Давенпорт. США. – Нет, пожалуйста, не надо

– Нет, пожалуйста, не надо! – бледными губами протестовала Иви, холодея от мысли, что не слышит собственного голоса, только горло судорожно дрожало, будто голосовые связки были вырваны из глотки. К её лицу приближались десятки вострых, тонких игл, сверкая победно и страшно. – Нет!

С зияющих ярким отражённым светом наконечников жёлтыми, тяжёлыми каплями падал яд подобно липкой слюне из пасти оскалившегося шакала. Достаточно одного прикосновения, крохотной, незаметной ранки, чтобы незнающая усталости кровь щедро напоила сердце ядом. Всего одна царапинка способна свалить даже самый выносливый организм благодаря циркуляции крови. Глупая смерть, миг которой Эвелин никогда не попробует на вкус, ибо яд убьёт её за секунду до последнего вдоха.

– Нет! – скривив рот в немом крике, сжалась Иви, избавив голову от посторонних мыслей. Всё исчезло. Затих вой ветра, застыл в воздухе белый снег, фонарь погас и раскололся. Всё исчезло… Девушка в ужасе раскрыла глаза, и летящая верхом на иглах смерть пронзила её кожу.

***

– Нет! – оглушительно вскрикнула Эвелин, чувствуя противное покалывание в раскрасневшихся щеках. Девушка, жадно вслушиваясь в дрожащее эхо своего возгласа, убедилась, что дар речи не покинул её. Ледяными ладонями, едва разжимая пальцы, она трогала лицо с таким озабоченным видом, будто потеряла нечто важное. Грудь с застрявшим внутри кашлем резко вздымалась, губы чуть приоткрылись, безмолвно требуя глотка воды. Внезапная, душащая жажда, шок от недавнего страха брызнули в глаза Иви тень забытых слёз.

– Слава Богу, вы очнулись! – искренне радуясь, произнесла незнакомая девушка, сидевшая сбоку. – Мне пришлось потрепать вас по щекам… Вы потеряли сознание и не приходили в себя. Извините, если было слишком больно… – незнакомка вымученно улыбнулась, скрывая за насильно растянутыми в слабой улыбке губами печаль, непонятную Иви, но чем-то знакомую тоску. Голос звучал тихо, бережно, словно девушка боялась ранить чужой слух ненужными колебаниями воздуха. Эвелин моргнула и облегчённо сомкнула веки – иглы были всего лишь болезненным кошмаром, а щёки горели от пробуждающих пощёчин. Дыхание постепенно становилось ровным, но пить хотелось до жути.

– Спасибо, – коротко поблагодарила Иви и приподнялась на локтях, чувствуя, что, несмотря на приятную теплоту воздуха, пол напоминал поверхность ледника. По телу сновали мурашки, девушку охватил озноб, Эвелин попыталась сделать глубокий вдох и лёгкие откликнулись тупой болью. «Пневмония» – сурово про себя решила брюнетка, закусив нижнюю губу, окончательно вынося себе приговор.

Болезнь нападала на её организм с приходом зимних холодов, вместо привычки к низким температурам образовалась привычка к больному горлу. Все симптомы налицо; Эвелин была всего лишь уборщицей без образования в захолустной лечебнице, но в таинства медицины её посвящал местный невропатолог Уилл Краули, открывая доступ к медицинской документации, где истории чужих заболеваний ткали в её сознании полотно из реальных, не книжных знаний. Доктор сильно рисковал, но данное действо являлось единственной достойной благодарностью за жизнь, которую ему спасла Иви. Девушка хладнокровно расправилась с бандитами, которые шантажировали его письмами с угрозами, требуя вернуть должок, огромную сумму денег, что Краули занял у своего знакомого на дорогостоящую операцию сыну в далёком Нью-Йорке. Добрый друг сбросил хрупкую маску дружелюбной щедрости, направив дуло заряженного пистолета в сердце Уилла, подкараулив того по пути с работы. Эвелин напросилась к нему в спутники, поскольку они жили в одном доме, и несогласие проводить уборщицу стоило бы ему жизни.
Пламя беспощадной ярости ослепило девушку и та, помня всё, чему учил Гуттенберг, вне очереди заказала неприятелям билет в мир иной. Злорадный блеск оружия в чужих руках служил для неё как красная тряпка для выжидающего быка. В тот осенний вечер Уилл с дрожащим от ужаса сердцем начал уважать молчаливую девушку, что неприметной тенью скользила по длинным коридорам со шваброй. Уважать и бояться.

За спиной Эвелин десятки спасённых жизней. Сам Господь мог бы расцеловать её за горевшие в ней и не дававшие покоя милосердие и жажду справедливости. Расцеловать и тут же вырвать пропитанное смертным грехом сердце. Грехом загубленных душ.

Иви поморщилась. Кашель рвался на свободу, но девушка глотала мокроту, сдерживая затяжной приступ, который лишь портил тишину и царапал дыхательные пути.

– У вас случайно нет воды? – хрипло спросила Кутюр, взглянув с убивающим отчаянием в усталые глаза незнакомки, которая о чём-то на секунду задумалась. Казалось, что девушка пребывала одновременно в разных временных промежутках, то и дело отвлекаясь на недоступные другим цветные пятна воспоминаний.

– О, да, – слегка замявшись, лепетала та, скинув с плеча небольшую красную сумочку, выглядевшую очень старой и высохшей, как мёртвый бутон розы. Иви напрягла помутневший взгляд, чтобы как следует рассмотреть человека, удивившего её внезапным появлением в тёплой тени погасших ламп зала ожидания: белая шапка, как ком упавшего снега, темно-коричневые, прямые волосы были распущены, и крохотное дуновение проскальзывающего сквозь дверные щели дверей мягко задевало их. Цвет глаз был загадкой, так как в полумраке они окрасились в чёрный, мрачный оттенок и грустили больше, чем притворная улыбка. Таким взглядом судьба одаривает не каждого, лишь самые несчастные, обманутые и растоптанные смотрят столь жалобно, неумолимо горестно, с застывшими на ресницах слезами, которым никогда не пролиться. Слезами убитой надежды, которой едва дали родиться. Одета незнакомка была в коричневую куртку по размеру, из-под неё торчал вязаный свитер, стройные ноги были обтянуты брюками из плотной чёрной ткани, растянувшейся на коленях. Кутюр опустила глаза в пол – на ногах у грустной брюнетки были белые ботинки, облепленные узорами грязи. Вероятно, девушка долго шла по талому снегу, ступала в липкие лужи, рассыпанные по дороге. – Только, боюсь, что холодная вода не пойдёт вам на пользу, – произнесла она, вынув из сумки маленькую бутылочку, объёмом не больше полулитра. Жидкость внутри выглядела маняще, словно насмехалась над жаждой Эвелин.

– Мне не жаль себя, – вполголоса ответила Кутюр, схватившись за любезно протянутую бутылку. Ладонь оказалась холоднее прозрачного пластика. Иви, не раздумывая более ни секунды, избавилась от крышки и залила больное горло желанной порцией воды, которая ледяным потоком направилась по томящимся от жара внутренностям, как замёрзшая кровь в жилах вампира, позабывших её движение.

– Нельзя так говорить, – цепляясь за внезапную тему, покачала головой девушка, вдруг взглянув собеседнице в глаза для пущей убедительности. Грусть заметно почернела в неясных очах, стала похожа на ужас. Брюнетка вновь переживала в этот момент нечто большее, чем сегодняшний зимний вечер. – Бог забудет о вас.

– О, я уверена, что он был бы счастлив не знать меня вообще, – хмуро отшутилась Эвелин, опустошив половину бутылки и крепко закручивая синюю крышку. Девушке казалось, что даже целого пресного океана окажется мало для того, чтобы вдоволь напиться, потушить пожар, который обжигал изнутри.

– Вы верующая? – казалось, вопрос просочился в уши сам собой, возник из тени, настолько тихо незнакомка спросила, аккуратно убирая бутылочку обратно вглубь сумки. Даже завывание ветра, застрявшего в щелях, звучало уверенней и громче.

– Не всегда, – Эвелин надеялась завершить разговор, поднявшись на ноги, которых не чувствовала. Она будто повисла над полом и никак не могла спуститься. Словно душа, ещё не осознавшая, что твердь земли теперь разлагает бренное тело и не держит её.

– Вспоминаете о нём, когда больше некому вас защитить? – настойчиво интересовалась девушка, неуклюже встав с колен. Любопытство сквозило в её взоре. Дикое любопытство.

– Когда некому защитить моих близких, – уточнила Иви, медленно шагая на ватных ногах к длинной скамье с косой спинкой, сделанной слишком просто, без причуд, нагло вынесенной из взорванной много лет назад церквушки неподалёку, от которой камня на камне не осталось. Девушка плюхнулась, возможно, на то место, где в своё время, склонив покорно голову и соединив ладони, слушала святые песнопения маленькая старушка, потерявшая всё, кроме своей веры. Эвелин знала, как легко теперь человек хоронил любую веру, пользовался ей, как валютой, осквернял и топтал. А в прошлом старушка, без семьи и без денег, в сомкнутых ладонях из последних сил удерживала её - единственное, ради чего стоило ещё жить…

– А я верующая, - помолчав немного, начала брюнетка, замерев и опустив блаженно веки. – Бог обливает мои раны милосердием своим, выжимает из сердца всякую скверну, всякий грех… - девушка посмотрела на танцующий за окном снег. - Но он тоже не всемогущ…

– Вы монашка что ли? – с весёлой насмешкой бросила Эвелин, рассматривая бесполезные лампы.

- Нет, я библиотекарь, - обиженно поправила та и, явно желая продолжить напряжённую беседу, направилась к скамье, на которой сидела Иви с запрокинутой головой. – Моё имя Николь Тренч.

– Эвелин Кутюр, - ответно представилась девушка, и затем сонный холл содрогнулся от долгого кашля, который вырвался на свободу, прорубив дорогу по разодранной им же глотке.

– Вы больны? – Николь заботливо присела рядом, словно на край кровати к несчастному ребёнку, которого мучили бессонницы. Иви нехотя повернула голову в её сторону и совершенно случайно узнала цвет её строго-нежных глаз – светло-карие. Такой цвет рождает тоненькая сосновая кора, подсвеченная с оборотной стороны ярким огнём.

– Это привычка, а не болезнь, - отмахнулась Кутюр как от назойливой мухи, всем своим поведением стараясь оттолкнуть обострённое внимание Тренч, что так ею заинтересовалась.

– У привычек страшная сила, - шептала Николь, и сердце её билось в незримом бою с усталостью и отчаянием, норовившими его остановить. Брюнетка то пыталась зацепиться за отрешённый взгляд Иви, то оборачивалась к окну, за которым всё так же с криком носился ветер, подметая снег. – «Ко всему подлец человек привыкает», - с особенно горьким вздохом вымолвила она. - Так в своём романе говорил Достоевский, русский писатель, невероятно гениальный и сложный, истинный мастер. Вы читали «Преступление и наказание»?

– Я охладела к книгам, – с ноткой неприязни сказала Иви, её губы начинали потихоньку оттаивать. – Единственная от них польза – это острый уголок, которым можно нанести увечья.

– Боже, Эвелин, что вы такое говорите? – явно впечатлённая услышанным ответом, Тренч больше испуганно, чем шокировано, округлила глаза, и вновь затрепетали робко губы, с коих не слетело более ни слова.

Кутюр усмехнулась, сложив руки на груди. Она была довольна реакцией Николь, грех в сжавшемся сердце зашевелился, заискрил в тёмных зрачках, заставил насладиться тем страхом, который Эвелин внушала людям. Нарочно.

– Меня учили убивать, а не читать, мисс Тренч, – как можно серьёзнее, с вытянутыми в идеально прямую линию губами, отрезала Иви, подавляя в себе желание расхохотаться над своим артистизмом и внутренним стремлением быть для окружающих сплошным ужасом, на который натянули человеческое лицо. Красивое, аристократичное лицо, с полными, чувственными губами нежного розового цвета, которые целовали только один раз, с носом, который не мог похвастаться идеальностью, но и дефектами тоже не обладал, с аккуратным овальным подбородком, и щеками, что покраснели от мороза. Глаза прятали грусть за стеклянной суровостью, стальным блеском затмевая изумрудный цвет. Наученная быть холодной, Эвелин неохотно таяла при постороннем чутком взгляде. – Моя квартира завалена книгами прошлого хозяина, который, должно быть, и застрелился от того печатного бреда, который заперт на жёлтых страницах, – Иви вздохнула, точно утомлённая неким неприятным обстоятельством. – Я просто сложила их в один угол, ни разу не открыв ни одну из них. Нет времени разбираться в чужом постусловии. Сейчас я увлечена медициной.

– Кем вы работаете? – насторожившись, задала вопрос Николь, и Эвелин уловила в недоверчивом тоне намёк на что-то абсолютно безнравственное, противившееся слову Божьему.

– Ограничусь повелителем ободранных швабр, – улыбнулась Кутюр сиянием еле заметной в сумраке грубой усмешки, безмолвно подтверждавшей страшные опасения собеседницы. Обожжённые слабой метелью руки Эвелин были покрыты невидимыми следами от чужой крови. Николь вдруг обратила внимание на кровоподтёки и ссадины, изуродовавшие её изящные кисти.

Проследив за её взглядом, Иви, наклонив голову чуть вбок, словно любуясь тёмными отметинами круглых синяков и порванной кожей на межфаланговых суставах, пояснила:

– Но за умение драить пол платят меньше, чем за умение правильно нанести удар, - глаза девушки на миг опустели, кулак сжался. – У меня нет образования, но в колледже меня бы вряд ли научили отключать вовремя разум, чтобы тело само решало, какую мышцу сократить, чтобы защититься или атаковать.

Николь приоткрыла было рот, но слова, испугавшись быть озвученными, схватились мертвенно за гортань, и Эвелин, выдержав скользкую паузу, продолжила:

– Я зарабатываю временами в местном клубе в боях без правил, где деньги, пот, кровь и сломанные кости смешались в одно целое, – пустота в глазах вновь искрила, - где твоя задача выстоять, удержаться на ногах, не пасть на колени. Глупцы, способные об голову разбить не один десяток кирпичей, наивно полагают, что наступательной силой, атаками, на которые уходит добрая часть энергии, можно выиграть бой. Они не умеют управлять собой, ими движет честолюбие, поднятое до небес эго, слепая охота за лёгким заработком. Именно об таких приятно вытирать ноги…

– Вы участвуете в боях с мужчинами? – неожиданно перебила её Николь, в душе ругая себя за опасное любопытство.

- Для большинства из них я не женщина, я Ведьма, несущая смерть, - издав злобный смешок, который в сером полумраке старого вокзала вкупе с ноющим пением зимнего ветра показался ещё более жутким, – такова моя кличка на ринге. Не важно, чей кулак жаждет размозжить мне череп. Я позволю им сотрясти мои внутренности, но сломить меня – никогда, – Эвелин особенно чётко и грозно произнесла последнее слово, будто это было единственное, что ей необходимо успеть произнести в жизни.

***