Вот, я живой еще

Это как проснуться в пустой палате,
Повыдирать из себя все трубки, иголки, датчики,
Выбежать во двор, в чьих-нибудь бахилах на босу ногу;
Что они сделают, эти чёртовы неудачники,
С обречённым тобой, подыхающим понемногу;

Я больше не считаю себя преступником, не считаю похитителем. Ты просто никому не принадлежишь, а мы все по очереди берем тебя напрокат. Думать о тебе как вещи очень легко, пока ты не стоишь передо мной, пока не целуешь. Потому что как только ты оказываешься рядом, ты мгновенно становишься наивысшей ценностью, становишься на одну ступень с… Нет, даже с не Богом, в Бога я не верю. Ты просто выше всего, ты снова уникальный, единственный, неповторимый. Тот, ради кого стоит жить. Для которого не жаль умереть.

И я умираю от счастья каждый раз, когда ты говоришь, что любишь меня. Умираю в твоих руках от ласк. Мне никогда не будет тебя много, ты никогда не наскучишь мне. Ты – это все, что мне нужно. Я не знаю, что будет завтра. Что будет через месяц, когда она родит. Ты обещаешь, что не бросишь меня, а я не могу тебе не верить.
И знаешь, похоже, я смогу жить так всю жизнь. От встречи к встрече. От звонка до звонка.

И знаешь, в последний свой миг я не буду жалеть о том, что прожил эту жизнь, будучи для тебя никем. Даже не тенью, тень ведь всегда рядом, тень видно. Я скрыт от всех глаз, я спрятан, и меня не существует, по большому счету, если я не с тобой.

Но я не буду жалеть, потому что я познал счастье.

И если ты не будешь со мной, когда я буду умирать. И если ты сам будешь мертв к тому моменту. Я все равно вспомню то, как ты шепчешь:

- Я люблю тебя, мой мальчик.

И умру с улыбкой. Обещаю. Обещаю, любимый.

Я больше не несчастный и не жалкий. Я наркоман, которому сказали, что его уже не избавить от привычки, и наркотик его все еще нелегален, но дозу он получать будет. Как долго – неизвестно. Но ведь это не страшно. Ведь не я один такой. Ведь миллиарды людей ходят по миру и не знают, есть у них впереди сотня лет, или через минуту им на голову упадет кирпич.

Ты не учил меня этому, но благодаря тебе я научился. Радоваться малому. Требовать. Получать. Улыбаться.
У меня было много мужчин. В школе даже девушки были, не смейся. Но никто и никогда не был таким, как ты.
Мы часто занимаемся сексом, а ты все еще так нежен со мной, словно я из стекла. И каждый раз, когда я умоляю тебя о грубости, ты только становишься более ласковым.

Иногда мне приходится брать все в свои руки, и тогда ты только удивленно распахиваешь глаза, наблюдая за тем, что я умею.

Ты так чертовски хорош в постели, что мне страшно думать о том, как много женщин было у тебя. Как многим ты говорил, что любишь? Ты говоришь, что я у тебя первый в душе. Но как так? Ты врешь мне, родной, но я глотаю. Ты любил Рейчел. И Тиффани ты любишь. Ты любил и Сантану, и Тину ты любишь очень-очень.
Я просто надеюсь, что лежу на другой полке. Ведь если человек говорит, что любит тебя, это еще не значит, что он любит ТОЛЬКО тебя.

Я и не рассчитываю. Не надеюсь. Не такой уж я глупый.

Но ты любишь меня. И это прекрасно, потому что и я люблю тебя. Больше всего на свете. Больше самого света.

И стоять, и дышать, и думать – вот, я живой ещё,
Утро пахнет морозом, и пар изо рта, и мне бы
Хоть бы день; а уже тишина начинает сигналить воюще,
Уже сердце растёт, как сказочное чудовище,
Небо едет вниз по дуге, - и ты падаешь возле неба.

- Прикинь, Рейчел переезжает к этому Финику и забирает Тифф! – в сердцах выплевываешь ты еще на пороге. Ты уже не снимаешь пальто, на тебе его нет, ведь сейчас лето. Лето подходит к концу…

Я выхожу в коридор, облокачиваюсь спиной о стену и складываю руки на груди.

- Блейн, ты знал, что раньше или позже это случится.

- Но я не хочу прощаться со своей дочерью и видеть ее раз в год, а то и реже. А потом она станет взрослой… И, блять, ну какого хрена?

- Ты злой, да? – вздыхаю я и делаю шаг к тебе, обнимаю за шею. Ты утыкаешься губами в мое голое плечо и делаешь пару глубоких вдохов и выдохов. Через минуту твои руки уже скользят по моим бедрам, ты прижимаешь меня к себе и с улыбкой шепчешь:

- Больше нет…

Мы не успеваем дойти до кровати, падаем на диван, а с дивана скатываемся на пол, и уже песочный ковер ловит мои громкие стоны и приглушенные всхлипывания.

Ты вдавливаешь меня в ворс ковра и бьешь бедрами так интенсивно, что я действительно опасаюсь за целостность своей задницы. Но разве я могу быть против, когда каждый толчок заставляет меня выгибаться дугой и кричать, кричать о том, как сильно я люблю тебя.

- Мне кажется, или ты впервые был… не таким уж нежным, - бормочу я, пытаясь осознать, где находится какая из моих конечностей, пока ты целуешь меня в шею сзади, все еще не выходя и не сползая с меня.

- Ммммф…

- Ты еще усни.

- Прости. Я просто… Тебе было больно?

- Мне было охуенно. Продолжай в том же духе, только позволь мне сделать вдох, а то меня сейчас стошнит. Ты тяжелый.

- Прости, - ты скатываешься с меня и утаскиваешь на грудь, а я охаю, потому что задницу жжет нещадно, и еще твоя сперма внутри меня, это немного слизко.

- Надо в душ, Блейн.

- Я люблю тебя, Курт.

- Я тоже тебя люблю. Идем.

- Нет, стой.

- Что такое? – я пытаюсь повернуться к тебе лицом, но ты не даешь, сжимаешь меня в руках и целуешь в затылок.

- Ты должен уехать, - шепчешь ты в волосы, и несколько мгновений я начинаю верить во что угодно и молюсь о том, чтобы мне просто показалось.

- Пожалуйста, - добавляешь ты, и я слышу, как с громким треском рвутся сердечные клапаны.

- Курт! Курт! – долетает до меня словно из тумана, я чувствую твои прохладные руки на щеках. Терять сознание – не самое адекватное поведение.

- Почему?

- Любимый, успокойся, я тебя прошу. Я не это имел в виду!

- А что? – тупо переспрашиваю я, и пытаюсь подняться, но у меня болит голова. И задница. Я чувствую себя так, словно по мне проехались катком.

- Просто сейчас некоторое время я не смогу ее оставить, и я не хочу, чтобы ты сидел тут и ждал меня. Я хочу купить тебе тур. Хочешь в Европу? Или в Австралию? Хочешь на любые острова? Сафари? Любая точка мира. Просто мне будет мучительно больно знать, что ты заперт тут, а я там. Я буду звонить тебе, ты будешь отправлять мне фото. И когда ты вернешься, я придумаю для себя командировку на неделю и ни на миг не отпущу тебя от себя.

- Ммм. Бред, - выдыхаю я. Я счастлив, блять! Ты не прогоняешь меня, о Боже!

- Все нормально, Блейн. Но есть в твоих словах толика смысла. Я поеду домой, если ты не против. Родителей год не видел. Мы с ними не самые близкие люди, но все-таки. Сколько примерно времени мне нужно там пробыть?

- Не знаю. Не уезжай, пока она не ляжет в роддом. Может, через пару недель. И еще на пару недель после родов…

- Месяц? Ох, они будут удивлены. Скажу, что меня уволили с работы.

- Ты такой спокойный… - ты выглядишь встревоженным, протягиваешь ко мне руку, и я с готовностью подставляю щеку, тянусь к твоим губам и нежно целую. Забираюсь на колени, наплевав на боль, и крепко прижимаюсь.

- Я просто смирился, Блейн. Никто не может страдать вечно, мои струны не могут натянуться сильнее. Ты здесь, ты рядом, ты будешь со мной. Так или иначе… Значит, это то, что я заслужил. И все нормально. Такая жизнь.

- Ты что, святой?

- Пф.. Святой гей – звучит отлично.

- Но ты не можешь быть таким…

- Каким?

- Таким потрясающим.

- Я самый обычный, Блейн. Просто для тебя мне хочется быть лучшим. Просто с тобой я достаю из себя все самое светлое. Просто ты этого стоишь.

- Не стою, Курт. Я ужасный человек. Я ненавижу себя, - ты отворачиваешься, но я успеваю поймать всю ту боль, которой наполнены твои глаза.

Мы думаем, что нам очень больно, когда нас обижают. Обвиняем обидчика, проклинаем его. Никто не думает о том, каково же ему. Всем не угодишь. И порой мы причиняем боль даже тем, кого любим. Потому что так получается. Тут ничего не попишешь.

- А я люблю тебя, - я ловлю твое лицо, целую дрожащие веки, кончик носа. Я трусь о тебя щекой, пока ты не улыбаешься, и тогда я тоже улыбаюсь.

- Ты для меня лучший. Как бы ни поступал, что бы ни натворил. И если в утренних новостях я услышу, что ты съел трех младенцев, я скажу, что они сами виноваты и поделом им.

- Спасибо.

- За что?

- За все, Курт. За все.

Твою душу легонько сталкивают корабликом
Вдоль по вечной реке, и весь мир обретает краски
И рельеф; а ты сам навсегда лежишь почерневшим яблоком,
Поздним августом, на ступенечке
У терраски.

Через месяц я сижу у себя дома на веранде. Листаю книгу и наблюдаю за тем, как в траве возятся два щенка, которых завели себе родители. Они молодые такие у меня еще. Даже не удивились, что за год я звонил им от силы десять раз. Плевать на меня? Может. Может, так оно и правильно.

И знаешь, тут хорошо. Я спокоен, свободен. Ты все еще самый главный, но я не страдаю. Я получаю твои сообщения, я слышу твой голос, читаю электронные письма. Мы не виделись две недели, но это не такой уж большой срок, такое уже случалось. И даже лучше, что я уехал, а не сижу в квартире, не жду тебя каждый день. Тут я могу не вздрагивать от звона ключей. Мне не нужно так много готовить, а потом выбрасывать все в урну, если ты не придешь. Я, наверное, даже могу разучиться готовить кофе. Твой любимый.

Я загорел, что случается со мной крайне редко. Не поверишь, но я не ношу тут шарфы. Я вообще хожу в футболках и шортах. И слава Богу, что ты меня не видишь, я похож на тощего подростка. Это для тебя я всегда безупречный. А так-то я самый обычный.

Утром я знаю, что у нее начались схватки. Это нормально для тебя – делиться со мной всеми подробностями своей жизни. Я все принимаю, я обожаю слушать тебя.

Мне не больно. Я пытаюсь представить ваших детей. Мальчик и девочка? Как назовете? Они ведь ни в чем не виноваты. У них будет самый лучший папа.

Может, мне повезет, и я умру от меланомы через пару месяцев, тогда ты поплачешь и успокоишься, а они даже никогда не узнают, что было время, когда ты грустил.

Я не страдаю. Это меланхолия.

Твоя жизнь меняется, развивается. Тебя успели повысить. Я стою на месте. Я тащусь за тобой грузом.

Ты любишь меня. Это самое главное.

Спустя четырнадцать часов после твоего сообщения о схватках, звонит мой телефон. Я беру трубку, готовый поздравить тебя, почему бы и нет. Но вместо радости я слышу безжизненный, сдавленный голос:

- Эмболия амниотической жидкостью. Ее не спасли, Курт. Ее не спасли… - твой голос срывается, я не слышу твоих слез, я только слышу рваные выдохи и сиплые вдохи.

- Напиши мне адрес больницы, - спокойно прошу я, надеясь, что ты все-таки услышишь.

Я поднимаюсь с кресла и иду собирать чемодан и заказывать билеты в Нью-Йорк.

Я никогда ее не знал. Ее больше нет. Такая смерть во время родов – одна на 80 000 случаев. Как странно. Как уникально. Как жаль, она была на пару лет старше меня.

Я нужен тебе. Это приятно.

Все уходят. Я остаюсь.

Я такая сука. Я улыбаюсь.

Осень

http://cs311316.vk.me/v311316700/1544/8wkE-InYH78.jpg - вот такой вот арт подобрала и подарила Алина Петрова для этой главы) Спасибо тебе:* Любуемся и делаем мимимимим *___________*

осень опять надевается с рукавов,
электризует волосы - ворот узок.
мальчик мой, я надеюсь, что ты здоров
и бережёшься слишком больших нагрузок.
мир кладёт тебе в книги душистых слов,
а в динамики - новых музык.

Я был так взволнован, когда мне сказали, что у нее начинаются схватки. Я не переставал любить тебя, но в те часы я любил и ее очень сильно. Она дарила мне детей, она смотрела на меня сверкающими глазами и улыбалась, несмотря на боль. Она смеялась и постоянно повторяла, что Келли и Кевин будут очень боевыми детишками, раз так упорно рвутся наружу. Она злилась и материлась. Она пела странные песни и ходила по палате кругами.

Я принял их обоих. Первым появился Кевин, он такой большой, такой смуглый, как я. А Келли хрупкая, но здоровая. Я слышал первый крик своих детей почти одновременно с последним вздохом своей жены, их матери.
Мне было так страшно. Там кричали, там все пищало, детей увезли, а ее сердце били током. Она больше не открыла глаза. Оказывается, эмболия это так быстро и так страшно. Я позвонил тебе и только когда вслух сказал, что ее нет, меня порвало.

Тина, родная, смешная, молодая девочка. Она родила мне двоих детей и теперь лежит в морге. Я не знаю, как сказать об этом ее матери. Я не знаю, как я скажу об этом своим детям. Я не знаю, как можно быть таким конченным ублюдком и ни на секунду не переставать любить тебя.

Ты сказал, что приедешь, и этого было достаточно, чтобы дать волю себе и слезам. Я просто забился между двумя скамейками в коридоре и разрыдался. Никто не подошел ко мне, нужно отдать им должное. Только сочувственные взгляды. От них немного тошно, но я не виню их. Они ни в чем не виноваты. Такая редкая смерть, такая быстрая, и совершенно неожиданная.

Тина поплатилась за меня. Это я убил ее своим равнодушием, своей любовью к тебе. Но я не виню тебя. Тут только один корень зла, и хорошо бы его выдрать, да только я теперь не один на этом свете. И если Тиффани увезли, если Тиффани хотя бы относительно взрослая, то Келли и Кевин еще совсем ничего не понимают. Они нуждаются во мне. А я нуждаюсь в тебе. Я признаю это.

город после лета стоит худым,
зябким, как в семь утра после вечеринки.
ничего не движется, даже дым;
только птицы под небом плавают, как чаинки,
и прохожий смеется паром, уже седым.

Ты приезжаешь очень быстро, и ты привозишь с собой остатки лета. Вокруг меня уже осень, а ты такой загорелый, теплый, и пахнешь солнцем. Ты втаскиваешь меня в какую-то пустую палату и прижимаешь к двери, прижимаешь к себе, целуешь в мокрое и соленое лицо так крепко, что я забываю обо всем на пару секунд, а потом выдыхаю, и мне немножечко легче.

- Курт, она… Я не знаю… Они, - бессвязно мычу я, прекращая рыдания, но оставляя разрывы в словах.

- Я люблю тебя. Ты любишь их. Она любила тебя. Блейн, это жизнь. А смерть – ее часть. Так случается. Ты не виноват. Никто не виноват. Ты справишься. Мы справимся. Я тебе обещаю. Я буду рядом. Всегда…

Я поднимаю на тебя глаза и киваю. Ты будешь рядом.

Ты приходишь на похороны и стоишь в толпе. Никто не спрашивает, кто ты такой и что тут делаешь. Ты не подходишь ко мне, но я просто вижу твой взгляд, и этого достаточно. Тина такая юная в этом коралловом платье. Ей так к лицу эти розы…

Наши с ней дети все еще в больнице. Я уже нанял три няньки, я уже все купил, я уже обо всем подумал. А что мне с ними делать – я не знаю. Я боюсь. Хотя с Тиффани я много возился.

После похорон мы с тобой сидим у тебя. Допиваем бутылку джина и молчим. Смотрим друг на друга и даже не прикасаемся кожей. Мне достаточно просто слышать твое дыхание. Мне достаточно того, что под утро я зарываюсь лицом тебе в шею, а ты обнимаешь меня за шею. Ты говоришь мне:

- Ты чудесный, ты самый лучший. Ты ни в чем не виноват, ты будешь самым лучшим папой…

А я только выдыхаю слова любви, и впервые за эти дни засыпаю нормально.

у тебя были руки с затейливой картой вен,
жаркий смех и короткий шрамик на подбородке.
маяки смотрели на нас просительно, как сиротки,
море брызгалось, будто масло на сковородке,
пахло темными винами из таверн;

Через два месяца, когда осень еще не вступила в свои права полностью, но уже ощутима кожей, ты звонишь мне днем, когда я на работе, и просишь заехать за тобой. Я знаю, у тебя появилась какая-то своя жизнь, и это нормально. Но у тебя своя машина, я не понимаю. Зачем я нужен тебе. Но приезжаю сразу после работы, ты спускаешься вниз. Пока ты идешь от двери к машине, я не могу перестать любоваться тобой. Ты, кажется, еще похудел, но ты такой изящный, такой тонкий, такой невероятно красивый. И я так сильно тебя люблю.

- Отвези меня к себе домой, пожалуйста?

- Ты серьезно? Но…

- Я знаю, там Келли и Кевин, и твоя нянька, но можешь попросить ее уйти. Все нормально. Я просто хочу с ними познакомиться, если ты не против…

Я теряю дар речи, киваю головой, и завожу машину.

Я впервые вижу тебя у себя дома, и это так странно. И так… Так по-домашнему. Ты снимаешь обувь и верхнюю одежду, тщательно моешь руки. Я впервые сам делаю тебе кофе, а ты робко спрашиваешь:

- Где они?

Я волнуюсь непонятно из-за чего, и веду тебя наверх, в детскую. Отпускаю миссис Прайс домой, подвожу тебя к двум колыбелькам, стоящим рядом.

И знаешь… Я помню Рейчел с Тифф. Я не видел Тину с ними. Но то, какой ты сейчас… Я бы хотел нарисовать картину, если бы только умел. Ты невероятно нежно берешь на руки Келли, ты долго смотришь на нее, а потом ты улыбаешься и поднимаешь глаза на меня.

- Они так похожи на тебя и на Тину одновременно! Они такие красивые… Им повезло. И тебе повезло…

- Курт…

- Я не ревную, Блейн. Больше нет. Это твои дети, это частички тебя. А я люблю тебя, так разве я могу не любить их?

- Ты невозможный, - шепчу я, кладу Келли обратно в кроватку и тащу тебя из детской в гостевую спальню. Не в нашу с Тиной, и ты мне за это благодарен.

Я прижимаю тебя своим телом к постели, я целую тебя так глубоко, что ты задыхаешься и громко стонешь. Я впервые после всего этого снова с тобой, и ты такой обжигающе чувствительный. Ты такой натянутый и такой нежный. Ты отдаешься мне с такой охотой, словно я – это все, чего ты ждал. Так, словно я – это самое главное.

так осу, убив, держат в пальцах - "ужаль. ужаль".
так зареванными идут из кинотеатра.
так вступает осень - всегда с оркестра, как фрэнк синатра.

Самое странное начинается весной. Когда ты не живешь у меня, но проводишь тут все больше времени. Когда ты целыми днями возишься с Келли и Кевином и я отказываюсь от двух нянек, оставляя только одну. Когда нас в магазине впервые называют парой, а мы смотрим друг на друга и пожимаем плечами так, словно не понимаем, о чем они говорят.

Просто наша жизнь это наше дело. Просто плевать я хотел на всех, кроме нас. Тебя, меня, и детей. Ты не называешь их нашими, ты всегда называешь их моими, но я не акцентирую на этом внимание.

- Кевин, милый, улыбайся! – смеешься ты и пытаешься поймать улыбку на личике моего сына, когда я держу их обоих на руках, а ты фотографируешь нас. Кевин хмурится, ты опускаешь руки и убираешь камеру на полку, и как раз в этот миг он начинает хохотать. Ты не выдерживаешь, фыркаешь, выхватываешь Кевина у меня из рук и кружишь его по комнате, а затем целуешь в румяную щеку. Малыш пищит, смеется, а ты выглядишь таким ослепительно красивым, что у меня сжимается сердце. Мы относим детей в кроватки, а сами идем в спальню. Она уже не гостевая, она наша. Хотя да, конечно, тебе надо домой на выходных, у тебя же почти никаких вещей здесь нет.
Просто мой шкаф забит ими, а так вообще никаких.

Мы переплетаем пальцы под одеялом, я ласкаю твою шею губами, а ты улыбаешься в темноту спальни.

- Я люблю тебя.

- Я люблю тебя.

- Мы с тобой психи.

- И нас не вылечить.

- Ты мой.

- А ты мой.

кто-то помнит нас вместе. ради такого кадра
ничего,
ничего,
ничего не жаль.

_________________________
Вера Полозкова – Осень