Слова и вещи

Д о сих пор речь у нас шла о родстве языков, а также о фонетике, словообразовании и семантике, то есть о вопросах сугубо лингвистического характера. Но этимологи вынуждены постоянно сталкиваться в своей работе с такими проблемами и вопросами, которые нередко весьма далеко отстоят от лингвистики. Одна из таких проблем известна в этимологической литературе под названием «слова и вещи».

О брюкве, растущей на дереве. «Тыква — единственная съедобная разновидность семейства апельсиновых, произрастающая на севере, если не считать гороха...» Эти и другие подобного же рода полезные агрономические сведения встретили однажды в газетной статье ошеломлённые американские фермеры. Действие происходило... в юмористическом рассказе Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». В той же газетной статье автор её писал о посеве гречневых блинов, о брюкве, растущей на дереве, о гусаках, которые в жаркую пору года начинают метать икру, и о прочих столь же любопытных вещах.

Чтобы не оказаться в печальном положении незадачливого редактора сельскохозяйственной газеты, этимолог должен знать не только закономерности, связанные с изменением звуков или с особенностями образования и изменения слов. Иначе говоря, он не может ограничиться только теми знаниями, которые непосредственно связаны с языком. Для того чтобы писать о происхождении слова, нужно иметь достаточно ясное представление о том предмете, который данным словом обозначается. В противном случае чисто «бумажное» исследование, оторванное от реальных фактов, легко может привести к появлению своего рода этимологической брюквы, произрастающей на дереве.

В самом деле, вспомните приведённый выше пример с мнимым происхождением слова выдра от выдрать (шерсть).

Правда, случай с выдрой не относится к числу этимологии, признанных специалистами-языковедами. Но бывает и так, что даже специалисты-этимологи испытывают затруднения, когда дело касается не слов, а обозначаемых ими предметов. Взять хотя бы следующий пример.

Покрывался ли стог? Русское слово стог и соответствующие ему слова в других славянских языках некоторые учёные сопоставили с древнегреческим stego [стéго:] ‘покрываю’, с литовским stogas [стó:гас] ‘крыша’ и с целым рядом других родственных индоевропейских слов.

В фонетическом отношении эта этимология не может вызывать никаких сомнений: сравниваемые слова совпадают между собой буквально «звук в звук». Древнегреческое stego относится к русскому стог так же, как, например, латинское tego [тéго:] ‘покрываю’ относится к toga [тóга] ‘тога’ (буквально: ‘покров’). Различие между гласным е в корне глагола и гласным о в корне существительного является одной из наиболее типичных (и уже знакомых нам) особенностей образования слов в различных индоевропейских языках. Сравните, например, в русском языке:

Казалось бы, всё получается хорошо: и звуковые соответствия соблюдены, и словообразовательные закономерности совпадают с хорошо известными языковыми фактами. Да и смысл получается неплохой: стог — это не просто куча сена или необмолоченного хлеба, а куча сена (хлеба), покрытая от дождя. Подобно тому как ноша — это ‘нечто несомое’, набор — ‘нечто набранное’, сугроб — ‘сгребённое’, ‘сгребённый (снег)’, так и стог означал: ‘покрытое (сено)’, ‘покрытый (хлеб)’. Но давайте заглянем теперь в этимологический словарь чешского и словацкого языков, написанный выдающимся чехословацким лингвистом Вацлавом Махеком. Перу этого учёного принадлежит большое количество работ, в которых изложено немало новых, обычно очень интересных этимологий. Много внимания В. Махек всегда уделял реальной стороне этимологии, в его словаре нередко приводятся рисунки, воспроизводящие те предметы, о которых пишет автор. Поэтому, когда В. Махек, возражая против изложенной этимологии слова стог, пишет, что «стог никогда не покрывается», с его замечанием нельзя не считаться.

Возражение В. Махека относится не к лингвистической стороне вопроса, но тем не менее если бы оно оказалось верным, то вся приведённая выше стройная аргументация оказалась бы весьма основательно поколебленной. Однако в данном случае В. Махек ошибся. Дело в том, что стог сена или необмолоченного хлеба не всегда покрывается сверху от дождя. Возможно, что в тех сельских местностях, в которых приходилось бывать чехословацкому учёному, стога, действительно, не покрываются. Но в многочисленных русских деревнях можно убедиться воочию, что этимология *stego ‘покрываю’ → стог ‘покрытое (сено, хлеб)’ подтверждается не только чисто лингвистическими аргументами.

Пример со словом стог самым убедительным образом показывает, сколь важное значение при установлении происхождения слова могут иметь факты внеязыковые — факты реальной действительности.

Языковеды и историки. Известный польский этимолог А. Брюкнер как-то сказал, что одно слово историка может сразу же свести на нет весьма пространные и детально аргументированные доводы лингвиста. В этом высказывании заключена значительная доля истины, но... не вся истина. Нередки случаи, когда, наоборот, языковед поправляет историка.

Знаменитый римский полководец, политический деятель и историк Гай Юлий Цезарь писал, что «германцы не занимаются земледелием». А вот исследования языковедов показали, что в древних германских языках существовали слова со значениями ‘пахать’, ‘сеять’, ‘зерно’, ‘колос’, ‘ячмень’, ‘борона’ и другие. Причём эти слова не могли возникнуть в германских языках после того времени, когда жил Цезарь (I век до н.э.), потому что все они имеют надёжные соответствия в родственных индоевропейских языках. Не могли эти слова и быть заимствованными из других языков, ибо по своему звуковому составу они являются исконно германскими словами.

Следовательно, остаётся предположить, что Юлий Цезарь, встречавшийся с германцами почти исключительно на поле битвы, не был достаточно хорошо осведомлён о развитии земледелия у германцев. Тем более, что сталкиваться ему приходилось далеко не со всеми германскими племенами.

Неистощимая скотница. Таким образом, отношения между словами И вещами не являются отношениями односторонними. Не только знание вещей помогает надёжнее проследить пути возникновения и развития соответствующих слов, но и, наоборот, знание слов и особенностей их развития позволяет по-новому осветить историю отдельных вещей и событий.

Рассмотрим ещё один подобного рода пример — на метериале более нам близком, чем Юлий Цезарь и германцы.

В одном из памятников древнерусской письменности можно найти такое место: «Но скотница твоя... не скудна есть и неистощима, раздаваема и не оскудеваема» Если исходить из современных нам значений слова скотница — а) ‘работница, ухаживающая за скотом’ и б) ‘помещение для скота’, — то приведённый отрывок будет звучать по меньшей мере странно. И даже когда мы узнаем, что в древнерусском языке слово скот(ъ)ница значило ‘казна, казнохранилище’, у нас всё равно останется чувство неудовлетворённости: а при чём же здесь всё-таки скот?

Дело же здесь в том, что в древнерусском языке слово скот, наряду с его современным значением, имело также значение ‘деньги, имущество’. Что это — случайное совпадение? Оказывается, нет. Понятия ‘скот’ и ‘деньги, имущество’ этимологически связаны между собой во многих языках.

Так, древнефризское[63] слово sket [скет] означало и ‘скот’, и ‘деньги’, латинское pecu [пéку] — ‘скот’, а производное от него pecunia [пекý:ниа] — ‘деньги, имущество’, древнеанглийское feoh [фéох] значило и ‘скот’, и ‘имущество, деньги’.

Не будем останавливаться на других случаях подобного же рода. Уже из приведённых примеров ясно, что понятия ‘скот’ и ‘имущество, деньги’ в истории языка были неразрывно между собой связаны. Причём, как это видно, например, из латинских слов pecu и pecuta, понятие ‘деньги, имущество’ является производным, вторичным по отношению к понятию ‘скот’.

В данном случае не языковые факты опираются на анализ фактов исторических, а, наоборот, свидетельства языка проливают свет на культурно-исторические отношения древних индоевропейских племён, когда скот служил средством обмена (‘скот’ → ‘деньги’) и был главным достоянием человека (‘скот’ = ‘имущество’).

О плетёных стенах. Однако чаще всё-таки изучение реалий помогает изучению языка, а не наоборот. Особенно большое значение вопросам, связанным с изучением вещей, придавал австрийский языковед Р. Мерингер, заявивший в одной из своих работ, что «без исследования вещей не может быть никакого исследования слов». Им была написана большая серия статей под общим заголовком «Слова и вещи» («Wörter und Sachen»). Среди многочисленных этимологий этого учёного наиболее удачным является его исследование, посвященное происхождению немецкого слова Wand [ванд] ‘стена’.

Р. Мерингер проанализировал большое количество археологического, исторического и этнографического материала и пришёл к выводу, что одним из наиболее распространённых типов стены у многих народов был плетень. Это позволило ему связать происхождение слова Wand ‘стена’ с немецким глаголом winden [вúнден] ‘извивать, плести’.

Правдоподобность объяснения Р. Мерингера может быть подтверждена такими примерами, как русское слово плетень (к плести), а также — родственные ему древнерусские слова плеть, плешина, плотъ ‘ограда’, оплоть ‘ограда, стена, забор’ (сравните современное русское слово оплот ‘надёжная защита, опора’). Такое же происхождение имеет литовское слово siena [сúена] ‘стена’ — к sieti [сúети] ‘связывать’, монгольское хэрэм ‘стена’ — к хэрэх ‘сплетать’ и ряд других слов в самых различных языках мира.

Выдалбливалась ли колода? Уже упомянутый нами выше чешский языковед В. Махек как-то заявил, что славянское слово *kolda (→ русск. колода) никогда и нигде не обозначало выдолбленного, полого изнутри пня (обрубка дерева). Так ли это на самом деле?

В. И. Даль в своём знаменитом четырёхтомном «Толковом словаре живого великорусского языка» перечисляет (наряду с некоторыми другими) следующие значения слова колода: 1) ‘большое корыто грубой обделки’ (водопойная колода); 2) ‘кружка’ (деревянная); 3) ‘долблёный чёлн’; 4) ‘долблёный гроб’; 5) ‘цельный долблёный улей’.

Все перечисленные значения слова колода говорят о предметах, выдолбленных из дерева. А это даёт возможность сопоставить рассматриваемое слово с литовским глаголом kalti [кáльти] ‘выдалбливать’ (литовское а, как мы знаем, соответствует славянскому о). Приведённое литовское слово позволяет предполагать, что глагол колю, колоть, кроме значений ‘раскалывать, расщеплять’ (колоть сахар, орехи; колоть дрова), ‘прокалывать’ (колоть иглой) и ‘убивать’ (колоть свиней), имел когда-то ещё и значение ‘выдалбливать’, совпадающее со значением литовского глагола.

В смысловом отношении слово колода ‘(выдолбленное) корыто, кружка, улей, лодка’ можно сравнить с такими записанными у В. И. Даля словами, как долбуша, долблёнка ‘долблёная чашка, корытце’и ‘долблёный улей’, долбушка, долбанец ‘лодка-однодревка, чёлн’.

Таким образом, и в случае с колодой сами вещи помогают установить происхождение своего названия.

Лоси-«пахари». Многие, очевидно, знают, что у лося есть и ещё одно название: сохатый. Почему же.именно сохатый? Попробуем выяснить происхождение этого слова. Хорошо известно, что в русском языке слова на - атый составляют весьма своеобразную группу: бородатый человек — это человек с бородой, горбатый — с горбом, хвостатый зверь — зверь с хвостом и т.д.

Есть у этой группы слов и одна маленькая особенность. Что такое, например, носатый человек? Это не просто человек с носом, а человек с большим носом; конечная часть слова — - атый — придаёт ему несколько иной оттенок значения сравнительно с такими словами, как бородатый или горбатый.

Таким образом получается, что сохатый — это зверь с сохой или с большой сохой. Но ведь соха — это сельскохозяйственное орудие, которым раньше пахали землю. И сейчас лемех, или часть плуга, подрезающая снизу пласт земли, называется сошником. Готское слово hoha [xó:xa], родственное русскому слову соха, также имело значение ‘плуг’.

Но для чего же лосю понадобилась соха — не землю же пахать?! И здесь опять на помощь этимологу приходит сам предмет, обозначаемый этим словом. Древнейшая соха представляла собой большой развилистый сук или ветвь дерева. Один конец сохи заострялся и обжигался для большей прочности на огне. Позднее на него стали насаживать металлический наконечник. В истории земледелия соха явилась как бы посредницей между простой палкой для разрыхления земли (первобытной мотыгой) и современным плугом.

Эти «биографические» данные, относящиеся к древнейшей истории сохи, нашли своё отражение и в языке. Так, например, один из ближайших «родственников» сохи — слово посох — напоминает нам о той примитивной мотыге или, точнее, о той заострённой палке, с помощью которой наши далёкие предки обрабатывали землю перед посевом. А уменьшительное слово сошка ‘палка, подставка с развилкой’ не оставляет уже никаких сомнений в первоначальном значении слова соха. Наконец литовское šaka [шакá] ‘ветвь, сук’ и некоторые другие иноязычные «родственники» нашего слова позволяют окончательно установить его происхождение.

Теперь становится совершенно ясным, почему лось был назван сохатым, — за его ветвистые, разлапистые рога. Как и в других, приведенных выше примерах, решающую роль при установлении этимологии слова сохатый сыграли предметы реальной действительности. Для того чтобы выяснить, каково происхождение слова сохатый, мало было знать, что сохой пахали землю, нужно было знать также, что собой представляет эта соха, каков её внешний вид, из чего она изготовлялась, какова ее история развития.

Сколько было Тюменей? Географические названия, как и любые другие слова в языке, также имеют свою историю. Изучением географических названий, их происхождением и историей занимается специальная наука — топонимика[64], неразрывными узами связанная с этимологией.

В топонимических исследованиях, как и в работах чисто этимологических, также нельзя ограничиваться изучением одних лишь языковых фактов. Здесь особо важное значение приобретает знание географии и истории.

Возьмём в качестве примера вопрос о происхождении названия городка Тюмени. Этот город был основан русскими в Западной Сибири в 1586 году вскоре после гибели знаменитого Ермака. Язык местного населения (манси), жившего с давних пор в районе этого города, относится к семье финно-угорских языков. На этом основании выдающийся немецкий этимолог М. Фасмер высказал предположение, что топоним (географическое название) Тюмень происходить от мансийского Чэмген, что в переводе на русский язык означает ‘в Тюмень’. В принципе подобное объяснение возможно (вспомните этимологию топонима Стамбул). Однако исторические и географические факторы не подтвердили этого предположения Фасмера.

Прежде всего обращает на себя внимание одно очень странное противоречие. Город Тюмень был основан в Западной Сибири в самом конце XVI века, а на географических картах и в сочинениях западноевропейских историков середины XVI века уже упоминаются крепость Тюмень, царство Тюмень, Тюменская орда... Более того, в одной русской летописи рассказывается, что татарский хан Тохтамыш был убит в Сибирской земле, в Тюмени. Произошло это в 1406 году, то есть почти за два столетия до того, как русскими был основан город Тюмень.

О чём говорят все эти факты? Прежде всего, о том, что географическое название Тюмень существовало в Западной Сибири ещё задолго до основания русскими города, названного этим именем. Кроме того, вряд ли Тюменское царство в Сибири, существовавшее еще в XV веке, могло получить своё наименование от мансийского названия города, основанного в конце XVI века. По-видимому, истоки топонима Тюмень следует искать где-то в другом месте.

Анализ исторических и географических источников показывает, что Тюмень в Западной Сибири — далеко не единственный топоним, носивший это имя. На Кавказе недалеко от устья Терека ещё в середине XVI века были известны город Тюмень и река Тюменка. Страна Тюмень в 100 милях к юго-западу от Астрахани упоминается в книге английского путешественника середины XVI века Дженкинсона. В старинных русских документах мы находим также упоминание о реке Тюменке в районе Астрахани. Наконец, арык Тюмень, вытекающий из Сырдарьи (Средняя Азия), известен из документов XV-XVI веков. Кстати, это древнее географическое название до сих пор сохранила железнодорожная станция Тюмень-арык.

Едва ли можно сомневаться в том, что все перечисленные географические названия имеют какой-то единый общий источник. Но какой именно? Средняя Азия (арык Тюмень) — устье Терека (город Тюмень) — северо-западное побережье Каспийского моря (страна Тюмень) — низовья Волги (река Тюменка) — Западная Сибирь (Тюменская орда, город Тюмень). Соедините между собой на карте эти географические пункты — и перед вами возникнет маршрут, который совершили монголо-татарские полчища во время завоевательных походов ХШ-XIV веков.

Связь между географическими названиями Тюмень и монголо-татарскими завоеваниями надёжно подтверждается различными историческими и языковыми данными. В современном монгольском языке имеется слово тумэн ‘десять тысяч, бесчисленное множество’. Это же слово встречается и в других монгольских языках. В Монгольской империи при Чингисхане и его преемниках слово tūmen [тюмен] означало войско в десять тысяч человек, а также большую племенную группу — туман или тумен, — которая была обязана поставлять хану войско в 10 тысяч воинов.

Позднее это количественное соотношение перестало быть обязательным, и слово tūmen превратилось в административный термин, близкий по своему значению к слову улус (сравните современное монгольское улс ‘государство’). Именно отсюда на пути следования монголо-татарских войск появились: страна Тюмень, Тюменская орда, Тюменское царство, а также несколько населённых пунктов и городов с тем же названием — Тюмень.

Итак, основной вывод, который можно сделать из главы, посвященной проблеме «Слова и вещи», сводится к следующему: этимология как наука постоянно опирается на самые различные отрасли человеческих знаний. Не имея достаточно ясного представления о предмете, нельзя с уверенностью судить и о происхождении слова, которым этот предмет обозначается. Вот почему при изучении происхождения слов постоянно приходится обращаться к трудам археологов, историков, этнографов, биологов, географов и многих других учёных, а также к разнообразным справочникам, в которых подробно описываются заинтересовавшие этимолога вещи, предметы, явления.

Оглавление

Глава двенадцатая