Смысл и дело Октября

Революции не делаются по заказу. Октябрьская революция была вовсе не праздным «экспериментом», а единственным реальным шансом для России на национально‑государственное самосохранение в обстановке военного, политического и экономического краха, территориального распада и полной социальной недееспособности правящего буржуазно‑помещичьего блока.

Совершенно неожиданная для большинства политических сил Февральская революция стала высшей точкой кризиса всей старой общественно‑политической системы России, а вовсе не положила ему начало. Если взять ключевые для бытия любого народа и государства сферы жизни, то к 1917‑му году все они либо переживали тяжелейший кризис, либо были полностью разрушены. Напомним непреложные факты истории.

В феврале рухнула легитимная государственная власть, а армия, как опора государства, пришла в течение 1917 года в совершенно небоеспособное состояние. После трех лет бессмысленной кровавой и разрушительной войны, затронувшей значительную часть европейской территории России, экономика страны переживала тяжелую экономическую разруху, многие губернии охватил голод. Начался интенсивный распад империи на отдельные национально‑государственные образования.

Ни к одному из этих процессов ни Октябрь, ни большевики прямого отношения не имели. Да, в любой социальной революции неизбежен элемент разрушения, но именно в Октябрьской революции он оказался сведен к минимуму. Почти все, что можно было разрушить, было уже разрушено до нее – политикой сначала царского, а затем Временного правительства. На долю Октября досталось разбираться в обломках – выметать абсолютно уже ни на что не годные и искать им замену, а из остального склеивать новое целое. Его задачей могло быть только восстановление порушенного, поиск новой основы построения Российского государства из его рассеянных элементов. К Октябрьской революции в первую очередь применимы слова Александра Герцена: «Новый водворяющийся порядок должен являться не только мечом рубящим, но и силой хранительной».

Февраль до конца обнажил и заострил кризис, но не разрешил его. К октябрю 1917 года предельно ясно выявилось, что историческое бытие России, ее дальнейшая судьба как великой державы прямо зависят от того, сумеет ли народ осуществить следующие жизненно важные задачи.

Вывести страну из всемирной империалистической бойни, которая не только уносила миллионы жизней, не только разрушала экономику, но и породила, в силу своего несправедливого характера, глубочайший моральный кризис в обществе.

Разрешить земельный вопрос в пользу крестьянства, составлявшего подавляющее большинство населения.

Разрешить национальный вопрос, построить новое национально‑территориальное единство страны на основе реализации нациями своего права на самоопределение.

Осуществить меры централизованного государственного регулирования экономики, общественного контроля над производством, обращением и распределением.

Действительно серьезная проблема заключалась лишь в том, у кого достанет социальной энергии и политической воли к осуществлению этих задач, кто, как и в чьих интересах проведет необходимые преобразования.

Умные и дальновидные головы есть во всех классах и слоях общества. По мере нарастания кризиса необходимость и неизбежность экстренного принятия мер стали очевидны всем мало‑мальски ориентирующимся в ситуации политикам. Так, в ночь накануне восстания в Петрограде один из лидеров меньшевиков Дан приезжал в Зимний дворец и от имени многих членов Временного совета Российской республики (так называемого Предпарламента) убеждал Керенского немедленно, декретами Временного правительства, приступить к практическому решению вопросов о мире и о земле. Керенский отверг предложение.

Иначе говоря, все возможности реакционно‑бюрократического пути преобразований, то есть «революции сверху», проводником и олицетворением которой был в свое время Столыпин, оказались в России полностью исчерпанными. У правящих классов старой России был шанс решить те же задачи по‑своему, но они им воспользоваться не сумели и вынуждены были сойти со сцены. Вместе с ними ушло и старое государство.

Еще в феврале лидер кадетской партии и умеренный монархист Милюков был вынужден констатировать, что после отречения Николая II, а потом и его брата в стране образовался «перерыв в праве», вакуум легитимной власти. Чем она могла быть заменена и на каких юридических основаниях?

Поскольку законный правопреемник отсутствовал, властные полномочия могли перейти к какому‑либо лицу или учреждению на основании единственно реального в подобной ситуации права – права силы, имея в виду здесь не только и даже не столько принуждение, но прежде всего силу народного доверия и поддержки.

Претендентов на эту миссию было немало, всего числом семь: Временный комитет Государственной думы, три состава Временного правительства, Временный совет республики (Предпарламент), Учредительное собрание и, наконец, Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Ни один из этих институтов формально не обладал легитимностью, то есть законной правопреемственностью по отношению к предыдущей власти. И в этом смысле они были юридически равноправны. Право на власть можно было обрести в свободной конкуренции друг с другом, лишь заручившись поддержкой большинства населения, то есть, по сути, преодолев или хотя бы сведя к минимуму общественный раскол.

Это удалось сделать Советам, и это исторический факт. Попытка других сил опровергнуть его вооруженным путем в ходе гражданской войны успехом не увенчалась, что лишний раз подтвердило законный характер Советской власти.

Так обстояло дело с юридической точки зрения. А с точки зрения национально‑государственных интересов восстановление сильной власти было актом в высшей степени патриотическим и государственническим, ибо без власти государства не бывает. И Октябрьская революция положила начало новому собиранию Российского государства.

Сегодня модно обвинять большевиков и Ленина в том, что они якобы «разделили» «единую и неделимую» Россию на национальные республики. Простите, но это разделение стало фактом не в 1922 году, а еще летом 1917‑го. Польша, например, получила независимость из рук Временного правительства сразу же после Февраля. На Украине Центральная рада во главе с Винниченко уже делала то же самое, что повторил Кравчук в 1991‑м. И так повсеместно, от Прибалтики до Туркестана. Российская империя как сообщество народов перестала существовать вовсе не вследствие Октября. В таких условиях на долю Ленина осталась проблема восстановления национально‑государственного единства Российской империи. Он нашел и предложил формулу союза равноправных республик, уже существовавших на данный момент времени.

Тот, кто хочет вершить суд над предшественниками, должен исходить не из абстрактных идеалов, а из конкретных сравнений с однотипными и одновременными событиями и явлениями. Первая мировая война завершилась закреплением созданного ею нового баланса сил в Версальской системе 1919 года. Гражданская война, в новом облике восстановившая российскую государственность, завершилась созданием советской федерации 1922 года. Версальская система рухнула через 20 лет, не защитив человечество от новой, еще более разрушительной мировой войны. И именно в этой войне советская система в наибольшей мере обнаружила свою жизнеспособность, сыграв решающую роль в спасении мира от фашизма. Оказалась она долговечнее и систем, созданных дооктябрьскими реформами – александровской и столыпинской.

Итог Октябрьской революции и Гражданской войны – это победа революционно‑демократического способа спасения и собирания России над способом реакционно‑бюрократическим.

Именно соединение назревших преобразований с необходимостью перехода власти в руки трудящихся, как условия их реализации, и предопределило социалистический характер Октябрьской революции. Здесь был реализован не субъективный идеал революционеров, а объективная общественная потребность. Именно уникальное стечение обстоятельств заставило Россию первой вступить на путь социалистического развития, несмотря на незрелость многих «предпосылок социализма», особенно в экономической области.

Приняв все это во внимание, мы можем ответить и на муссируемый ныне вопрос о том, имелась ли альтернатива социалистической революции в России. В том‑то и заключается характернейшая особенность Октябрьской революции, что ее конкретные шаги диктовались не только и не столько доктринальными соображениями, сколько касаниями «стенок» весьма узкого «коридора», по которому приходилось идти. Были жесткий прагматизм и столь же жесткие, соответствующие военной обстановке методы, позволившие удержать экономику на краю пропасти и получившие впоследствии название «военного коммунизма». Только никакого идеала из этого партия в целом не делала, хотя в ее рядах было немало тех, кто впопыхах принимал его за идеал. Поворот к нэпу это только подтвердил.

Но то, что было сделано, – сделано в конкретных обстоятельствах того времени едва ли не единственно возможным способом. Просто по‑другому ни у кого ничего не получилось и вряд ли могло получиться. Реальной социальной, политической и экономической альтернативы тому пути, на который Россия вступила в октябре, просто не существовало. Однако альтернатива все же была. Но она касалась не содержания социально‑политических процессов, а формы их протекания. Это была альтернатива мирного и немирного путей развития социалистической революции.

Данный вопрос по вполне понятным причинам замалчивается нынешней официозной пропагандой, силящейся изобразить большевиков фанатиками «насилия ради насилия». Заметим, что и историография предшествующего времени касалась этого вопроса крайне неохотно. В результате сложился и укоренился стереотип, ставящий знак равенства между революционными и насильственными методами общественных преобразований, между революцией и Гражданской войной, но он совершенно не соответствует правде истории.

А правда состоит в том, что реализация возможности мирного развития революции была центральной проблемой для Ленина и большевистской партии. Ленин считал мирное развитие революции возможностью крайне редкой и крайне ценной в истории, и именно поэтому полагал, что большевики должны сделать все для того, чтобы не упустить этот шанс, предложить компромисс меньшевикам и эсерам. «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, – писал он в сентябре, – то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной». И уже после Октябрьской революции Ленин откровенно говорил, что если бы такой компромисс был достигнут, никому бы и в голову не пришло устраивать вооруженное восстание. Однако шанс на мирное развитие был все же упущен из‑за непоследовательной политики эсеро‑меньшевистского руководства Советов.

Тем не менее и после событий Октября до вмешательства в России извне не было объективных условий для общенационального вооруженного конфликта. Гражданская война на территории Советской страны была развязана империалистическими державами. Уже 23 декабря 1917 года между Англией и Францией была заключена конвенция о разделении сфер влияния в России. Поэтому военные действия, намеренно доведенные внутренней и международной реакцией до ожесточенного братоубийства, на деле означали борьбу за или против независимости, за или против расчленения нашей Родины. Официальный лозунг белого движения «Единая и неделимая Россия» был фальшивым: он прикрывал по сути компрадорскую политику обещания территориальных уступок в обмен на военную помощь.

Как отмечало Совещание 33 членов бывшего Учредительного собрания под эгидой Милюкова и Керенского (Париж, январь 1921 года), внутренняя контрреволюция сознательно пошла на приглашение иностранных войск, хотя и отдавала себе отчет в том, что совершает предательство национальных интересов. Между тем Красная Армия воевала за спасение, целостность и свободу Отечества, что и обеспечило ей поддержку подавляющего большинства народа, а значит, конечный успех. Это была по форме гражданская, а по содержанию отечественная война.

И в самый ее разгар, в мае 1919 года, Ленин приходит к пессимистическому выводу: «Великие революции, даже когда они начинались мирно, как Великая французская революция, кончались бешеными войнами, которые открывала контрреволюционная буржуазия. Мирного развития к социализму быть не может».

Вывод излишне категоричный, но вполне объяснимый обстановкой ожесточенной борьбы не на жизнь, а на смерть. Поэтому сразу же после окончания Гражданской войны Ленин пересматривает его и еще раз возвращается к вопросу о возможности мирного развития к социализму. Ориентируя советскую делегацию на Генуэзской конференции, он писал о том, что России желательно соглашение не только торговое, «но и политическое, как один из немногих шансов мирной эволюции капитализма к новому строю, чему мы, как коммунисты, не очень верим, но помочь испытать согласны и считаем своим долгом».

Между прочим, именно эта возможность, которую Ленин расценивал как маловероятную, отчасти осуществилась. Октябрьская революция не переросла в мировую, но она сильнейшим образом стимулировала мировую реформу, в ходе которой трудящиеся развитых капиталистических стран добились весьма существенных социальных завоеваний. Фашизм попытался забрать их назад. И великий подвиг советского народа вновь спас человечество.

Думая о будущем, мы обязаны полностью учесть весь ленинский опыт социально‑экономического созидания и государственного строительства.

Ленин, может быть, как никто другой, сознавал, что невозможно насильственно облагодетельствовать человечество, загнать в рай дубиной. Главное в его политической философии – это идея самоопределения, идет ли речь о личностях, классах, нациях, народах.

Ленинское понимание социализма как живого творчества народных масс учит не понуканию общественного прогресса, а заботе о его органическом развертывании, добровольном вовлечении в него большинства населения. При этом чем глубже революция, тем в большей мере требуется от революционера уважать людей, их вековые обычаи, привычки и даже предрассудки.

Именно Ленину, которого тысячи раз обвиняли в сектантстве, принадлежит замечательная идея союза с некоммунистами во всех областях материальной и духовной деятельности, без чего не может быть и речи об успешном движении вперед. Союза прежде всего с крестьянином‑тружеником, с солдатом и офицером, с инженером и агрономом, с человеком науки и искусства. Он хорошо понимал недопустимость отрыва революционного авангарда от массы и поэтому требовал: лучше двигаться медленнее, зато вместе со всем народом, лучше «культурничество», то есть развитие старой культуры на основе раскрепощения инициативы народа, чем насаждение нового казенно‑бюрократическим насилием. Словом, «лучше меньше, да лучше».

Он предвидел, что «тысячами лазеек обратное правило будет пробивать себе дорогу», и поэтому требовал, чтобы авангард постоянно работал над собой, проникался «спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству», «нахрапу» и «натиску». В «комчванстве», в вере во всесилие приказа и «коммунистического декретирования» он видел одного из главных врагов действительно нового, прогрессивного.

Всякая революция есть отрицание старого, но не всякое отрицание старого есть революция. Кража, например, отрицает частную собственность, хулиганство – казенную дисциплину, но к революции они не имеют никакого отношения. В антагонистическом обществе достижения техники и культуры, отчужденные от трудящегося большинства, рождают стихийные «обратные» разрушительные силы, направленные против завоеваний цивилизации и остающиеся поэтому еще целиком в пределах старых эксплуататорских отношений, их собственной теневой стороной.

Так, в «Собачьем сердце» Михаила Булгакова наука в лице профессора Преображенского, отчужденная от народа и отданная на потребу животным удовольствиям «верхних десяти тысяч», порождает свое собственное, столь же животное зеркальное отображение – воинствующее невежество и хамство в лице Полиграфа Шарикова. Шариков даже читал Энгельса, легко усвоил некоторые перлы революционного красноречия, имел и претворял в жизнь определенные понятия об общественной гигиене. И все же революция никогда не признает его «своим» – более того, он страшный ее враг, несмотря на суетные попытки доказать ныне обратное.

Старый порядок мстит социалистической революции тем, что пытается заразить ее вирусом «зряшного», по выражению Ленина, отрицания, психологией взбесившегося обывателя, и это самое опасное, что он может ей противопоставить.

Социалистическая революция выстоит лишь в том случае, если найдет в себе силы разорвать порочный круг, возникающий при попытках преодолеть мелкобуржуазную стихию мелкобуржуазными средствами – голым принуждением. Хаосу, грозящему разнести по кирпичику все здание цивилизации, она должна противопоставить порядок, но порядок, не замкнутый в тисках угрюм‑бурчеевской казармы, а воплощающий в себе всю полноту, многообразие и многоцветье жизни – то, что отразилось в общечеловеческой идее гармонии.

Эта сторона ленинского наследия нечасто вспоминалась за истекшие десятилетия, но она составляет неотъемлемую часть учения Ленина о социальной революции, его революционной практики. Да, он умел быть решительным, жестким и суровым и понимал, что бывают периоды, когда необходимо вынужденное применение революционного насилия, ибо вопрос стоит о судьбе народа, о спасении общества от катастрофы. Но он лучше, чем кто‑либо из революционеров его времени, понимал всю грозную опасность привычки к насилию, пусть сначала даже самому справедливому, – опасность незаметного превращения его в неконтролируемую антинародную стихию, рождающую цепную реакцию зла.

Но дело не только и не столько в личностях. Трагедия всех великих социальных революций в том, что они не находили принципа единения людей, поднимали волну общественной солидарности лишь до известного предела, за которым начинался распад на социальные атомы, не связанные между собой ничем, кроме стихийной силы взаимной корысти. Камень преткновения для многих и многих социалистов, писал Ленин, составляло неумение найти необходимую степень соединения индивидуального интереса с общим. Наказанием служит, как правило, бюрократическая тирания – стремление создать общественное объединение самым простым, как кажется, путем – приказом «сверху».

История, и особенно история XX столетия, свидетельствует о том, что никакое материальное богатство, никакие успехи науки, техники, формальной организации жизни сами по себе не спасут человечество от страшных бедствий, неожиданных откатов к варварству, если люди не сумеют заменить казенную принудительную дисциплину товарищеским сплочением трудящихся. Если этого нет, то под угрозой оказываются все завоевания цивилизации – пусть даже речь идет не об угрозе прямого вооруженного насилия, а об опасности разрушения природной среды, культурного одичания.

Ленин не верил в чудодейственную силу отвлеченной нравственной или религиозной проповеди. «Полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества – это вещь в политике совсем не серьезная», – говорил он и требовал умения строить новое общество с теми людьми, которые оставлены в наследство капитализмом.

Но Ленин исходил из того, что нравственность, моральная сила, решающая в конечном счете исход исторических событий, есть объективное общественное отношение, которое вырастает из общих материальных условий существования данного общества, данной эпохи и которое невозможно изменить простым усилием воли. Это великая сила сознательности масс, которая ставилась Лениным в один ряд с силой оружия и богатства. Это сила примера передового класса, общественного авангарда. Это сила поддержки, которую оказывают революционному авангарду трудящиеся всего мира. Наконец, это сила добровольного сплочения трудящихся в борьбе за свое освобождение.

Моральную силу заменить нечем, а без нее материальное могущество превращается в деструктивный фактор жизни. Как это происходит, мы узнали не из теории, а из горького опыта собственной истории. Сегодня перед нами стоит гигантская задача – восстановить заложенный в Октябре 1917‑го нравственный потенциал социализма, морального единства народа во всех его аспектах – от экономических и духовных до межличностных и межнациональных.

Date: 2015-08-24; view: 337; Нарушение авторских прав