Так что же это такое – кукла?

Поверьте, что без всего, что только что было рассказано, мне было бы просто невозможно ответить на этот вопрос.

Кукольный театр, а в него в данном случае я включаю и объемную или рисованную киномультипликацию, – это самый иносказательный из всех видов зрелищного искусства. Кукла уже тем самым, что она не человек и вообще не живое существо, а предмет, иносказательна в своей сущности.

Всякое произведение искусства – это чудо открытия. Ассоциативно-эмоционального открытия.

Игра куклы – это чудо оживления неживого. Вернее, так: для зрителя – это чудо ожившего предмета; для актера – радость его оживления. Если оживление куклы призвано служить задаче иносказания, предельного обобщения, если оно производится не ради сюжетных коллизий или эксцентрики поведения, а ради того, чтобы показать жизненные явления в целях их осуждения или утверждения, то задача выполнена. Кукольное представление состоялось. Кукла, оставшись куклой, ожила и с достоинством выполнила свои обязанности.

Если же она только имитированный человек, имитированное живое существо, она не кукла, она – движущийся экспонат музея восковых фигур.

В лондонском музее мадам Тюссо в полный рост сымитированы исторические личности – от Наполеона до Гитлера. Этих фигур сотни, но, даже если бы они зашевелились, театральными куклами они не стали бы. Сперва это показалось бы страшно, а потом просто безвкусно и глупо. Что и происходит с одной из фигур. Это «спящая красавица». Она лежит в гробу и «дышит». У нее поднимается и опускается грудь. Ничего более невыразительного и бессмысленного я в своей жизни не видел. Она самая «бездыханная» из всех.

В аттракционных парках некоторых стран есть павильоны ужасов. Вы несетесь со страшной скоростью в открытой коляске внутри черного, как пропасть, коридора, то взлетая, то буквально низвергаясь, и время от времени из-за угла или с потолка, а то и прямо из-под земли на вас кидаются окровавленные трупы, бандиты с револьверами, висельники с петлями на шее, ведьмы, трясущиеся скелеты. Все это, так же как и в музее восковых фигур, пошло и безвкусно, даже, пожалуй, еще безвкусней, так как рассчитано на слабонервных барышень, но все эти персонажи можно считать театральными куклами. Это не имитации, не «портреты» лондонского музея мадам Тюссо, нет, это – обобщенные, типизированные (пусть примитивно) образы подстерегающей вас смерти, черта, ждущего вас в аду, бандита с обязательным парабеллумом (к тому же еще стреляющим). Это все-таки зрелище, механический театр, очень плохой, но безусловно кукольный театр, в котором вы не только зритель, но еще и участник событий.

Чучело волка – не кукла, оно – не обобщение, не иносказание, в нем нет «театрального содержания», оно просто волк. Да еще не вообще, а данный волк, так сказать, с паспортом, почему и производит на многих неприятное впечатление мертвого. Он, именно он когда-то жил, был настоящим волком.

Вот этим-то и отличаются литературные образы волков, созданные Сетон-Томпсоном, от созданных Киплингом. Лобо – это портрет данного волка. Он не символ и не иносказание. Играть его не может ни человек, ни кукла. Предводитель волчьей стаи, киплинговский Акела – это совсем не портрет. Это прежде всего иносказание. Басенное иносказание. Он вождь, предводитель, в его характере угадывается характер человека. Его может, его должна играть кукла.

Проверьте все образы зверей в «Книге джунглей» (в нашем театре это спектакль «Маугли»). Тигр Шерхан – эгоцентрик, расист в полном смысле слова, его кредо: Маугли – не волк, не зверь, а человек – значит, его надо съесть; это закон крови. А вот ответ Ракши, приемной матери Маугли: «Он сосал мое молоко, я стала его матерью, а он моим сыном и братом моих волчат» (это антирасистский закон члена коллектива). Проверьте дальше: Балу – это не просто медведь, это учитель и хранитель законов, а Багира – это не просто черная пантера, это смелый друг, носительница справедливости («Ради маленького человека, освободившего меня из клетки, я предлагаю выкуп за этого детеныша»). Шакал Табаки – это предатель.

Это рассказ не про зверей, а с помощью зверей, басенно, то есть иносказательно, про людей.

Вот почему и не получилась «Книга джунглей» у такого талантливого английского кинорежиссера, как Корда. Он снял настоящих живых зверей. Естественно, что он вынужден был лишить их дара речи. Технически можно «вложить» человеческий голос в раскрывающуюся пасть живого волка. Но это получится настолько эксцентрично и глупо, что может показываться только в цирке (что и делается с «говорящими» цирковыми собаками с приставной нижней челюстью). Корда не мог себе этого позволить. Ведь повесть о Маугли – не цирковой аттракцион. А настоящий (не кукольный) живой питон или живая (не кукольная) пантера говорить не могут. Представьте себе, что было бы, если бы в вашу комнату вошла кошка и сказала: «Здравствуйте». Кто-то из вас сошел с ума, и, вероятно, не кошка.

Вот и получилось у Корда, лишившего зверей «права голоса», права высказывать свои идеи и взгляды, не киплинговское романтическое, «басенное» иносказание, не показ человеческого общества и человеческих характеров, ассоциирующихся с характерами животных, а просто человек среди зверей. Иначе говоря, получился «Тарзан».

Ставя «Каштанку», мы совершили прямо противоположную ошибку.

Да, наша «Каштанка» имела успех. Но не благодаря куклам, а несмотря на кукол. Таких пьес в кукольных театрах, к сожалению, порядочно. Мы чуть было не поставили инсценировку купринского «Белого пуделя». Нас просто бог упас. Получилось бы хуже «Каштанки». Потому что в «Белом пуделе» нет ни доли иносказания. Сам пудель – это прежде всего собака. И только собака. У нее своя, собачья судьба, и под судьбой этой не подразумевается судьба человека. Да и все остальные персонажи по смыслу своему не «кукольны». Это люди. Не собирательно типизированные образы людей, не Пенелопы, не Бовы-Королевичи, которых можно себе представить в образе кукол, а такие, какие живут в произведениях Толстого, Чехова, Золя или Хемингуэя.

Наличие настоящей собаки, которая не могла бы быть показана в спектакле «человеческом», не дает никакого права автору инсценировки считать сюжет этого произведения годным для театра кукол. Потому что кукла – не имитация живого существа (все равно – человек это или собака), а предельно собирательный образ, типизированный до степени иносказания.