Покупатель иллюзий 1 page

Анна Бялко

Сказки женского леса

Анна Бялко

Сказки женского леса

ПОКУПАТЕЛЬ ИЛЛЮЗИЙ

Сказка

Юля Смирнова жила‑была себе тихо‑мирно. Все у нее было хорошо, и она всегда была всем довольна. Всегда, конечно, следовало понимать только в целом, в глобальном смысле, потому что трудно быть всем довольной ежеминутно, если у тебя есть муж, семилетняя дочь, большая неубранная квартира и бестолковая собака‑сенбернар. Кто‑нибудь непременно уж да нагадит, ни минуты спокойно не посидеть. А с другой стороны, так и сидеть все время в одиночку тоже, наверное, радости мало.

Так что Юля Смирнова своей жизнью была довольна. Особенно в те редкие минуты, когда муж приходил с работы не слишком поздно, дочь не приставала с капризами и не разносила квартиру в пух и прах, а сенбернар не сжирал обед на завтра, непредусмотрительно забытый вечером на столе.

Жили они все в большой квартире, доставшейся Юле еще в наследство от бабушки. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что квартира была почти в самом центре Москвы, недалеко от Садового кольца, в отличном месте рядом с Зоопарком, а плохо потому, что дом старый, и, как эту квартиру не ремонтируй, все равно не удавалось добиться от нее новизны и сияния, которые в других квартирах, поновее, возникают после евроремонта. У Юли же то потолок протекал, то паркет вспучивался, да и мебель бабушкина плохо вписывалась в современный дизайн. А выбросить было жалко, потому что такую больше не купишь, и они даже ссорилась из‑за этого иногда с мужем Мишей.

Муж Миша, с которым Юля прожила вместе всю свою жизнь (ну, не всю, но больше десяти лет уж точно, все равно столько не бывает), последние года три работал директором туристического агентства. Это тоже было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что Миша там зарабатывал много денег и они все жили, ни в чем не нуждаясь, и раза два в год ездили отдыхать куда‑нибудь в красивые места, и машина у них была хорошая, и шубу Юля купила, а плохо – потому что он мало того, что работал целыми днями, так еще и в командировки часто уезжал. Тоже, между прочим, во всякие красивые места, разрабатывать новые маршруты, но один, без Юли, и это действовало ей на нервы. Без мужа она боялась гулять по вечерам с собакой в новой шубе, а машина, хоть и оставалась ей в единоличное пользование, тоже большого смысла не имела, потому что ездить на ней Юля успевала только в магазин за продуктами, и то раз в неделю.

В собаке, если честно, ничего хорошего не было – она, вернее, он, Пусик, был здоровенным, как лошадь, прожорливым, как свинья, и с удивительно вредным для такой благородной породы характером. Все десять с лишним лет (потому что его подарили как раз на свадьбу друзья‑шутники) он воровал еду со стола, грыз тапочки и пачкал одежду шерстью, смешанной со слюнями, но Юля все равно его почему‑то любила, а уж дочка Ксюша и просто души в нем не чаяла, каталась на нем верхом, как на лошади, и считала самым главным членом семьи.

Сама Ксюша как раз в этом году пошла в школу, так что вся Юлина жизнь теперь была подчинена казенному ритму: встать‑разбудить‑отвести‑забрать‑покормить‑сделать уроки‑в музыкальную школу‑забрать‑ужин‑спать. Да, и еще когда‑то надо было гулять с собакой.

Юля не жаловалась, ей было не привыкать, она, собственно, жила в таком режиме с Ксюшиного рождения. Дочка была слабенькой, часто болела, в садик ее не отдавали, а на няню денег тогда не хватало. Сейчас бы, конечно, хватило, но Юля все равно уже не работала, а пускать чужого человека в дом ей не хотелось. То же и с домработницей. Можно было найти кого‑нибудь убираться в квартире и ходить за продуктами, но Юле почему‑то было противно, что кто‑то посторонний будет рыться в ее вещах, а ездить за продуктами в магазин ей даже нравилось.

В самом деле, это же совсем не то, что по продуктовому рынку толкаться. Приехала на машине – в центре не очень много больших супермаркетов, приходится подальше отъезжать, но и это не беда, Юля водила недавно, и ей это было в удовольствие. Приехала, запарковалась, пробежалась по чистому светлому магазину с большой тележкой, набила багажник вкусными вещами, привезла все домой – красота. Юля с удовольствием представляла себя со стороны – молодая элегантная дама, в красивой шубе, на хорошей машине, эх, жалко, никто, кроме мужа, не ценит, да и он норовит в командировку отъехать...

Ксюшина школа, хорошая, английская, находилась по другую от них сторону Садового кольца, в тихом центре, на Бронной. Пешком туда было идти минут пятнадцать, а ехать, с разворотами по кольцу, все полчаса, не считая утренних пробок. Поэтому Юля, конечно, водила ее туда пешком, пешком же и забирала, и эти походы, поначалу своей нелепостью раздражавшие, постепенно стали ей нравиться. Особенно дневные, когда Ксюшу надо было из школы забирать, потому что с утра они обычно торопились, да еще Юля часто брала с собой пса на прогулку, и это разрушало остатки очарования. А как его, мерзавца, с утра не возьмешь? Он же здоровый, упрется, ляжет под дверь, может, если что, и из дому не выпустить. А вот днем – другое дело. Можно было не спеша идти по улице, что‑нибудь тихо думать сама с собой, заходить в попутные магазинчики. Юле, несмотря на ее домоседство, не так уж часто удавалось оставаться одной и никуда не спешить, а что касается удовольствия от заходов в магазин с ребенком любого возраста... Вы сами‑то пробовали? В хорошую погоду она даже иногда специально выходила за Ксюшей немножко пораньше, делала лишний круг по Патриаршим прудам, присаживалась на лавочку, подставляла солнцу лицо...

Сейчас‑то, когда уже на дворе стояла мокрая по‑московски осень‑предзимье, вся в слякоти и грязи, особенно сидеть не хотелось. Юля медленно шла по бульвару Патриарших прудов, глядела по сторонам. У Ксюшки звонок только через полчаса, она почти на месте, можно не торопиться. Красивое все‑таки это место, даже в погоду такую дурацкую. Если б вот только пруд разрывать не начали... И памятник, говорили, опять тут хотели дурацкий поставить, вроде какой‑то примус... Придумают тоже. Не зайти ли, пока есть время, куда‑нибудь в магазинчик, хотя бы в тот, с домашними мелочами, поглядеть чего‑нибудь симпатичного на кухню повесить... Мишка если и вспомнит про сувениры, все равно купит что‑то бессмысленное, только денег жалко. И когда уж он там вернется? Вроде бы должен до выходных, а там кто его знает... Все‑таки плохо, что он теперь так часто мотается, ребенок совсем без отца растет. Да и сама она мужа почти не видит, он если и в Москве, все равно торчит допоздна на своей работе, приходит и падает... То ли дело раньше, когда он работал в своем НИИ, шесть часов – и все дома. Правда, тогда и денег не было ни черта. А зато молодые были, красивые. Хотя она и сейчас очень ничего, и вообще, для женщины тридцать три года – не возраст, особенно если следить за собой. Надо бы в парикмахерскую сходить, давно не была. Вот завтра отведу Ксюшку в школу и выберусь, только надо не забыть позвонить‑записаться. Может, покраситься заодно? А что? В блондинку? Подстригусь покороче, покрашусь, Мишка приедет – не узнает. Если приедет, конечно... Черт, обидно все‑таки как, а... Девчонки вон на стену лезут, выкручиваются, на любовников минутку урывают, а у меня – полная свобода, а толку... Прямо хоть заводи кого, да только где ж его взять?

Тут Юля, конечно, как это свойственно женщинам, просто кокетничала сама с собой. Мужа она любила, и никакого любовника ей было не надо, но отчего немножко не помечтать? Тем более, как говорила ей подружка Ирка, из бывших одноклассниц, Валерка Рабинович на вечере встречи по поводу пятнадцатилетия их школьного выпуска (который Юля из‑за Ксюшиной ангины пропустила) прямо весь извелся, что она не пришла.

– Все спрашивал, Юлька, и спрашивал, и меня, и девчонок, где ты, что ты...

– Да врешь ты, Ирка, все. С чего бы ему? – не верила довольная Юля.

– Как то есть с чего? Да он все десять лет в тебя был влюблен.

– Не выдумывай. Какое влюблен? Он кроме книжек своих и не видал ничего, ботаник несчастный.

– Это он был ботаник. А сейчас – что ты, не подойди! Весь из себя крутой, на мерседесе, пиджак от Версаче, два мобильника...

– И чем же он таким занимается? Бандитом стал?

– Да ну тебя, Юлька. Совсем не бандитом, это ты со своими детскими болячками от жизни отстала. Он бизнесмен, страшно богатый, у него то ли банк, то ли биржа какая‑то, я не вникала.

– Ну так он женатый.

– Ой, Юлька! – тут Ирка вообще закатила глаза. – Там такая история... Мне говорила Машка, а у нее у подруги муж как раз где‑то рядом работает, от него пару лет назад жена сбежала...

– От мужа?

– Дура! От Рабиновича! Сбежала в Америку, прямо с его ближайшим другом, а тот украл чуть ли не пакет акций, и она увезла ребенка, а Валерка поехал за ними и этого ребенка украл обратно. Там такое было, прям детектив, он прилетел и сидел в самолете, и сразу в воздух, а жена – в полицию, а потом он его уже здесь себе отсудил. А акции им оставил, и теперь у них в Америке свой банк, а жена потом просилась обратно, он ее послал.

– А ребенок?

– Ребенок у Валерки остался. Тот ему гувернантку нанял, фотку показывал.

– Гувернанткину?

– Ребенка. Ничего, симпатичный такой пацан, вроде Ксюхи твоей.

– Плохо это как‑то – у матери ребенка отнимать. И ребенку без матери плохо.

– Да брось ты! У Рабиновича столько денег, он ему купит. Прикинь, он на весь класс шампанского приволок и всем девчонкам цветы. Все про тебя спрашивал. Ой, Юлька, я бы на твоем месте не терялась...

Бестолковая Ирка, конечно, молола чушь, но слушать ее было приятно. С Валеркой они всю школу сидели на одной парте, Юля списывала у него все контрольные, за что носила бутерброды. Это были чисто деловые отношения, и вовсе ничего похожего на роман. Но все равно... А вдруг... Зря она не пошла на вечер встречи, но у Ксюшки поднялась температура. Мишка был, как всегда, в отъезде, а мама к Юле прийти не смогла. Валерка, наверное, просто так спрашивал, потому что сидели вместе, хотя... Он как‑то однажды, классе в восьмом, ее до дому проводил, портфель поднес. А в пятом за косы дергал... А в десятом, незадолго до выпуска, предложил пойти на какой‑то концерт, у него билеты пропадали, а она отказалась, потому что на курсы подготовительные шла. И на стенке в подъезде ей кто‑то неизвестный в любви признавался... Может, и правда, у него была первая любовь, а она не заметила? А сейчас он такой несчастный, без жены с ребенком, и вспомнил о ней... Эх, надо, надо было идти, сходили бы потом с Валеркой куда‑нибудь в ресторан, у нее такое платье красивое в шкафу пропадает. Ирка вон говорит, он выглядит хорошо. Опять же мерседес... Они с Мишкой уже сто лет никуда не ходили, ему все некогда, а она, между прочим, красивая женщина, вон про нее одноклассники пятнадцать лет помнят, и молодая еще... Не выйди она тогда за Мишку, мало ли, как бы все повернулось...

Тут Юля свернула за угол на Бронной и оказалась в школьном дворе. Только что прозвенел звонок, и из дверей скопом вываливалось разномастное детское племя. Юля заторопилась – Ксюшу надо найти, быстро одеть, поговорить с учительницей... Дела закрутились вокруг нее, и ей стало совсем не до Ирки с ее Рабиновичем.

Она снова вспомнила про Валерку примерно месяц спустя, и примерно на том же месте. В тот день ей пришлось взять с собой за Ксюшкой еще и собаку – гадкий пес снова что‑то не то сожрал, у него разболелся живот, он жалобно ныл и беспрестанно просился на улицу. Оставлять Пусика дома одного в такой ситуации было небезопасно, и Юля, скрепя сердце, потащила его с собой. Идти по скользким улицам со здоровущим сенбернаром на поводке и без того невесело, а тут еще он норовил присесть на каждом углу, на Юлю ругались прохожие, и бодрости все это не прибавляло. На Патриарших прудах она наконец отстегнула поводок и вздохнула свободнее. Пес умчался за загородочку на газон, где тут же и распластался под кустом в характерной позе. Юля ждала его, помахивая поводком, и тут мимо нее пронесся на дикой скорости блестящий лаковый черный мерс. «Надо же, как гоняет по узким улицам, псих», – подумала она и тут же, по какой‑то загадочной ассоциации, вспомнила Рабиновича. Тоже, небось, ездит где‑нибудь в своем мерседесе и скучает по ней, а она, Юля, стоит себе на бульваре в старой дубленке (не одевать же новую шубу, выходя на улицу с псом) и ждет, пока этот самый пес просрется под кустом, вся такая одна‑одинешенька... Мишка опять уехал в какое‑то Гонолулу, ребенок в школе, у собаки понос и квартира не убрана. А ей бы сейчас, всей из себя такой прекрасной, надеть бы туфли на шпильках, сесть в мерседес и поехать в шикарный ресторан. А за рулем чтоб был джентльмен... Да пусть даже и Валерка, лишь бы смотрел на нее влюбленными глазами и трепетно вздыхал. Интересно, может, ему позвонить? Наверняка у Ирки есть телефон... Правда, она, конечно, тут же вообразит себе невесть что, ну да причину‑то можно будет придумать. Вот она позвонит, и что? Как что – он тут же примчится на белом коне, то есть на черном мерсе, и увезет ее от этой гадкой собаки в теплые края, а по другому и быть не может.

Гадкая собака закончила свои дела и стояла рядом, как теленок, тыкаясь мокрой мордой куда‑то в живот. Пора было бежать в школу. Юля пристегнула поводок и затрусила, поскальзываясь, дальше.

Так оно и пошло. Когда Юле было тоскливо или противно, ей вспоминался Валерка с его мерседесом и влюбленными глазами. Собственно, она с трудом могла представить себе Рабиновича с влюбленными глазами, она вообще его глаза еле помнила, но это было неважно. Важно было, что он где‑то есть, и она, если захочет, найдет его телефон, позвонит ему, и он тут же примчится. Дальше этого мечты никогда не шли, но Юле и этих вполне хватало. А чего еще надо? Вспомнить, что да, молодость проходит, но еще не прошла совсем, что ты еще хороша, что если захотела, вполне могла бы... А если ничего такого нет, так это просто потому, что все и так хорошо, ну и зачем что‑то такое придумывать? Между прочим, в малых количествах очень полезная и действенная психотерапия.

Мечтания все эти случались с ней чаще всего на Патриарших прудах, что было неудивительно. Где ей еще и мечтать, если это единственный спокойный промежуток в жизни – как во времени, так и в пространстве. Дома – готовка, уроки, суета и возня, в магазинах вообще не размечтаешься, только вот на прогулке и остается, да и то, если собака не привяжется...

Мокрая и серая осень‑предзимье сменилась ничуть не более погожей зимой‑предвесеньем, все та же слякоть и грязь, разве что еще холоднее. Юля шла за дочкой привычным маршрутом, не торопясь и размышляя, чего бы ей хотелось на восьмое марта в подарок. Вообще‑то она не очень любила этот праздник по половому признаку, но праздников в нашей жизни так мало, что может сгодиться и такой. Мишка обещал быть дома, будет повод куда‑нибудь выбраться, подкинув Ксюшу бабушке, цветочки, романтика... Не хватает нам в жизни романтики, вот что, – и тут Юля заметила видимо недавно открывшийся неподалеку новый магазин.

Собственно, ничего ни нового, ни необычного в этом не было. Место известное, бойкое – на Патриарших и в переулках вокруг довольно часто открывались новые лавочки: магазинчики, всевозможные агентства, кафе; потом они закрывались, сменяя друг друга, открывались опять...

Новая лавочка была совсем небольшой, в одно окошко, скромная дверь, как бы прячущаяся за выступом соседнего, прилегающего вплотную, дома, узкая вывеска. «Иллюзии чего‑то там» или как‑то похоже, Юля даже толком не разглядела. А может, заведение тут и раньше было, просто она не замечала. Интересно, и чем там торгуют? Или опять турагентство открыли, конкуренты противные... Тут, кажется, раньше продавали что‑то вроде домашних мелочей, или это рядом? Юля глянула на часы – до конца уроков еще было время – и, сама не очень понимая, зачем, потянула на себя дверную ручку.

Войдя, она оказалась в маленьком чистеньком помещеньице. Одна комнатка, узкая, как пенал, светлые деревянные панели на стенках, яркая лампа дневного света, стойка‑прилавок, два кресла. Это был явно не магазин, скорее все напоминало химчистку, только не хватало вешалок, пакетов, куч сданной и вычищенной одежды да приемщицы в синем халате. Или кого‑нибудь другого, сидящего за прилавком. Помещеньице оказалось пустым, и это было тем более странным, что и дверей‑то никаких внутренних не видно, то есть получалось, что обитатель просто взял и ушел, не заперев за собой входную дверь – заходи, кто хочет...

Юле стало неловко. Надо было, конечно, уйти, но она почему‑то не решалась. Вместо этого она зачем‑то постучала легонько по стойке и позвала: «Есть тут кто‑нибудь?». Никто не отзывался. Юля потопталась еще немного и наконец повернулась было к двери – уходить, как позади нее раздался неясный шорох. За стойкой неведомо откуда (под прилавком он, что ли, прятался?) возник сухонький аккуратный дедок с седой козлиной бородкой, похожий на веселого гнома из детских мультиков, только роста нормального, человеческого.

– Чего изволите‑с? – с полупоклоном обратился он к Юле. Она растерялась. Ей, в общем‑то ничего было не надо, но объяснить это сразу тоже не получалось, а дедок к тому же так ласково на нее смотрел.

– Не знаю, – наконец призналась она и, чтобы не показаться совсем уж дурой, спросила сама:

– А что вы можете мне предложить?

– Да вы присядьте, дамочка, – дедок, лучезарно улыбаясь, указал рукой на кресло. Юля зачем‑то послушалась и села. – Предложения у нас разные. Самолучший товар. На любой вкус. По всем, так сказать, запросам.

– А где ж он? – не поняла Юля. – Тут и нет ничего. Чем вы таким торгуете‑то?

– У нас, голубушка, изволите видеть, – старичок снова отвесил ей полупоклон из‑за стойки, – у нас товар эфемерный, много места не занимает. Да‑с. Но единственный в своем роде, аналогов, как сейчас говорится, нет. Мы, милочка, – тут он снова качнулся вперед, – иллюзии продаем‑покупаем, знаете ли, вот так‑с.

– Это как же? – не поняла Юля.

– А очень просто‑с. Ведь человек – он как? Человек, он рождается, известное дело, без зубов, без волос и без иллюзий. И умирает, заметьте, точно так же – без зубов, без волос и без иллюзий. Ну, зубы с волосами, это понятно, дело наживное, свои не задались – вставить можно, а с иллюзиями как прикажете быть? Хорошо, если с детства выросли, а ну если нет? А вот тут мы – пожалуйте, с дорогим удовольствием, в лучшем виде. И, опять же, к старости, если есть лишние – куда их девать? А мы тут как тут. А иллюзия, матушка моя, она не смотри, что глазом невидная, на деле – ценнейший товар. И не каждому доступна, не каждому.

– Да бросьте вы, – махнула Юля на старичка рукой, – не выдумывайте. Иллюзия – она и есть иллюзия, это у каждого есть. Да вот любую девушку возьми...

– Э, нет, ошибочка ваша, – перебил ее гномик. – Что – девица? Что у нее в голове? О чем она думает?

– Ну, пусть о любви, – ляпнула Юля первое же, что пришло в голову.

– Известно, любовь, – ехидно протянул старичок. – Принца ей подавай на белом коне, знаем. Так это, милая вы моя, – он хитро прищурился, – это мечта. Совсем другой коленкор. Мечты мы и не рассматриваем, их валом вали, по двенадцать на дюжину...

– А если о работе хорошей думать? – Юля решила не сдаваться. – Чтоб образование получить и денег зарабатывать? Тогда как?

– И обратно же это не иллюзия, – обрадовался старичок. – Это намерение. Намерение – штука посолидней мечты выходит, но тоже не то.

– А наследство если мечтать получить? От дядюшки из Америки?

– Это надежда. Причем, заметьте, – он сделал указующий жест, – надежды двух видов бывают: реальные и несбыточные. Реальная – когда, к примеру, у тебя этот дядюшка есть, и ты у него единственный родственник. А несбыточная – если и дядюшки‑то этого и не было никогда. Надежды мы не берем, возни много. Сны вот еще, если правильные, и то каждый раз смотреть надо...

– А иллюзия‑то, – Юля заинтересовалась не на шутку, – настоящая иллюзия – это тогда что?

– Иллюзия – это иллюзия... – Мечтательно вздохнул старичок. – Особенно если чистой воды попадется... Редко теперь бывает... Так вот, – спохватился он, стряхивая с лица мечтательную улыбку. – Иллюзия – это полная и искренняя убежденность в чем‑то, что, вообще‑то, никаких оснований под собой не имеет, но в реальности может существовать. Фантазия, можно сказать, но привязанная к земле. Вот ту же девицу возьмем для понятности. Принц – это ладно, их сейчас и не водится почти, а вот, к примеру, любит девица кавалера. Встречается с ним, то‑се, облака‑поцелуи. Она‑то считает, что он ее любит до смерти, уж всю жизнь наперед с ним придумала, а он, заметьте, ей пока не говорил ничего. Не то чтобы замуж позвать, а и ведет себя, в общем, сомнительно. То опоздает, то и совсем не придет. А она верит. И знать ничего не хочет. А что опаздывает он, да не приходит, да не звонит – так у него дела, у бедняжки, ему некогда... Вот это самая настоящая иллюзия и есть. Чистейшая, незамутненная. Такой, если купить вовремя – цены не будет.

– Да жалко ведь как‑то девушку... Странно у вас тут все. А вам‑то они зачем?

Старичок, бывший до этого милым и ласковым, враз перестал улыбаться. Губы его подобрались, глаза стали строгими, и сам он будто бы даже помолодел.

– Это уж наше дело. Не хотите – не продавайте, живите сами. А продали – все. Тут уж мы разбираться будем. Я же не спрашиваю, куда вы деньги деваете. Деньги, они, между прочим, в вашем мире иллюзиям сродни. Вы, люди, среди себя тоже... – Он не успел договорить, потому что изумленная Юля его перебила:

– Люди? А вы – кто?

Но тут старичок, осознав, что сказал в запале лишнего, закусил губу и вообще замолчал.

– А что же тогда иллюзия стоит? – спросила Юля, не столько ради интереса, сколько чтобы отвлечь странного продавца.

– Это, голубушка, просто, – старичок снова разулыбался и помягчел. – Проданная иллюзия сбывается.

– Как это? – не поняла его Юля. – И что потом?

– Ничего. Сбывается. Перестает, то есть, быть иллюзией для бывшего владельца. Если, к примеру, ту же девицу взять. Вот продаст она нам иллюзию – и готово. Кавалер тут же к ногам ее – бряк. Назавтра можно замуж идти.

– Так это же здорово, – Юле все‑таки было странно. – А почему же тогда у вас тут толпы не стоят, если так просто все?

– Да не все просто‑то... С иллюзией так легко не расстанешься. Это раз... Потом, сбывшаяся иллюзия – это совсем не то. Это два. А потом, иллюзию‑то, ее надо ж еще отличить. Это три.

– Как отличить?

– Ну как‑как... Понять, что это у тебя иллюзия, а не другое что. Не просто. Вот та же девица – она‑то на самом деле считает, что у нее все и так хорошо, разве ж она с этим по доброй воле расстанется...

– Но она же все и получит, если продаст!

– Так она‑то считает, что все и так при ней. Чего ж продавать‑то, от желаний отказываться? Это уж потом, как сбежит кавалер, глаза открываются, что, кроме своих иллюзий, почитай, и не было ничего. А иллюзия на этом разбивается, и тут уже все. Разбитые иллюзии даже мы не берем, только с трещинкой если, и то не все.

– Все равно непонятно. Казалось бы, продай – и все тебе сбудется. Да о такой сделке только мечтать можно. Отдаешь‑то – иллюзию, пустой звук, а получаешь – все.

– Так‑то оно, конечно, так, да не совсем... Реальность – она не иллюзия, эта штука пожестче будет, об нее порой можно и лоб расшибить. А потом – иллюзии, они у кого бывают?

– У кого?

– Первым делом, конечно, у детишек. Они наивные, так и живут в своем мире детских иллюзий, им весь мир хорошим кажется, мама – волшебницей, папа – всемогущим... Да только с детей какой спрос? Детские иллюзии к нам почти никогда не попадают. Разве ж ребенок может свой мир продать? В котором он изо всех сил уверен?

Потом еще влюбленные есть. Про них я тебе рассказывал. Эти, правда, приходят иногда, особенно мальчики. Они порасчетливей попадаются. Тут же ведь как – ты когда сделку совершаешь, у тебя действительно все сбывается, только ты сам это видишь, как на ладони.

– Как это? – переспросила Юля.

– Ну как? Как на именины бывает. Вот ты, допустим, подарка ждешь?

– Жду, – согласилась Юля.

– И хочешь не абы чего, а чего‑то определенного.

– Ну, в общем да.

– Но не говоришь, чего ты хочешь, а ждешь, чтобы даритель сам угадал, правда?

– Конечно.

– Сам угадал, ничего не спрашивая, и подарок до последнего держал в секрете.

– А иначе какой же сюрприз?

– Вот видишь? Потому что если ты заранее скажешь, чего тебе хочется, то подарок‑то будет правильный, а радости будет меньше. И тут то же самое. Иллюзия сбывается, но радости меньше, потому что ты ее, эту радость, заранее купил.

– Ну не‑ет, – протянула задумчиво Юля. – Это не то же самое. Подарок – это одно, а тут совсем другое. Это же важные вещи, ну, которые сбываются, – любимый человек, еще всякое... А какие, кстати, еще бывают иллюзии?

– Про детей я тебе сказал, – начал загибать пальцы гномик. – Про влюбленных тоже... Еще бывают иллюзии прекрасной внешности – это когда дама, допустим, уверена, что красавица, или считает, что может похудеть, поедая при этом шоколад килограммами. Такие как раз у нас часто бывают. Этим от нас прямая выгода. Так они на пластические операции идут, деньги платят, а так – и нам хорошо, и сами в плюсе.

– Пожалуй, – согласилась Юля. – А еще?

– Еще есть иллюзии участия, иллюзии тяжелой работы, иллюзии заботы о ближнем. Так себе штучки, если честно сказать, по второй категории идут. Зато, если уж такие люди к нам попадают, те, о ком они «заботились», сильно выигрывают.

– Почему?

– Да как же? О них и на самом деле начинают заботиться!

– Это не всегда большой плюс, – хмыкнула Юля. Она вспомнила свою свекровь, которая никогда не забывала упомянуть в разговоре, сколько всего хорошего она, не жалея себя, делает для Юли, Миши и Ксюшеньки. Впрочем, стоило только кому‑нибудь из них заикнуться о самой несложной вещи, например, попросить милую даму посидеть с внучкой пару часов, как у той немедленно находились другие неотложные дела. И это, если честно, не сильно огорчало Юлю. Потому что, если свекровь все же иногда и удавалось уговорить, это все равно потом выходило себе дороже. Посидит с ребенком два часа, а разговоров потом хватает на год, и их надо слушать, поддакивать и улыбаться, иначе обзовут неблагодарной и будут вспоминать еще год. Так что лучше не надо такой заботы, пусть остается на уровне иллюзий.

– Ну, тут уж вам виднее, – хмыкнул в усы старичок. – Наше дело маленькое.

– Кстати, – сообразила вдруг Юля, – а для чего вы мне все это так подробно рассказываете? Я вроде не влюбленная и не ребенок, и худеть пока не хочу.

– А мне все равно кажется, что вам есть что нам предложить, – улыбнулся в ответ старичок. – Тут, знаете, уже глаз наметан становится. Отчего же не побеседовать с потенциальным клиентом, да‑с. И потом, с вами исключительно приятно беседовать, одно удовольствие, вы так четко все понимаете... Будете поблизости, сделайте милость, заходите еще!

Юля спохватилась только на улице. Мать честная, а Ксюха‑то! Она тут заболталась, вся по уши в дурацких чужих иллюзиях, а собственного ребеночка забирать? Пушкин будет? Но, удивительное дело, хотя Юля и просидела в странном магазинчике по ее собственным ощущениям никак не меньше получаса, стрелки наручных часов, казалось, не сдвинулись с места ни на минуту. Юля недоверчиво глянула на часы, потрясла их, поднесла даже к уху... Глупость, конечно, часы были кварцевыми и все равно не тикали. Немного успокоившись, она бодренькой все же рысью поскакала на школьный двор и, конечно же, пришла здорово раньше времени.

Больше она не заходила в загадочный магазинчик. Наступило восьмое марта, и вернувшийся муж сделал ей замечательный подарок – на грядущих весенних каникулах они поедут вместе в Египет на десять дней загорать. Ксюшка вместе с Юлиной мамой отправятся отдыхать в подмосковный санаторий – Миша обо всем позаботился, уже и путевки заказал. Собаку же сенбернара предполагалось пристроить на время к свекрови. Юля не очень верила в успех этого начинания, но молчала – пусть сам разбирается со своими родственниками.

Планы оборвались, как это часто бывает, совсем не в том месте, которое казалось самым тонким. Кончался март, на улице стояла ранняя робкая весна, детские каникулы начинались послезавтра, дочка уезжала завтра утром, веселая Юля складывала ей чемодан. Свекровь еще не успела отказаться сидеть с собакой, но тут сам Миша пришел с работы мрачный и заявил:

– Юлька, ты меня извини, тут такое дело...

Оказалось, ему срочно, ну кровь из носу, нужно улетать куда‑то совсем в другое место, прямо завтра, на все те же заветные десять дней. Кто‑то там заболел, кого‑то нужно заменять, словом, обычная история, а крайняя, естественно, получается она, Юля. Никакие слезы, причитания и ссылки на готовые билеты на Мишу не действовали. Это работа, он начальник, сдать билеты не проблема, впрочем она, если хочет, может ехать одна, без него. Юля сгоряча отказалась. Потом‑то она уже об этом пожалела, могла бы, конечно, и одна прекрасно съездить, все лучше, чем ничего, но было поздно. Билеты для своих в агентстве сдавались, как из пушки, и вообще, как оказалось, все проворачивалось быстрее, чем надо бы.

Date: 2015-09-02; view: 261; Нарушение авторских прав