Дорога в Пайлин

Я ехал в худшее место на земле.

В сердце тьмы.

– Но что вам делать в этой Камбодже? – спросил исполнительный продюсер с телевидения, когда я сообщил ему, куда еду. Неплохой вопрос, учитывая, что мы вроде бы снимаем кулинарное шоу.

Да понятия я не имел, что мне там делать.

– Ну, раз вы все равно едете, – воодушевился продюсер, – вам непременно надо побывать там в одном городе, мне рассказывал о нем знакомый военный корреспондент, – Пайлин называется. У черта на рогах, у самой границы с Таиландом. Там мало кто бывал. Это оплот красных кхмеров. Они там до сих пор держатся. Просто край света. Вам понравится. Этот район богат драгоценными камнями. Может, тем он и полюбился красным кхмерам, что необработанные рубины и сапфиры валяются прямо под ногами. А теперь они еще открыли там казино! Как вам это понравится?

Казино? Самые злобные и бессердечные убийцы, каких только знала история, открыли казино? Ну что ж, почему бы и не взглянуть, подумал я. Этакий сатанинский Лас‑Вегас: массажные салоны, стриптиз, несколько вновь построенных казино – и все это за колючей проволокой и оцеплено местной милицией. В таком городе возможно все. Закона‑то нет. Опасно, конечно, но идея мне понравилась. Дальний притон для международных авантюристов, шпионов, спекулянтов, контрабандистов и любителей недорогих фуршетов. Звучит заманчиво. Кухня для экстремалов – на острие ножа. Чем кормят красные кхмеры толпы игроков‑дегенератов, которые устремляются в их город? Как они планируют развивать туризм? Как им удается примирить их прежние надежды на аграрную маоистскую валхаллу каменного века с индустрией развлечений и потребностями игорного бизнеса?

Вообще‑то, я не читаю такие вещи, но сейчас пробежал глазами небольшой абзац о Пайлине в путеводителе «Одинокая планета»:

Пайлин существует на странном положении полуавтономной зоны. Лидеры партии «красных кхмеров» надеются обрести там земной рай и спасение от длинной руки международного правосудия. Для туристов здесь мало интересного, разве что вы кое‑что понимаете в драгоценных камнях или любите пообщаться с престарелыми виновниками массовых убийств. По иронии судьбы, сейчас в образцовом городе красных кхмеров как нигде расцвели пороки и разросся игорный бизнес.

Пороки? Игорный бизнес? Жутковатое, значит, будет путешествие. Как в комиксах «Терри и пираты» в детстве! Проверки на дорогах. Мрачные ребята с автоматами. Водяная кровать в форме сердца в каком‑нибудь маоистском «трамп касле». Даже если все это покажется несколько простоватым и грубоватым, что в этом плохого? Когда Багси Сигель [44] построил в Вегасе «Фламинго», там тоже все было, прямо скажем, не слишком изысканно. Нет, правда, это может быть забавно!

Самолетом «Вьетнамских авиалиний» я долетел до Пномпеня. В аэропорту Почентонг люди в военной форме, сидя за длинным столом, внимательно изучили мой паспорт, медицинскую страховку, визу. Военные были при полном параде в фуражках с кожаными козырьками и при всех регалиях (грудь у каждого в орденах). Будто собрался Совет Вождей и проверяет каждого вновь прибывшего. Первый вождь хмуро взглянул на мои документы и передал их другому вождю, который все внимательно прочитал, сделал короткую запись и протянул бумаги вождю, сидевшему по правую руку от него; тот поставил печати, после чего вернул бумаги самому первому – и начинай сначала. Мои документы несколько раз доходили до последнего вождя. Потом вдруг обнаруживалась какая‑то неправильность, и бумаги снова возвращались к началу цепочки. Когда мой бедный паспорт несколько раз прогнали сквозь строй этих страшноватых ряженых, меня впустили. Добро пожаловать в Камбоджу. Здесь закон покидает вас.

Побывав в Камбодже, вы уже никогда не избавитесь от желания задушить Генри Киссинджера голыми руками. Вас будет тошнить всякий раз, как, развернув газету, вы увидите, как этот увертливый подонок мило беседует с Чарли Роузом или позирует в новом галстуке для очередного глянцевого журнала. Увидев своими глазами, что старина Генри натворил в Камбодже, где до сих пор пожинают плоды его государственной мудрости, вы будете недоумевать, отчего он не сидит на скамье подсудимых Гаагского трибунала рядом с Милошевичем. Пока Генри лакомится суши‑роллами с нори и ремаки [45] на светских раутах, Камбоджа, нейтральная страна, которую он тайно и незаконно бомбил и взрывал, а потом бросил на разграбление, все еще пытается подняться с земли, встать на свою единственную ногу.

Каждый восьмой камбоджиец (2 миллиона человек) был убит во время кампании красных кхмеров по искоренению собственной истории и уничтожению собственного населения. Из каждых 250 камбоджийцев один потерял ногу или руку, был изувечен одной из тысяч заложенных в эту землю мин. Некоторые из мин до сих пор ждут, когда на них наступят, – на дорогах, на полях, в лесах, в оросительных каналах. Экономику Камбоджи дестабилизировали, страну бомбили, оккупировали ее территорию, жителей принуждали к рабскому труду, убивали тысячами… Должно быть, камбоджийцы испытали облегчение, когда в страну вошли их всегдашние враги, вьетнамцы.

Стоит только взглянуть на жалкое убожество, которое представляет собой разрушенная столица, на эти немощеные улицы, – и вы распроститесь с мыслью о том, что в Камбодже может быть приятно и забавно. Разве только вы клерк из Лидса или Талсы, в недавнем прошлом потерявший работу, не привыкший даже к минимальному комфорту, ни разу в жизни не занимавшийся любовью с трезвой женщиной. Тогда Камбоджа может показаться вам раем. Здесь вы найдете работу учителя английского языка примерно за семь долларов в час и станете одним из самых богатых людей в стране. Травка, героин, шлюхи, оружие и наркотики дешевы и легко доступны. Можно делать что хочешь, вести себя как угодно. Робкие мальчики на мотоциклах будут перевозить вас из бара в бар и ждать у дверей, пока вы надираетесь до бесчувствия. Пообедать, потом отыметь малолетнюю проститутку, чья стоимость включена в счет, купить кило не очень качественной травки, напиться в стельку, быть доставленным домой, в просторные апартаменты, все тем же юным мотоциклистом, и все это – меньше чем за тридцать долларов. Камбоджа – просто мечта для неудачников всех стран. Она как красивая, но измученная, избитая, отданная на поругание женщина.

Общая численность населения Пномпеня после того, как партия красных кхмеров отправила всех горожан в деревню – копать канавы – и там большинство из них убила, составляла двенадцать человек. Ошеломляющая цифра. А двумя годами раньше было 850 ООО. Выжившие вернулись в город и увидели, что их дома разрушены и разграблены, а те, что уцелели, превратились в жалкие лачуги, в которых нет даже воды. Иногда человек обнаруживал, что в его доме уже поселился кто‑то еще более жалкий и несчастный, чем он сам. И эти безрукие, безногие, хромые, передвигающиеся ползком люди из последних сил делают сувениры для туристов, чтобы заработать на жизнь. Или побираются. Средний заработок в Камбодже – меньше доллара в день. Четырехлетние дети бродят по рынку, таскают за собой своих двухлетних братьев и сестер, попрошайничают.

Куда пойти в Пномпене? Туда, куда, как вам кажется, пошли бы иностранные специалисты: например, в Клуб иностранных корреспондентов, где можно рассчитывать на американский гамбургер и холодное пиво, где, стоя на балконе, можно полюбоваться, как летучие мыши в сумерках покидают то, что когда‑то было Национальным музеем. Это знаменательное событие происходит каждый вечер: тысячи летучих мышей вьются в розовато‑золотистом небе, и это напоминает густые клубы дыма. Потом можно выйти на улицу, там уже ждут тощие мальчишки на мотороллерах и мотоциклах. Они будут окликать вас по имени, ведь они уже знают вас и успели изучить ваши привычки и пристрастия. Пройдете мимо парочки инвалидов, оседлаете мотоцикл какого‑нибудь подростка, – и отправляйтесь в «Сердце», – так здесь сокращенно называют бар «Сердце тьмы». В городе полно ночных клубов и борделей (грань между теми и другими очень размытая). Итак, можно съесть пиццу, покурить марихуану, а на ночь запастись пакетиком героина. Если повезет, презерватив местного производства не порвется, вас не арестуют и не застрелят копы, и вы не нарветесь на кого‑нибудь из родственников премьер‑министра Хун Сена, что могло бы иметь трагические последствия. Но если вы все же попадете в беду, на закон не надейтесь.

Вот история из газеты «Пномпень пост»:

Тха Сока 19 лет, привлеченный к суду за изнасилование шестилетней девочки, проведет в тюрьме всего шесть месяцев. Он осужден за «непристойное поведение», потому что жертва была изнасилована «недостаточно глубоко», как выразился судья Конг Коу. Сначала полиция игнорировала заявления родителей девочки, а затем предложила семьям насильника и жертвы сделку. Родители девочки подписали контракт, согласно которому должны были получить полтора миллиона риелей в качестве компенсации за изнасилование дочери, но этой суммы не получили. Когда жертва и ее сестра пришли в полицейский участок 11 января, дежурный офицер по фамилии Лон пригрозил, что их убьют, если они не перестанут «болтать об изнасиловании».

Еще одна типичная история. Тоже из «Пномпень пост», за тот же день. Заголовок: «Нанесение увечья серной кислотой – незначительный проступок».

Жертва нападения подала в суд на своего обидчика, и приговор потряс общественность своей мягкостью – два года условно. Камбоджийский муниципальный суд в лице судьи Тита Соти отклонил иск о пересмотре меры наказания… Соти оправдывает принятое решение тем фактом, что правонарушитель не имел намерений убить пострадавшую, а только хотел «из ревности нанести ущерб ее красоте».

Теперь понимаете, какие тут порядки? Кто виноват? Трудно сказать. Проще всего ответить: Хун Сен, бывший член партии красных кхмеров, бежавший во Вьетнам и там, в эмиграции, «избранный» премьер‑министром, заполучив свой пост практически путем государственного переворота. Есть еще король Сианук, который заигрывает и с Соединенными Штатами, и с красными кхмерами, и с китайцами, и со всеми остальными. Он обеспечивает маску законности режиму, который по сути своей является военной диктатурой. Есть остатки красных кхмеров и их союзников – непрочная коалиция когда‑то враждовавших военных группировок. Есть организованная преступность, бывшие вьетнамские марионетки, группы экстремистов. Красные кхмеры пока примирились с «центральным правительством» (таким, какое оно есть) в обмен на амнистию и право контролировать свой бывший главный плацдарм и все денежные средства на севере Камбоджи. Здесь бывшие коммунисты свободно занимаются своим любимым делом – контрабандой драгоценных камней, а теперь еще и игорным бизнесом. Красным кхмерам выдали форму правительственных войск, когда они сложили оружие. Вообще почти каждый камбоджиец носит какую‑то военную одежду, так что трудно разобрать, кто именно тебя грабит в данный конкретный момент. Существуют (как везде) так называемые «частные армии», которых очень боятся. В основном они состоят из профессиональных убийц и служат охраной разным высокопоставленным негодяям и их родственникам. Так что можно попасть в опасную переделку, если какой‑нибудь пьяный жлоб наступит вам на ногу в ночном клубе, а вы слишком явно выразите свое неудовольствие.

Однажды, проезжая мимо аэропорта, мой водитель внезапно подъехал к тротуару и затормозил. Так же поступили и все остальные. Мимо промчался полицейский эскорт с орущей сиреной, сопровождавший новенький «хамви» с затененными стеклами.

– Племянник Хун Сена, – с отвращением сказал таксист.

Члены семьи и друзья Хун Сена фигурируют во множестве историй о пьяных драках, поножовщине, стрельбе. Кто‑нибудь из них обязательно надерется до безобразия в диско‑баре и начнет хулиганить. Есть знаменитая история о неком бизнесмене, прибывшем в аэропорт Почентонг. Ему сказали, что авиалинии что‑то там напутали с его багажом. Он вышел из самолета, взял у охранника пистолет и стал стрелять по колесам самолета, и стрелял до тех пор, пока ему не выдали его имущество. Надо ли говорить, что его никто не арестовал?

Стрельба, если у тебя в кармане достаточно денег, вещь совершенно нормальная в Камбодже. В клубе с тиром выпивка бесплатная. За патроны, однако, надо платить, и они продаются обоймами.

Официант, худощавый, дружелюбный кхмер, стоит у меня за спиной, пока я внимательно изучаю меню. На столе бутылки пива «Тигр» и «Ангкор». За соседним столом, под длинным соломенным навесом, сидят несколько мускулистых солдат в камуфляжной форме. Они хмуро пьют содовую и пиво. Глаз не видно за темными очками.

– Пожалуй, начну с 45‑го калибра… Три обоймы для АК‑47 на закуску… а на первое – пять для М16. А парочку гранат где раздобыть?

– Вы поклонник Джеймса Бонда? – интересуется официант, наполняя мой бокал. – Нравится его винтовка?

– Смотря в чьем исполнении, – отвечаю я. – Если Шона Коннери, то да, если Роджера Мура, то, спасибо, не надо.

– Смотрите! – официант‑искуситель помахивает пистолетом перед моим носом, – «Вальтер ППК»! Пушка Джеймса Бонда! Нравится?

– Да, – отвечаю я, откусываю от багета с колбасой, который принес с собой, и взвешиваю оружие на ладони. – Я его испробую.

Нельзя не восхититься заведением, которое позволяет своим клиентам сначала наливаться, а потом палить из автоматического оружия. Рядом со стеллажом для ружей и ящиком для патронов висит плакат, написанный крупными буквами: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАВОДИТЕ ОРУЖИЕ НА ТОГО, КОГО ВЫ НЕ НАМЕРЕВАЛИСЬ УБИТЬ». В Камбодже такой текст допускает множество интерпретаций. Вот подвыпивший японский бизнесмен в нескольких футах от меня, глядя в мою сторону стеклянными глазами, выдергивает чеку гранаты, улыбается и бросает гранату футов на пятьдесят. Бух! Когда я в следующий раз обращаю на него внимание, он возится с М‑16 – пытается вставить в него обойму – задом наперед.

Я бы солгал, если бы сказал вам, что не развлекся, когда палил по картонным мишеням, изображающим русских. Я на удивление хорошо управился с АК‑47 и сорока пятью патронами, которые помещаются в его магазин. В какой‑то момент, отняв ладони от ушей после моей очереди, официант потянул меня за рукав и спросил: «Вы это… сами откуда?»

– Из Нью‑Йорка, – ответил я.

– А чем занимаетесь? – поинтересовался он.

– Я шеф‑повар.

Официант посмотрел на мою мишень, которую я к тому времени уже всю изрешетил, одобрительно улыбнулся, и сказал:

– Вы могли бы стать прекрасным киллером!

Думаю, в Пномпене это лучший комплимент.

В том клубе был впечатляющий выбор оружия. Разброс цен – от восьми до пятнадцати долларов за обойму. Я предпочитал АК‑47, потому что М‑16 заедал всякий раз, как я ставил на автоматический режим, и вообще более метко я стрелял из более тяжелого оружия. Несколько раз пробовал выстрелить из древнего пулемета М‑50, как мне сказали, любимого оружия партизан времен Второй мировой войны. У него большой барабан, как у автомата старого образца, только он крупнее и выдает длинную гремучую очередь, подпрыгивая и дрожа при этом. Когда я в первый раз попытался выстрелить, он «полил» все, от пола до потолка, его оказалось страшно трудно зафиксировать на месте. Пули попадали в мешки с песком, летела пыль. Раньше разрешали выстрелить из пушки М‑60, но теперь, как сообщил мне официант, нельзя – мощные снаряды перелетают через ров, отделяющий клуб от соседней пагоды, и бонзы впадают в панику. Но, может быть, я пожелаю убить корову или буйвола, например, из ракетницы В‑40? Так это можно устроить.

В клубе я кое‑чему научился. Например, что когда Брюс Уиллис или Сильвестр Сталлоне безостановочно палят из автомата, то это все неправда – за это время они должны были несколько раз сменить магазин. Если нажать на спусковой крючок –16, поставленного на полный автоматический режим, все происходит очень быстро, патроны расстреливаются в считанные секунды. А еще я сообразил, что у Слая и Брюса обязательно возникли бы проблемы с перегревом ствола, потому что, даже когда стреляешь из АК‑47 в полуавтоматическом режиме, оружие очень сильно нагревается. И смешно даже думать, что кто‑то мог бы сколько‑нибудь точно стрелять из двух автоматов одновременно, из обеих рук. Попробуйте одновременно из двух М‑16 – в лучшем случае это кончится тем, что вы отстрелите себе пальцы ног.

По японскому мосту мы перебрались на другой берег реки. Там была целая полоса гигантских, размером с футбольное поле ресторанов, построенных на просевших деревянных платформах, практически на болоте. В ресторане, где мы ели, места хватило бы, по крайней мере, на пятьсот человек, однако мы с Филиппом были единственными посетителями. В большом зале, освещенном в стиле диско, оркестр играл что‑то среднее между кхмерским фольклором и поп‑музыкой. Меню размером с телефонный справочник содержало глянцевые цветные снимки, никак не меньше ста пятидесяти блюд. В основном это была не очень привлекательная на вид говядина с овощами. Мы ели местные блюда с труднопроизносимыми названиями – мясо дикого вепря, жареную козлятину в горячем соусе, оленину, салат из капусты, помидоров и кабачков. К ресторану подкатил автобус. Приехали «пивные девочки». Иногда продажу пива в ресторане или ночном клубе обставляют особым образом. Пивоваренная компания или поставщик нанимает привлекательных девушек, одевает их в стиле секси и отправляет в те заведения, где продается пиво. Они приезжают все разом – девушки «Ангкор», девушки «Тайгер», девушки «Карлсберг» и «распространительницы» еще двух‑трех сортов пива. Им платят с продажи каждой банки или бутылки, так что конкуренция серьезная. Через несколько минут нас с Филиппом окружила толпа весьма агрессивных молодых женщин, и все они навязчиво предлагали свой товар. Стоило мне заказать «Тайгер», как другие девушки тут же испарились, оставив только «тигровую» барышню работать с нашим столиком. Не успевал я наполовину опорожнить бутылку, как она открывала новую.

В тот вечер мы пошли в ресторан с несколькими знакомыми – иностранными специалистами. За столиком со мной сидели: Миша, болгарин, Тим из Великобритании и американец Энди. Они пили теплое пиво и хвастались своими ранами. Калибр 97 – Миша провел пальцем по смор­щенному, блестящему участку кожи на шее. Калибр 93 – Энди задрал рубашку и показал неприятную вмятину на груди.

На складных стульях вдоль стены молча сидело двенадцать‑тринадцать девушек, и вид у них был не менее взволнованный, чем у пациентов в приемной у дантиста. Одна держала на руках младенца.

– Только посмотрите на эту маленькую шлюшку, – Энди показал на печальную круглолицую девочку. Она съежилась на своем стуле и щурилась на мигающий свет. – Этакий пухленький зверек, – он сказал это по‑английски, а потом повторил по‑кхмерски, чтобы девушка поняла.

Мы зашли в три‑четыре бара, побывали и в «Сердце», ночном клубе с малолетними проститутками. Я спросил Тима, сколько дать на чай водителю мотоцикла, парню, который возил меня на заднем сиденье всю ночь и ждал на улице, когда я выйду, чтобы ехать в следующий бар.

– Дайте ему три доллара, – сказал он.

Я дал пять. Какого черта! Ему эти два доллара гораздо нужнее, чем мне.

– Что вы делаете! – сокрушался Тим. – Нам же тут жить, а вы цены набиваете.

Псар Тмей – это центральный рынок, зловонное, душное место. Горы съестного преют на прилавках под тяжелыми брезентовыми навесами. Судя по запаху и внешнему виду, свежесть продуктов весьма сомнительна.

Если сравнивать с вьетнамскими рынками, это просто день и ночь. Но ведь, как мы помним, вьетнамцы могут себе позволить быть гордыми. Я с отвращением смотрел на дурно пахнущую рыбу с мутными глазами, вялые овощи, осклизлые, серые тушки домашней птицы. Филиппа, однако, все это не испугало. С выражением полного блаженства на лице он запустил пятерню в кучу потрохов с лемонграссом. «Мм‑м! Пальчики оближешь!» – сказал он продавцу, слегка по­клонившись в знак восхищения. "Тони! Вы должны попробовать! Это восхитительно!" Он подошел ко мне, зажав палочками немного дымящейся требухи, воняющей псиной. Я открыл рот и послушно проглотил, напомнив себе позвонить Нэнси н попросить ее записать меня на прием к гастроэнтерологу. Филипп явно хотел моей смерти.

Он сделал еще одну попытку отправить меня на тот свет у прилавка с желе. Он настаивал, чтобы я попробовал отвратительную на вид желеобразную, цвета бурых водорослей массу, которую здесь едят из глиняных мисок. Филипп, он авантюрист и гурман – в лучшем смысле этих слов. Он абсолютно ничего не боится. Он способен отправить в рот что угодно. Возможно, это потому, что он француз. Вот, например, оказались мы во вьетнамской плавучей деревне на озере Тонлесап, или на Великом озере, как его здесь называют. Мы тихонько дрейфовали мимо жилых домов, сарая, где держат домашнюю птицу, и садков, где разводят сомов. «Что она ест? – спросил Филипп, указав на женщину, которая что‑то готовила в горшочке на крыльце своей грязной лачуги. Вокруг нее сидели на корточках голые дети. Филипп настоял, чтобы мы подплыли поближе. Он приветливо улыбнулся женщине и спросил, не согласится ли она дать нам попробовать. Она любезно согласилась и зачерпнула ложкой варева: рыба и свинина в сахарном сиропе с сушеными креветками. Как ни странно, это оказалось вполне съедобно. Когда мы уже отчалили, отведав этого сытного деликатеса, я обратил внимание Филиппа на то, что женщина моет котелок в коричневой речной воде в нескольких футах от стойла для скотины, а чуть поодаль в озере купают ребенка. "Как будет по‑французски кишечная палочка?", – поинтересовался я.

Он где‑то рядом! Я чую его запах. Знаменитый дуриан. Его запах ощущаешь за сотни ярдов. Представьте себе большой зеленый футбольный мяч с опасными шипами; и мяч этот к тому же отвратительно воняет. Это запах распада. Невыносимая вонь стоит на рынках и в торговых палатках по всей Азии. А вкус, говорят, волшебный. Я заинтригован. Дорогостоящий, отвратительно пахнущий, неудобный в транспортировке – закон запрещает перевозить дуриан самолетом, автобусом и поездом, – этот фрукт считается одним из признанных восточных деликатесов. Я просто обязан попробовать его! Итак, я купил большой, хороший дуриан; он был очень похож на мирный плод хлебного дерева, только шипы пострашнее. Сначала я хотел отвезти его в гостиницу, но после десяти минут в одном автомобиле с этим воняющим гнилью шаром вся моя команда запросила пощады. Нам пришлось остановиться около Ват Пном, – так называются пагода и парк в центре города, – и там, под бдительным наблюдением слона, я разрезал свой дуриан, вернее, распилил его толстую шкуру и, конечно, поранился о его панцирь стегозавра. Боже, как он смердел! Как будто кого‑то похоронили с головкой сыра стилтон в руках, а потом, через пару недель, откопали. Разрезав кожуру, я раздвинул волокнистую желтоватую мякоть: там внутри оказались две полости, каждая размером с авокадо, и творожистая липкая субстанция, которая на вид очень напоминала гусиную печенку. Внутри он вонял не так нестерпимо. Мякоть была консистенции созревшего сыра Сент‑Андре. Я откусил порядочный кусок. Это было нечто фантастическое! Богатейший фруктовый вкус и, как бы это сказать, – с дымком. Попытайтесь представить себе нечто, похожее одновременно на камамбер, авокадо и копченый сыр гауда. Ладно, не пытайтесь – это не слишком удачное описание. Но, право же, это невозможно описать! Вкус этого плода не имеет ничего общего с его запахом. Вкус гораздо менее агрессивен, но, что любопытно, вызывает наркотическое привыкание. Это один из первых по‑настоящему «новых» вкусов, которые я встретил в Азии. Он уникален, ни на что не похож, он сложный. Помните, как вы впервые попробовали икру? А фуа‑гра? А мягкий сыр? То же впе­чатление – что вы оказались на совершенно новой, неизведанной территории. Вам может даже сразу не понравиться, но неоспоримо одно – вы попробовали нечто важное и значительное.

Проглотив кусок и облизнувшись, я задумался о том, что, собственно, мне делать с этой информацией. Что можно делать с дурианом в Нью‑Йорке? Как его хранить? От него будет вонять, как из преисподней, даже если завернуть его в шесть слоев целлофана или фольги, даже если цементом его залить. С ним пришлось бы обращаться как с радиоактивным веществом, держать в особом сейфе, в специальном помещении, снабженном кондиционерами. Но все равно искушение очень сильное. Надеюсь, что когда‑нибудь какой‑нибудь нью‑йоркский шеф‑повар обуздает дикий нрав дуриана. И уж тогда я не упущу случая отъесть кусочек. Возможно, я даже съем его целиком.

Я полетел в Симрип рейсом «Президент эйр» на изготовленном сорок лет назад грузовом самолете Антонова, с местами для пассажиров, неуклюже приткнутыми в салоне. Пристяжные ремни были порваны и бесполезно висели по бокам от кресел. Стоило мне сесть на свое место – и сиденье немедленно само откинулось в лежачее положение. Мы выехали на взлетную полосу, и в салоне тут же возникла непроницаемая дымовая завеса. На еду, которую принесла стюардесса, – сэндвичи в пластиковой упаковке (с каким мясом – догадаться было невозможно), – пассажиры отреагировали нервным смехом, не задумываясь, засунули картонные коробки под сиденья и больше к ним не притронулись. Крис и Лидия, телеоператоры, сидели неподвижно, словно парализованные, пока самолет болтался и приплясывал в воздухе над озером Тонлесап, а когда неподалеку от Симрипа стал снижаться к серым равнинам, у бедняжек чуть глаза не вылезли из орбит. Миша, симпатичный, но мрачноватый болгарин из Пномпеня, тоже ле­тел с нами по какому‑то делу. Из нашего предыдущего общения я понял, что он продает русским экзотических змей. Но Кри, мой гид и переводчик, не верил, что Миша летит за змеями. «Он хочет в город красных кхмеров! – зловеще прошептал Кри. – Вам не надо. Поверьте мне: вам туда не надо».

Миша с облегчением вздохнул, когда самолет приземлился.

– Когда я служил в болгарских парашютно‑десантных войсках, мы очень любили этот самолет, – сказал он. – Разумеется, у нас у всех были парашюты.

Я сделал несколько снимков в Ангкор‑Ват. Чтобы снимать этот древний храмовый комплекс, ни один фотоаппарат не годится. Пейзаж слишком прекрасен и слишком огромен для какой бы то ни было рамки. На фотоснимках не передать то изумление, которое охватывает тебя, когда видишь, как из густых джунглей появляются города Ангкора. Миля за милей огромных, причудливых многоуровневых храмов, барельефов, слоновых голов в стиле Дина Тавуляриса, разрушающихся каменных строений, оплетенных корнями столетних деревьев. Это был центр могучей империи чамов, когда‑то простиравшейся на восток до города Нячанг и до самого моря, занимавшей всю территорию сегодняшнего Южного Вьетнама и часть Таиланда и Индии. Сколько нужно труда, времени, мастерства, чтобы возвести даже одну сотую того, что возведено! Глядя на густо застроенную территорию, испытываешь даже некоторый страх от невозможности когда‑либо представить ее себе всю. Красные кхмеры сделали все, что могли, чтобы разрушить Ангкор, подкладывая мины куда только можно, разрушая святыни. Мародеры и бессовестные охотники за древностями отбили у статуй головы, вынесли из храмов все, что могли вынести, и продали на черном рынке в Таиланде и в других местах. Теперь здесь работают специалисты из ЮНЕСКО. Они с большими трудами восстанавливают то, что еще можно восстановить. Мины в основном обезврежены, так что теперь можно бродить среди каменных развалин в сопровождении какого‑нибудь приблудного кхмерского парнишки, который расскажет вам, что символизируют статуи с двумя языками, расставленные по темным углам; а в маленьких буддийских храмах вынудит вас дать бонзам в шафрановых одеяниях несколько риелей. Так что вдыхайте этот затхлый запах с примесью ладана – и вперед, вперед! Можно представить себе, стоя рядом с какой‑нибудь огромной каменной головой, что почувствовали первые французы, которые здесь оказались.

Эти паршивцы с телевидения здесь, в Симрипе, тоже хотели поселить меня в какой‑то вонючей дыре. Я обвел взглядом холл, понял, что в ближайшие дни придется проводить время в еще более отвратительных интерьерах, и решил пустить им пыль в глаза: поселился в одном из отелей «Ангкор Гранд», примерно в миле от той дыры. Хоть одну ночь я решил провести как нормальный колониальный угнетатель. Никогда я так не радовался горячему душу с хорошим напором воды и неограниченным ее количеством, как в тот вечер, – это было роскошно по сравнению с теми жалкими дождевальными установками, которыми мне приходилось довольствоваться в последние недели. Здесь имелся огромный бассейн, три ресторана, бар и гостиная, где прислуга в остроконечных шапочках и зеленых кромах [46] разносила коктейли с кокетливыми зонтиками. Вернувшись в номер после бассейна, массажа и легкого перекуса, я увидел у себя на подушке ветку жасмина.

Я торопился насладиться роскошью – ведь завтра снова начнутся мучения. Команда нервничала. Признаться, и мне было неспокойно. Планировалось нанять лодку в окрестностях Тонлесапа, добраться до устья реки и плыть вверх по реке в Баттамбанг, а там взять напрокат внедорожник, нанять водителя и ехать со скоростью от семидесяти до восьмидесяти километров по самой ужасной, самой густо заминированной дороге в Камбодже – в Пайлин, к тайской границе. Вообще‑то, сейчас был не самый благоприятный момент навещать красных кхмеров. Недавние события в столице указывали на то, что правительство планирует аннулировать свое соглашение с Йенг Сари, лидером пайлинской фракции партии красных кхмеров, и привлечь его к международному трибуналу за военные преступления. В городе было неспокойно.

Дорога на Пайлин. Это вам не кино с Хоуп и Кросби, и в конце путешествия вас явно не ждет Дороти Ламур в облегающем саронге. Итак, я хотел подняться вверх по безымянной реке, а потом опуститься на самое дно самой зловонной выгребной ямы на земле. И, должно быть за мои грехи, мое желание исполнилось.

Я выехал из Симрипа ранним утром. Со мной были Крис, Лидия и Кри. Кри, специалист по красным кхмерам, бывал в Пайлине раньше, во время последних боевых действий. Но с того момента, как мы пустились в плавание из грязного ручейка, сообщающегося с озером, он словно онемел и не произнес ни слова в продолжении всего плавания. Все с самого начала пошло не так, как планировалось. Нанятые нами шкипер и матрос в основном занимались гремучим, лязгающим, очень сомнительным мотором и долго не могли договориться, в какой стороне устье реки. Мы довольно долго плыли вдоль берега, ища какие‑нибудь знаки и поджариваясь на палящем солнце. Я съел ланч, захваченный из «Ангкор Гранд», – сэндвич с колбасой, камамбер, бутылка неплохого вина «Кот дю Рон», и теперь просто сидел и ждал, что будет дальше.

Наконец‑то найденная река оказалась широкой, чистой и довольно красивой. Но примерно через тридцать миль, когда мы добрались до плавучей деревни, наш шкипер без предупреждения и каких бы то ни было объяснений подплыл к полицейскому участку, который поплавком покачивался на цилиндрических барабанах по пятьдесят пять галлонов каждый. Несколько офицеров в форме и очень эффектных темных очках и еще два типа, по виду проходимцы, в красных кромах и рабочих штанах оливкового цвета, уже поджидали нас. Не спрашивая разрешения, двое в кромах уселись у руля нашей лодки, рядом со шкипером. Копы сделали нам знак продолжать движение.

Крома в Камбодже – наиболее универсальная деталь одежды. Ее носят как головную повязку, как шарф, а женщины – как топ или как саронг. Крому можно использовать как веревку, если надо вытащить из канавы застрявшую повозку, как вещмешок, как пеленку. Но на хмурых, недружелюбного вида незнакомцах с налитыми кровью глазами, на людях в военной форме, только что по‑хозяйски усевшихся в лодку, которую мы, между прочим, наняли за свои деньги, эти красные тряпки выглядели весьма зловеще. Перед глазами сразу начинает прокручиваться кино: танки победоносных красных кхмеров входят в Пномпень и начинается массовое кровопролитие.

Через несколько минут наша лодка остановилась. Новые пассажиры оживленно спорили о чем‑то с нашим шкипером, указывая в сторону, совершенно противоположную той, куда нас несла река. Я посмотрел на Кри, надеясь, что он переведет их разговор, но он избегал встречаться со мной глазами. Он сосредоточенно смотрел в пространство, в одну точку. По желанию незваных гостей лодка изменила курс и, кашляя и лязгая мотором, свернула в какой‑то ручей перпендикулярно основному течению. И уж тогда я не выдержал и рявкнул:

– Что случилось? Что, черт возьми, происходит?

– Короткий путь, – выдавил из себя Кри и тотчас же снова впал в кому.

Короткий путь! Я пришел в ужас. Когда это было, чтобы короткий путь приводил куда надо? В фильмах ужаса, по крайней мере, эти слова предшествуют вспарыванию животов, вышибанию мозгов, в общем, смертоубийству. Ни к чему хорошему «короткий путь» привести не может. А уж здесь, в Камбодже, вдруг оказаться в узкой, извилистой, забитой листвой канаве, черт знает где и черт знает с кем, да еще этот черт знает кто распоряжается тут… В общем, нельзя сказать, чтобы я чувствовал себя в безопасности. Я сверился со своим путеводителем и… не обнаружил на карте этого участка.

Мы плыли вверх по реке. Плыли долгие часы, и конца было не видно. Я знал, что до Баттамбанга добираться шесть часов. Мы плыли уже девять. Местность вокруг становилась все более пересеченной, а ручей делался все уже и уже. Мы с трудом, отмахиваясь от цеплявшихся за одежду лоз дикого винограда, продвигались в этой жиже – человеку тут было бы примерно по пояс. Эта поездка начинала напоминать путешествие из фильма «Апокалипсис сегодня». Пейзаж становился проще и примитивнее, все, что подавало какие‑то признаки жизни, осталось позади, мы в отчаянии углублялись в чащу. Несколько встречных сампанов торопливо скользнули мимо. Люди сделали вид, что не видят нас. Заметив наших пассажиров в форме, они поспешно отводили глаза, и выражение их лиц не оставляло сомнений – они боялись. С берегов больше не кричали «Привет!» или «Пока!» – только быстрые взгляды, мгновенно каменеющие лица, холодная отстраненность, безразличие.

Долгие часы на глаза нам не попадалось ничего, кроме разве какой‑нибудь хижины, стоящей на сваях, и полуголых, прикрывающих срам только кромами мужчин и женщин на берегу. Кто лечил больную свинью, натирая ее каким‑то снадобьем, кто полоскал белье в коричневой воде, кто точил мачете о камень. Я начал всерьез беспокоиться. Уже несколько часов не попадалось ни единого дома, ничего, даже отдаленно напоминающего стены, ни телевизионной антенны, ни высоковольтной линии. Мы могли бы путешествовать по тому же маршруту тысячу лет назад, пейзаж был бы тот же. А если у нас заглохнет мотор? Если гребной винт выйдет из строя? А что, если одна половинка нашей скорлупки просто отвалится, и мы окажемся в воде? Кого нам звать на помощь? Даже будь у нас с собой мобильные телефоны (а у нас их не было), вряд ли кто‑нибудь из пассажиров сумел бы объяснить, где именно находится наша лодка, по которому из тысячи подобных ручьев, каналов, чтобы не сказать «канав», мы сейчас плывем? Представитель банка «Американ экспресс» явно не ждет меня за следующим поворотом. А если до ночи мы не приедем куда надо, то где мы будем спать? Здесь нет ничего, кроме воды, грязи, затопленных рисовых полей, джунглей, да время от времени встречается какое‑нибудь ветхое сооружение из бамбуковых палок, что‑то вроде построенного мальчишками шалаша, давно покосившегося и забытого. А наши таинственные спутники – с ними как быть? Кто они такие? Куда направляются? Какие у них намерения? Тот, что пострашнее, – он курил сигареты «Ален Делон», – изобразил на лице подобие улыбки, когда я предложил ему «Мальборо», но этом наше общение и закончилось.

Все глубже и глубже в густые заросли. Миля за милей – и ничего, кроме полуразрушенных домишек, полузатопленных сампанов, глинистого берега. Иногда увидишь издалека цыпленка, или петуха, или буйвола, или свинью, или несколько высоких, с голыми стволами сахарных пальм. Мы свернули еще раз, и там, в деревне, почти ушедшей под воду, к нам подсели еще два пассажира со своим багажом. Один из них был в майке «Твити Берд» и штанах от камуфляжной формы. Здорово, подумал я. Вот и мой палач. Быть убитым парнем в майке от «Уорнер Бразерс» – это круто.

Уже стемнело, а никаких признаков того, что мы приближаемся к Баттамбангу или хоть к какому‑нибудь более‑менее цивилизованному населенному пункту, не было.

Нет, что вы, я больше не надеялся на рестораны и офисы. Мне хватило бы легкого намека на наличие электричества. Меня нещадно ели насекомые. Итак, стало темно, над водой теперь стелился дым, а река сделалась чуть шире. Несколько семейств, которые купались у берега, тоже внушали надежду. Стало еще больше дыма – от горящих очагов. Я увидел дом – да, на сваях, но с нормальными стенами. Хороший знак. Движение по реке стало более оживленным.

Владельцы мотоциклов переправляли свой транспорт на другой берег реки на плотах из бревен, связанных веревками. Теперь нам попадалось много домов и сараев. Шкипер правил вслепую, было совсем темно. Дым еще сгустился, а потом я наконец увидел электрический свет! Правда, тусклый и размытый – должно быть, источник был далеко. Факелы, далекие огни, сюрреалистические клубы дыма в почти полной темноте. Из дальних репродукторов доносились пронзительная кхмерская музыка и барабанный бой. Мы пристали у подножия крутого утеса, какие‑то руки, высунувшиеся из темноты, помогли нам выбраться из лодки и вскарабкаться по скользкому склону. Какие‑то темные фигуры завладели нашим багажом и понесли его наверх. Скоро нас посадили в автофургон и отвезли в легендарный отель «Тео», лучший отель Баттамбанга.

Белый кафельный пол, стены, облицованные белым кафелем, оштукатуренные потолки. По сути дела, эта гостиница была большим четырехэтажным блокгаузом, свободным от каких бы то ни было архитектурных излишеств. холле висел знак – черные контуры АК‑47, обведенные еще и красным, – и все это в красной рамке. Обычное камбоджийское гостиничное гостеприимство: на двери хол­ла надпись «Караоке массаж» – красными буквами. Как это переводится? «Имеются шлюхи».

Мой номер тоже был весь в белом кафеле, в центре комнаты, в полу, – сток, видимо, чтобы комнату можно было быстро вымыть из шланга. При оформлении ванной применен тот же принцип: включи душ, держи над собой его раструб, белый от известковых солей, пока сидишь на унитазе, – вот и все дела. Рулон туалетной бумаги был мокрый после недавно выехавшего постояльца. На полке над раковиной лежал какой‑то разбухший пакет – не то мыло, не то презервативы. В стоке, в грязной мыльной пене плавали скомканная прокладка и спутанные волосы. Ничего, я не возражаю. Главное, что не пришлось ночевать в джунглях среди кобр, крайтов [47] и москитов. Я, как сумел, помылся под душем и спустился в пустой ресторан, где услужливый официант принес меню, опять‑таки снабженное цветными фотографиями. Конжи [48], зеленое карри, пад тхай [49], амок [50], разумеется, говядина с овощами и набор хотпотов. Многие блюда в меню были тайские, оплата – в долларах, риелях или батах. Официант, услышав, что я собираюсь в Пайлин, сказал, что он там как‑то раз был, надеялся разбогатеть на торговле драгоценными камнями. Единственное, что он там заполучил, это малярию. Он печально проговорил: «Плохие люди в Пайлине. Очень плохие люди».

Сначала видишь знаки.

Небольшие оранжевые дорожные знаки вдоль дороги, через каждую сотню ярдов: «ВНИМАНИЕ! ПРОТИВОПЕХОТНЫЕ МИНЫ!» И, видимо, для тех, кто не понял, – картинка: череп и скрещенные кости.

Попытайтесь представить себе самую худшую дорогу на свете: не заасфальтированная тропа длиной в шестьсот миль, с бороздами от колес, буграми, рытвинами, иногда настолько глубокими, что, если попадешь туда колесом, автомобиль сразу заваливается набок. В нескольких футах впереди машин уже не видно – такие перепады высот. Фуры опасно перегружены дровами и сеном, это просто горы чуть ли не в пятьдесят футов высотой, а сверху еще сидит семья водителя. Огромные грязные лужи, полные стоячей воды с окрестных разлившихся рисовых полей. И, разумеется, обычные дорожные неприятности в виде сломанных повозок, контрольно‑пропускных пунктов, полуразрушенных мостов и вооруженных бандитов.

Промчится мимо черный внедорожник: за тонированными стеклами – красные кхмеры или спекулянты древесиной под охраной головорезов, вооруженных автоматами. Иногда попадется автомобиль с «хорошими ребятами» – это команды саперов, они все еще работают на северо‑западе Камбоджи. Мелькнет красочный щит: слева – счастливый и благополучный фермер идет с сыном по полю. Справа – фермер с сыном наступили на мину – их оторванные руки и ноги летят в разные стороны, все залито ярко‑красной кровью.

Мы взяли напрокат белый легковой автомобиль. Чувствовалось, что водитель волнуется. Мы ему не нравились. Вернее, ему не нравилось, что мы едем туда, куда мы едем. К тому же он по‑настоящему страдал от того, что эта дорога делала с его машиной.

Время от времени мы проезжали по мосту над глубоким ущельем или каменистым ручьем. Подгнившие доски вихлялись, а то и ломались под колесами, и сквозь огромные щели хорошо просматривались камни внизу. Некоторые мосты были подвесные, так что беспокоили не только гнилые доски, но и непрочность всей этой аварийно опасной конструкции. Иногда тяжелые грузовики резко останавливались перед такими мостами, а потом водитель, тщательно взвесив свои шансы, проскакивал мост на бешеной скорости, надеясь, что не его, а следующая машина провалится и упадет на камни.

Подскок, толчок, лязг, приземление, треск, подскок, толчок… Частенько нам приходилось останавливаться и ждать, пока старушка, ребенок без штанов, вооруженный подросток в куртке военного образца и саронге отодвинут с дороги большой камень или уберут разложенные в ряд ветки – импровизированные заставы.

Чем дальше, тем больше нам попадалось вооруженных людей. И черепов. На небольших приподнятых платформах, похожих на кормушки для птиц, по обочинам дороги были выложены человеческие черепа и бедренные кости. Предупреждение? Напоминание? Не знаю. Когда мы подъехали совсем близко к зоне последнего вооруженного конфликта, я увидел у дороги проржавевший бронетранспортер, покрытый отметинами от пуль. А потом – наполовину сгоревший танк китайского производства.

Ребята с автоматами на последнем КПП, судя по всему, вовсе нам не обрадовались. Может, они подумали: а вдруг эти иностранцы решили отнять у нас наш бизнес, наши казино? Похоже, не скоро суждено мне насладиться коктейлем «май‑тай» и комедиями с участием Дона Риклза. Даже перспектива добраться до какого‑нибудь места, где можно будет самому приготовить себе омлет, представлялась очень отдаленной. Мы ехали со скоростью десять миль в час по дороге, на которой в любой момент можно сломать себе шею, водитель смотрел в зеркало заднего вида и время от времени повторял слова официанта из ресторана «Тео»: «Плохие люди… здесь плохие люди».

Мы остановились в маленькой деревушке – поесть, размять затекшие ноги, расправить спины. В придорожной забегаловке группа кхмеров уж очень азартно смотрела по телевизору матч по тайскому кикбоксингу. Они кричали и потрясали кулаками при каждом удачном ударе. У меня в запасе была бутылка теплого пива, и еще я взял том йам, что‑то вроде китайской лапши. И это было самое лучшее, что я съел с тех пор, как приехал в Камбоджу, – тайская еда. Чем ближе мы подъезжали к границе, тем больше становилось тайского: тайская еда, тайские деньга, тайское телевидение. Перекусив и немного отдохнув, мы снова отправились в путь. Ехать до Пайлина нам оставалось часа два.

– Здесь проходила линия фронта, – сказал Кри, когда мы уже порядочно проехали. Впервые он высказался по собственной инициативе. Он указал на скалистую гору и пагоду. – Красные кхмеры закапывали здесь трупы. Эта гора вся набита трупами.

Ближе к Пайлину дорога вдруг стала лучше, может быть, чтобы облегчить продвижение фурам, груженым лесом. В Камбодже вырубают весь лес и продают его в Таиланд. Порочная практика: сельская местность остается совсем голой, и в сезон дождей Тонлесап, Бассак и Меконг могут разлиться настолько, что столица просто утонет. Некоторое время мы ехали молча.

Вот он наконец, Пайлин. Немощеные, замусоренные улицы, шелудивые собаки, угрюмые местные жители, бросающие на приезжих злобные взгляды. Реклама «караоке массажа», парикмахерская, несколько ювелирных лавочек, торгующих бракованными рубинами и сапфирами, ветхий, безнадежно бедный рынок. Никаких казино. Никакого неона. Ни огромных стоянок, ни развлекательных комплексов, ни специальных дорожек для прогулок с собаками, ни склепов с «однорукими бандитами» и лотереей «Кено». Ни Зигфрида и Роя, ни Дебби, ни Стива и Эдди. Ничего, кроме откровенной враждебности, нищеты, запустения и страшноватых парней с пушками. «Ханг Меас», единственный отель в Пайлине, представляет собой уменьшенный и ухудшенный вариант отеля «Тео». Тот же предупреждающий плакат с нарисованным АК‑47. Тот же «караоке массаж». Тот же белый кафель, те же непонятного происхождения пятна, от которых мороз по коже, тот же сток прямо в комнате.

Я съел в гостиничном ресторане какое‑то недоготовленное мясо с овощами, потом проехался на мотоцикле с юношей, который мечтал показать мне, где можно купить хорошие рубины. Смотреть было нечего: ветхие жилые дома, двухэтажные административные здания, пагода. Дома со спутниковыми тарелками на крышах и новыми внедорожниками и легковыми автомобилями у крыльца явно принадлежали красным кхмерам. Видимо, только коммунисты зарабатывают в Камбодже много денег. Я купил несколько мелких, но дорогостоящих рубинов. Нешлифованные рубины разбросаны повсюду – на берегу реки, во дворах, прямо на земле, – но гранят камни в Таиланде, и они редко возвращаются обратно из‑за границы, как и большая часть природных ресурсов Камбоджи.

Мы отправили Кри на переговоры с чиновником, отвечающим за туризм и информацию, в прошлом высокопоставленным партийным функционером. Не удивительно, учитывая последние события в Пномпене, что он не захотел обсуждать с нашим переводчиком будущее Пайлина как курортного города. Он вовсе не рвался водить нас по казино. К тому же оказалось, что ближайшее казино находится примерно в тридцати километрах от Пайлина, где‑то не то в горах, не то в джунглях, неподалеку от тайской границы.

– Он говорит: «Они приехали снимать фильм? Как бы им тут головы не сняли», – так наш переводчик кратко передал содержание своей беседы с чиновником.

Партийный функционер не желал говорить ни об экономическом развитии города, ни о хард‑рок‑отелях, ни вооб­ще о чем бы то ни было, связанным с туризмом. Ему хотелось поговорить о том, что сделали бы красные кхмеры, если бы Йенг Сари предстал перед судом и если бы его осудили. О возвращении в джунгли и перевооружении. О борьбе под предводительством лучезарного вождя. В общем, о том, о чем мы слушать не хотели.

В ту ночь, в 3:00, кто‑то начал бешено колотить в дверь Криса и Лидии. Лидия, которая на моих глазах высовывалась в окно мчавшегося на страшной скорости автомобиля, чтобы сделать снимок, которой случалось снимать на военных базах, в джунглях, чуть ли не на минных полях, позже говорила мне, что в ту ночь, услышав стук, она выскочила из постели и забилась в угол от страха. Крис пошел открывать дверь. К счастью, это оказался пьяный тайский бизнесмен, после сеанса караоке массажа перепутавший двери номеров, а не кхмерская госбезопасность, вооруженная радиотелефонами с зажимами типа «крокодил».

На следующее утро я завтракал в гостиничном ресторане в самом подавленном настроении. Все обернулось совсем не так, как я предполагал. Два дня путешествия по реке, у которой даже нет названия, потом поездка по отвратительной дороге, – и все это ради чего? Где обещанный игорный рай? «Бывшая столица», как и все остальные населенные пункты в Камбодже, оказалась скоплением третьесортных борделей и баров, только относились к нам здесь гораздо более неприветливо, чем где бы то ни было. Жители производили впечатление оглушенных, заторможенных, запуганных, озлобленных людей, – вовсе не этого обычно ждешь от курорта. Мои мечты стать этаким Багси Сигелем юго‑восточной Азии пошли прахом. Все хотели одного – поскорее уехать отсюда, причем Кри и наш водитель хотели этого больше других. Еда, особенно по сравнению с вьетнамской, была мало интересна, – жиденькие тайские блюда, приготовленные из продуктов не первой свежести. Пока я пил свой растворимый кофе, появились два типа в солдат­ской рабочей одежде. Они привезли на мотоцикле тушу какого‑то убитого животного, похожего на оленя, со стуком швырнули ее прямо на землю и пошли договариваться с поваром. К туше подошли двое ребятишек в лохмотьях. Они засовывали пальцы в рану на шее животного, а потом их нюхали. Слетались мухи.

– Вообще‑то эти мухи совсем не безобидны, – сказал кто‑то рядом со мной по‑английски.

Я оглянулся и увидел Тима и Энди. Они были с ног до головы в чем‑то кожаном и весьма пыльном – видимо, приехали на мотоцикле. Они сидели в углу обеденного зала. У Тима пронзительные бледно‑голубые глаза с крошечными зрачками и акцент жителя Северной Англии – Ньюкасла или Лидса. Энди – светловолосый американец. У него здоровый вид сытого и благополучного человека и выговор жителя Среднего Запада. Они оставили свои видавшие виды байки на стоянке отеля.

Тим – владелец бара и ресторана в Симрипе. Энди – шеф‑повар этого ресторана. Вот приедешь на край света, а какой‑нибудь повар‑американец уже тут как тут. Утомленный Кри подсел ко мне позавтракать. Он увидел знакомых и кивнул им.

– Кри! Как поживаешь, сукин ты сын? – воскликнул Тим.

– Неплохо, Тим. А вы как? – отозвался Кри.

– Все еще на «травке»? – спросил Энди.

Кажется, в Камбодже все друг друга знают. Мы были сейчас на другом конце страны, черт знает где, а Кри и оба велосипедиста совершенно не удивились, встретившись тут.

– Мишу видели? – спросил Тим.

– Мы сейчас встретили его – только что приехал, разговаривал с каким‑то типом из красных кхмеров, – сказал Энди.

– Он летел с нами в Симрип одним самолетом, – сказал я.

– И как, интересно, он добрался оттуда в Баттамбанг? – удивился Тим. – Мы его на дороге не видели.

– Может, он нанял вертолет, – предположил Кри.

– А‑а‑а… ну да, – Тим недобро усмехнулся.

Эти двое парней совершали что‑то вроде турне по камбоджийским проселочным дорогам. Обычные путешественники бояться по ним ездить, это забава для любителей поездок по пересеченной местности. Энди и Тим планировали добраться до Сиануквиля и выехать к морю, но нарвались на нелегальную лесозаготовительную шарашку в джунглях и вынуждены были повернуть обратно.

– Попробуем другой путь, – сказал Тим. – Но если и тут не получится, тогда, возможно, увидимся в Баттамбанге.

Всем нам не терпелось покинуть этот город, но водитель сначала неверно понял инструкции Кри и повез нас в другую сторону, к тайской границе. Только через час мы сообразили, что едем не туда. К тому времени мы намотали уже немало миль по джунглям, мимо маленьких уютных домиков со спутниковыми тарелками на крышах и «тойотами» и «лендроверами» в аккуратных двориках. И все это – прямо в лесу. Повсюду торчали пни от срубленных деревьев, будто здесь прошла бригада дровосеков, срубая буквально все, что растет. Над горами сгустились тучи. Местные жители смотрели на нас так, как будто мы застали их за мытьем в бане. Водитель выглядел ужасно недовольным. И когда Кри наконец объяснил ему, что нам надо ехать в противоположном направлении, то есть обратно в Баттамбанг, он чуть не зарыдал от облегчения.

По дороге в Пайлин он вел машину на скорости десять миль в час. На обратном пути этот лихач отважился на тридцать миль в час – ни шасси не пожалел, ни подвески. Я понял, что он очень боится. По‑настоящему боится. Проезжая мимо поста милиции, – милиционеры в черной форме, при полном параде, проводили нашу машину неодобрительными взглядами, – он еще прибавил скорости, и следующие двадцать миль время от времени тревожно поглядывал в зеркало заднего вида. Позавчера офицеры на контрольно‑пропускном пункте были вооружены винтовками, списанными М1 или китайскими подделками. Теперь они разжились автоматами АК‑47. Наш водитель еще больше занервничал. Любой безобидный прохожий, встреченный на дороге, приводил его в ужас, – видимо, ему мерещилась засада. Кто бы мог подумать, что я буду так рад снова увидеть отель «Тео», но я действительно был очень рад. После Пайлина Баттамбанг кажется мегаполисом.

Полночь в Баттамбанге. На одном мотоцикле мы с Тимом, я сижу у него за спиной, судорожно вцепившись в него. За рулем другого – Энди, а на заднем сиденье – Миша. Мы мчимся по тихим улицам Баттамбанга на страшной скорости, от нас ужасно много шума, мы с ревом проносимся по пешеходному мостику и направляемся в дальний конец города, в квартал баров и борделей. Обычно люди с запада, завидев блокпост, стараются проскочить. Пользуясь своим привилегированным положением белого человека с деньгами, ты из вежливости чуть снижаешь скорость, возможно, даже улыбаешься, а потом поскорее даешь деру, потому что понимаешь, что вряд ли придешься по вкусу военным. И мне говорили, что обычно такая тактика срабатывает. Именно на это рассчитывали Тим и Энди, когда мы выехали на залитую светом площадь, и цепочка полицейских в форме преградила нам дорогу. Мы чуть сбавили скорость, но не остановились, то есть все сделали, как положено.

И тут начались неожиданности.

– Стойте! Остановитесь немедленно! – завопил коп, видимо, главный здесь, судя по тому, что у него на груди было больше всяких побрякушек, чем у других.

Остальные уже стояли с оружием наизготовку. В азиатской стране нечасто встретишь человека, который зол и показывает свою злость. Это не принято. Если человек утрачивает хладнокровие, орет и строит страшные рожи, считается, что он уже проиграл. Есть такое выражение: «потерять лицо». А эти как будто правил не знали. Полицейский прямо побагровел от ярости, он срывающимся голосом орал по‑кхмерски и по‑английски, чтобы мы немедленно остановились и слезли с мотоциклов. Его черты были искажены гневом, лицо подергивалось, как мешок из тонкой хлопковой ткани, в котором держат гремучих змей. Послышались характерные «клик, клак, клик» – это шестеро полицейских взвели курки и передернули затворы.

– Ч‑черт, – прошипел Миша, который однажды уже получил пулю при подобных обстоятельствах.

– Твою мать! – тихо выругался Тим, останавливаясь и выключая двигатель. Энди тоже остановился.

– Остановиться! Слезть! – вопил главный коп.

Остальные теперь тоже орали что‑то по‑кхмерски, наставив на нас оружие. Я слез первым, и тут же в дюйме от моей физиономии появилось дуло. Эти шестеро орали как бешеные. Один из копов знаками показал мне: «Руки за голову!» Миша неторопливо слез с заднего сиденья мотоцикла Энди и, уже знакомый с процедурой, спокойно поднял руки. Энди и Тим проделали то же самое с минутным опозданием – надо же им было поставить мотоциклы на распорки. Между тем вопли и угрозы продолжались, тычки дулами винтовок, которые мы получали, становились все сильнее. И когда мы все уже стояли посреди площади с поднятыми руками, рядом со своими мотоциклами, коп спросил, есть ли у нас при себе оружие. Этот вопрос очень позабавил Мишу, который нам его перевел.

– Куда едете? – спросил главный. Лицо его все еще было багровым и судорожно подергивалось.

– Мы едем в бордель, – ответил Тим по‑английски.

Дальше последовали несколько слов по‑кхмерски и особенный недобрый смешок, свойственный иногда Тиму.

Как по волшебству, лицо полицейского разгладилось, стало умиротворенным и понимающим. Все вокруг заулыбались. Подобно метрдотелю дорогого ресторана, коп, который несколько секунд назад был готов пристрелить нас на месте или, по крайней мере, засадить за решетку, отступил на шаг назад, и приветственно вытянул руку, театрально приглашая дорогих гостей проходить.

Date: 2015-08-24; view: 343; Нарушение авторских прав