За ошибки надо расплачиваться. Но не только «Каштанка» отвечала моему негативному кредо: «в театре кукол нужно ставить только то, что нельзя поставить в театре человеческом»

Но не только «Каштанка» отвечала моему негативному кредо: «в театре кукол нужно ставить только то, что нельзя поставить в театре человеческом». Ведь этому же условию отвечает «Затерянный мир» Конан-Дойля. К счастью, мы его не поставили. А собирались ставить, объясняя это тем, что нами могут быть показаны всякие доисторические животные, которых нельзя показать в обычном театре.

Да, нельзя, но и в кукольном тоже нельзя, хоть это и фантастика. Нельзя потому, что это не сказочная фантастика, не иносказательная, а научная. Змей-Горыныч или ведьма на метле – не птеродактили. Они, безусловно, не настоящие. Они собирательные образы зла, а вот птеродактиль совсем не собирателен. Хоть его и нет, но он был. Он настоящий. Змея-Горыныча можно изобразить, а конан-дойлевского птеродактиля надо имитировать, подделывать, стараясь показать таким, каким он был или мог быть.

Все это я понял много позже и потому, ставя спектакль за спектаклем, совершал ошибку за ошибкой.

«Изобразить» и «показать»

Между понятиями «изобразить» и «показать» есть огромная смысловая разница.

Изобразить лошадь может мальчишка, прыгая галопом по комнате; художник, нарисовав ее на листе бумаги или написав на холсте; скульптор, вылепив ее из глины или вырезав из дерева. Но изобразить лошадь с помощью лошади невозможно. Потому что она уже лошадь. А вот показать можно. Для этого ее нужно только подвести к вашему окну.

Если бы мы старались «показать» птеродактиля, нам пришлось бы имитировать какое-то действительно существовавшее животное. Эту задачу, вероятно, может выполнить зоологический музей, восстановив птеродактиля на основе сохранившегося скелета и «одев» в мускулы и кожу на основе исторических и биологических домыслов, как делал это известный скульптор Герасимов, реконструируя голову питекантропа или Ивана Грозного. Но такие, может быть, и очень точные подделки «под настоящее» никогда не могли бы быть персонажами театра кукол. Если бы внутрь такого сымитированного птеродактиля вставить мотор и рычаги, благодаря которым он мог бы шевелиться, это стало бы трюковым искусством техники, но не искусством театра.

В Швейцарии работники телевидения сделали огромного механизированного железного ихтиозавра. Опустили под воду в центре озера и провели электропроводку. В один прекрасный день, к полному изумлению окрестных жителей, ихтиозавр несколько раз высунулся из воды, издавая какие-то низкие, страшные звуки. Затем те же работники телевидения взяли интервью у людей, видевших и слышавших этого подводного зверя (швейцарский вариант «лохнесского чудовища»), и передали их по телевидению. Вся страна была поражена этим теледокументом. Затем многометрового подводного жителя приволокли в телестудию, показали всем телезрителям и весело покаялись в своем розыгрыше.

Я присутствовал в телестудии во время этой передачи и с удовольствием похлопал зеленого монстра по его железной щеке. И хоть юридически он все-таки был куклой, театральной куклой его назвать нельзя. Он был имитационным обманом легковерных, таким же обманом, каким был сымитированный снежный человек, якобы вмерзший в ледяную глыбу, которого возил по Америке какой-то шарлатан.

Нет, имитация человека или животного никогда не станет театральной куклой. Ей место в любом музее: этнографическом, палеонтологическом, зоологическом, но не в театре.

И как это ни странно звучит, но сказочная лошадь отличается от настоящей тем, что сказочная не существует. Только тогда она и может быть сказочной. Следовательно, ее можно «изобразить», но «показать» нельзя. Потому что невозможно показать то, чего нет. Вот почему так не прав тот же английский режиссер Корда, когда в фильме «Багдадский вор» он путем чисто технического трюка двойной экспозиции и рапида заставил настоящую лошадь лететь в облаках, медленно двигая ногами. Чуда не получилось, и сказка не получилась. Летать могут только сказочные лошади. Настоящие дискредитируют такой полет.

Да дело и не в самом полете. К сожалению, довольно часто режиссеры и театра и кино бездумно объединяют противоречащие друг другу условности, иногда доводя их до абсурда.

Я видел «экранизированную» арию «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями». В театральных обстоятельствах оперы «Руслан и Людмила» эта ария не вызывает никакого внутреннего протеста. И ее успех зависит только от вокальных достоинств певца. Режиссер кинокартины, соответственно одев и загримировав актера, посадил его на огромного битюга, разбросал по настоящему полю какие-то белые кости и, так сказать, «отправил» все это в арию.

Ни во что поверить было невозможно. Если бы актер, сидя на лошади, просто пел какую-нибудь русскую песню вроде «Во поле березонька стояла», в это еще можно было бы поверить, особенно если бы не было никакого музыкального сопровождения. Получился бы обычный эпизод бытовой кинокартины. Но ведь ария не песня, а вокальный монолог, подчиненный условному закону оперы. При чем же тут настоящий битюг? Он-то ведь безусловен.

Всякое произведение искусства условно. Вопрос только – в чем состоит это условие? Условием может быть разговаривание пением, или разговаривание стихами, или разговаривание пантомимой, или изображение человека куклой или даже просто тенями. Но органическим, правдивым все это может быть только тогда, когда взятое за основу условие не нарушается. Иначе произведение искусства разваливается, как домик из игральных карт.

Встреча разноусловий возможна, если она не в сюжете, а в самой теме произведения, и я об этом еще буду рассказывать в главе «Человек и кукла». Возможна разноусловность и в сатирической «нарочности» такой встречи. Но когда этого нет, тогда такая встреча, как язва, разрушает само тело, саму сущность художественного произведения.

Я уже говорил, что в книге «Актер с куклой», перечисляя репертуарные возможности кукольного театра, назвал чуть ли не в первую очередь научную фантастику. Это очень грубая ошибка. Научная фантастика – своего рода пророчество, причем, как бы фантастично, как бы невероятно оно ни выглядело, в этом пророчестве отсутствует какая бы то ни было символика. Научная фантастика стремится рассказать о человеческих возможностях, но не о человеческих характерах, вследствие чего, как правило, эти характеры довольно примитивны и, уж во всяком случае, не обобщены до степени типизации, и если наделены личными характеристиками, то только для того, чтобы люди могли общаться, взаимодействовать, соперничать. И как бы сложно ни был закручен сюжет научно-фантастического произведения, конечная цель всех конфликтных ситуаций – это постановка вопроса о возможностях освоения человеком еще не изведанных законов мироздания.

Куклы тут ни при чем. Это им не по силам. Они неизбежно окажутся дискредитирующими сюжет, тему и самих себя.

Пьесы для кукольного театра на темы научно-фантастические существовали и существуют (чаще всего это полеты на Луну или на Марс или встреча с инопланетянами), но, как правило, спектакли, поставленные по этим пьесам, превращались в пародии на научную фантастику, о чем, конечно, не мечтали их авторы.

Ну а если это не научная фантастика, а пьеса, построенная на вполне правдоподобных комических или героических событиях повседневной жизни?

Если придерживаться моего первого кредо, то я должен был бы ответить: «Да, можно, если сюжет этот нельзя сыграть в человеческом театре». Я так и сделал, сказав: «Да, можно», и приняв к постановке пьесы «2:0 в нашу пользу» и «Любит... не любит…» Владимира Полякова, «Дело о разводе» Евгения Сперанского, «Сармико» Елены Шнейдер и «С южных гор до северных морей».

Меньше всего можно было бы назвать ошибкой постановку «2:0 в нашу пользу». Этот спектакль имел большой успех, ездил за границу, и очень многие, видевшие его, сохраняют о нем добрую память. Почему же я считаю все-таки постановку этой пьесы ошибкой? Да потому, что уж ее-то безусловно могли бы сыграть живые люди.

Вкратце сюжет пьесы состоит в том, что очень милый, но болезненно мнительный человек полюбил тоже очень милую, но «спортивную» девушку. В нее же влюблен и другой молодой человек, совсем не милый, очень самонадеянный, но тоже «спортивный». И вот первый – так сказать, хлюпик, – чтобы добиться благосклонности девушки, начинает заниматься гимнастикой, катанием на коньках, футболом и, делая все большие и большие успехи, становится действительно хорошим спортсменом. Зазнайка, уверенный в том, что всякая девушка должна его полюбить, стоит только надеть белый свитер с оленями, терпит фиаско, а бывший хлюпик и очень скромный герой окончательно завоевывает любовь девушки.

Эта веселая спортивная комедия вполне могла бы стать киносценарием, но «комичность» ситуации и «комичность» героев – это еще не кукольность.

Я нисколько не виню в этом автора. Мы вместе работали над спектаклем, и мне он нравился, но сейчас я понимаю, что успех спектакля зиждился не на раскрытии характеров героев, а на преодолении куклами невероятных чисто технических трудностей.

Ну как надетым на руки куклам, у которых в принципе-то и ног нет, кататься на коньках? А они у нас катались. Мы сделали парапет перед катком, и ноги появлялись из-за этого парапета в тот момент движения, когда одна нога оттягивается назад. Куклы крутились волчком, делали пируэты под аплодисменты зрителей.

Ну как кукла может крутиться на турнике? А наш герой крутился. Причем зрители не понимали, что крутится-то собственно перекладина турника, а не руки куклы вокруг нее; они были жестко к ней прикреплены. И прыгал наш герой в воду, и плавал на яхте, мучительно стараясь доказать, что он не кукла.

Такой же имитацией жизни, сыгранной маленькими «человечками», оказался и спектакль «Любит... не любит...».

Те же два соперника в любви. Один – плохой, зазнайка и лентяй; другой – хороший и застенчивый; та же милая девушка; только действие в этой пьесе происходит в колхозе. Герои воспитывают телят. И бык, выращенный застенчивым героем, получает на всесоюзной выставке сельского хозяйства первое место.

Здесь нам было еще труднее. Мы выдумали посиделки с частушками, возы с сеном, грузинский ансамбль самодеятельности в открытой раковине эстрады, проход премированных быков разных пород. Но чем больше мы «подделывали», тем больше подделка мстила за себя. Грузинский ансамбль превратился в пародию, чего мы вовсе не хотели, а быков зрители встречали хохотом, и это разрушало тему.

Имела успех, но, по существу, также не удалась нам пьеса Евгения Сперанского «Дело о разводе», хотя сам Сперанский играл роль ревнивого молодого мужа до удивительности хорошо. Не удалась потому, что опять-таки была «человеческой комедией», которая прекрасно могла бы быть сыграна актерами Театра сатиры.

До сих пор не могу понять, каким образом мы взяли к постановке пьесу Елены Шнейдер «Сармико». По развитию сюжета это чистейший кинематограф. Вероятно, подвела меня все та же негативная формула: кукла должна играть то, чего нельзя сыграть в человеческом театре. Этого действительно нельзя было сыграть в человеческом театре. Действие происходит на Севере. Мальчика отнесло в море на оторвавшейся льдине. Самолет летит на поиск. Сверхмощный ледокол спасает мальчика.

Так как это вовсе не комедия, а, скорее, лирико-патриотическая драма, она требовала обстоятельной, достоверной имитации. Это не под силу куклам. Имела успех только сцена с белым медведем, который очень напугал мальчика. Дети-зрители смеялись, но смеяться-то, по существу, было не над чем.

Мне осталось рассказать о последнем из перечисленных мною спектаклей – «С южных гор до северных морей». Спектакль был посвящен тридцатилетию Октябрьской революции, и мы решили показать, как празднуют этот праздник народы нашей страны. По существу, это было обозрение, сюжетно связанное пролетом самолета над всеми республиками.

И в каждой республике, в каждом пункте, над которым пролетал этот незримый самолет, мы видели пляски, слышали праздничное пение, что-то вроде народных ансамблей. Но в куклах-то это неизбежно дискредитировалось, без всякого нашего желания превращаясь то в пародию, то в вегетарианскую имитацию. Спектакль был выпущен, официально принят, и, казалось бы, у меня не было причины волноваться. Но я не мог отделаться от мысли, что совершил какой-то политический проступок.

Я хотел сделать яркий, радостный, патриотический спектакль, а получилась подделка под народные песни и пляски. Не возвеличение их, а дискредитация. Чему же было радоваться зрителям? Виртуозности исполнения присядки? Так ведь разве это может быть темой спектакля, посвященного Октябрьской годовщине?