Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Как сберечь здоровье
Мир устроен очень просто. В центре мира стоит деревня Большая Шеча. Одна сторона наша, вот эта, а та сторона – чужая, там Сосновка. Дачники приезжают и смеются: как это у вас две стороны деревни по‑разному называются? А так всегда было, с самого начала жизни. От Сосновки проулок, там и вовсе Загибаловка, и живут там неведомые загибаловцы, Риткины односельчане с ними не дружат. В одну сторону от деревни луга, там клубника растет дикая. В другую сторону – безымянные овраги тянутся и речка течет по имени Шечка, а самый главный овраг называется Каменный лог. По низу лога течет ручей, туда татка коров водит на водопой. Еще в мире есть Средняя Шеча, сразу за Большой, если по дороге ехать. Ее крыши виднеются за полем. В этот мир откуда‑то приезжают каждое лето дачники, и два раза в день проходит по деревне зименский автобус. Ритка никогда не задумывалась, откуда дачники и почему автобус зименский. Так было, так есть и так будет во веки веков. Утром Ритка просыпается поздно. Татка стадо погнал, хотел Ритку с собой взять, да пожалел вдруг. Пусть поспит еще Ритка. – Только приходи в обед, а то скучно мне без тебя, – гудит татка над Риткиным ухом. Так что собирается Ритка. А Гелька за ней ходит, ноет: – Я дома одна не останусь, с тобой пойду, только давай поедим сначала, и хлеба еще с собой возьмем! Мамки дома нет, но у Ритки и Гельки праздник: в подпечке стоит пузатенький чугунок с мелкой вареной картошкой в мундире. Картошка вся в глазках и бочки у нее зеленые. Гелька таскает картошку прямо из чугунка, а Ритка делает себе кушанье по‑взрослому. Картошку режет краешками в эмалированную миску, солит и подсолнечным маслом поливает. Вкусно. Гелька всухомятку пузо набила, теперь в Риткину тарелку тянется. – Сама накроши, – сердито отпихивает ее Ритка. – Я ножа боюсь, порежусь, – ноет Гелька. Вот же горюшко. Ритка крошит еще картошки, в две алюминиевых липких кружки наливает воды: – Завтракай, Гелька. Сейчас к татке пойдем, будем искать, куда он сегодня стадо погнал. Гелька чавкает картошкой, и Ритка царапает вилкой уже по дну. Жужжит у края стекла залетевшая от соседей пчела, бормочет радио. И говорят по радио про здоровье. Здоровье Ритку очень интересует. Татка и мамка у Ритки все время болеют. Сперва к ним гости приходят, они веселятся, песни поют, и шумят иногда, и даже дерутся. Как маленькие, думает Ритка. Маленькие тоже дерутся и шумят. А потом мамка валится спать, и ее не добудишься. – Ох, болею я, Ритка, не трогай ты меня за‑ради‑господи. И татка болеет. Чем они болеют, не знает Ритка. Волнуется за них. Совсем старые стали у нее татка и мамка. Вдруг еще помрут – куда тогда пойдут Ритка с Гелькой? Как‑то раз Ритка проснулась ночью и подумала, что все однажды умрут. И она тоже. Хотела было Ритка зареветь о себе. Потому что умирать ей очень страшно. Но потом она подумала: сперва, конечно, помрут татка и мамка. Вот как померла бабка Лидия Игнатьевна, которую Ритка и не видела никогда. Вся Лидия Игнатьевна – только серая фотка на стене, мухами обсиженная. Кофточка у Бабки белая в горошек. То ли в горошек, то ли опять эти мухи. Брови у Бабки черные, строгие. И глаза строгие. Это таткина мамка была. Вот была – а теперь только фотка на стене. И татка с мамкой будут фотки на стене. И не будет их нигде, и останется Ритка одинешенька, и только Гелька будет рядом ныть, и куда тогда Ритка денется? Ревела, ревела Ритка, наверное, полночи ревела. А потом решила, что, как мамка и татка помрут, она пойдет к соседке Вере Муратовне. Та их с Гелькой накормит. А потом, может быть, брат из города приедет. Только Ритка его видела всего два раза, и не знает его Ритка, и не любит, и жить у него не хочет. Потом Ритка проснулась, и уже было утро. Утром не страшно, что помрешь – кто же утром помирает? Но про здоровье Ритка очень внимательно слушает. Она, может быть, даже доктором станет, когда вырастет. Будет родителей лечить, и Вере Муратовне радикулит вылечит. Радикулит – это когда спина болит и наклониться не можешь. Иногда по радио рассказывают, какие есть хорошие лекарства, только Ритка названия их записать не умеет, а запомнить не может. Все помнит‑помнит, а к вечеру опять раз – и забыла. Да и нету у мамки с таткой денег на лекарство. Так что доедает Ритка картошку и слушает, как по радио говорят, мол, очень полезно босиком ходить. От всех болезней всего полезней. – Вот, Гелька, пойдем мы с тобой сейчас татку со стадом искать – босиком. И все болезни от нас убегут, испугаются. – Ты что, Ритка, ноги‑то наколем, – рассудительно возражает Гелька. – А слышала, по радио сказали – сто болезней уходят сразу. Или ты помереть хочешь от ста болезней? Гелька помирать не хочет и идти босиком соглашается. Берут они с собой полкирпича хлеба, наливают в бутыль воды и отправляются в путь. И сразу же понимают, что сделала Ритка глупость. В воздухе тонко звенит полуденный зной, и если бы Ритка умела разбирать термометр, то знала бы, что на улице тридцать пять градусов. Это не только жара. Это еще и раскаленная, спекшаяся до состояния камня тропа. Вокруг деревни – красная глина, сильный дождь ее размывает в розовую густую кашу, в которой вязнут гусеницами трактора и безнадежно тонут‑буксуют автобусы. Сейчас это обжигающая, ранящая ссохшимися комками серо‑розовая лента дороги. Ритка и Гелька идут по самому краю тропы, там, где высохшая трава колет ноги, но не так горячо. – От всех болезней, Гелька, от ста болезней. Сейчас этот жар нам сто болезней вытащит прямо через пятки, и мы никогда не умрем. Гелька тащится сзади: – Ритка, а болезней на свете сколько, всего сто? – Сто, – говорит Ритка уверенно. – Всего сто, это очень много. – А сто – это больше миллиона? – Куда больше! – уверенно говорит Ритка. И Гелька ей верит, потому что Ритка старшая, и потому что осенью она пойдет в школу. Так что Ритка точно знает. Дальше Ритка молчит, терпит раскаленную землю под ногами и думает, что надо бы татку и мамку босиком заставить ходить. Чтоб не болели и не умерли. Только как их заставишь? Мамка у Ритки хорошая, но скучная. То ее дома нет, то она с гостями, то спит, то по двору шатается и песни поет. Но невесело поет. Румяная и глаза блестят. Ритка ее тогда такую боится, потому что мамка может Ритку не узнать, толкнуть или обругать. Что‑то свое видит перед глазами мамка. Когда мамка начинает с гостями петь и плясать во дворе, Ритка берет Гельку и убегает к соседке Вере Муратовне. Даже если ее дома нет, то можно спокойно посидеть на крылечке, в тишине. А вообще‑то Ритка знает, где у Веры Муратовны ключ, можно и в дом зайти, если холодно. Не всегда ведь на свете жара как сегодня. Бывает и дождь. Бывает и снег. А как ходить босиком зимой? Вот недослушала Ритка радиопередачу. Но так сильно жжет пятки, что, наверное, зимой ходить босиком уже будет не нужно, все болезни и так убегут сегодня к вечеру. Наконец тропа спускается к логу, где ручей разливается широко, где берега истоптаны коровьими копытами, а на дне плоско сереют огромные мылкие пластины камней. Здесь через ручей переброшено большое бревно. Ритка и Гелька садятся на него и с наслаждением опускают обожженные подошвы в холодную воду. – Ритка, давай хлеба поедим? Там много, татка, наверное, с собой тоже взял, и нам, и ему хватит. Они болтают в прохладной воде ногами, едят пересоленный сельмаговский бурый хлеб и смотрят, как над водой кружатся стрекозы, а к наполненным водой копытцам прилетают большие бабочки. Ритка знает, что сюда прилетает не только рыжая крапивница и белесая капустница, не только голубой мотылек, а иногда и желтокрылый красавец. Огромный. Как его зовут, Ритка не знает. Когда его видишь, надо загадать желание, и если ты успела выговорить его три раза, пока желтокрылый не вспорхнул снова, то оно сбудется. Надо идти искать, куда татка стадо погнал. А то он будет сердиться, что Ритка не пришла. Если мамка у Ритки скучная, то татка – он непонятный. Разный у нее татка. Сегодня утром он пожалел будить Ритку – это был добрый татка, веселый, он насвистывал какую‑то песню, собираясь в рассветном сумраке, и Ритка думала сквозь сон, что она татку любит. А иногда татка бывает злой. И если попадешься ему на дороге, то он может так отодвинуть тебя с пути, что полетишь на пол. Тут не разберешь, обо что лбом приложилась: об угол печки или о косяк. – Откуда у тебя на лице синяк опять, Рита? – спрашивает Вера Муратовна. – Упала, – шепчет Ритка, – запнулась, упала. – Татка ударил? – Нет, – еще тише шелестит Ритка. На татку жаловаться нельзя. Однажды татка пришел откуда‑то вечером и вдруг решил, что без него в доме были чужие. Он зло кричал, раскидывая вещи, а потом увидел Ритку и сгреб ее в охапку. С силой тряхнул. – Говори, кто тут был без меня у мамки в гостях? Ритка пискнула полузадушенно, как воробей. У мамки с таткой вечно гости, разве разберешь, кто ходит, кто песни поет, кто спит‑валяется потом в сенях, или даже во дворе, если летом. – Никого не было, таточка! Но глаза у татки были дикие, злые, он начал трясти Ритку и кричать, что вытрясет из нее душу. И называл ее разноглазым рыжим змеенышем и лопоухой приблудой. Ритка реветь начала во весь голос. Уши у Ритки, и правда, круглые, лопоухие, ни у кого таких нет в семье. Вот татка иногда и кричит то на мать, то на саму Ритку, что она ему не дочка, а… А дальше не понимает Ритка. Кричит татка и по‑польски, что‑то про пся крев, и что мамка гуляла, и потому у Ритки лопоухие уши. При чем тут уши и при чем тут где мамка гуляла? Люди гуляют по всей деревне, а уши у всех разные. Гуляют ногами, а уши… Ритка еще громче заорала тогда, начала вырываться. И вдруг татка замолчал и глянул ей в самую душу, так, что Ритка обмерла от его взгляда. – Ори, ори громче, – сказал татка тихо. – Прибегут соседи, позовут участкового, будут тебя спасать! Приедут за тобой на желтой машине и увезут тебя из дома в приют, а в приюте ни дома, ни татки, ни мамки, одни чужие тетки, как в казарме… скажут, плохо‑о‑ой у тебя татка, зло‑о‑ой, деточек у него надо отня‑а‑ать… И отпустил Ритку, и сел прямо на землю, и заплакал вдруг мутными слабыми слезами. Вот с тех пор Ритка знает. Нельзя кричать. Жаловаться нельзя на татку. И вообще надо, чтоб соседи думали, что все у них, у Новаков, и во дворе, и в избе в порядке. Ну, любит ее мамка гостей, ну, шумят они иногда, а так – все хорошо, все как у людей, и будет еще лучше. Вот комод купит Ритка, и свяжет на него кружевную дорожку, и никто не отнимет Ритку от татки и от мамки, и от дома ее, и от Гельки, и от деревни Большая Шеча, и от ручья Каменный лог, в котором они сейчас с Гелькой отмачивают сожженные красные лапы и куда крошат бурый хлеб юрким черным малькам.
|