Избегая невротических контрактов

Вид автономии, достижимый для среднего человека, можно описать не только позитивно – как идеал свободы, но и негативно – как стремление избежать всего, что любовью не является. Это еще один случай, когда via negativa (путь через негативное, «от противного») может быть единственной дорогой. Точно так же, как невозможно в абсолютных терминах установить, что такое здоровая психика, мы не можем дать исчерпывающего определения любви. Мы с большой долей уверенности можем сказать, что ею не является, и это дает нам направление. Это не какое‑то небывалое место, это путь (via), где можно знать только, чему стоит сказать «нет» (negativa). На этой тропе вы чувствуете, где находятся капканы, что уже немало. Человек, идущий via negativa, ощущает деструктивность устаревших психологических паттернов. Избегание может принимать разные формы. Ловушки, пропасти, отравленные воды и скрытые капканы являются очень полезными ориентирами на карте; они показывают, куда идти не надо. Феминизм, например, похож на такую карту. Традиционные патриархальные устои изначально были (и все еще могут быть при правильных обстоятельствах) справедливой сделкой, основанной на представлении о любви между мужчиной и женщиной, которое имело долгую историю. Одна сторона берет на себя заботу о детях/доме/семье и социальной сфере, пока другая сторона зарабатывает деньги. Эта сделка может быть справедливой, как и любой другой контракт, если оба пола участвуют в ней по собственному желанию. Однако ее справедливость нарушается, если стороны оказываются не поровну наделены властью. Если жена не хочет или не может взрослеть (потому что существуют ограничения, наложенные законом, традициями или религией), то отношения сводятся к схеме «родитель/ребенок». Считается, что женщина в обмен на заботу должна покориться власти своего мужа (или брата, дяди, сына, отчима). Муж связан ролью добытчика и кормильца не только по отношению к детям, но также и к своей совершеннолетней супруге. Его любовь ощущается как ответственность, в то время как любовь подчиненной ему жены воспринимается как послушание. Это, как мы можем видеть, любовью не является.

Даже в постфеминистских культурах находится достаточно желающих вступить в отношения, которые считаются хорошей традиционной сделкой между мужчиной и женщиной, которые полагают, что любят друг друга. Проблема может возникнуть не из‑за самой сделки, а из‑за неосознанной потребности жены в зависимости (не в любви), встречающей бессознательную потребность мужа в контроле (не в любви). Невротический союз может выглядеть так: «Я буду твоим папочкой и буду оплачивать счета. Взамен я получаю полный контроль над отношениями». Романтическая литература неизменно прячет реальность невротического выбора за сладкой ложью. Благородный герой убеждает красивую, ранимую, похожую на ребенка женщину, что ей необходимо позволить ему позаботиться о ее финансовом, социальном, психологическом, интеллектуальном и духовном благополучии. «Я буду заботиться о тебе так хорошо, что тебе не понадобятся собственные деньги». Мужчина определяет рамки, а женщина в них существует. «Ты будешь отвечать за чувства, я – за мысли; например, я думаю, что одного бога достаточно и пусть он будет мужчиной».

Женщины и мужчины, знакомые с via negativa, почувствуют ловушку, но более молодые пары могут ее не заметить. Постфеминистское поколение унаследовало большой капитал свободы благодаря усилиям, инвестированным в феминизм их бабушками. Какой молодой женщине захочется утруждать себя анализом «патриархальной тирании», если она следует via positiva и хочет всего и сразу – надежности брака с богатым мужчиной и независимости незамужней девушки, самостоятельно зарабатывающей на жизнь? Большинство дочерей феминисток (включая мою любимую взрослую дочь) мало что знают о сути борьбы за равноправие женщин. Я встречала несколько старшеклассниц, которые думали, что дело было в нежелании носить корсет и лифчик. Такое невежество позволяет им оставаться в наивной уверенности, что возможно одновременное существование независимости, завоеванной феминистками, и безопасности прежнего патриархального соглашения. В этих девичьих мечтах нет противоречия между развитием их собственной сильной идентичности и в то же время сохранением их безопасности и защищенности в условиях финансово благополучного брака. Они еще не ходили негативным путем. Они думают, что знают, что такое любовь. Эта сладкая иллюзия также является ловушкой для молодых мужчин, сыновей феминисток, мечтающих о дофеминистском соглашении. Они идеализируют условия старого контракта и охотно подписывают его. Я буду твоим героем, кормильцем, защитником, а ты будешь Королевой домашнего очага, Матерью, которой я, наконец, смогу управлять. К чему ни один из партнеров не бывает готов, так это к гегелевской игре в хозяина/раба, вызывающей сложности, которые рано или поздно отравят им их милую сделку. Их поколение получило так мало знаний по психологии и философии, что лишь немногие имеют представление об эмоциональной расплате за любовь, под которой скрывается неосознаваемое обоими соглашение. Со стороны женщины такая сделка предполагает, что она остается ребенком. Я буду принадлежать тебе, пока ты будешь содержать меня, и моя эмансипация не обсуждается. Для мужчины это означает необходимость пожизненного поддержания героического образа, часто ценой собственного здоровья.

Регресс к зависимости – это естественная защита от мучительного осознания себя отдельной личностью. Однако, чтобы обрести мудрость души, мы сначала должны понять, что даже самые теплые отношения не могут уберечь нас от предназначенного человеку одиночества. Существует психологическая потребность расправить крылья или, как это кратко сформулировал ЖанПоль Сартр к пользе моего поколения, мы приговорены к свободе.

Идиллическая иллюзия несокрушимой родительской защиты от всех враждебных сил полезна в начале жизни. Мама и Папа создают дом, где Ребенок защищен как от внешних, так и от внутренних опасностей. Однако такая ситуация благоприятна только до тех пор, пока зависимость имеет естественную природу и связана с хрупкостью младенца или с болезнью. А романтичная девушка, мечтающая заново возвести защитные крепостные стены, выйдя замуж за героя, или ее муж, считающий, что может купить себе мать, чтобы ее контролировать, оба они становятся жертвами непроверенного мифа, который держит их в плену инфантильности. Взрослый человек, не сумевший обрести зрелость, тратит свои силы, пытаясь воссоздать ситуацию, когда можно получать много, отдавая взамен мало. Велика вероятность, что такие люди и детей своих воспитают так, что те вырастут в инфантильных взрослых.

Сострадание, с которым общество относится к своим больным и обездоленным, всегда было и остается надежным критерием уровня его цивилизованности. Все развитые культуры – некоторые больше других – предлагают систему поддержки тем, кто действительно в ней нуждается. Тем не менее эти же системы подвержены разложению и постоянно требуют пересмотра. Чтобы укрепить «сеть безопасности», предназначенную для оказания помощи тем, кому она действительно необходима, крайне важно прекратить нецелевое использование этой сети взрослыми людьми, так и не отнятыми от груди и привыкшими манипулировать окружающими. Та психология развития, которая в центр нашего сознания ставит нашего внутреннего раненого ребенка, совсем им не помогла. Как раз наоборот, она дала им слова и средства, чтобы извратить одно из наиболее важных для общества качеств – природное чувство сострадания, присущее большинству людей. Понятие «устойчивого развития» начинается со способности отличать манипуляции инфантильных взрослых от мольбы о помощи, правосудии и справедливости.

«Мягкость» не значит «инфантильность»

Ролан Барт в своих лекциях, прочитанных в College de France1, подчеркивал, что обходительность, доброта, легкость обращения были совершенно необходимыми элементами для формирования сообщества. Феминизм также заставил его понять, что признание ценности этих качеств, которые считаются материнскими и женскими, может обернуться против него в виде косвенных нападок на его гомосексуальность. Его прогноз оказался правильным. Проблема заключается не столько в разделении на мягкое и твердое, ведь у каждого из этих двух архетипических качеств есть свое место и свое время для проявления: мягкость – свойство матери, твердость – свойство воина. Однако, если один полюс постоянно обесценивается, то утрачивается коллективное психическое равновесие. В этом и состояла позиция Барта. Открытое сердце всегда ранимо, без этого не бывает сострадания. Именно эту уязвимость человек может отрицать из‑за страха показаться слабым, хрупким, ничтожным, ведомым, другими словами, проявляющим слабость, типичную для детей, женщин и – Барт был прав – гомосексуалистов. Если твердость означает мужскую силу, а мягкость – женскую слабость, кто захочет идентифицироваться с обесцененным полюсом? В результате, теряется важный баланс Инь и Ян, что приводит к катастрофическим последствиям для души.

«Дом» – это место, содержащее все, что придумали люди, чтобы избежать физического дискомфорта. В своей ежедневной борьбе за выживание нам, людям, нужна надежная база, которая даст нам защиту, еду, кров и тепло. Подобно тому как телу требуется тепло, пища и защита, душе необходима атмосфера, где сердце найдет свой уголок, свое гнездышко, свой покой. Обычно это называют «нежностью». Без способности людей проявлять нежную заботу друг о друге человечество могло бы оказаться на грани вымирания. В нашей культуре встречается все меньше домов, мест, моментов, людей и ситуаций, пронизанных душевностью, когда можно снять с себя доспехи и отложить в сторону оружие. Культура, которая делит людей на «победителей» и «неудачников», порождает острую тревогу, все сильнее проявляющуюся в жизни всех развитых обществ.

Психология часто оказывалась во власти сексистских предрассудков, предписывающих ценить твердость в ущерб мягкости. К сожалению, понятие «мягкое» перепуталось с «инфантильным». Например, больше значения придается сексуальной потенции (как проявлению мужественности), в то время как нежность (типично женская форма общения) постоянно недооценивается или просто игнорируется. Множество экспериментов свидетельствует о том, что объятия, нежные поцелуи, ласковые прозвища и мягкое обращение исключительно важны для развития языковых и интеллектуальных способностей, но все это по‑прежнему считается необходимым только для детского развития. Согласно распространенному стереотипу, нежность – это то, что нужно женщинам (поскольку они с Венеры), в то время как мужчины (явившиеся с Марса) в ней вовсе не нуждаются.

Конечно, женственным личностям (не обязательно только женщинам) свойственно дарить любовь, заботу и нежность, потому что они хотят того же. Это распространенная психологическая установка – давать другим то, в чем мы сами нуждаемся больше всего, надеясь на взаимность. К сожалению, из‑за того, что в течение долгого времени женщины должны были давать только это, сей дар сильно обесценился. Женщины открывали душу, потому что им больше нечего было отдать: их дар был даром слабого, даром нищего. Возможно, человек поймет всю ценность нежности лишь после того, как лишится всех ее источников. Мне понадобилось оказаться лицом к лицу со смертью, чтобы осознать, что несмотря на то, что я женщина и феминистка, я разделяю сексистские предрассудки моего круга и ставлю силу и интеллект выше способности к состраданию и нежности. Теперь это не так. Однако я до сих пор считаю, что пока женщины мало проявляют себя в том царстве, где важны власть, чувствительность и сострадание не займут достойного места на шкале социальных ценностей. При таком обесценивании проявление мягкости и доброты по‑прежнему опасно. При малейшем сдвиге в балансе власти любое проявление сострадания может быть неверно истолковано кем‑то как животное проявление покорности (готовность подставить врагу свое беззащитное горло) и ошибочно принято за признак слабости.

Только когда я превратилась в поломанное тело и ожидала смерти в одиночестве реанимационной палаты, полностью лишенная сладостной нежности, я действительно осознала невероятную ценность песни, которую пела ухаживавшая за мной и обнимавшая меня женщина. Ее голос, жесты, запах, прикосновения, ее добрая душа обладали невидимым свойством, которое показалось мне настоящим волшебством. До тех пор, пока существует неосознаваемый сексизм, ее доброта подобна пакетику сахара в кафе – незначительная добавка, бесплатная и принимаемая как должное. Представим себе, что сахар, мед и шоколад стали редкостью, их цена начала бы немедленно расти. Учитывая, что унция перца когда‑то стоила больше, чем унция золота, несложно вообразить, как быстро кусочек сахара, плитка шоколада, капля меда превратились бы в драгоценность, если бы сладости почти исчезли. Пока матери безвластны и воспринимаются как данность, они значат не больше, чем бесплатный пакетик сахара. По мере того как оба пола все свободнее развивают в себе и эрос, и силу, ценность нежности в либидинальной экономике отношений неизбежно будет расти.

Если нежность когда‑нибудь вернется в психологические теории, ей непременно дадут профессиональное название, ведь психологи так любят новые термины, которые они затем могут присвоить. Что‑нибудь вроде «иммунологического укрепления позитивных взаимоотношений» или какая‑нибудь вариация на тему «эффекта куриного бульона». Возможно, нейробиологи найдут нейротрансмиттер, обеспечивающий проявление нежности, еще до того, как психологические теории рискнут назвать ее по имени и пересмотреть ее значение. Нежность имеет в своей основе материнский инстинкт, нацеленный на защиту жизни, пока она слаба, хрупка и нуждается в этом. Все люди нуждаются в любящей заботе, когда они чувствуют себя раненными, подавленными, одинокими и внутренне раздробленными. Когда сексизм отступает, материнские качества признаются скорее «человеческими», а не исключительно материнскими, и архетип матери претерпевает процесс разотождествления с полом («дегендеризации»), несущий истинное освобождение от романтических иллюзий о материнской роли, столь типичных для определенного набора традиционных семейных ценностей.