Дорогой брат: глобализация душ

Дорогой брат!

Глобальный – подходящее прилагательное для разговора, к которому я стремлюсь. Возможно, я стремлюсь к словесной войне – не к войне с оружием и кровью. Меня злит, что постоянные дискуссии о глобализации затрагивают только тему денег и вещей. Что может быть более «глобальным», чем потребность в разговоре о серьезных вопросах, о внутренней жизни, о человеческих отношениях? Слезы – это слезы, радость – это радость, гнев – это гнев, любовь – это любовь, гнет – это гнет, свобода – это свобода, а психология этих эмоций всегда одна и та же, где бы ты ни жил: в США, Франции, Японии, Бразилии, Аргентине, Индии, Африке, Канаде или Австралии. Почему ситуация с серьезными философскими вопросами должна быть иной? Глобальный обмен психологическими и философскими прозрениями так же необходим, как и товарообмен. Каждый человек везде и всюду нуждается в поверке ценностей, философий и психологий.

Новым направлениям в психологии придется стать «глобальными» и охватить все культуры по той же причине, по которой «глобальным» компаниям, если они хотят, чтобы их бизнес работал, следует постоянно обновлять программное обеспечение. Необходимость оценить в глобальном масштабе те предпосылки, на которых стоит наша культура, ощущается не менее остро, чем потребность оценить глобальные возможности бизнеса. Подобно тому как мы все независимо от обстоятельств должны укладываться в рамки бюджета (даже самые богатые) и сроков (даже дети и пенсионеры), нам также важно находиться в пределах системы ценностей, другими словами, философии, которая помогает нам делать выбор на этой планете.

Если бы языки обеих дисциплин не были такими тяжеловесными, возможно, философы и психологи смогли бы провести свой саммит по глобализации. Философский жаргон, который предпочитают профессиональные философы, чрезмерно локализован, носит клановый характер, эзотеричен и заставляет меня чувствовать себя так, будто я вернулась в начало игры и снова узнаю, что должна писать «никтоморфная иконография» вместо «образы ночи».

Позволь мне рассказать тебе о недавнем случае, когда я попыталась освежить свои скудные философские познания и в результате оказалась в растерянности. В прошлом месяце твой старый друг, которого ты прозвал Ага из‑за привычки говорить так вместо «да», читал лекции в университете Лос‑Анджелеса, и я приехала туда из Санта Барбары, чтобы послушать его. Его встретили фанфарами как выдающегося философа нашего времени, и аудитория начала громко аплодировать еще до того, как он успел открыть рот, чтобы начать лекцию.

Он великолепно говорил о Шопенгауэре и Спинозе (это его специализация), но боюсь, что только несколько человек из присутствовавших понимали, о чем это. Я не смогла уловить ни одной мысли. Для меня это была пустая трата времени, пустая трата бензина и упущенная возможность получить новые знания. Я не спорю, что ему, профессору философии, необходимо показать свое владение сложным понятийным аппаратом. Я нисколько не возражаю против того, что Ага заставляет своих последователей тратить годы на изучение своего ультраспециализированного словаря, так как его предмет формирует ум. Я действительно понимаю, что любая специализация вырабатывает свой собственный профессиональный язык, и иногда это необходимо. Но меня огорчает, что Ага, как и множество других философов, предпочел выступать исключительно для тех, кто прошел лингвистическую инициацию.

Ты знаешь, что именно эта интеллектуальная элитарность как раз и облегчила нам, психологам, задачу увести у вас большинство ваших преданных поклонников? Интеллектуально любознательные, те, кто обычно собирались вокруг философов (как ты и я тяготели к мудрым мужчинам и женщинам‑экзистенциалистам), теперь перемещаются поближе к психологии, потому что они могут без проблем проследить за ходом нашего разговора о душе.

Интеллектуальное высокомерие твоего друга настолько велико, что входит в противоречие с одним из самых дорогих тебе принципов, согласно которому философия в конечном счете ведет к интеллектуальной скромности и мудрости. Позволь мне заметить, что это явно не относится к твоему другу! После его лекции в завершение этой международной конференции был устроен банкет для всех присутствовавших. Ага был один и пригласил меня присоединиться к нему в память о нашем знакомстве и чтобы поговорить о тебе. Мы заняли места за одним из тех огромных круглых столов, которые неизменно бывают в бальных залах. За наш стол также присела одна дама, которую я немного знаю и которой неизменно восхищаюсь. Она невероятная женщина, воплощающая все то, что так нравится мне в американках: интеллектуальную смелость, честность, силу и великодушие. В какой‑то момент она повернулась к Ага и сказала, что счастлива находиться за одним столом с философом, так как она незадолго до того прочитала о концепции «пустоты» и нашла ее весьма содержательной для себя как аналитика.

Она начала объяснять, как понимает эту концепцию и как это помогает ей размышлять о вещах, которые «не вещи» (например, любовь или страх). Я слушала очень внимательно, ведь, как тебе известно, эта понятие было и остается одним из тех, что завораживают меня. Разница была лишь в том, что у меня никогда не хватило бы духу после двух бокалов вина ввязаться в разговор о концепции «пустоты» с профессиональным философом! Она же, не смущаясь, продолжала объяснять, почему она считает эту концепцию такой великой.

Мне было стыдно за твоего друга! Он снисходительно улыбался, и его улыбка нисколько не скрывала презрения. Так обычно бывает с врачами, когда их пациенты пытаются использовать медицинские термины для обсуждения своих диагнозов. Папа называл такую улыбку «улыбкой политического босса» – нарочито дружеской и теплой при разговоре со сборщиком средств на благотворительность, свойской при случайной уличной встрече или на воскресной службе. Однако такой человек без малейших колебаний разрушит твою репутацию, обанкротит твой бизнес, сожжет твой дом, испортит твою машину, осмелься ты когда‑нибудь раскрыть его мафиозные дела.

Презрение твоего друга было физически ощутимо под внешней вежливостью. Его холодность, казалось, говорила: «Эй, малышка, ты ввязалась в то, что выше твоего разумения. Я проявляю вежливость, но не пытайся играть на моей площадке». Он сбил ее с ног своим тяжелым профессиональным языком. Она замолчала и больше не проронила ни слова в течение всего обеда. Думаю, что она потеряла интерес к концепции пустоты, а я потеряла уважение к Ага.

Почему‑то так сложилось, что каждый запросто может изобретать свое доморощенное психологическое направление, так почему же нельзя делать то же самое с философией? Считается вполне приемлемым заниматься интерпретацией снов за чашечкой утреннего кофе, обсуждать «защитную реакцию» коллеги или исследовать «бессознательную динамику» отношений. У каждого есть собственные мысли и теории по поводу того, что терапевтично, а что – нет. Психолог‑любитель, «мастер на все руки», «и швец, и жнец, и на дуде игрец» – такая позиция как будто не представляет проблемы. Когда у меня возникают проблемы с компьютером, мне помогает один парень – отец однояйцевых близнецов. У него есть своя теория, которая объясняет, почему его малыши, которые только начинают ходить, медленно осваивают речь. Он говорит: «Их психики контактируют, как два соединенных друг с другом компьютера. Зачем же им торопиться, чтобы поскорее заговорить?» Его теория имеет смысл для него самого. Его метафора и впрямь хороша, особенно если учитывать то, что нам известно о психологическом развитии однояйцовых близнецов. Почему же тогда нас так стращают, когда мы пытаемся разрабатывать собственную домашнюю философскую теорию?

Почему допустимо интерпретировать сны, но стыдно быть философом‑любителем, интересующимся концепцией пустоты? Перед лицом опыта человеческого бытия разве все мы не являемся лишь любителями, философы в том числе? Я не предлагаю считать, что обычный человек знает столько же, сколько специалист, поднаторевший в истории философских концепций. Нужны годы, чтобы познать все тонкости и нюансы теорий с длинной историей. Скорее, я предлагаю нам всем задавать общие серьезные философские вопросы. Трудный опыт рождения детей и не всегда успешного их воспитания для меня является напоминанием, что мы рождаемся новичками во всем. Я ничего не знала о том, как быть родителем, когда мне потребовалось им стать. У меня не было другого выбора, кроме как приступить к этому делу. Несмотря на то, что родительство – это одна из самых ответственных обязанностей в жизни, большинство из нас приступают к нему абсолютно неподготовленными. Мы сталкиваемся с рождением так же, как и со смертью, будучи начинающими, не имея возможности порепетировать.

Я слышала, как ребенок пытался воспользоваться словом «огорчительный». С величайшей серьезностью в итоге было произнесено: ох– горчит‑тельный. Лица присутствовавших осветились улыбками, и не нашлось никого, кто бы обрубил его попытки насмешкой. Откуда же тогда у многих философов такое поспешное презрение к уму, который только начинает осваивать новую концепцию? Разве это не естественно, что когда кто‑то впервые пытается понять концепцию пустоты, ему и «ох», и «горчит» от ее новизны?

Я считала, что философия предназначена помочь нам стать мудрее при обсуждении «гигантов» – тех самых важных вопросов, которые вновь возникают у каждого поколения. Встреченные насмешкой, эти значительные вопросы растворяются в тишине и становятся большой утратой для души. Большинство из нас, озвучивая доморощенные версии своей жизненной философии, занимаются неким интеллектуальным любительством, возможно, наивным, несколько незавершенным и наполненным противоречиями. Однако оно помогает жизненно необходимому взаимообмену с окружающими.

Поверь мне, Клод, я с трепетом отношусь к своей незрелой философии, сложенной из всевозможных остатков того, что было прочитано и получено в результате нашего с тобой общения во времена юности. Несмотря на то, что мне не хватает знаний, это все‑таки лучше, чем отсутствие всякой философии. Порой можно попасть в чудесные места, даже если у тебя есть лишь старый рыдван – главное, чтобы он был все еще на колесах. Моя философия примерно такая же. Она вся в заплатках, но работает. Собрав ее самостоятельно, я знаю, как отремонтировать ее, когда в ней что‑то ломается. Я знаю ее всю вдоль и поперек и думаю, что могу обсуждать «свою философию жизни» с любым на этой планете при наличии минимального общего словаря. Разве это не тот шаг, который должны сделать мы все, чтобы глобализация начала означать нечто грандиозное? Я бы хотела, чтобы ты и твои уважаемые коллеги перестали судить «личные философии» по тем же стандартам, которыми пользуются ученые, оценивая равных себе в своем мире. Философия – это гораздо больше, чем упражнения в зауми. Даже малая толика ее может унять томление сердца.

Твоя сестра

Date: 2015-08-24; view: 374; Нарушение авторских прав