Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Серый дрозд⇐ ПредыдущаяСтр 28 из 28
Я открываю глаза и думаю: где я? Надо мной дощатый потолок, комната совсем незнакомая. Напротив кровати стол и кресло, окно занавешено белой занавеской. За окном солнечное утро. Я – дома. Так странно говорить это про совсем незнакомое место. Лежу и думаю: что делать? То ли надо вставать и куда‑то идти (например, на кухню, помогать маме готовить завтрак), то ли лежать и не будить никого в доме. Я поворачиваю голову и вижу, что на стене над дверью висят круглые часы. Девять утра. Ничего себе. В детдоме мы всегда вставали в семь. Даже в выходные. А тут меня никто не разбудил. Но в этот момент дверь открывается, я смотрю в проем и никого не вижу. Только слышу, как цокают по дощатому полу коготки. Это Зю. Она запрыгивает ко мне на кровать и с мурчанием тыкается носом куда‑то мне в ухо. Зю вся замшевая и горячая. Я обнимаю ее и думаю: что же мне все‑таки делать? Я почему‑то стесняюсь вставать. И тогда я начинаю вспоминать весь вчерашний день – минуту за минутой. Воспоминания о том, как мы уезжали, я сразу отодвигаю подальше, лучше вспоминать то, что было после приземления. Мы стояли у крутящейся ленты, на которой ездил по кругу чужой багаж, и ждали, когда приедут моя и мамина сумки. За стеклянной стеной толпились те, кто встречал наш самолет, люди тащили свои чемоданы, выходили за перегородку и обнимались. Хотя я и видела папу Степана на фотографии, я все равно не узнала бы его: от волнения у меня все как‑то перемешалось в голове. Мы с сумками тоже вышли в толпу встречающих. Папа подошел к нам и обнял. Сначала маму, а потом меня. Меня он поцеловал в щеку. У папы была борода, и вообще он был чем‑то похож на того дяденьку в кукольном театре, который проводил нам экскурсию. Только тот дяденька был толстый и с грустными глазами, а папа худой и веселый. – Я нарядился в белую рубашку, – сказал папа. Рубашка у него была не очень‑то аккуратная – рукава мятые. Наверное, он гладил ее сам. Мы сели в нашу машину и поехали домой. Мама сидела со мной сзади и держала меня за руку. А я смотрела в окно. Потому что первый раз в жизни была в Москве. Потом широкие дороги кончились, мы свернули на узкую, среди сосен, потом на неасфальтированную, всю в колдобинах, и машина остановилась перед длинным некрашеным забором. – Приехали, – сказал папа. Дом наш был старый, двухэтажный, но его я сразу узнала. Все же дом узнать легче, чем людей. Еще мне предстояло познакомиться с братишками. Младший, увидев меня, надулся настороженно и едва дал поцеловать себя в румяную толстую щеку. Я вспомнила Митьку, сына Александры Евгеньевны, и тут же решила, что мой Матюшка гораздо лучше. Хотя Митька тоже милый. А старший младший брат, Антон, увидев меня, вдруг заорал что‑то радостное и умчался в дом. Через минуту я услышала откуда‑то сверху: – Гошка, смотри! Я вон где! Антон стоял на балконе второго этажа и махал мне руками. Потом он вдруг поднял над головой голубой пластиковый стул и зачем‑то кинул его вниз. Стул упал на траву прямо мне под ноги. – Анто‑о‑он! – в один голос закричали папа и мама. Антошка скрылся из глаз, он, кажется, сам испугался того, что натворил. Я услышала, как за моей спиной папа сказал маме: – Перенервничал, не знает, куда себя выплеснуть… А потом громко скомандовал: – Так, девочки, умываться с дороги и ужинать. Я купил пирог с яблоками, будем пить чай. Уснула я в своей комнате, как только коснулась щекой подушки. И вот наступило утро. И я не знаю, что мне делать и куда идти. Я сползаю с кровати и аккуратно застилаю ее, как нас учили в детдоме. Только вот покрывала на кровать почему‑то нет, и я оставляю просто аккуратно расправленное одеяло. Одеваюсь и тихо, стараясь не шуметь, спускаюсь вниз. Кажется, это дверь на кухню. За дверью слышны голоса. Я знаю, что подслушивать нельзя, но останавливаюсь и слушаю. Это мамин голос, это папин голос, а это говорит какая‑то незнакомая женщина. – … и я предпринимаю последнюю попытку вас образумить! Зачем вы притащили в дом чужого ребенка? Степан? – Мама, это не чужой ребенок. Это теперь наша дочь. – Степан, не городи ерунды! Вы подобрали под забором непонятно что! Вы хоть знаете, какие у нее гены? – А ты все наши гены знаешь, до восьмого колена? Мало ли, кто у нас был в предках? – У нас все были приличные люди. А вы подбираете отбросы общества. Хороших детей в этих детдомах нет! – Да ты ее даже не видела толком… – Все я видела! За таких детей должно отвечать государство, пусть оно и тянет этот воз! Я еще понимаю, взяли бы маленького ребенка. Но вообще зачем? Уж хотите третьего – могли бы родить! Или тебе, Лида, лень? – Я не хочу это обсуждать с вами, Ирина Михайловна. … Это мамин голос. Я стою, как будто меня приколотили к полу гвоздями, и слушаю. Теперь я уже не могу уйти и недослушать. – Нет, ты будешь это со мной обсуждать, будешь! Потому что притащить какую‑то побродяжку в семью я не позволю! Снова заговорил папа: – Знаешь, мама, от твоего позволения ничего не зависит. Мы в своей семье принимаем решения сами. – Ах, вот оно что! Ну, вы сами довели до этого! Степан, если тебе чужая девица дороже родной матери, то… Или вы отправите ее назад, или ноги моей в вашем доме не будет! И тут стало тихо. Сердце у меня колотилось где‑то в горле. Я слушала, что ответит папа. А папа сказал после этой тишины очень спокойным голосом: – Очень жаль. Нам иногда будет не хватать тебя, мама. Да и мальчики по тебе будут скучать. Но это не наш, а твой выбор. Если ты ставишь вопрос так… – Степан! – Мама. У меня теперь трое детей. Тебе придется принять наши жизненные обстоятельства такими, какие они есть. Жаль, если для тебя это окажется трудным. Я все же надеюсь, что ты… не будешь так категорична… Голос невидимой Ирины Михайловны стал очень спокойным. – Что ж. Вы еще пожалеете. Прощай, сын. Одумаешься – звони! Я еле успела отскочить от двери, спрятавшись за стоящий в коридоре огромный шкаф. Дверь кухни распахнулась, и моя сердитая и ненавидящая меня бабушка, простучав каблуками, вышла вон. Через минуту я услышала шум отъезжающей машины. Больше всего я боялась, что они выйдут в коридор и увидят меня. Но на кухне было тихо. Потом мама сказала: – Овсянку на завтрак. Ты как? – Я – за. Гошка еще спит? Может, пойдем разбудим? – Да пусть спит. Их там рано поднимали, пусть хоть дома поспит вволю. На цыпочках я проскользнула к входной двери и вышла на улицу. Было тепло. На зеленой траве за домом Антошка играл с двумя собаками. Большая белая Марта носилась за ним по кругу, а спокойная, полная достоинства рыжая Нора сидела в центре этого круга и крутила головой. – Гошка, доброе утро! – крикнул мне Антон. – Тебя не велели будить, я утром хотел, а мне мама не разрешила. Я села на траву и посмотрела вокруг. По краю нашего участка стояли сосны, дальше начинался лес. По траве прыгала птица – я знаю, как она называется: трясогузка. Пролетела со стрекотом яркая черно‑белая сорока. Сороку я тоже знаю. А по веткам яблони прыгала какая‑то незнакомая мне птица. Серая, крупнее воробья, с пятнистым брюшком. – Антон, а ты не знаешь, как называется вон та птица? Вон та, серая! Антон посмотрел, куда я показываю: – Папа сказал, что это серый дрозд. У нас тут их много летает. Серый дрозд качался на яблоневой ветке. Я хотела его рассмотреть. Главное – чтобы он не испугался и не улетел. «Еду в ДД. Минут через сорок буду у тебя». Тетя Лида прилетела утром, оформила какие‑то документы – и вот еще десять минут, и я ее увижу. – Дура, – третий раз говорит мне Ленка. – В таком виде ты матери не понравишься. Посмотрит на тебя и скажет: зачем мне такое чучело? Я криво усмехаюсь, но в коридоре слышен какой‑то шум, Ленка дергает меня за руку и почти насильно выволакивает из комнаты. Навстречу тете Лиде. В первый момент я не узнаю ее: она не похожа на свое фото. У тети Лиды усталое с дороги лицо, она совсем не накрашенная. И она тоже смотрит на меня смущенно – как и я на нее. Нам неловко, но, к счастью, в этот момент нам не дают остаться одним. Нас куда‑то тащат, теребят, расспрашивают ее, хлопают по спине меня, мы оказываемся то в кабинете директора, то в нашей комнате, то почему‑то в столовой – тетя Лида появилась как раз к обеду, и ее угощают нашим супом и пловом. Я сижу рядом и молчу. – Гошка, – вдруг шепчет она мне, – а почему компот такой несладкий? У нас всегда такой компот, я не знаю, почему он не сладкий. Наверное, сахара на всех не хватает. Мы пьем несладкий компот и стесняемся друг друга. Через час мы оказываемся в каком‑то официальном здании. – Тут ваша опека, – говорит тетя Лида. – Сейчас мы напишем заявление и будем ждать несколько дней, чтоб нам оформили документы. И тогда уже можно будет ехать домой. Я поворачиваюсь по ее слову как кукла. «Сядь» – я сажусь. «Подожди тут» – я жду.
|