Анхель де Куатьэ 4 page

Потом сел на свое место и продолжил рассказ.

Через час мы уже были на железнодорожном вокзале. Агван взял билеты. До отправления оставалось еще несколько часов. Мы расположились в зале ожидания и задремали. Я проснулся от оживленного разговора где-то по соседству. Мой маленький спутник весело смеялся, беседуя с пожилой супружеской парой.

— Агван, смотри, Данила проснулся, — сказала женщина.

У нее были монголоидные черты лица — достаточно большие, но раскосые, карие глаза, широкие скулы и странный нос без переносицы.

— Данила, познакомься, — сказал улыбающийся Агван. — Это Ользе, она бурятка, как и я. А это ее муж — Сергей Константинович.

Старики уважительно качнули головами в мою сторону. Ользе тут же пригласила меня к импровизированному столу:

— Данила, присоединяйся к нам, тебе надо перекусить.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил я и подсел к компании.

На льняной салфетке были разложены домашние пирожки, разные овощи и приправы к ним.

— Видно, сильно проголодался, — сказал старик, глядя на то, как я уплетаю за обе щеки.

Сергею Константиновичу было, как мне показалось, лет семьдесят пять. Выглядел он очень аристократично — высокий лоб, копна седых волос, круглые очки, усы и аккуратная профессорская бородка.

— Мы проделали большой путь. Едем в буддийский монастырь по воле моего Учителя, — признался Агван.

— Это хорошо, — сказала Ользе, — мы тоже поближе к святым местам перебираемся. Умирать скоро, да и внука повидать надо. Скучаем по нему... Как он там?..

— А вы не здесь живете? — спросил Агван.

— Я родилась на Байкале, но отец отправил меня в Ленинград, учиться. В университете мы с Сергеем Константиновичем и познакомились. Он был на философском, а я на филологическом. Потом война, блокада... Теперь одни остались. Дочка умерла в родах, оставила нам мальчонку. А он вырос да уехал. При буддийском монастыре живет, надо повидать, попрощаться.

Я смотрел на этих стариков и дивился их отношениям. Они прожили вместе более пятидесяти лет, а казалось, будто бы только вчера познакомились. Сергей Константинович заботливо оберегал Ользе, а она ухаживала за ним, с удивительной нежностью и уважением. Они, казалось, были частью единого целого — интеллигентные, умные и невероятно добрые.

Объявили, что поезд на Улан-Удэ подан под посадку. И тут выяснилось, что мы с нашими новыми знакомыми едем одним поездом, даже в одном вагоне, только купе разные. Но эту проблему мы быстро решили. Через полчаса Агван начал дремать, и я отправил его на верхнюю полку, чтобы он выспался. Да и поздно уже.

Мне же спать не хотелось. Я чувствовал себя неспокойно. За окнами поезда непроглядная темень, дождь продолжался с прежней силой, колеса нервно стучали. Я не находил себе места. В обществе этих двух милых стариков мне было легче.

Данила, а ты на посвящение едешь? — спросила Ользе.

— В каком смысле? — я не понял вопроса.

— Ты же собираешься послушником стать при монастыре? — удивилась она.

Я даже рассмеялся:

— Да уж, скажете тоже! Какой из меня буддийский монах, я же европеец! Ну или как там?.. — я смутился, мне показалось странным, что я назвал себя европейцем.

— Не скажите, юноша, — вмешался в разговор Сергей Константинович. — Европейцы не так уж далеки от Востока, как это принято думать. А буддизм — так и вовсе наша первая религия.

— Ну конечно! — я выразил свое сомнение. — Это почему же?

— В Древней Греции было много великих философов. Но только двум удалось создать уникальные философские системы. Они рассказали нам о мире, о человеке и его предназначении, каждый по-своему. Их звали Платон и Аристотель.

— «Платон мне друг, но истина дороже» — это, кажется, Аристотель сказал? — признаюсь, я сам себе удивился, употребив к месту этот совершенно непонятный мне до сих пор афоризм.

— Вот-вот! Именно! — обрадовался Сергей Константинович. — Платон изучал сущность человека, а Аристотель — его содержание. Изучать сущность всегда тяжелее, нежели описывать то, что видишь. И поэтому Платона мы быстро позабыли, а вот Аристотеля возвели в ранг великих мудрецов.

— И причем тут буддизм? — мое недоверие было еще при мне.

— Да, по большому счету, ни при чем...

— В смысле?!

— Как бы тебе это объяснить, Данила, — было видно, что Сергей Константинович решал, надо ли ему говорить то, что он собирается сказать, или нет.

— Сережа, объясни ему по-человечески, — вмешалась Ользе.

— Ну ладно, — согласился Сергей Константинович. — Аристотель размышлял так, словно бы его местом работы был сталеплавильный цех. Он полагал, что есть материя, и время от времени она превращается во что-то — в тебя, в меня. А потом уходит в никуда, обратно в материю. И все. Это не круг, а линия — от рождения до смерти. Так думают и все нынешние европейцы. Из праха появляемся и в прах обращаемся.

Платон думал иначе, и его рассказы ничем, не отличаются от рассказов Будды. Он знал, что у всего живого в этом мире — у тебя, у меня, у растения или животного — есть своя сущность, своя душа. Рождается и умирает только наше тело, а вот сущность, напротив, в процессе этих трансформаций развивается.

— Дай теперь я скажу, — вмешалась Ользе. — Я, Данила, буддистка. Не в смысле обрядов, а в смысле мировоззрения. И мы так это дело понимаем. Есть твоя душа — и это самое главное. Все остальное — суета и глупость. Возьми и выбрось — не жалко. Время от времени твоя душа обретает тело. Она живет в нем и совершенствуется, или не совершенствуется. Это по желанию.

Когда ты понимаешь, что твоя жизнь- это возможность совершенствовать себя, ты служишь Гармонии, Высшему Свету. Мы говорим — достигаешь Нирваны. А если ты не понимаешь этого, размениваешься по мелочам, ты растрачиваешь энергию Мира. И это твой грех, ведь ты тратишь не свою, а общую энергию...

— Данила, — слово снова взял Сергей Константинович, — Платон рассказывал, что души перерождаются. Они приходят в этот мир снова и снова. И чем лучше они проведут свою очередную жизнь, тем больше им будет дано в будущей жизни. Но и будущая жизнь — это только ступень. Если пройти их все, тебе откроется Небесный Свод, по которому движутся Боги в своих прекрасных колесницах.

Буддисты называют Небесный Свод — Нирваной, а достигших небесного свода — Буддами. Мир полон страданий, и тебе это хорошо известно. Но страдания — это не то, на что нужно обращать внимание. Ты живешь, чтобы помогать другим душам, указывать им путь, который ты сам уже прошел за свои прошлые жизни. И если ты это делаешь, то душа твоя совершенствуется, и ты сам быстрее достигнешь Просветления — состояния Будды.

— Так Платон был буддистом?! — я ушам своим не верил.

— Ну, в каком-то смысле — да. Он знал ту же истину, — ответил Сергей Константинович. — Только вот мы не послушали Платона. Мы поверили Аристотелю, который был слишком далек от Небесного Свода. И вот посмотри теперь на западный мир, во что он превратился. Все опять встало с ног на голову. Мы не видим главного, растрачиваем свою жизнь на бессмысленные занятия, тратим общую для всех нас энергию Света. И я думаю, это плохо кончится.

Старик замолчал и помрачнел. Потом он обнял Ользе и нежно поцеловал ее.

— Но мой народ верит, — продолжила Ользе, — что где-то на земле скрыты Заветы. Имя им — священная Шамбала. Они откроются Гэсэру — великому воину, который будет слышать голоса и сможет собрать подле себя всех, чьи души соприкасались с Нирваной. Это будет великая война Света против сил Тьмы. Лучшие души объединятся и укажут остальным Путь.

В своей прошлой жизни Гэсэр сказал: «У Меня много сокровищ, но Я дам их Моему народу лишь в назначенный срок. Когда воинство Северной Шамбалы принесет с собой силы спасения, тогда открою Я горные тайники. Все разделят Мои сокровища поровну и будут жить в справедливости. Золото Мое было развеяно ветрами, но люди Северной Шамбалы придут собирать Мое Имущество. Тогда заготовит Мой народ мешки для богатства, и каждому дам справедливую долю. Можно найти песок золотой, можно найти драгоценные камни, но истинное богатство придет лишь с людьми Северной Шамбалы, когда придет время послать их». Так заповедано.

Перед последней схваткой с силами Тьмы белый Гэсэр появится из небытия и войдет в храм с багряным агнцем на своих руках. Тридцать три светильника загорятся, когда он скажет: «Кто здесь живой?!»

Я слушал эту женщину и не верил своим ушам. На новый лад, неизвестными мне прежде словами она рассказывала о том, о чем рассказывал мне и Лама, и все, с кем я разговаривал в день моего отъезда. И как в этой семье сошлись Восток с Западом, так и мне предстояло сейчас совершить тот же шаг.

Теперь я снова ощущал биение своего сердца, но иное, не то, что прежде. Я вдруг почувствовал на себе огромную ответственность, ту, о которой меня предупреждали перед отъездом. Жар обдал меня изнутри, дыхание прервалось, огненный румянец появился на щеках...

В коридоре послышался шум, и дверь нашего купе с грохотом отворилась.

Данила замолчал. Тени двигались по его лицу.

Казалось, ему нужны были силы, чтобы продолжить рассказ.

Повисла долгая тяжелая пауза.

Я понимал, что сопротивление сил Тьмы сейчас станет больше, ведь пункт назначения близок.

Но Тьма не приходит в этот мир ужасным чудовищем.

Она играет на слабостях и желаниях человека. И в этом ее сила — в этом наша слабость...

На пороге нашего купе стояло несколько человек в штатском.

— Ваши документы! — скомандовал пухлый, лысоватый субъект.

Старики засуетились в поисках своих паспортов.

— А кто вы такие? — спросил я.

— Федеральная служба. Документы предъявите. — Язвительный тон этого субъекта не предполагал возражений:

Что такое «Федеральная служба», мне было неизвестно, но хотелось уже поскорее отвязаться от этих наглых, непрошеных гостей. Я достал свой паспорт.

Человек посмотрел мой паспорт, кивнул трем другим, которые стояли в коридоре, и обратился ко мне;

— Я вынужден вас задержать. Пройдемте!

— Да никуда я не пойду! С чего?! Почему я должен куда-то идти?!

Впрочем, моих возражений никто не слушал. Меня мгновенно схватили, заломили руки и волоком протащили по коридору в тамбур. Последовала экстренная остановка поезда. Проводник открыл двери, и я оказался под проливным дождем. Через минуту подъехала машина, меня загрузили в нее, как мешок с цементом и, дав газу, повезли по разбитой дороге в неизвестном направлении:

Я пытался кричать и сопротивляться. В ответ на это меня сначала одели в наручники, а потом и вовсе огрели чем-то по голове. Очнулся я еще в машине, голова отчаянно гудела, в затылке — ноющая боль.

Я был уверен, что это какая-то ошибка. Очень скоро все выяснится, и меня отпустят. Еще извиняться будут...

Машина остановилась у приземистого здания, табличку на входе я разглядеть не успел. Меня втащили внутрь. Несколько поворотов по коридору, металлическая дверь, холодный пол и лязгнувший звук замка. Огляделся — длинное, узкое помещение, зарешеченное окно, стол с довоенной еще электрической лампой и два стула. Я выругался.

Через полчаса от отчаяния я стал со всей силы колотить в дверь, но без эффекта. Руки по-прежнему сковывали наручники. Меня тошнило, бил озноб. Было холодно. Потом я, наконец, уснул, сжавшись калачиком в углу комнаты. Сон был тревожным. Мне снилось, что я связан по рукам и ногам. Мое тело то поднимали на дыбу, то подвешивали вверх ногами, то бросали на морское дно...

Я проснулся в поту от звука открывающейся двери. В помещение вошел худощавый самоуверенный человечек в сером костюме. Он сел на стул и посмотрел на меня, лежащего в углу, как на заморскую диковинку.

— Как спалось, Данила? — спросил он лилейным голосом.

— Отвратительно, — прохрипел я.

— О, дружок, это далеко не самое худшее! Скажи спасибо, что не в общей камере с уголовниками, — он расхохотался отвратительным мелким смехом. — Мы вообще можем с тобой по-разному поступить. Будешь паинькой, и мы будем к тебе хорошо относиться. А будешь Ваньку валять, тогда извини...

— Да что вам от меня надо?! — я был вне себя от гнева, чувствуя свое полное бессилие.

— Ты пойми, добрый молодец, это не нам от тебя надо, это тебе от нас надо, — улыбнулся незнакомец.

— Мне ничего от вас не нужно! Выпустите меня отсюда!

— Ну вот, а говоришь, что ничего от нас не надо. Оказывается, надо! — он снова расхохотался. — Давай, присаживайся на стул. Обсудим твою просьбу.

— Черт, у меня нет никакой просьбы! Отпустите меня! Кто вам позволил?! — негодование захлестывало меня изнутри.

— Да никто, Данила! Никто! Мы сами взяли и все себе позволили. В этом мире правда за силой, Данила. Уж не тебе ли это знать...

И тут этот мерзкий человечек стал перечислять самые интимные факты моей биографии. Через пару минут этих «откровений» он дошел до момента, о котором я надеялся уже больше никогда в своей жизни не вспоминать.

— Помнишь, — сказал он, — как ты участвовал в зачистке в одном селе под Грозным?

У меня похолодело внутри:

— И что?! Дело закрыли. Какое это имеет сейчас значение?! — заорал я.

— Ну ты же понимаешь, как закрыли, так ведь можно и открыть. Совесть-то не мучит? Кошмары, часом, не снятся? Пять человек детей, женщина, двое стариков... Не снятся кошмары, Данила? Чеченский след... Покойнички-то не преследуют?!

Меня забила мелкая дрожь. В памяти всплыла та ужасная ночь. Поступили разведданные о том, что в соседнем селе скрывается группа боевиков. Нас подняли по тревоге, и мы выдвинулись в указанное место. Ночь — это не наше, не федеральное время в Чечне Ночью там другие хозяева. Ночью мы боимся чехов, а не они нас. Поэтому ночью — их время.

Вошли в село, и с порога начался бой. Мы продвигались с трудом. Каждый жилой дом, каждый сарай — крепость. Каждое окно, каждая щель — огневая точка. Мы ввязались, но силы были неравны. Командир принял решение отступать, вызвать подкрепление и до утра закрыть чехов в селе. Но они заперли нас раньше — все отходы из села простреливались перекрестным огнем.

Стало понятно, что до утра не продержаться. Как куропатки в засаде... Подкрепление вызывали, но пока оно придет, мы уже будем «грузом двести». Кто-то ранен, кто-то убит. А ведь это как в шахматах — чем меньше у тебя фигур, тем меньше у тебя шансов и тем изощреннее должны быть твои действия.

Определились три основные точки внутри села, откуда по нам велся огонь. Три дома. Командир сформировал три группы, я был назначен в одну из них старшим. Моя группа прекратила стрельбу, чтобы пробраться к цели незамеченными. Все шло гладко. Мы тихо прошли через сад и закидали намеченный дом гранатами. Внутри было пятеро детей, женщина и два старика. Все погибли.

Боевики действительно были в доме, но, видимо, успели отойти.

Потом на нас завели дело, было расследование. Но под давлением командования, как это обычно водится в таких случаях, дело закрыли. Теперь этот подлец вынул скелет из шкафа и начал им трясти.

-Чего вы от меня хотите? — спросил я.

— Да ничего особенного! — незнакомец стал вдруг самой добродетелью, — ты давеча летел с одним гражданином на его самолете. Он тебе предложил работку, а ты отказался. Правильно сделал, хороший мальчик. Только вот нам нужно, чтобы ты на него поработал. Точнее, конечно, на нас, но у него. Понимаешь, о чем толкую?..

— Засланного казачка хотите из меня сделать?

— Ну что-то наподобие. У нас на него зуб имеется, но нужны посерьезнее зацепочки. В накладе не оставим. Сам понимаешь, деньги большие крутятся. Работенка, конечно, грязненькая. Но деньги — они ведь не пахнут. Да и сам этот гражданин не наследство же получил. У государства украл.

— А вы, значит, защитнички государства? — зло сказал я.

— Тебе-то какое дело, голуба моя! Или посидеть захотелось лет двенадцать? Даже никуда и ехать не надо — прямо здесь тебя и устроим. В колонию особо строгого...

— Да пошел ты! — я, сплюнул и отвернулся.

— Ну, как знаешь, дружок. Время у меня есть. И у тебя будет. Подумаешь! — он сорвался на фальцет. — Охранник!

В дверях появился человек в милицейской форме;

— Слушаю, товарищ майора

— Помогите мальчику подумать... — приказал мой собеседник и удалился.

Потом меня били. Били профессионально. Два мужлана, видимо, из сидящих здесь же. Прежде я никогда не чувствовал себя отбивной. Теперь понял, что это такое. Достаточно скоро я перестал чувствовать боль и понимать, что мне говорят. Было время подумать...

Я думал об обликах сил Тьмы, об обличиях Мары. Все мы пытаемся убежать от самих себя. Кто-то, как Аглая, придумывает себе любовь; кто-то, как Николай, ищет спасения в богатстве. Но от себя не убежишь. Рано или поздно ты посмотришь в зеркало и увидишь, что с тобой сталось.

Смотри: «Се человек!» Отвратительное создание. С каждым новым ударом я чувствовал это сильнее и сильнее.

Боль, страх, ненависть, голод — вот, что движет нами. И от этого никуда не уйти. Тьма имеет все шансы. Кто я такой, чтобы остановить это? Людей не переделаешь. Бог или кто-то Там допустил ошибку в самом началу. Не из того теста нас сделали. Не из того... Тесто. Я чувствовал себя тестом, куском теста.

«Се человек!» Мне отчаянно расхотелось жить. За эти двое суток я познал человека.

«Господи, как хорошо, что Агван избежал этого! Старики позаботятся о нем. У него все будет хорошо». Эта мысль — единственная, что доставляла мне теперь радость. Незаметно для самого себя я даже начал улыбаться, кривя полный крови рот. Впрочем, это только распаляло моих палачей. «Смешно тебе...!» — кричали они, следовал очередной удар, и их голос терялся в безмолвной пустоте.

Временами я видел себя откуда-то сверху. Как будто бы скользил под потолком.

Избиение продолжалось, потом заканчивалось и спустя какое-то время начиналось заново. Меня били — в голову, в грудь, в живот, в пах. Мне выворачивали руки, тянули за волосы, выгибали хребет. Я терял сознание, потом снова приходил в него, чтобы через мгновение вновь потерять. И везде, в каждом уголке Вселенной, куда уносило меня мое забытье, я слышал тяжелое дыхание Тьмы. И не Лама теперь, а сама Тьма говорила мне: «Ты опоздал!»

— У ты, какой стал! — воскликнул майор, говоривший со мной этим утром. — Красавец! Глаз не видно, нос набок, губы разбиты! Хорош! Ма-лад-ца! Ну что, хочешь жить?

Я отрицательно покачал головой.

— Да ладно тебе! — майор недоверчиво глянул в мою сторону. — Смотри, что я тебе принес.

Он достал из желтого пакета и вывалил передо мной кипу фотографий. Сквозь едва открывавшиеся глазные щели я увидел фотографии из того чеченского дела. Трупы.

— А вот это заявление родственников убитых, подписанное сегодняшним числом. Они обращаются в Генпрокуратуру, — он помахал перед моим лицом факсом.

Я плюнул кровью. Она растеклась по белой бумаге.

— Да, видать, с тобой сегодня не о чем больше разговаривать, — рассудил майор. — Ничего, завтра продолжим.

Дверь захлопнулась, и я облегченно вздохнул — настолько, насколько позволяли ноющие с обеих сторон ребра. «Сейчас я немножко приду в себя и повешусь на оконной решетке, на проводе от лампы», — эта мысль по-настоящему обрадовала меня. Я отключился.

Дрожь пробегала у меня по телу, когда я слушал этот рассказ.

Данила странно улыбался и смотрел в ночь.

Ветер за окном гнул деревья, слышались раскаты грома.

В доме напротив не горело ни одного окна.

И только люминесцентные лампы лестничных клеток рисовали во мраке над парадными столбы слабого света.

Когда я очнулся, то сначала решил, что сам собою умер. Надо мной сидел Агван. Он тихо шептал какие-то молитвы, перебирал найденные мною когда-то четки и водил вдоль всего моего тела пучком сухой травы.

— Агван, — промычал я, — что ты здесь делаешь?! А ну, уходи немедленно!

В ответ на эту глупость мальчик улыбнулся, и его слезинка упала на мое лицо. Жестом он приказал мне сохранять молчание и закрыть глаза. Я повиновался, решив, что грежу.

Сквозь закрытые глаза я видел огонь, всполохи окружавшего меня огня. Пламя лизало мое тело, не обжигая, не причиняя боли, не оставляя следов.

— Все, вставай! — услышал я голос маленького монаха.

Глаза мои сами собой открылись, и я почти с легкостью встал с пола.

— Агван мне это снится? — спросил я.

— Нет, не снится. Быстрей, у нас мало времени, — командовал маленький монах, вынимая из окна решетку.

— Как ты сюда попал?!

— Вот! — он показал мне выломанную решетку.

— Ничего себе!

— Данила, пожалуйста! Давай! — он протянул мне веревку, которая спускалась через окно с крыши здания.

— Ну ты даешь! — не веря происходящему, я подтянулся на веревке, пролез в окно и стал карабкаться вверх.

Агван последовал за мной. Мы прошли по крыше вдоль всего здания и использовали ту же веревку, чтобы спуститься вниз. Но тут нас заметили — кто-то внутри здания закричал и побежал к выходу. Агван был там первым. Когда дверь с грохотом отворилась, он сделал невинное лицо, протянул руку и легким движением положил охранника на землю. Мы отволокли тело в сторону. На мой удивленный взгляд Агван ответил:

— Ничего. Через пару часов он придет в себя. И мы побежали.

Мое тело болело и ныло, но это почти не сковывало движения. Заговоры маленького монаха сделали свое дело. Впрочем, даже если бы оно и не двигалось, теперь бы я всё равно заставил себя найти загадочного схимника. Единственным моим желанием в эту минуту было желание выполнить свое предназначение. А уж поздно или не поздно, опоздал я или нет — это меня больше не интересовало. Всегда есть выбор. Мне он стал понятен. На дороге, ведущей из городка, Агван остановил машину и попросил водителя нас подвезти. Хозяин машины — крепкий сибирский мужик лет шестидесяти — не отказался:

— Залезайте! Не куковать же вам тут всю ночь!

Мы устроились на заднем сидении автомобиля — И я чувствовал, как счастье распирает меня изнутри. Случилось невозможное, то, о чем я еще пару часов назад не мог и мечтать! А главное — цель моего путешествия уже близко. Пару сотен километров на этой колымаге, и мы на месте!

— Кто это вас так? — поинтересовался водитель.

— Правду сказать или выдумать чего? — спросил я. — Выйдет заковыристо.

— Говори как есть. Мы, брат, на свободной земле живем — тут каторга, там ссылка, — он говорил весело, показывая рукой то направо, то налево от дороги. — Тут и староверы жили, и декабристы, и коммуняки сюда ссылали, кого не жалко.

— Попользовать меня хотели, дядя. Дети железного Феликса, слыхал про таких?

— А чего ж не слыхать, слыхал! Сам тут — из раскулаченных. Мамка в лагере меня родила, под Иркутском, — мужик мотнул головой, показывая куда-то назад.

— Вот и сейчас раскулачивают, — сухо резюмировал я. — Переделом собственности это дело у них называется...

— Э-эх, сукины дети! Все Сибирь делят! Но слабы они, нет у них силушки нашу землю заграбастать! Мы здесь люди свободные!

— Дядя, дядя... Эти возьмут.

Я замолчал, а дядька еще долго рассказывал о своей жизни. Как деда его раскулачивали под Оренбургом, как родителей посадили. Как отец его погиб на фронте по решению трибунала НКВД. Как мать заболела в лагере туберкулезом и умерла, а он мыкался по детдомам и интернатам. Потом дядька замолчал и стал напевать какую-то заунывную песню на неизвестном мне языке.

— Что это, Агван? — моему взору открылась удивительная картина.

Агван не ответил, он крепко спал у меня на плече, уткнувшись в него своей смуглой, бритой головой.

— Не знаешь? — ко мне обернулся довольный водитель. — Это, брат, озеро Байкал!

В лучах рассветного солнца, в розовой утренней дымке облаков словно бы на ладони лежало передо мной величественное озеро. С двух сторон его обступили высокие сопки, покрытые многовековым лесом. Огромные валуны лежали на песчаном берегу, словно бы диковинные морские звери. Мне хотелось кричать от счастья. Выскочить из машины и с сумасшедшим улюлюканьем бежать к берегу.

Вдруг Агван проснулся. Он выглядел встревоженным. Еще никогда я не видел его таким.

— Началось, — тихо прошептал маленький монах.

— Что с тобой?! Что началось, Агван?! — его испуг мгновенно передался и мне.

— Послушай меня, Данила, — мальчик обратился ко мне с серьезностью, на которую обычный ребенок просто не способен. — Это очень важно. Что бы дальше ни происходило, что бы ни случилось, пожалуйста, обещай мне: ты пойдешь дальше, ты дойдешь до того места, которое укажут тебе знаки, ты найдешь Схимника и сделаешь то, что он тебе скажет.

— Агван, конечно! Пожалуйста, только не тревожься так. Я все это сделаю. Мы вместе с тобой это сделаем! Правда, я теперь не отступлюсь. Ни за что! Верь мне, Агван! — сердце мое заколотилось, я хотел успокоить малыша, сделать все, чтобы ой не тревожился и не переживал ни о чем.

За это время Агван стал мне родным братом. Вообще-то я не сентиментален, особенно после войны. Но этот мальчик вызывал во мне всю силу возможных положительных чувств — от нежности до восхищения. И даже если бы у меня не было никаких причин идти куда-либо, и только он попросил, я, не задумываясь, сделал бы это. Чего бы это мне ни стоило.

— Помни, ты обещал, — сказал Агван и посмотрел на меня с теплотой и какой-то странной, загадочной болью.

Сразу вслед за этим откуда-то сверху послышался странный шум. Это стало для меня неожиданностью, ведь мы ехали по совершенно пустой трассе. Кругом ни души! Я посмотрел в заднее стекло автомобиля и увидел, как к нам приближается вертолет. Он шел сначала сзади, но мы завернули за сопку, а потому он сделал вираж и стал заходить со стороны озера.

— Это по нашу душу? — спросил я Агвана шепотом.

— По нашу, — напряженно ответил он и уставился куда-то вперед.

На расстоянии полукилометра перед нами замаячил пункт ДПС. И было видно, что человек в форме уже вышел на дорогу, чтобы преградить нам путь.

— Дяденька, миленький, — маленький монах обратился к водителю. — Это нас ловят. Выручи!

Водитель повернулся к нам и внимательно посмотрел — сначала на Агвана, потом на меня, потом снова на Агвана. Выглядели мы колоритно — один битый, другой в разорванном монашеском балахоне.

— Помогите, правда! — попросил я.

— Э-эх! Была не была! — он махнул рукой, приосанился и прибавил газу. — Гляжу, хорошие вы ребята.

А хорошим людям — грех в помощи отказать.

Несмотря на свои благородные заверения, водитель вдруг стал резко тормозить перед гаишником. Я решил, что все, обманул нас дед и сейчас сдаст — тепленьких. Но я поспешил с выводами. Как оказалось, это был обманный маневр. Гаишник, решив, что мы останавливаемся, отошел на обочину. И тогда водитель выжал из своих стареньких Жигулей все, на что они были способны. Машина взвыла и со свистом промчалась мимо поста ДПС.

— Ух! — воскликнул водитель. — Двум бедам не бывать, одной не миновать!

Я обернулся. Оторопевший гаишник кинулся к служебной машине и начал преследование. Уже через минуту он орал в свой мегафон: «Жигули красного цвета, приказываю вам остановиться. Приказываю вам остановиться!»

Наш водитель посмотрел в зеркало заднего вида:

— Да, попали мы, братцы!

— Нам бы с дороги съехать, чтобы с вертолета не достали! — попросил Агван.

— И этот вертолет за вами? — дядька, кажется, не верил своим ушам; он выдвинулся, чтобы посмотреть через переднее стекло вверх, и увиденное произвело на него сильное впечатление.

— Свернем? — спросил я, формулируя свой вопрос в форме утверждения.

Чуть подальше справа от трассы в направлении горного массива уходила разбитая грунтовая дорога.

— А куда деваться?! — рапортовал дядька и повернул.

Сразу вслед за этим с вертолета раздались автоматные очереди.

— Батюшки-светы! — воскликнул наш спаситель — Еще чуть-чуть, дяденька! И мы прыгаем — закричал Агван сквозь шум непрекращающейся стрельбы. — Спасибо вам!

Через пару секунд Агван открыл дверь и, делая мне знак следовать за ним, выпрыгнул из автомобиля. Я кубарем выкатился за ним. Глубокий овраг с покатым склоном и мягким мхом смягчил удар. Перед падением мне удалось сгруппироваться, так что я лишь слегка потянул ногу. Едва остановив своё падение, я начал звать маленького монаха:

— Агван! Агван! Где ты?!

— Я здесь, Данила, — послышалось откуда-то сверху, он уже выбрался из оврага. — Надо спешить!

Мы стали взбираться вверх по горе, чтобы скрыться в глухой части леса, подальше от дороги. Но для этого нам предстояло пересечь территорию, лишь слегка поросшую молодыми деревьями. Здесь нас и заметили. Вертолет зашел сбоку и начал прицельный огонь. Мы мчались, словно загнанные звери.

Вертолет сделал очередной вираж и снова вернулся. Автоматные очереди, словно лезвие бритвы, срезали верхушки небольших деревьев. И я вдруг понял, что мы не успеем добраться до планируемого укрытия. Эта машина сможет еще как минимум трижды зайти на огневую позицию. От нас мокрого места не останется!

Агван был чуть впереди, сверху. Вертолет приближался в очередной раз. И я увидел, что мальчик вдруг остановился, выпрямился во весь рост, повернулся спиной к склону горы и выставил вперед руки. Он оттопырил ладони, как если бы он держался за стену, закрыл глаза и что-то бубнил себе под нос. Автоматная очередь ложилась аккурат по этой линии

Date: 2015-08-24; view: 235; Нарушение авторских прав