Sit mihi Crux 3 page

– Предлагаю переходить к делу, – кисло сказал Бедржих. – Время не ждет.

– Тогда давайте, – согласился служащий, – экономить время и слова. Время – деньги, а verbis ut nummis utrndum est. [135]Говорить ведь нам придется о деньгах. В воздухе висит война, а nervus belli pecunia. [136]Итак, я слушаю, пан из Стражницы. Какие относительно pecunii ожидания гейтмана Прокопа, верховного предводителя войск Табора? На какую сумму оценил Табор свои потребности? Какая сумма вас устроит?

– Сто тысяч коп пражских грошей.

Служащий погладил гладко выбритый подбородок.

– Это немало. Скажу больше: это много.

– Гейтман Прокоп предлагает, чтобы компания рассматривала это как инвестицию.

– Война, – ответил служащий, – вещь слишком ненадежная, чтобы привлекать в нее такой большой капитал в надежде на будущую прибыль. Такую инвестицию нельзя рассматривать также по моральным и этическим соображениям, компания Фуггеров, словно жена Цезаря, должна заботиться о своем имидже и репутации. Таким образом, остается заем. Конфиденциальный кредит. Мы предоставим вам кредит, вы его выплатите… Скажем, на протяжении трех лет. Естественно, с процентом. Процент, ясное дело, будет высокий. Но безналичный.

– Это означает, – поднял брови Бедржих, – без наличных?

– Да, именно это и означает. Безналичный, то есть без наличных. Предоставленный кредит выплатите по номинальной стоимости. А проценты в виде оказания услуг.

– Каких?

– Не позднее, чем через год, – начал после минуты напряженного молчания служащий Фуггеров, – вы выступите большим рейдом на Саксонию. Это определено экономической, политической и военной ситуацией. Поход будет иметь характер главным образом грабительский, но не менее важны будут и его второстепенные цели: экспорт революции, пропаганда и нагнетание страха, а также разгром экономики врага, уничтожение его морального духа и срыв планов очередного крестового похода на Чехию.

Бедржих не прокомментировал, его лицо не дрогнуло. Но глаза говорили многое.

– Принимая во внимание масштаб предприятия, – продолжал служащий, – Табор заключит союз с Сиротками и Прагой. Вглубь Саксонии войдете, как нетрудно догадаться, через Рудные горы, долиною Лабы отправитесь на Дрезден и Мейсен. И там начнете выплачивать проценты по кредиту, который вам предоставит компания. Путем оказания услуг. У тебя не бывает проблем с запоминанием, пан из Стражницы.

– Не бывает.

– Это хорошо. Услуга первая: уничтожите стеклозавод в Гласгутте.

– Ага. Он принадлежит, догадываюсь, конкурентам.

– Не угадывай, пан Бедржих, ибо это не игра «Угадайка!» И не какоелибо другое похожее по характеру народное развлечение. Продолжаю: в Ленгефельде есть рудник железной руды. Вы уничтожите круги и приводы, служащие для водоотвода, черпаки, промывные решета, дробильные машины и ступы для разбивания породы, молоты…

– Минуту. Еще раз. Что мы там должны уничтожить?

– Все, – улыбался одними губами служащий компании Фуггеров.

– Ясно.

– В рамках дальнейшего оказания услуг, – голос служащего был холодным и бесстрастным, – вы разрушите ствол шахты Гермсдорфе, плавильную печь, обжигальню и все курные избы. Уничтожите шахту серебра в Мариенберге. Угольную шахту во Фрейтале. И шахту олова в Альтенберге. Запомните?

– Естественно.

– Прекрасно. Если Табор примет условия, сто тысяч коп грошей будут вам доставлены на протяжении месяца. Это все, пан из Стражницы. Прошу передать гейтману Прокопу мои слова глубокого уважения. А господина фон Беляу попрошу остаться. Имею к нему пару слов. Приватно.

Бедржих поклонился, бросил на Рейневана неприязненный взгляд.

– Твои дела во Вроцлаве идут не наилучшим образом, – начал служащий, как только они остались с глазу на глаз. – Я знаю, что ты возлагал надежды на алтариста, которого зовут отцом Фелицианом. Надежды эти тщетны. Алтарист тебе не поможет, он сам попал в затруднения, из которых ему будет нелегко выкарабкаться. Любой контакт с ним в настоящее время абсолютно противопоказан. Абсолютно противопоказаны также визиты во Вроцлав. И в его окрестности, в широком понимании этого слова.

– Узнал ли Фелициан чтонибудь о…

– Нет, – прервал служащий. – Ни он, ни ктолибо другой.

– Что с моими друзьями? Они в безопасности? Я могу быть за них спокоен?

– Никто, – ответил служащий, – в наше время не есть в безопасности. А такую роскошь, как спокойствие, не могут себе позволить даже самые сильные мира сего. Единственно, что я могу тебе сообщить, что Грабиса Гемпеля, по прозвищу Аллердингс, во Вроцлаве нет, он исчез, выехал, место пребывания неизвестно. А аптекаря Чибульку никто с тобой не связывает. И не свяжет. В этом деле положись на компанию.

– Благодарю. Еще одно: в феврале из рук вроцлавских стражников меня спасла… Женщина. Вы, может, чтото о ней знаете?

Служащий улыбнулся.

– Женщина, Рейнмар, – это пух бесполезный. Компанию Фуггеров интересуют исключительно важные вопросы.

Бедржих не ждал «Под короной», он ушел. Рейневан был один на ратиборском рынке.

В отличие от шумного и пульсирующего активностью пригорода, внутри своих стен Ратибор был тихий и как бы немного угасший. Рейневан, не будучи завсегдатаем, не знал, то ли город был всегда таким, то ли его обитателям передавалась тяжелая атмосфера Страстной Недели. Он проходил возле приходской церкви Вознесения, возле которой собиралась толпа идущих на мессу. Но верных созывал не колокол: был Страстной Четверг, колокола храмов онемели, замененные противными и зловеще стучащими деревянными колотушками.

Рейневан как раз направлялся к церкви, но вдруг повернул в сторону ратуши. Он был беспокоен, то и дело поглядывал через плечо, убеждаясь, не следят ли за ним. Виной тому был служащий Фуггеров, который довольно решительно рекомендовал бдительность и подсказал возвращаться другим маршрутом, лучше всего с применением чародейного амулета Панталеона. Однако, у Рейневана уже не было Панталеона, артефакт, который маскировал внешность, остался во Вроцлаве, в аптеке «Под мандрагорой». Под конец пребывания во Вроцлаве, опасаясь вредных для здоровья побочных последствий ношения амулета, Рейневан спрятал его в тюфяке и не пользовался им. Наверное, поэтому его и схватили.

Сейчас он предпочитал быть осторожным даже сверх меры. Вместо того, чтобы идти к товарищам в «Мельничный вес», он плутал следы. Зашел в многолюдные суконные ряды, остановился возле лавки шорника, где толкотня была наибольшей. Внимательно следил за прохожими. Никто не напоминал шпиона. Он вздохнул.

И едва не подавился, когда ктото внезапно хлопнул его по плечу.

– Слава Иисусу, – сказал Лукаш Божичко. – Добро пожаловать в Силезию, Рейневан. Где же это ты был так долго?

– Ну, не вынуждай меня ждать, – торопил Божичко. – Какая информация у тебя есть для меня?

На темном подворье, куда он затянул Рейневана, воняло квашенной капустой. Блевотиной. И кошачьей мочой.

– Дальше, дальше, – нетерпеливо подгонял поляк. – Покажи, что есть от тебя польза.

– Если тебе удалось здесь меня найти, – Рейневан прислонился спиной к стене, – то ты обладаешь информацией несравненно лучшей, чем я. От того, что знаю я, тебе пользы не будет. Потому что я не знаю ничего.

– Твоя Ютта, – Божичко его словно не слышал, – имеет под нашей охраной полный уют, ее кормят и обстируют, имеет тепло, у нее чисто и элегантно, ей у нас, как у мамы, ба, даже лучше, потому что общество интереснее. Этот комфорт нам дорого обходится, тратим на него деньги. Нука, убеди нас, что мы не бросаем их на ветер.

– Я ничего не знаю. Мне нечего донести.

– Ты меня разочаровываешь.

– Мне жаль.

– Жаль тебе только еще может быть, – прошипел Божичко. – Ты меня держишь за идиота? Я нашел тебя здесь, потому что, как ты правильно догадался, обладаю информацией. Знаю, что ты близок с Прокопом, близок с Горном, близок с Бедржихом из Стражницы, близок с Корыбутовичем. Ты должен был чтото слышать, чтото видеть, быть свидетелем чегото либо его участником. Военные планы, политические замыслы, союзы и договоры, способы получения финансовых средств. Ты должен о чемто знать.

– Ничего не знаю.

Божичко топнул ногой, отгоняя кота, который ласкался к его штанине.

– Есть два варианта, – сказал он. – Первый: ты врешь. Второй: ты дурак и размазня. В обоих случая ты оказываешься непригодным, обе возможности ставят на тебе крест как на ценном сотруднике. Это для тебя нехорошо, а еще хуже для твоей Ютты. Комфорта, который она сейчас имеет, мы можем ее с легкостью лишить. А удобства заменить на неудобства. Настолько неудобные, что даже болезненные.

– Ты обещал, что вы ее не обидите! Нарушаешь обещание!

– Подай на меня в суд.

– Я знаю, – выпалил Рейневан, – коечто, что может вас заинтересовать. Если вас интересует будущее мира.

– Говори.

– В 1431 году, вероятно, в феврале месяце, умрет папа Мартин V. За четыре недели перед Пасхой конклав провозгласит папой Габриэля Кондульмера, кардинала из Сиены, в пророчестве Малахии фигурирующего как Lupa coelestina, небесная волчица. Прежде, чем это случится, умрет Витольд, великий князь литовский. Умрет как князь, королевская корона не будет ему дана, интриги Люксембуржца результатов не дадут. Смерть Владислава Ягеллы, короля Польши, наступит в Год Господен 1434, в конце мая либо в начале июня. Сигизмунд Корыбутович переживет обоих своих дядек.

– От кого у тебя эта информация?

– Если скажу, что от одной колдуньи и от одного духа с того света, поверишь?

Кот, которого отогнали, мяукал. Божичко несколько минут мерял Рейневана пронзительным взглядом.

– Поверю, – сказал он наконец. – Откуда ж еще, если не с того света или чаров? Я коечто в этом смыслю, потому что, как и ты являюсь адептом тайных знаний. Тут нет ничего зазорного, ведь никто иной, как трое волхвов поприветствовали Иисуса в Вифлиеме, принося ему миро, ладан и золото. Благодарю за известия, мы их используем без всякого dubium. [137]Но этого слишком мало. Определено мало. Я хочу знать…

Он резко умолк, выпрямился, поднял голову, жестом приказал Рейневану молчать. Рейневан напряг слух, но не слышал ничего, кроме мяуканья кота, гама близлежащих суконных рядов и стука деревянных колотушек из церкви Вознесения. Принюхался, поскольку ему показалось, что среди смрада подворье вдруг повеяло легким запахом розмарина.

– Что случилось, Божичко?

Лукаш Божичко вместо ответа схватил Рейневана за рукав и сильно дернул. Рейневан утратил равновесие, попытался схватиться за столб, вместо столба схватил человека. Полностью невидимый в темноте и проворный, как тень, человек толкнул его со всей силы; прежде, чем он упал, заметил блеск лезвия, увидел, как на этого человека бросается Божичко. Послышался скрежет клинка по стене, разнесся отзвук удара, а после этого злая ругань, второй удар, после него грохот и треск поломанных досок. Чтото блеснуло, как молния, на мгновение осветив подворье, подворье завыло, сильный запах озона и терпентина[138]открыл присутствие гоэтичейской магии. Рейневан не собирался ждать и проверять, кто послал заклятие. Он сорвался с земли, вскочил на штабель бревен, перемахнул через забор, через соседнее подворье бросился к городским воротам. Он был очень быстр, но недостаточно. Ктото вдруг прыгнул ему на спину и повалил, прижимая к земле.

– Спокойно, – промурлыкал ему на ухо мягкий и мелодичный женский альт. – Спокойно, Рейневан.

Он послушался. Нажим ослаб. Женщина, говорящая альтом и неуловимо пахнущая розмарином, помогла ему встать.

– Инквизитор сбежал, к сожалению, – сказала она, едва заметная во тьме. – Жаль. Если бы его поймать, возможно, удалось бы вытянуть, где они держат Апольдовну.

– Сомневаюсь… – Он преодолел удивление и сопротивление пересохшего горла. – Сомневаюсь, что удалось бы.

– Может, и правильно сомневаешься, – согласился альт. – Но я хоть порядочно его напугала. И влепила два раза, причем хорошенько, потому что у меня кастет в перчатке. У него аж зубы зазвенели! Чтобы убежать, он должен был воспользоваться магией, чародей клятый…

– И теперь отыграется на Ютте.

– Он не сделает этого. А тебя какоето время будет бояться беспокоить.

– Кто ты?

– Не так быстро, не так быстро… – В голосе с возбуждающими модуляциями зазвучала насмешка. – Я порядочная девушка, имею принципы. Coitus – не раньше, чем на третьем свидании, откровения, признания и прочие фамильярности – на четвертом или еще позже. Так что piano, парень, piano. Тебе достаточно знать, что я на твоей стороне.

– Ты спасла меня во Вроцлаве…

– Я же говорила. Я на твоей стороне. Забочусь, чтобы ничего плохого с тобой не случилось. В рамках этой заботы я хочу тебе помочь найти любимую. С этой целью предлагаю встречу в Стшегоме.

– Когда?

– Третьего дня месяца тамуз. На улице Церковной, возле школы и дома командории иоаннитов. Будучи не до конца уверенной, как ты высчитаешь дату, я буду туда заглядывать следующие три дня. Если тебе действительно важна твоя невеста, уложись в сроки.

– Почему именно Стшегом?

– Это близкий мне город.

– Почему ты мне помогаешь?

– Имею интерес.

– Какой?

– На сегодня, – сказал розмариновый альт, – такой: в скором времени один твой старый знакомый попросит у тебя совета. Он принимает решение, но колеблется. Устрой так, чтобы он перестал колебаться. Утверди его во мнении, что первая мысль была правильной, и что он поступает соответственно.

– Не понимаю.

– Поймешь. Возвращайся к друзьям. Ну, чего ты еще стоишь здесь?

– Открой мне только одну…

– Рейневан!

– …ты человек? Нормальная… Хм… Человеческая женщина?

– В этом вопросе, – ответил ему из мрака насмешливый хохоток, – мнения расходятся. А взгляды разные.

* * *

На следующий день, в Страстную Пятницу, ранним и грустным утром они покинули Ратибор. На расспросы о цели и маршруте путешествия Бедржих намекнул чтото о ведущем на восток краковском тракте, однако никого не удивило, когда оставив справа мост на Одре, они поехали на север, левым берегом, а на распутье, до которого вскоре добрались, вместо главной дороги на Нису, Бедржих, не говоря ни слова, выбрал дорогу менее многолюдную. Ведущую на Козле.

О событиях предыдущего вечера Рейневан не упоминал друзьям ни словом.

Проповедник торопил, поэтому ехали быстро и еще до заката солнца увидели башни города. Рейневан еще раньше догадался, чту это за город, поэтому, когда, не доезжая до Козле, они резко повернули на запад, в леса, он уже знал куда и к кому они направляются. А если у него были какието сомнения, то они развеялись при появлении рыцарского кортежа, выезжающего навстречу. Он знал этих рыцарей, помнил их имена и гербы. Правджиц. Нечуя. А во главе…

– Бог в помощь! – поприветствовал, осадив коня, Кжих из Костельца, герба Огоньчик. – Бог в помощь вашим милостям. Рад вас видеть пан Рейневан. Добро пожаловать в Глогувек. Поспешим. Князь Болько ждет. Внимательно выглядывает ваших милостей.

Вид со стен глогувецкого замка представлял полную картину разрушений и бедствий, какие в результате прошлогоднего рейда испытала и пережила Glogovia Minor, до недавних пор жемчужина силезской архитектуры. Расположенное за рекой Озоблогой предместье Водное просто исчезло, трудно было поверить, что на черной коре выжженной земли когдато стояли какието строения. Подобная участь постигла когдато людное и шумное предместье Замковое. На предместье Козельске жизнь постепенно возвращалась, однако и здесь были явно видны следы пожаров, которые неистовствовали год тому в пятницу перед воскресеньем Letare Anno Domini 1428, когда на Глогувек, сначала ограбив монастырь паулинов в Мохове, пошли отряды Табора: чехи Яна Змрзлика из Свойшина и поляки Добека Пухалы.

Тогда досталось не только предместьям, вспомнил Рейневан. Ворота были разбиты, стены взяты штурмом, Змрзлик и Пухала ворвались в город, учинив резню и пожары, после которых Глогувек не оправился до сих пор. Черными от сажи и копоти были каменные дома на рынке, руину, несмотря на идущее восстановление, представляла собой южная часть города, окрестность колегиаты[139]Святого Варфоломея. Самой колегиате тоже хорошо перепало, серьезно пострадал монастырь францисканцев.

– Угнетающее зрелище, не так ли, Рейневан? – князь Болько Волошек облокотился локтями на стену. – А тебе то известно, что городу и так еще повезло. В то время, в марте, когда я договорился с вами, Прокоп прекратил поджоги и приказал освободить взятых в плен горожан. Освобожденные взялись за восстановление, только благодаря этому название Глогувек не исчезло с карты Силезии. А не скоро еще вернутся на карту Прудник, Бяла и Чижовице.

– Я не допущу, чтобы следующие города постигла участь Прудника и Бялой, – продолжил князь. – Глогувек уцелел благодаря союзу с вами, гуситами. Который я заключил по твоему совету, Рейнмар, друг и товарищ с пражского университета. Я помню об этом. Поэтому настаивал, чтобы сейчас ты находился в составе Прокопового посольства. Поговорим об этом, но в палатах, за вином. За большим количеством вина. Вид этих пожарищ регулярно будит во мне желание напиться до смерти.

– Я слышал, – Волошек покачал венгерским в бокале, – что во Вроцлаве на тебя наложили анафему. Так что добро пожаловать в братство! Сейчас мы мало того, что товарищи, жаки[140]с пражского Каролинума, но и оба под анафемой. Мне досталось за соглашение с вами, ясное дело. И за то, что я тогда тому ксендзу дубинкой череп проломил. Но мне плевать на их анафемы. Могут проклинать до Судного дня, имел я их. Меня, приятель, и так с помпой Меньшие Братья в отстроенном глогувецком конвенте похоронят, в крипте, будут петь над гробом, молиться, жечь свечи и ладан. Полная помпа и парад будут, не знаю, курва, почтят ли так епископа, когда он протянет ноги, что, впрочем, дай нам Боже как можно быстрее. Ты удивляешься, откуда я это знаю: о своем погребении. Есть у меня, браток, один прорицатель в услужении, sortiarius и чародей.[141]Такой он, правда, мелковатый чародеешка, кур и уток ловит, потрошит, по потрохам будущее предвидит. Но предвидит удачно, надо признать.

– Так это он, этот гаруспик,[142]такие похороны тебе наворожил? Дайка угадаю: в преклонном возрасте? После счастливой жизни? В славе и богатстве? Дайка угадаю: платишь ему щедро? Обеспечиваешь благосостояние семьи, родственников и знакомых?

– Ты зря ехидничаешь, – нахмурился князь. – Вещун вещал не для выгоды и не для того, чтобы подлизаться. Потому что не побоялся предсказать мне такие вещи, за которые я его едва не приказал волочить конями. Он предсказал мне… А, это не твое дело. Впрочем, что должно быть, то будет. Судьбу не изменишь.

– Но судьбой можно управлять.

– На это, откровенно говоря, я и рассчитываю, – признался Волошек. – Чародей, разумеется, предсказал мне по утиной требухе жизнь долгую и в достатке, потом смерть в славе и почете, и пышные похороны. Но я по этому поводу не стану почивать на лаврах и пассивно ожидать того напророченного счастья. Я хочу управлять судьбой. Мир стоит на распутье, сам знаешь. Силезия тоже оказалась на распутье. Я вроде знаю, что хочу делать, решение почти принял. Но сначала хотел с тобой повстречаться, как со старым товарищем. Поэтому потребовал, чтобы ты был в посольстве. Доверяю тебе.

Рейневан глотнул венгерского без комментариев.

– Ровно год тому, – продолжил Волошек, – над Страдуней, когда как и сегодня на вербе цвели котики, ты мне рассказывал о революции. О колеснице истории, которая вихрем сметает Старое, чтобы освободить место для Нового. Ты мне советовал, чтобы я присоединялся к победителям, потому что побежденным горе, а победителей ожидает слава, власть и могущество. Расстилал миражи предо мной. Прошел год. Сегодня Великая Суббота. Завтра Пасха. Прибыл Бедржих из Стражницы, посол от Прокопа. С пропозицией, с конкретным предложением. Я хочу знать, честная ли это игра? Рейневан? Должен ли я заключать союз с Прокопом и Корыбутовичем?

Болько Волошек, хозяин Глогувека, наследник опольского княжества, Пяст из Пястов, впился в Рейневана пронзительным взглядом.

Рейневан не опустил глаза.

– Заключая союз с Табором, – серьезно спросил князь, – я сяду на колесницу истории или оступлюсь в пропасть? Что представляет собой это грядущее и взлелеянное в мечтах Новое? Рай? Или апокалипсис, который провозгласит: «Горе победителям наравне в побежденными»? Должен ли я заключать союз с Прокопом и Бедржихом, с их идеей, с их верой? Положи руку на сердце, Рейнмар, посмотри мне в глаза. И скажи как другу, как товарищу с универа, ответь одним словом: да или нет? Я затаил дыхание.

* * *

Светлое Христово Воскресение с самого рассвета приветствовало Глогувек солнцем, весенним теплом и пением птиц. Раззвонились колокола, тронулась процессия пасхальной заутреней.

Surrexit Dominus, surrexit vere

Et apparuit Simoni

Alleluia, alleluia!

Процессию вел настоятель миноритов и одновременно колегиатский лектор. За ним следовали другие Меньшие Братья. За ними шли рыцари, судя по гербам, в основном польские. За ними знать, горожане, купцы. Немногочисленные, которые остались в разрушенном и лишенным значения городе.

Advenisti desiderabilis,

quem expectabamus in tenebris,

ut educeres hac nocte vinculatos de claustris.

Te nostra vocabant suspiria,

te larga requirebant lamenta…

Alleluia! [143]

Процессия подошла к монастырю францискацев. Волошек преднамеренно выбрал это место. Вид побитых, обгорелых, но по большей части уцелевших стен должен был нести послание. Он должен был напоминать, благодаря кому и чему эти стены стоят, как прежде.

Из свиты выступил герольд, одетый в табарт[144]со знаком золотого опольского орла. Подождав, пока стихнет шум и гам и настанет полная тишина, герольд развернул обвешанный печатями пергамент.

– In nomine Sancte et Individue Trinitatis, amen, – громко прочитал он. – Nos Boleslaus filius Boleslae, Dei gratia dominus Glogovie et dux futurus Oppoliensis, significamus praesentibus litteris nostris, quorum interest, universis et singulis. [145]

– Уведомляем, что для спасения мира, земли и наших подданных мы даем обет и клятву союза, братства оружия и веры с Сообществом Табора и всеми союзниками Табора. Клянемся верно стоять на стороне Табора и совместно бороться за мир и стабилизацию, то есть совместно нападать на других, стабилизации препятствующих.

Настоятель францисканцев побледнел, стал белым, как саван покойника, похоже выглядели остальные монахи и священники. Хотя князь предварительно подготовил их к тому, что должно было произойти, шока они не избежали.

– В награду и для компенсации настоящему союзу земли и крепости наши, в дополнении перечисленные, Табору даруем, за исключением тех, которые для себя оговариваем. Взамен Табор обещает нам земли и крепости в дополнении перечисленные, а ныне другим принадлежащие, которые мы в борьбе за мир у нынешних владельцев отберем.

– Factum est, – закончил герольд, – in Dominica Resurrectionis Anno Domini MCCCCXXIX ad laudem Omnipotentis Dei amen. [146]

Тишину не нарушил даже шорох.

Из свиты выступил князь Болеслав Волошек, сын Болеслава, внук Болеслава, правнук Болеслава, Пяст из Пястов. Он был в полных доспехах, золотая цепь на груди и горностаевый воротник делали его похожим на короля. По правую сторону от него стоял маршал, тоже весь в латах, за ним сенешаль,[147]по бокам гости князя, польские рыцари, один Леливита, второй Корнич. По левую сторону от князя стоял бледный настоятель францисканцев. Позади выступал хорунжий с хоругвью.

– Также уведомляем всех вместе и каждого отдельно, что для укрепления союза с Табором мы принимаем святое причастие способом Христа, то есть под обоими видами, sub utraque specie, никого, однако, из наших подданных к такому причастию не принуждая и свободу обряда гарантируя. Клянемся также четырьмя статьями, провозглашенными и принятыми свободными людьми в Чешском Королевстве.

Герольд отодвинулся. Волошек сделал шаг вперед, сенешаль и аббат остались позади. Со свиты появился Бедржих из Стражницы, которого до неузнаваемости изменила черная, затянутая кожаным ремнем сутана. Гуситский проповедник держал поднос и золотую красиво выгравированную чашу. Волошек поднял правую руку.

– Клянусь, что в княжестве, Богом мне данном, свободно, безопасно и беспрепятственно будет провозглашаться слово Божье. Что Тело и Кровь Господа Христа будут раздаваться верным под обоими видами, хлеба и вина, по установлениям Писания и учения Спасителя. Что папские священники будут лишены светской власти над богатством и временным имуществом, и что временное имущество и богатство будет у них отнято, ибо мешает им жить, верить и учить так, как поступал Христос со своими апостолами. Что все смертные грехи и явные проступки против закона Божьего будут покараны. Да поможет мне Бог и Святой Крест.

Закончив, князь встал на колени. К нему подошел Бедржих, подал князю поднос с облаткою, а после нее чашу с вином. Потом поднял сосуд обеими руками.

– Fiat voluntas Tua! [148]

– Аминь! – ответили собравшиеся.

Волошек встал, бряцая оружием.

– Сделано, – обернулся он к стоящим поближе. – Пойдем, поедим чтонибудь. И выпьем.

Учта[149]проводилась у францискацев, в трапезной. Стены были покрыты мозаикой трещин, а внутри все еще стоял запах горелого. Но монахи настаивали, чтобы принять у себя князя, и все знали почему. Обращенный в Чашу и чешскую веру Волошек не скрывал своих намерений повыгонять из Глогувека ксендзов, прелатов и колегиатских каноников. Меньшие Братья рассчитывали, что им он позволит остаться.

Францисканские повара превзошли самих себя в кулинарном мастерстве. На столе красовались четыре огромных кабана, каждый нафаршированный свининой и колбасами. Четыре оленя. Восемь сарн, двенадцать поросят, двенадцать тетеревов, куча ветчины, окороков, колбас и полотков. Картину дополняло множество куличей, пирожных, пряников и мазурок. Середину стола занимал целиком запеченный вол с позолоченными рогами, украшенный сделанными из сала надписями. Первая была: O IESU, SPECULUM CLARITATIS AETERNAE. [150]Вторая, слишком уж подхалимская: DEI GRATIA DUX BOLKO HUIUS LOCI BENEFACTOR. [151]

Выпивка тоже была соответствующая: четыре бочки кипрского вина, exemplum четырех времен года. Двенадцать, по количеству месяцев в году, бочонков венгерского вина и италийских вин. Множество, не хотелось считать, но наверное пятьдесят две штуки, столько недель, – кувшинов молдавских и венгерских вин, жбанов меда и бутылей знаменитого ковеньского липца.

Сорок дней поста сделали свое дело. С большим усилием выдержав, пока бледный настоятель отчитает Pater Noster и Benedic Domine, вымученные постом участники застолья набросились на еду и напитки так, как ястреб на вальдшнепа, как Карл Молот набросился под Пуатье на арабов, как лебедь набросился на Леду, а критский бык – на обернувшуюся коровой Пасифию. Стол, который вначале выглядел, как cornu copiae, неисчерпаемое изобилие рога козы Амальтеи, начал очень быстро опустошаться, видом обглоданных костей всё больше и больше вызывая в воображении разрытое кладбище.

Князь Болько расстегнул пуговицы вамса и срыгнул. Протяжно и попански.

– Да, поднатужился нищенский орден, – сказал он. – Хотя я понес издержки, чтобы не разрушить их до основания. Плохие времена настают для монахов и попов. Разгоню всех на все четыре стороны. Вы обратили внимание на настоятеля, какая рожа бледная, какой кислый там сидит? Как на стену уставился, будто бы «мане, текел, фарес» там увидел? Францисканцев, впрочем, мне даже жаль, потому что они порядочная братия, одни поляки и чехи, верные принципам святого из Ассизи. Лечили больных, помогали страждущим, где беда, где горе, где несчастье, всегда были там, где в них нуждались. Так что жаль мне будет их выгонять. Но прогоню. Идет Новое, великие изменения, революция, последние станут первыми и vice versa. Невиновные пострадают наравне с виновными. Потому что идет Новое, а что же это за Новое, которое не начинает с того, чтобы дать под зад Старому? Я прав, Рейневан? Правда, брат Бедржих?

– Так это вы, – сказал один из польских гостей, Леливита, – пресвитер Бедржих из Стражницы?

– Я, – подтвердил Бедржих, перестав на минуту ковыряться в зубах. – А вы Спитек Лелива из Мельштына, сын краковского воеводы. А вы пан Миколай Корнич Сестшенец, бедзиньский бургграф. Как видите, мне известны не только ваши имена и гербы, но и ваши должности. Разрешите и мне представиться по должности. В результате заключенного сегодня союза и совместных действий вскоре вся Верхняя Силезия будет покорена и будет принадлежать Табору, Сигизмунду Корыбутовичу и присутствующему здесь князю Болеславу. Я же буду иметь ранг и титул directora, главного предводителя подразделений Табора в Силезии.

Волошек, новоиспеченный адепт учения Гуса, внимательно посмотрел вокруг, проверяя, позволяет ли говорить свободно нетрезвость других пирующих.

– Мы уже поделили, как видите, – сказал он полякам, – Верхнюю Силезию между собой. Корыбуту достанется Гливице, таборитам Бедржиха – Немча и что там еще только вырвут у епископа. Княжество опольское, понятное дело, тоже должно чтото поиметь. Причем много. Я хочу намысловские земли, Ключборк, Рыбник и Пшчину. И половину Бытома, ту, которую сейчас держит тот гребаный крестоносец, Конрад Белый, самый младший братик епископа. Пограничные столбы, как мне обещали, будут передвинуты в пользу победителей. Ну, тогда давайте побеждать и передвигать!