Давенпорт. США

– Так вы библиотекарь? – словно вспомнив о живом существовании Николь, спросила её Иви удивительно мягким голосом. Слезившиеся от кашля глаза следили за бегом уличных теней по белой стене, на которой часы вдруг прекратили свой ход.

Девушка, прикрыв веки, кивнула, выискивая мысленно подвох в произнесенном вопросе.

– Да, я работаю в библиотеке Шервуда Баркера вот уже пять лет, – прижавшись к спинке скамьи, начала свой внезапно откровенный рассказ верующая Николь всё таким же шелестящим, как переворачивающиеся листы, обволакивающим шёпотом. – Мне привычней разделять горести и радости с тяжёлыми книжными полками. Навык чтения – это мои крылья, которые позволяют моей душе подняться выше соблазна земных грехов, выше чужого эгоизма, – Тренч терпеливо подождала, пока Иви прокашлялась, заглушая любые сквозившие в здании шумы. – Я окончила медицинский колледж, но лишь для того, чтобы исполнить прихоть моих родителей, которые упрямо мечтали сотворить из меня доктора. Но, признаюсь вам честно, я и дня не выдержала, будучи скованной цепями этой жуткой работы в пригородной больнице! Вонь, обречённые вопли больных, беспорядок, разрывающий нервы… Я уверена, что где-нибудь в Нью-Йорке ситуация несколько иная, но я рассорилась с родителями из-за своего рьяного нежелания быть той, кем я не являюсь!

– И что же дальше? – Эвелин уронила горячую голову в ладони, показавшись Тренч рассеянным, незаинтересованным слушателем, но потом поняла, что Ведьме просто становилось всё хуже.

– Я надеялась лишь на то, что Господь простит моё неповиновение родительской воле… - с грустью взглянув куда-то сквозь потолок, отвечала Николь. – Моей страстью всегда были только книги. Я не способна на сочинение чего-то грандиозного, гениального, но не перестаю восхищаться чужими мыслями, которые вскоре становятся моими собственными… В тот переломный момент моей жизни, когда родители были обижены, а я разбита, как стеклянная ваза, библиотеке Баркера понадобилась помощница. И ею стала я, – Николь загадочно улыбнулась. – Храм книжного молчания, затвердевших умов в толстых переплётах – это мой рай, мисс Кутюр. Я отыскала своё место в этом убогом городишке и вполне довольна. А родители осознали свою ошибку и больше ничего не решали за меня. Они были по-настоящему счастливы. Мы простили друг друга. Обида лишь бесполезно разлагает душу.

– Процитируйте мне что-нибудь из Библии… – странно умоляющим хрипом попросила Эвелин. Лихорадка трясла её, словно пытаясь разбудить ото сна.

– «А ты пребывай в том, чему научен и что тебе вверено, зная, кем ты научен. Притом же ты из детства знаешь священные писания, которые могут умудрить тебя во спасение верою во Христа Иисуса». Это из второго послания к Тимофею, любимому ученику апостола Павла, – ровным, нежным шептанием проговорила Николь, чувствуя, как святая энергия заструилась в груди, лаская сердце. А затем с истинным удивлением обернулась на собеседницу. – Для чего вам это нужно?

– Не знаю… - выдохнула Иви, желая выцарапать себе лёгкие, в которых застряла боль. – Мне вдруг показалось, что именно сейчас подобные речи были бы очень кстати, – ветер взвыл снаружи, подхватывая снег. – Показалось… - закашлявшись, пыталась закончить Кутюр. - Показалось, что голос Бога сейчас кому-то нужен…

– Вам плохо, Эвелин, – с укором произнесла Тренч. – Давайте я провожу вас домой…

– Молитесь, Николь! – судорожно закричала Кутюр, блеснув дьявольски бледным взором. Ресницы вздрагивали от немых слёз, голос резал глотку. – Прошу вас! Молитесь! Кому-то это нужно! – в сердце Иви стучалось неясное, расплывчатое чувство, возникшее из ниоткуда, из глухой бездны страшных предчувствий. Острое ощущение беспомощности, полнейшего бессилия, невозможности спасти чужую жизнь. Эвелин сжимала и разжимала исцарапанные ладони, ртом ловя воздух, в котором ей вновь мерещились розы и тонкий запах крови. Не её крови. Иви убитым волком уставилась на Тренч, что ошеломлённо таращила глаза.

– «Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит, не есть надежда; ибо, если кто видит, то чего ему и надеяться?» – Николь терялась в писаниях Нового Завета, святые слова хаотично прыгали в её возбуждённом сознании. Всё вдруг забылось, стало неуловимым, призрачным. Брюнетка со стеклянными глазами продолжала что-то бубнить. – «Но всё сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. От сна восстав, молитвенную песнь приношу Тебе, Спасителю Моему, и припадая, умоляю Тебя: не дай мне уснуть во греховной смерти, но сжалься надо мною, добровольно Распявшийся, и меня, лежащего в лености, скоро восставь…» – Слёзы невысказанного горя заставили верующую библиотекаршу замолкнуть, отдавшись удушающему рыданию. Белая шапка чуть скосилась. Плечи под зимней курткой тряслись, в пустом здании раздавались тихие всхлипывания.

Эвелин слышала лишь размытое эхо плача. Перед глазами мерцали белые блики, точно от невидимого солнца, что погасло, в одну секунду до белого пепла сгорело. Девушка едва ли удерживала себя от очередного обморока. Эту ночь она должна высидеть здесь. Умирая от боли, корчась от жара. Выстоять, как на ринге. Как всегда. Иви совершенно случайно вспомнила о единственном своём проигрыше, когда одного мощного удара хватило, чтобы унизительно свалить её на колени. Кутюр облизнулась, как голодный зверь. Год назад мускулистый блондин с серо-голубыми глазами, в которых горела подавленная страсть, и с каменной обольщающей ухмылкой, украшавшей пленительную грубость лица, с оправданной самоуверенностью ударил Ведьму в живот, и ей почудилось, будто все её внутренности натянулись на его сильный, большой кулак. Иви захрипела и пала перед соперником, поникнув головой. Боец, чьё имя просверлило девушке мозг, ласково приподнял её сморщенное от боли лицо за подбородок и прошептал, приблизившись вплотную, почти целуя сжатые стоном губы: «Захочешь научиться драться – найди меня. Я Дольф Риттер». Тогда Кутюр потеряла на миг веру в учение Гуттенберга, что вдохнул в неё дух воина и исчез однажды, не оставив после себя никаких следов. Тогда честь её была уязвлена глупым поражением, и Эвелин послала Дольфа к чёрту. Девушка практически выбросила его слегка искореженный сражениями лик из головы, но сейчас призрак ухмыляющегося победителя всплыл из глубин подсознания сам собой, будто настало время вспомнить о его существовании…

Кутюр представила себе, как мысленно разбивает нахальное лицо Риттера. Она должна вытерпеть ещё одну бессонную ночь на вокзале, возможно, именно сегодня по рельсам застучит поезд, из которого в снежную метель на перрон ступит Майкл Бальбоа, человек, давший ей возможность впервые почувствовать себя женщиной.

Вывод американских войск из Вьетнама завершился ещё 29 марта 1973 года согласно подписанному Парижскому соглашению. Многим солдатам уже успела наскучить потрясённая бесплодной войной родина. В Давенпорт три месяца назад возвратился последний отряд. Но среди них Майкла не было. Вьетнамская война ещё не завершилась, но американцам там больше нечего делать.

Сухая политика выступила за деэскалацию войск США. И этот факт ещё больше терзал душу бесконечными вопросами без ответов: где Майкл? Что с ним? Жив ли он? Эвелин неустанно продолжала ждать своего жениха, приходить на вокзал, глотая кашель, как проклятая рукой дьявола.

– Простите, Николь, – чужим, холодным голосом заговорила Иви, закрыв лицо руками. - Я не хотела вас пугать. По крайне мере сейчас…

– Я не напугана, – вытирая слёзы, возразила Тренч, на миг озарившись улыбкой короткого счастья. - Просто внутри столько горечи, столько дурных мыслей, а внезапная молитва осушила чашу грусти, не полностью, но осушила. И мне вдруг стало намного легче, – девушка боялась улыбаться.

– Вы ведь кого-то ждёте? – проведя ладонями по жарким щекам, осведомилась Иви, перебарывая настойчивое головокружение.

– Жду… – на вдохе шепнула Николь, и последняя слезинка канула в тень под скамью.

- Можно поинтересоваться, кого?

– Будущего мужа, – смущаясь, ответила брюнетка, и потёрла медленно изумруд на кольце, твёрдо охватившем безымянный палец.

Эвелин вновь откинула голову назад и так же тихо шевельнула сухими губами:

– Я тоже…

– Значит, ваше сердце вовсе не камень? – решилась на смелую дерзость Николь, с приподнятыми бровями оглядев собеседницу.

– Майкл сумел бы покорить даже самый прочный гранит, – смеясь, сказала Эвелин, вспоминая бездонные, печальные глаза Бальбоа с живым, ангельским блеском, что пять лет назад поймали её взгляд, одурманенный сластью очередного боя. Если бы не клуб, Ведьма ни за что бы не узнала острую боль и желание обогнать время и сбежать от него – именно это сверкнуло упавшим ножом в глазах Майкла, который по ту сторону ринга застыл, не смея улыбнуться. Так на неё не смотрели ни разу.

– Где вы познакомились? – разгоревшись новым интересом, спросила Николь, стирая границу, разделявшую двух не знающих друг друга людей, которых ярмо затянувшегося ожидания заставило невольно сблизиться.

– В очень романтичном месте… – нарочно закатывая глаза от мнимого блаженства, начала Иви. – В «Якоре надежд», а так называется клуб c тёмной репутацией, может, его однажды прикроют. Весьма символичное, слишком отвлечённое название для подобного заведения, – Кутюр наблюдала за тем, как предвкушение чего-то возвышенного, книжно-трогательного рассыпается в фантазиях Николь. – Я вытирала кровь с губ, бешено оглядывала ревевшую толпу, что как в трансе взмахивала руками, и обратила внимание на единственного человека, который на фоне повторявшихся движений казался заблудшим странником. На те три секунды мне показалось, что я вижу все его мысли, все желания… Вижу, как на жалкий промежуток времени наши души столкнулись, словно ослепшие, спешащие навстречу люди…

– И он так спокойно отнёсся к вашему хобби? – с недоверием покосилась на неё Тренч.

– Женский пол в этом клубе не такая уж и редкость,– пожала плечами Эвелин. – И, переступив порог «Якоря», женщина там перестаёт быть женщиной, к которой требуется трепетное уважение. Никакой морали, никакой Библии. Есть лишь одно правило - ты либо боец, либо шлюха.

Тренч, явно впечатлённая сказанным, приложила руку к груди, в которой стучало праведное сердце.

– Но, - добавила Иви, - по правде сказать, у Майкла получилось отучить меня приносить в рваном кармане грязные деньги. Пока он не ушёл на войну, я не была замечена в клубе, – девушка слабо улыбнулась. - Однако слова я ему не давала, и потому снова вернулась в гнусное местечко.

– Вы такая странная, Эвелин, - разглядывая собеседницу, как безумную зарисовку психически нездорового художника, молвила Николь. - Разве можно вести такую опасную игру со своей жизнью? Она ни за кого крепко не держится, чтобы столь халатно к ней относиться!

– Вы не были сиротой, не ночевали у мусорного бака, и я больше чем уверена, что вы не пробовали подвальных крыс, – в оправдание бросила Кутюр, нахмурившись, от чего взгляд её стал ещё суровее. - Потому не вам готовить крест для моего распятия! Не вам судить! – Иви выдохнула ядовитый жар, успокоивший вспыльчивую натуру. - Простите…

– Я не знала… – бессвязно лепетала Николь, проваливаясь в метавшиеся мысли, - Эвелин, я не знала.

– Вы и не обязаны, - отмахнулась Кутюр. – Расскажите мне лучше о вашем избраннике.

Тренч моргнула испуганно и вновь смутилась, в сумраке было незаметно, как её щёки мягко зарумянились, как от невидимого поцелуя. Перед глазами возник мистер Стоун, неразговорчивый кудрявый брюнет, который не выпускает слова наружу для того, чтобы задержать их в голове, где, мгновенно забываясь, рождались скользкие, неуловимые рифмы.

– Его зовут Николас Стоун, – нервно ломая хрупкие пальцы, кое-где задетые острыми страницами, рассказывала девушка. Вой ветра становился всё громче. – Он мой единственный друг детства, моя вторая отдушина после молитв… Он умеет молчать, а не болтать попусту. Я бесконечно ценю это, – лицо брюнетки продолжило стыдливо пылать, скрываясь в тени. – Ник очень чуткий, идеально проницательный. От него ничего нельзя утаить! От глаз, что нежно смеются прямо в душу, не желая причинить тебе боль, – Николь опять посмотрела наверх. – Он послан мне Ангелом Хранителем, одним на двоих… И лишь память одна, что бережёт обрывки моей жизни, дорога мне будет, если Николас не вернётся! В моём сердце он воскреснет… – девушка помотала головой, избавляясь от дури, лепившей проклятые фразы. – Нет, он бессмертен для меня!

Эвелин хотела потешиться над детским заблуждением Тренч, сказав «Ничто не вечно», но прекрасно осознавала, что рана от клинка не так кровава будет и страшна, как укол чужого мнения, пошатывающего веру.

– Я помню, как он впервые поцеловал меня… Как я стыдилась странного желания коснуться его молчащих губ ещё раз, – Николь казалась маленькой, чужой всему любовному девочкой, которая заливается горячими слезами, не понимая естественности некоторых влечений. – И до сих пор, бывает, стыжусь… - Брюнетка опустила влажные глаза. – Но сама мысль, что я могу стать женой Ника, окрашивает те тайные встречи святыми красками… Я люблю его, Эвелин… – Тренч посмотрела на внимательно слушавшую её Кутюр. – И скромный кудрявый поэт тоже любит меня… Знаете, как он сделал мне предложение? Стояла тёплая, ласковая осень, вечер был так приятен, что просто не имел права закончиться обыкновенным прощанием.… Подул ветер, поднявший в небо чахлый хоровод листвы... О, я иногда уверена, что это Ники заставил его совершить внезапный порыв… И вот под шелест падавших листьев Ник вдруг оторвал меня от сырой земли, закружил так, будто я тоже оказалась подхвачена безумием ветра, и сказал: «И племя восставших от гнёта сердец прочтёт нам пылавшие золотом строки – здесь космос любви беспристрастный творец и мы здесь вдвоём непреклонные боги! Выходи за меня, Николь!» – библиотекарша не успела вытирать тёплые ручейки слёз, что весело и тихо сбегали по щекам. Любимый, добрый Николас, готовый отдать себя в жертву за веру, за мир и за любовь. Сколько сладости было в его очах в ту неповторимую минуту…. Картина прошлого на миг обратилась в настоящее, стерев угрюмый лик тёмного вокзала, заменив его вечным золотом ушедшей в память осени, которая подарила Николь ещё одну надежду.

– Он правда пишет стихи? – холодное сердце Эвелин задела простенькая магия несложной рифмы. Крошечное стихотворение нырнуло ей в самую душу, вынимая из неё умерший интерес.
– Ники сам порой об этом забывает, настолько ему уютно в изменчивом мире поэзии, что стих стал для него всего лишь ловким, обыкновенным способом общения, – вздрагивавшим от счастливого плача голосом ответила та.

– Поэзия – это нечто большее…

– Вы же не читаете книг, - поспешила отметить Тренч.

– Иногда я могу прочесть пару-тройку стихов… – честно созналась Иви, чувствуя внутри какой-то горький надлом. – А иногда это становится глупой необходимостью… Проза не так точна, не так изящна… Стихам подвластен звук: марш, песня…. А прозе – только шелест сухой травы…

– Вы умеете быть женщиной, Эвелин, - посмотрела на неё брюнетка с твёрдым убеждением в своём смелом выводе. Казалось, что во власти мрака лицо утратило эмоции, но грусть упорно боролась с подступавшей радостью. Радостью удачной находки.

***