоем, мама работала учительницей в школе. На учительскую зарплату даже тогда, в стабильно‑советские времена было особо не разгуляться. Голыми и голодными, конечно, не были, но и роскоши никакой не знали. Две пары туфель – на лето и на осень, сапоги на зиму, пальто и куртка. Юбочка, кофточка, школьная форма... Маруся совершенно искренне не понимала, зачем человеку может быть нужно три платья – их же не наденешь все сразу.

Когда она заканчивала школу, мама вышла на пенсию. Маруся у нее поздним ребенком была. И зарплата‑то учительская – говорить не о чем, а уж пенсия и вовсе слезы. Поэтому Марусе после школы пришлось не в институт поступать, а на работу устраиваться. Маруся хоть и не блистала особыми талантами, а училась все же неплохо, была, как говорится, твердой хорошисткой, потому что очень старательная и ответственная. Жалко было учебу бросать, но ничего не поделаешь.

Устроилась Маруся в библиотеку. И от дома не так далеко, и работа неплохая – тихая, интересная. И на вечерний потом поступила – в педагогический, отделение русского языка и литературы. Очень было удобно. Днем можно книжки читать, конспекты учить – в библиотеке много народу никогда не бывало, а вечером – на занятия.

Маруся уже только задним числом поняла, что это время, библиотечное, было, пожалуй, самым лучшим за всю ее жизнь. Она тогда столько книг прочла – все не перечислишь. Тихо было, спокойно, и люди вокруг приятные. Тогда‑то ей, правда, скучновато казалось, зато потом...

Потом – это когда она институт закончила и в школу работать пошла. Это время Маруся иначе, как кошмар, никогда не называла. Не могла она в школе. Не получалось у нее. Дети на уроках шумели, хамили, слушать ничего не хотели, издевались над ней по‑всякому. Орать на них Маруся не могла, она орать вообще не умела, а по‑хорошему они не понимали. Она думала, с ней только поначалу так, но, промучившись год, и два, и три, поняла – это навечно. И не выдержала, ушла из школы.

Мама тогда очень переживала, ругала Марусю и плакала. Во‑первых, потому что учитель – это самая лучшая, святая профессия, а во‑вторых – да кто ж ее еще работать возьмет? Кому она нужна со своей литературой?

Сама Маруся, если честно, хотела в библиотеку вернуться, но оказалось, что библиотека за это время пришла в окончательный упадок. Туда вообще перестал хоть кто‑то ходить, оттуда старых‑то библиотекарей поувольняли, куда еще новых брать. Да и не платили там ничего. «А я тебе говорила!» – плакала мама.

Поплакав, впрочем, мама развила бурную деятельность, подняла какие‑то старые связи и через каких‑то родителей от бывших учеников устроила Марусю корректором в издательство. Деньги там тоже были совсем небольшие, меньше, чем в школе, зато можно было сидеть тихо и книжки читать. И домой можно было носить, дома работать, для женщины – очень удобно.

Марусе‑то это было как раз все равно, ей что дома, что на службе, у нее ни семьи, ни детей. А где ей было замуж выходить? В библиотеке, что ли? Или в педагогическом, на вечернем? Там если и пробегали случайно какие‑то лица мужского пола, на них столько народу кидалось. И красотки, не Марусе чета.

Красавицей Маруся не была. Уродиной, правда, тоже. Она никакой не была, потому что ее с первого взгляда вообще никто не замечал. Про таких говорят: серая мышка. Маленькая, светленькая, бусенькая – глазки в очках, волосы в пучок, да еще и одета неярко. Внешность, одним словом, непримечательная. Если приглядеться, впрочем, то было видно, что глазки – большие и серые, носик тоненький, рот вполне изящный, а если волосы распустить, то и совсем хорошо. Но Маруся волосы распускала, только причесываясь на ночь, ей мама с детства объяснила, что с волосами – неопрятно, а приглядываться к ней все равно никто не собирался. Да она как‑то и не думала об этом особо.

Издательство, в которое устроилась Маруся, при советской власти стояло на ногах довольно прочно, выпуская никому не нужные справочники и памфлеты, в бурные перестроечные годы начало шататься, а к моменту наступления молодого капитализма стало неустойчивым настолько, что руководству пришлось поступиться гордым званием образцового социалистического предприятия и озаботиться вопросами выживаемости.

Вопросы пошли решать сразу в трех направлениях. Во‑первых, сдать в аренду многочисленные издательские площади, во‑вторых, начать печатать что‑нибудь более удобочитаемое, а в‑третьих, сократить персонал. А поскольку считалось, что удобочитаемую литературу будут читать в любом виде, сокращение должны были начать с корректоров.

К счастью, суровость решений часто смягчается плавностью их выполнения. Издательские площади сдали, в здании завелось сразу несколько фирм и фирмочек, занимающихся всевозможнейшей деятельностью, падение печатного дома замедлилось, подпертое арендными деньгами, и про увольнение корректоров временно подзабыли.

Хотя всем известно, что нет ничего постояннее временных решений, и Маруся продолжала получать свою копеечную зарплату, как ни в чем не бывало, успокоиться она не могла. Ей нравилось работать корректором, но она помнила, как было непросто найти работу в прошлый раз. И, чтоб не попасть впросак снова, начала на всякий случай оглядываться вокруг – не подвернется ли вдруг какая‑нибудь симпатичная работа как раз для нее.

Не прошло еще месяца, она, входя в здание, заметила на большой доске объявлений маленькую бумажку: «Фирме такой‑то требуется секретарша. Срочно. Обращаться в комнату №... или по телефону». Маруся медленно, как во сне, протянула руку, сняла бумажку с доски и сунула в карман.

Полдня она сидела, как на иголках, все думая, идти или нет, а потом, незадолго до обеденного перерыва, решительно встала и отправилась в нужную комнату.

Фирмочка была маленькой, размещалась всего‑то в двух смежных комнатах и занималась какой‑то куплей‑продажей. Наймом нового персонала в лице секретарши ведал сам директор, высокий гладкий мужчина по имени Петр Сергеевич. Кроме него в помещении фирмы находился еще один молодой человек, не отрывавший глаз от компьютера, по экрану которого носились стреляющие монстры. Похоже было, что персонал на этом и кончался.

Петр Сергеевич, морщась, словно кислого наелся, оглядел Марусю с головы до ног в маленьких туфельках на детской застежке, задержался взглядом на коленках, закрытых юбкой, еще раз скривился и уныло спросил:

– Ну, а что вы умеете делать?

Маруся по‑хорошему умела только читать, но было понятно, что Петру Сергеевичу это радости не добавит, поэтому она, в свою очередь, вежливо поинтересовалась:

– А что нужно уметь?

Петр Сергеевич, не меняя выражения лица, погрузился в минутное раздумье, поскреб затылок, еще немного поморщился и, наконец, неуверенно выдал:

– Ну... Там... Бумажки разбирать... Кофе варить для меня, письма читать... Отвечать тоже. С клиентами работать, – тут он, наконец что‑то вспомнив, радостно оживился и добавил уже бодрым тоном: – И иметь представительную внешность!

На протяжении этого перечисления обязанностей Маруся лихорадочно соображала, что из списка она умеет делать, а что – нет. С чтением писем проблем не было, с бумажками вроде тоже, толпы клиентов в офисе не наблюдалось, трудности могли возникнуть только с кофе (Маруся с мамой дома из экономии пили чай), но это можно освоить, в крайнем случае у девочек в издательстве спросить. Оставалась внешность.

– Я все это умею, – сказала она как можно увереннее. – И кофе тоже. А что вам не нравится в моей внешности?

Маруся совсем не хотела ни хамить Петру Сергеевичу, ни смущать его. Она понимала, что на вид, наверное, не очень представительна, и совершенно серьезно пыталась выяснить, можно ли тут что‑нибудь исправить своими силами, и если да, то что именно. Но Петр Сергеевич вдруг смутился, даже покраснел и, отведя глаза, выдавил:

– Да нет... Ничего. Нормальная внешность. – Немного помолчал и вдруг, будто в воду прыгнул: – Если все умеете, беру вас на испытательный срок. Зарплата сто пятьдесят долларов, потом посмотрим. Завтра выйти можете?

Если у Маруси и были сомнения, стоит ли связываться со всем этим делом или лучше досидеть спокойно в издательстве до увольнения, а потом начинать волноваться, то, услышав сумму зарплаты, она онемела. О таком она и мечтать не могла. Это было раз в пять больше ее корректорских харчей. Она только кивнула, не отводя от директора умоляющих глаз.

– Я п‑постараюсь, – пролепетала она. – Мне только уволиться надо, но я постараюсь.

– Постарайтесь‑постарайтесь, – буркнул новый начальник. – Завтра к одиннадцати. Нет, к десяти, – поправился он. – К одиннадцати я сам прихожу, сварите мне кофе. Вот ключ.

Так началась Марусина новая трудовая жизнь. За остаток этого дня она успела все оформить с издательством, уволили ее – легче легкого, потом ночь, полная волнений и ожиданий, и без десяти десять она уже стояла у двери фирмы, пытаясь засунуть трясущейся рукой ключ в замок.

В помещении никого не было. Обе комнаты были заставлены какими‑то коробками, среди которых с трудом обнаруживались четыре стола и несколько стульев. Один стол в дальней комнате был помассивней – наверное, директорский. На другом стоял компьютер, принтер и еще что‑то, Маруся не очень в этом понимала. В дальнем углу на стуле она обнаружила электрический чайник и банки с растворимым кофе и сахаром. Процесс варки, таким образом, сильно упрощался. Бумажек, с которыми надо было работать, в явном виде не наблюдалось, если не считать мусора на полу. Писем тоже. Маруся вздохнула, оглядела помещение еще раз и принялась за дело.

Пришедший в офис через полтора часа Петр Сергеевич подумал сперва, что ошибся дверью. Коробки были сложены аккуратно в углу, столы и стулья расставлены, как на параде, дальняя комната – его кабинет – сияла свежевымытыми окнами, на аккуратнейшем пустом столе дымился стакан с кофе и лежала тоненькая стопка бумаг (все, что Маруся отыскала в процессе уборки и не рискнула выкинуть). Сама Маруся стояла в дверях с ручкой и блокнотом, и лицо ее выражало боевую готовность номер один.

Начальник, осторожно ступая, прошел к себе в кабинет, рухнул на стул, судорожно схватил стакан...

– Не остыл? – участливо поинтересовалась Маруся. – А то я новый сварю.

– Как вас... Мария... Не помню по отчеству...

– Эдуардовна, – подсказала Маруся. – Но можно без отчества.

– Мария Эдуардовна. Вы меня устраиваете. Я вас беру без всякого испытательного срока. Мы с вами сработаемся.

Так оно, в общем, и вышло. Время шло, фирма росла, торговала то тем, то другим, нанимала новых сотрудников, увольняла старых, переезжала с места на место, переживала дефолт, поднималась снова, а Маруся так и работала в ней секретаршей директора. Зарплата у нее за все время поднялась не сильно, долларов до двухсот, но ей хватало. Мама у нее умерла, жила она теперь совсем одна, ездила на метро, питалась скромно. Из развлечений – покупала книжки, выбиралась иногда в театр или консерваторию. Словом, все необходимое у нее было, а к лишнему она не привыкла, вот и не приставала к начальнику с повышением зарплаты. Может, потому до сих пор и работала.

И начальник к ней тоже не приставал. Ни по делам лишнего не дергал, ни по личной части. Он, скорее всего, в этом смысле ее просто не замечал, воспринимая как привычную мебель. И Марусю это очень даже устраивало. Она каких только историй про секретарскую судьбу не наслушалась, а у нее все спокойно.

– Скучно ты живешь, Машка, – говорила ей давняя, еще со школьных времен, подруга Катя. – Вон твой начальник какой мужик симпатичный. Я б его давно обженила. А ты как курица.

Маруся только плечами пожимала. Ей вовсе не было скучно. Конечно, у Кати жизнь более яркая, она и замужем два раза была, сейчас за третьим, и дети у нее есть, и живет богато – на машине гоняет, по заграницам катается, ну так что же? Катя – красавица, она еще в школе такая была, так у нее и сложилось. А у нее, Маруси, все равно бы так не вышло. Что есть, то и есть, она всем довольна.

– И одеваешься, как старуха, – ругала ее Катя. – Ну кто в таком сейчас ходит? Юбочка, блузочка – тьфу! Конечно, твой Петр тебя от стенки не отличает. Надо мини носить или джинсы в обтяжку. С твоей‑то фигурой ты б как модель была.

Модель не модель, но фигурка у Маруси и правда сохранилась совсем девичья. Сзади смотреть, совсем и не скажешь, что ей уже тридцать пять. А одевается она не как старуха, а просто скромно. Куда ей выпендриваться? И потом, Катьке не объяснишь, что на ее зарплату шикарных тряпок особо не купишь. Ей только скажи про зарплату, она снова свое заведет. А зачем Марусе джинсы? Это спортивная одежда или за город ездить, а ей на работе положен костюм с белой блузкой.

Одежду свою Маруся почти всю покупала в комиссионках. Это, конечно, были совсем не те шикарные магазины, что раньше, когда только там можно было найти дорогие заграничные тряпки и фраза «одевается в комиссионках» звучала с придыханием. Сейчас это называется «секондхэнд» – полуподвальные такие странные места, где лежат, наваленные кучами, разные ношеные тряпки, привезенные из‑за границы. Стоит все это копейки, но, чтобы найти там что‑то приличное, нужно долго рыться в грудах старья. Есть, конечно, и настоящие комиссионки, как раньше, где вещи сдают сами хозяева, но их осталось совсем мало и никакого шика в них тоже нет.

Возле нынешнего места Марусиной работы – теперь в самом центре Москвы, почти на Тверской – была как раз такая комиссионка, и Маруся туда время от времени заходила. Не часто, она вообще одежду покупала не часто, только когда что‑нибудь сносится, а она была аккуратной. Но зато, если что‑нибудь было нужно, одним заходом в магазин было не отделаться, разве что уж очень повезет. Потому что в комиссионке ведь никогда заранее неизвестно, что там найдешь, а если нужна тебе какая‑то определенная вещь, так и ловишь ее неделями, а то и месяцами.

Сейчас Маруся начала искать себе теплую юбку. Приближалась зима, а ее старая юбка уже так протерлась, что и не зашить. Надо было покупать новую, вот Маруся и зашла по пути с работы в знакомый магазин – на удачу, вдруг повезет.

Юбки она не нашла, зато увидела... Шубку. Не то, чтобы Маруся шуб никогда не видела, подумаешь, большое дело – они везде теперь сотнями продаются, на любой вкус. Она на них и не смотрела‑то никогда. А чего смотреть? У нее на зиму есть отличное теплое пальто, она его всего‑то третий год носит, а шуба – непозволительная роскошь. И непрактично – мех тонкий, враз повытрется, растреплется, да и зимы последнее время все теплые...

Но эта шубка привлекла ее внимание. Шубка была хороша – светлая, пушистая, из какого‑то длинноворсного меха. Она даже на расстоянии (шубы висели не в общем зале, а отдельно, за прилавком, охраняемым продавщицей), на вешалке казалась легкой и очень теплой. И до ужаса, до неприличия красивой. Маруся не выдержала, замерла у прилавка, пялясь на шубку.

– Правда, красивая? – заметила ее восторг продавщица. – И размерчик маленький, прямо на вас. Хотите померить?

Маруся в ужасе замотала головой. Куда ей шубка? А раз так, чего мерить?

– Ну, как хотите, – продавщица не настаивала. – А она и не дорогая совсем.

Весь вечер шубка не давала Марусе покоя. Все время вспоминалась, лезла в голову. Такая пушистая, такая... Надо было хоть померить, ругала она себя. И потом... Продавщица сказала: недорогая...

Маруся жила не первый день, и знала, что шубы дешевыми не бывают. Даже в комиссионке. То есть кому‑то, может, это и не много, но не с ее зарплатой. Хотя...

У нее было отложено кое‑что на черный день. Немного, примерно зарплаты полторы. И новая скоро будет. И премию к Новому году обещали. Может, если шубка стоит хотя бы зарплаты две, она и справится? Блажь, конечно, ужасная блажь, но такая красивая, невозможно.

Много ли у нее было в жизни красивых вещей? Вообще, считай, не было. А ей уже тридцать пять, полжизни прошло. И остальные пройдут, не заметишь. Правильно Катька говорит, скучно она живет. Вот у самой Катьки этих шуб – два шкафа набито. А такой красивой нету...

В общем, на следующий день после работы Маруся рысью поскакала в комиссионку. «Может, еще мала окажется, – успокаивала она сама себя. – Или велика. Или ее уже купили. Вопрос и решится». Но в глубине души она почему‑то знала, что все будет на месте и впору.

За прилавком сидела уже другая продавщица, и это почему‑то Марусю обрадовало. Не так стыдно. Хотя чего стыдно – она даже сама себе не могла бы сказать.

– Мне бы шубку померить, – тихонько попросила она. – Вон ту, светлую.

Продавщица равнодушно сняла с палки вешалку с шубкой, перекинула Марусе через прилавок.

– Зеркало там.

Маруся приняла шубку в руки. Первых впечатлений было сразу два. Легчайшая, почти невесомая. Мягчайшая, нежная, как... Как... У Маруси и сравнений‑то не было подходящих. Она ничего такого мягкого в жизни не гладила, разве что кошку Катькину, персидскую, но и та была жестче.

Маруся осторожно вынула из шубки вешалку. Подкладка была шелковой, тисненой, благородного серого цвета. Не стыдно хоть наизнанку носить. Маруся вспомнила гадкую клетчатую саржу на подкладке ее собственного зимнего пальто и свою неловкость в гардеробе консерватории.

А мех... Он был светлый, но не ровный светло‑серый, а каждая ворсинка снизу светлее, а сверху, на кончике, почти совсем черная, и поэтому по нему все время пробегали муаровые узоры. Шубка была живой, дышала...

Зажмурившись, Маруся нырнула в рукава, накинула шубку на плечи – веса совсем не чувствовалось, запахнулась, шагнула вслепую к зеркалу. И открыла глаза.

Шубки не было. И Маруси не было. На нее смотрела незнакомая женщина. Очень дорогая, очень изящная, а главное – очень красивая. Сияли лучистые серые глаза, золотились волосы на висках. Благородный мех ласково обнимал хрупкие плечи. Образ был настолько естественным, настолько единым, что в это трудно было поверить. Даже грязноватые по ноябрьской погоде и оттого безошибочно Марусины ботики, торчащие снизу, не портили картины.

Маруся еще повертелась перед зеркалом так и сяк, открывая в шубке все новые достоинства. И длина – чуть ниже колена – идеальная, и кожаные вставочки по бокам и внутренней стороне рукава – силуэт стройней кажется и мех вытираться не будет, и застежка – защелкивающийся крючок, и воротник – отложная стойка, можно поднять и закутаться до ушей... Словом, сбыча мечт, воплощение идеала.

Шубку надо было покупать. В Марусиной душе случилось раздвоение... ну не личности же, а чего там бывает внутри... Одна половинка кричала, что это ее, что она достойна, заслужила, что в конце‑то концов, каждый человек имеет право... А другая бубнила, упираясь, что денег нету, носить некуда, жалко, и вообще это – роскошь, а значит, излишество.

Так, раздираемая надвое, Маруся и подошла с шубкой к прилавку, робко вопрошая, сколько стоит. Продавщица назвала сумму.

Маруся ахнула.

Сумма была больше Марусиной зарплаты не вдвое, как она робко надеялась, не втрое, как она могла предполагать в самых страшных своих мыслях, а примерно впятеро. Да и то с учетом всех премий.

Никаких шансов у Маруси не было. Даже если она будет полгода питаться акридами и откладывать все до копеечки, нужная сумма может не набраться, не говоря уже о том, что через полгода питания этими самыми акридами шубку будет просто не на что одевать. И потом – мелькнула совсем уж безумная мысль – акриды дорогие, это какие‑то черви специальные, в общем, роскошь...

Очевидно, все эти мысли явственно отразились на Марусином лице, потому что продавщица ответно буркнула:

– А че ж вы хотели, гражданка? Белый песец, как новенький... Они вон, на рынке‑то, втрое стоят.

Маруся ее почти не слышала. Сгорбившись и поникнув, она побрела прочь. Исчез волшебный образ гордой красавицы в мехах, будто и вовсе не появлялся. И правильно, и поделом, нечего было и лезть с самого начала. Известно же: шубы не для нее, у нее есть пальто, и будет с нее, и расстраиваться бы не пришлось. Пускай в шубе другие ходят, как Катька. А она купит книгу, внеочередную, даже детектив, и это послужит ей утешением.

Маруся взяла себя в руки и стала жить дальше привычным образом. Только в комиссионку заходила чаще, чем раньше. В среднем раза два в неделю. В конце концов, у нее был повод – она же юбку так и не нашла. А то, что, заходя, она каждый раз кидает печальный взгляд в сторону шубки, все еще висящей за прилавком, – ее личное дело. И ничего лишнего в этом нет.

Пока однажды, в очередной свой заход, она не увидела свою шубку на плечах какой‑то мерзкой тетки, стоящей перед зеркалом. На тетке шубка смотрелась, как на корове седло, но главное было даже не в этом. Главное было в том внезапном, жутком ощущении страха и потери, которое охватило Марусю. Пока шубка висела себе в магазине, она была ничья, просто шубка сама по себе, и с этим Маруся смирилась. Но видеть ее на ком‑то оказалось невозможно. А если эта мымра ее сейчас купит и унесет, и она, Маруся, никогда ее не увидит? Это нечестно, неправильно, так нельзя.

К счастью, шубка тетке не подошла, она сняла ее и, помятую, вернула продавщице. У Маруси отлегло от сердца, и она нашла в себе силы уйти, хотя полностью покой к ней так и не вернулся.

Весь остаток вечера Маруся провела в размышлениях. Конечно, это ненормально – так убиваться из‑за какой‑то тряпки. Даже если это не тряпка, а шубка. Но, с другой стороны, ей, наверное, первый раз в жизни чего‑то хочется с такой нездешней силой. И, может, все‑таки следует пойти на поводу у мечты? Кто сказал, что мечтать надо только о высоком? Сам‑то, небось, не ходил всю жизнь в суконном пальто...

На самом деле у Маруси была одна‑единственная ценная вещь. Из разряда безусловной роскоши. Никогда никем не используемая, она лежала, спрятанная в таких глубинах как шкафа, так и Марусиной памяти, что ее почти что и не было.

Это было золотое кольцо. Марусе его отдала перед смертью мама, а той, в свою очередь, ее мама, а у той оно появилось от мужа, Марусиного то есть деда. Дед привез его с войны как немецкий трофей. Где уж он его нашел в военной Германии, с какого снял пальца, так и осталось тайной.

Кольцо было роскошным, богатым и, наверное, очень дорогим. Оно изображало свернувшегося льва, который держал в лапах драгоценный прозрачный камень. Глаза у льва были зеленые, из вставленных камушков, а в раскрытой пасти виднелся красный язык. На шее льва был надет чеканный ошейник, тоже покрытый каменными блестками. Маруся не разбиралась ни в драгоценностях, ни в камнях, но судя по тому, как все сверкало и переливалось... И работа... Кольцо явно было старинным, ничего похожего ей никогда не встречалось ни у кого из знакомых, даже у Кати, которая это дело любила.

Конечно, ни Маруся, ни ее мать, ни бабка никогда в жизни не надевали это кольцо. Оно и не воспринималось никогда как кольцо, то есть вещь, которую в принципе можно носить. Оно и вообще‑то как вещь не воспринималось, просто было вот – и все. Семейная реликвия.

Маруся знала про него еще с детства, оно всегда лежало у матери в шкафу под бельем, завернутое в носовые платки. Как‑то однажды, когда матери не было дома, маленькая Маруся показала его подружке Катьке и только по ее округлившимся глазам поняла, что обладает чем‑то ужасно ценным.

«Продам, – решительно думала Маруся, – я его продам. Зачем оно мне? Никогда в жизни мне его не носить, и детей у меня нет, так что и оставлять некому». Вот только кому продавать? И почем? Впрочем, с ценой еще понятно, надо, чтобы хватило на шубку, а вот кому? Не нести же его на работу...

Маруся знала, что существует такая вещь, как ломбард. Туда все сдают золотые вещи и шубы. Но почему‑то само слово «ломбард» ей не нравилось, было в нем что‑то стыдное, что‑то, никак не складывающееся ни с ней самой, ни с ее шубкой. Нет, туда она не пойдет. Но ничего другого в голову не приходило. Ну откуда ей знать, что в этом мире делают люди, желающие продать дорогую золотую вещь.

Когда у Маруси в жизни возникали какие‑нибудь затруднения в смысле контактов с окружающим миром, она всегда звонила Кате. Так она сделала и сейчас.

После десяти минут трепа на общие темы ей наконец удалось подобраться к сути вопроса.

– Кать, – как можно небрежнее спросила она, – а ты не знаешь, где можно продать что‑нибудь золотое?

Но Катю провести было трудно.

– Что это ты золотое продавать собралась? – подозрительно спросила она, и тут ее осенило. – Неужели кольцо? То самое?!

Все‑таки удивительно, как Катька исхитрялась помнить такие вещи. Маруся сама про свое кольцо почти забыла, а Катька его вообще видела один раз, в далеком детстве.

– Ну да, – неохотно согласилась Маруся. – То самое. Так ты знаешь?

Но от Катьки так просто было не отделаться. Она начала приставать:

– Машка, а зачем ты его продаешь? Что‑нибудь случилось? Тебе деньги нужны? Сколько? Займи у меня, нет, давай я тебе так дам. С тобой точно все в порядке? Почему ты молчишь?

После всего этого сказать Катьке, что она хочет продать кольцо для того, чтобы купить шубу в комиссионке, Маруся не могла. Она стала отнекиваться, заминать разговор и блеять что‑то невнятное, но тут Катька вдруг сама остановилась.

– Слушай, – сказала она. – Да я сама у тебя его куплю. Сколько ты хочешь?