Пророческое движение

Многим религиям, в особенности же семитическим, свойственно явление религиозного экстаза, овладевающего особенно настроенными натурами. Так, Унуамон в своем отчете говорит, что во время пребывания в Библе «божество овладело юношей» в свите царя и заставило его возвестить свое повеление относительно египетского пришельца. О прорицателях говорит и Закир хаматский. У евреев мы находим особенно сильное напряжение этой стороны религиозной жизни в годину общественных бедствий. Борьба с филистимлянами, ханаанизация религии Иеговы, культурная и социальная эволюция, происшедшая от перехода из кочевого состояния к земледельческому, были крупными моментами внешней и внутренней жизни; сочетавшись вместе, они в высокой степени могли оказать могущественное воздействие на умы. Мы видим при Самуиле и Сауле целые общины «пророков» (набиим, сб. вещатели, восклицатели). Это — патриоты-националисты, хранители чистоты моисеева учения, противники культурного влияния ханаанской среды, особенно в религиозной сфере, защитники неимущих и угнетенных. Податливость духовенства иноземным влияниям и терпимость к языческим культам ставила их часто во враждебное положение к официальным представителям религии.

Но в еврейской истории и религии все необычайно. Подобно тому, как религия Иеговы, очистившись от ханаанства, сделалась наиболее высокой верой в единого бога, так и из этих вещателей уже в X веке выделились могучие личности, сделавшиеся духовными вождями народа и религиозными индивидуалистами, причем элемент экстаза отступает, а то и совсем незаметен. Уже Давид окружен пророками (Натан, Гад), к голосу которых прислушивается, с которыми советуется, и которые дерзновенно обличают сильного царя. При Омридах, во время особенно напряженных сношений с Финикией, нового проникновения языческих культов и начала ассирийских культурных и политических влияний, из среды пророков выделяется Илия, а за ним Елисей, объявившие смертельную войну Ваалу и другим языческим влияниям, а также ставшие на защиту правосудия и обездоленных (история Наву-фея). Хладнокровная последовательность, это неумолимое следование принципу: «или Иегова или Ваал», доходившие до того, что пророк готов был согласиться на гибель всего народа и всего мира во имя торжества идеи Иеговы, сделали из этих двух могучих ревнителей истинных предшественников следующего поколения религиозных деятелей.

Накануне своего крушения Израильское царство переживало последний проблеск политической славы и сравнительного спокойствия при Иеровоаме II (783— 743), победившем Дамаск, подчинившем моавитян и имевшем влияние в Иудее и Эдоме, Ассирияне были далеко — заняты бесславными войнами с Ванским царством. Израильтяне забыли об опасностях; они погрузились в спокойное пользование плодами побед и роскошью иноземной культуры; внутри усиливалось социальное неравенство и злоупотребления власть имущих, впереди рисовался все более и более отчетливо «день Иеговы», когда бог осудит язычников на рабство избранному народу. И вот, среди такой обстановки является в пределы северного царства вдохновенный пастух из иудейского города Фекоа - Амос. Он - человек из народа, но не без образования. Он знает историю своего народа и соседей, он знаком и с вавилоно-ха-наанской мифологией (гл. 9, 3). Он обладает поэтическим талантом, но еще в большей степени верой в свое божественное посланничество: «Господь ничего не делает, не открыв своего определения рабам своим пророкам. Лев зарыкал, кто не содрогнется? Господь бог повелел, кто не будет пророчествовать?» Он видит видения, он говорит от имени Иеговы; когда жрец «царского» вефильского храма тельца хотел его выслать из пределов царств или запретить проповедывать, он, в сознании своего сверхестественного посланничества, ответил: «я не пророк и не сын пророка, я пастух и собираю смоквы, но Иегова взял меня от стад овец и сказал мне: «ступай, пророчествуй на людей моих Израиля». Теперь выслушай слово господне: ты говоришь: «не пророчествуй на Израиля»... На это вот что говорит господь: «Жена твоя будет распутствовать в городе, сыновья и дочери падут от Меча, земля твоя будет разделена веревкой, а ты умрешь на земле нечистой, и Израиль будет непременно выселен из земли своей» (7, 10-17). Последнее было центром проповеди Амоса, и это было наиболее неприемлемым и даже кощунственным для его слушателей. Они веровали в избранничество Израиля, в его постоянную связь с Иеговой, в явление дня господня. Амос учит, что Иегова не только бог Израиля, но в равной мере и бог всех других народов: «Он устроил свою обитель на небесах, свод свой утвердил на земле, призывает воды морские и заливает ими поверхности земли, Иегова имя ему. Не таковы ли, как сыны эфиоплян, и вы для меня, сыны Израилевы? - глаголет Иегова. Не я ли извел Израиль из Египта, как филистимлян из Кафтора и арамеев из Кира?» (9, 6, 7). Он судит и казнит различные народы, смотря по их преступлениям (гл. 1 и 2). Израиль и Иуда среди этих народов занимают лишь по одному из равных мест, а грехи их едва ли не более тяжки (гл. 2). Они неблагодарны, отступники, утесняют бедных, мздоимствуют и приносят жертвы на то, что отняли у несчастных. За то они лишаются права на особое покровительство божие: для них «день Иеговы» будет днем суда. «Горе желающим видеть день господень, - он мрачен, а не светел. Возненавидел я праздники ваши и не обоняю жертв во время торжеств ваших... Удали от меня гул песней твоих, звуков гуслей твоих я не стану слушать. Пусть лучше течет, как вода, правосудие и правда, как неиссякающий поток»... (5, 18-25). Пророк видел, что отсутствие ассириян - временное. В лице их явится кара и руками их бог переселит Израиля «далеко за Дамаск» (5, 27) и разгромит, подобно другим народам: «пройдите в Кальке и посмотрите оттуда, перейдите в великий Хамат и спуститесь в Геф филистимский - лучше ли они этих царств, обширнее ли пределы их пределов ваших? Горе тем, которые день бедствия считают далеким и близко держатся седалища неправды, возлежат на одрах из слоновой кости, едят лучших овнов из стада и тельцов с тучного пастбища, бренчат на гуслях, думая, что владеют ими, как Давид, пьют вино из больших кружек, мажутся лучшими мазями и не соболезнуют о несчастии Иосифа. За то ныне пойдут они в плен впереди пленных... (6, 2-7). Хотя бы они зарылись в преисподнюю, и оттуда рука моя возьмет их; хотя бы они взошли на небо, и оттуда изведу их. И хотя бы они сокрылись на вершине Кармила, и там отыщу их; хотя бы утаились от очей моих на дне моря, и там повелю змию уязвить их» (9, 2-3).

Итак, Иегова — бог всего мира и всех народов. Он требует не обрядов культа, которые иногда могут даже быть для него мерзостью, а правды. Этика выше культа; Иегова — не столько естественный защитник Израиля, сколько правосудный и благой владыка мира, который не остановится пред уничтожением своего народа, если последний окажется недостойным его. Это были совершенно новые идеи, и тем более для нас непонятно, как мог Амос и следовавшие за ним пророки так смело итти с ними, повидимому, совершенно не предполагая, что они возвещают не что-либо разумеющееся само собой, а нечто неслыханное и неприемлемое. Проповедь Амоса может быть с полным правом названа ступенью к христианству.

Такой же характер носит и проповедь его младшего современника Осии (ок. 734 г.), но в ней заметны и другие мотивы. Если Амос указывает на правосудие божие, то Осия проповедует его милосердие. Пророк имел несчастие видеть не только блеск иеровоамова царствования, но и безотрадное время смут, следовавших за ним и начавшихся со свержения преемника Иеровоама II, последнего представителя дома Ииуя — Захарии. Теперь один царь свергал другого, в то время как на горизонте снова появились ассирияне с Тиглатпаласаром IV. Пророчество Амоса начало исполняться, а Израиль попрежнему оставался безучастен: «финикиянин, держа в руке неверные весы, обижает, и Ефрем говорит: я разбогател, накопил богатства, и во всех моих делах не найдут ничего незаконного, в чем бы я ни согрешил» (12, 8, 9). Пророк приводит на память неблагодарному народу всю его историю: «Когда Израиль был еще юн, я возлюбил его, и из Египта воззвал сына моего» (11, 1). «В благодарность за все благодеяния Израиль стал служить чуждым богам, ходить в «Дом ничтожества» (Бетавен, вместо Бет-эль-Вефиль), полагаться на ратников и поставил себе царей, а не меня; ставили князей без моего ведома» (8, 4). К этому пророк обращается неоднократно — вероятно карикатура монархической власти времен постоянных революций заставила его отнестись отрицательно к установлению ее вообще и сделаться убежденным сторонником теократии. Не безучастен он и к внешней политике — он осуждает заигрывание с Египтом и Ассирией (7, 11), вместо надежды на бога. Но особенно важно у Осии представление отношений Израиля к богу, как союза любви. Израиль неверен богу, как любимая, но распутная жена своему мужу, но бог все-таки любит свой народ: «Народ мой закоснел в измене против меня... Как поступить мне с тобою, Ефрем? Могу ли я поступить с тобою, как с Адамой, сравнять с Севоимом? Встревожено сердце во мне, возгорелась вся жалость моя. Не дам действовать пламенному гневу моему, не стану более истреблять Ефрема, ибо я бог, а не человек»... (11, 7—9). Пророк знает, однако, правосудие божие и хочет, чтобы народ его был достоин милости: «запаситесь добрыми делами и обратитесь к господу, скажите ему: прости всякое беззаконие, вместо тельцов принесем жертву уст наших, Ассур не будет уже спасать нас, не сядем на коня и не назовем богом рукотворенных, ибо у тебя только находит милосердие сирый». Таковы условия примирения с богом... «Милости хочу, а не жертвы, богопознания, а не всесожжении». Первая часть «того изречения имела великую будущность, а символизм союза бога и народа, перейдя затем, при изменившихся условиях, в представление о союзе бога с общиной верующих, живет и до сих пор в формуле: «аз же глаголю во Христа и во церковь».

Худшие ожидания Амоса и Осии исполнились: Израиль был разгромлен сначала Тиглатпаласаром, потом Саргоном; он был уведен в плен и погиб как нация. Быть свидетелями этого выпало на долю современным иудейским пророкам: Михею и великому Исаии. Первый «скорбит и рыдает, ходит бос и наг, стонет, как шакал, плачет, как страусы», потому что поражение Самарии «дошло до врат народа его, до Иерусалима» (1, 8, 9). Самария — пример для Иудеи. И Иудея «устраивала капища» (1, 5), и в ней те же социальные непорядки, которые привели к гибели соседнее государство: «горе помышляющим о неправде и на ложах своих придумывающим злодеяния... Пожелают коней и отнимают их, домов — и захватывают их... (2, 1, 2). Начальники судят за взятки, священники учат за плату, пророки проповедуют за серебро и говорят: разве не среди нас Иегова? Не случится с нами ничего дурного». Пророк отчаялся в будущности своего народа и бросает его руководителям страшное обвинение: «из-за вас Сион будет вспахан, Иерусалим превращен в развалины, гора-храм — в лесистый холм» (3, 12). В это безотрадное время, когда внутренние неустройства осложнились формальным подчинением Тиглатпаласару царя Ахаза, который, уступая ассирийской партии, ограбил храм для дани ассирийскому царю и ввел в храме угодный ему культ, проходил свое пророческое служение пророк Исаия, призванный к нему в год смерти царя Осин (750). Это был представитель иудейской знати и образованных классов. Он вдохновенно начинает свою проповедь: «слушайте небеса и внимай земля, ибо Иегова рек: я воспитал и возрастил сынов, но они отпали от меня. Вол знает хозяина своего и осел ясли господина своего, а Израиль не знает... Горе народу грешному, племени, обремененному беззаконием, поколению злодеев, сынам губителям... они презрели господа» (1, 2—4). Подобно Амосу бичует Исаия любостяжательных и власть имущих, надменных и пышных. «Господь выступит на суд со старейшинами народа своего и с его начальниками: вы растоптали виноградник; награбленное у бедного в ваших домах (3, 14). Горе вам, присоединяющие дом к дому, поле к полю присовокупляющие, пока не будет места, чтобы вам одним жить на земле (5, 8). Горе мудрым в очах своих и разумным пред самими собою. Горе тем, которых доблесть пить вино и доблесть растворять сикеру, оправдывающим беззаконного за мзду и отнимающим у правого законное (5, 23), Дщери Сиона возгордились, ходят с вытянутою шеею, нескромным взором, сладострастными движениями, гремят цепочками на ногах. Господь сделает плешивым темя дщерей Сиона и обнажит срамоту их и отнимет украшения их»... (3, 16—18). Подобно тому же Амосу, он уверен, что богу угоден не столько культ, сколько правда: «Слышите слово Иеговы, начальники Содома, внемли закону бога нашего, народ Гоморры. К чему мне множество жертв ваших? говорит Иегова... не угодна мне кровь быков, и агнцев, и козлов... Курение — мерзость предо мною... Моя душа ненавидит новомесячия и праздники ваши... Когда вы простираете руки, я отдаляю от вас взор мой; когда вы молитесь, я не слышу, ибо руки ваши полны крови. Омойтесь, очиститесь, удалите зло дел ваших от очей моих... Научитесь.делать добро, стремитесь к правосудию, заступитесь за сироту, защитите вдовицу» (1, 10—17). Подобно Осии, он верует в союз любви между богом и его народом (напр., притча о винограднике — гл. 5), и эта вера спасла его от отчаяния. Он видел, что современное ему общество безнадежно развращено, и никакая вдохновенная проповедь не в состоянии обратить его в целом. И бог сказал ему во время его призвания: «Поди и скажи людям сим: слухом услышите и не уразумеете, видеть — увидите, но не поймете... Они не обратятся и не исцелятся» (6, 9, 10). Пророк спрашивает: «доколе, господи?» Бог отвечает: «доколе не опустеют грады, и земля не обратится в пустыню» (гл. 2). А дальше что? Пророк утешает себя и своих единомышленников, что не все погибнет, что останется благочестивый «остаток» (гл. 10, 22), который обратится к богу и сделается достойным орудием для обновления мира и водворения царства Мессии. «И взойдет отрасль от ствола Иесеева и ветвь произрастет от корня его, и почиет на нем дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и страха божия... И будет судить бедных по правде, смиренных по справедливости, и поразит землю железом уст своих и духом своим умертвит нечестивого. И волк будет жить вместе с агнцем, и леопард вместе с козленком, и телец и лев и вол будут вместе, и малое дитя поведет их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут вместе, и лев будет есть солому, как вол... Не будут делать зла и вреда на всей горе святой моей, ибо земля будет наполнена знанием господа. В тот день к корню Иесея, который станет знаменем для народов, устремятся племена, и будет покой его славою» (10, 1—11). В священном восторге провидел Исаия даже обращение язычников: эфиоплян (18, 7), египтян (19 гл.) и ассириян. «Израиль будет третьим с Египтом и Ассирией, благословение будет посреди земли, господь Саваоф благословит его, говоря: благословен Египет — народ мой, и Ассирия — дело рук моих, и Израиль — наследие мое». Эти великие идеи обращения язычников, впервые ясно формулированные, дали Исайи имя царя пророков и почетное место среди религиозных гениев человечества, которое редко поднималось до такого великого универсализма.

Он — пророк веры и надежды, и эти душевные свойства укрепили его в годину страшных бедствий — нашествия на Иудею сначала Рецина и Факея, потом Синахериба. Во время первого он явился к Ахазу с своим сыном, имя которого: «Остаток обратится» указывает на заветную идею пророка, которую он лелеял уже давно. Он уверял Ахаза, что Ефрем и Дамаск не опасны, так как они уже нежизнеспособны и сами сделаются добычей Ассирии, а с Иудеей бог («Эммануил»), ибо из нее уцелеет верный остаток и явится мессия, и прежде чем научится новый сын пророка, которому он дал предзнаменательное имя «Спешат на добычу, скоро грабежи», называть отца или матерь, богатство Дамаска и добычу Самарии понесут к царю ассирийскому. Последний, однако, является орудием гнева божия и против грехов народа божия (гл. 5, 25—30), и пророк наглядно рисует шествие войска завоевателей на пути к Иерусалиму (гл. 10, 27—32). Но он не сокрушит Иуды не только потому, что из «Иерусалима произойдет остаток и от Сиона спасенное», но потому, что «ревность господа Саваофа сотворит сие». Ассириец стал надменен и забыл, что он лишь орудие в руках Иеговы: «Горе ассирийцу, жезлу гнева моего... Я послал его на народ лицемерный... чтобы взять добычу и произвести грабежи и попрать его, как грязь на улице, но он не так мыслит — замыслы его ниспровергнуть и истребить не мало народов, ибо говорит: князья мои не все ли цари? Рука моя овладела царствами, у которых кумиров больше, чем у Иерусалима и Самарии, то не поступлю ли я так же и с Иерусалимом?.. уничтожаю границы народов... свергаю с престолов, как исполин... Может ли секира тщеславиться пред тем, кто рубит ею? Может ли пила гордиться пред тем, кто пилит ею? Посему Иегова, Иегова Саваоф пошлет сухощавость на тучных его, и зажжется пламя под славою его. А свет Израиля будет огнем и святый его пламенем, и сожжет и пожрет терновник его и колючий кустарник его в один день... И в тот день остаток Израиля и уцелевшие из дома Иакова не будут больше надеяться на поражающего их, но будут поистине уповать на Иегову, святого Израилева... И посему так говорит господь бог Саваоф: народ мой, живущий на Сионе, не бойся ассирийца» (гл. 10, 5—24). Эти слова были, очевидно, произнесены, когда под стенами Иерусалима стояли полчища Синахериба, и его полководец говорил хульные речи (гл. 36). Таким образом, у великого пророка политика была в тесной связи с религиозным миросозерцанием; с равной настойчивостью укреплял он сограждан при нашествии ассириян и упрекал их за сношения с Египтом: «горе тем, которые идут в Египет за помощью, надеются на коней, уповают на колесницы за их многочисленность, и на всадников за их силу, и не взирают на святого Израилева; и египтяне — люди, а не бог, и кони их — плоть, а не дух... Господь Саваоф низойдет воевать за гору Сион и за холмы его... защитит Иерусалим и избавит, и пощадит, и спасет» (гл. 31, 1—8).

Действительность показала, что Исаия был прав. Синахериб похоронил свою славу под стенами Иерусалима, Иудея была не только пощажена, но и прославлена, тогда как Израиль уже 20 лет не существовал. Вера в Сион, как избранное место, нашла себе убедительное подтверждение, ассирийская партия потеряла кредит, а вместе с ней пало и влияние иноземных культур. Царь Езекия до конца жизни слушается пророка Исайи и начинает очищать Иерусалим от языческих пережитков и наслоений — даже древний «медный змий» был уничтожен. Но очищать культ еще не значит очищать сердца, а что обращение было слишком поверхностно и не могло удовлетворить благочестивых и пророков, это доказали последующие события. Через немного лет Ассирия опять рассеяла иллюзии: при Асархаддоне было бы безумием предпринимать освободительные попытки, и мы видели сына Езекии Манассию (685—642) уже сразу после разрушения Сидона в числе его вассалов. Ассирийская партия овладела двенадцатилетним царем и победила; в политическом отношении эта победа обусловила для Иудеи еще полстолетия спокойного существования, хотя и на условии вассальных отношений. Но, как и всегда, влияние и успехи той или иной партии были в то же время победой той или другой культуры, и едва ли когда-либо раньше Иудея подвергалась более сильному влиянию ассиро-вавилонской цивилизации, как именно в это время. А так как господство ее означало отсутствие национальной исключительности, то была открыта дверь и вообще всяким влияниям. Слабые результаты попыток Езекии были уничтожены, и в Иерусалимском храме водворено идолопоклонство и мерзости, худшие «всего того, что делали Амореи» (IV Цар., 21, 11). Самым ужасным было установление человеческих жертвоприношений в честь Молоха, и сам царь «провел чрез огонь» своего сына в долине «Сынов Хинномовых». Повидимому, эти страшные жертвы отвечали настроению не менее страшного времени, полного крови, переворотов и политических потрясений. Один из пророков этой эпохи (у Михея б, 6 ел.) приводит слова, которые, вероятно, можно было неоднократно слышать: «с чем предстать мне пред господом, преклониться пред богом небесным? Предстать ли пред ним со всесожжениями, или дать ему первенца моего за преступление мое и плод чрева моего за грех души моей?» Напрасно пророк увещевает: «О человек, сказано тебе, в чем добро и чего требует от тебя господь — действовать справедливо, любить дела милосердия и быть смиренным пред богом твоим». Манассия пролил много неповинной крови младенцев, а может быть и пророков, по крайней мере предание говорит о мученической смерти Исайи в его время. Господствовала ассирийская партия и при его сыне Аммоне (642—640), но реакция с противной стороны теперь уже обозначилась, нашла себе доступ ко двору, и царь пал ее жертвою. На престол был возведен восьмилетний Иосия (640—609), попавший под влияние национальной благочестивой партии, опиравшейся на Египет, который теперь опять воскрес и, под водительством саисских фараонов, обещал сделаться великой державой, в то время как Ассирия казалась неопасной: хотя еще и царствовал Ассурбанипал, но уже орды северных варваров связали ему руки. Последовавшая после смерти его агония Ассирии еще более ободрила патриотов. Иосия перестал признавать себя вассалом, он даже считал себя владыкой территории бывшего Израильского царства. Казалось, наступили обетованные времена, снова пророки заговорили о «дне Иеговы», как о времени прославления Израиля, о превращении Иуды в царство Иеговы. Реформы, робко начатые при Езекии, теперь были произведены более энергично и последовательно. В 721 г. в храме была найдена «Книга Закона» (14 Цар., 22), повеления и угрозы которой устрашили царя и народ, очевидно, лишь впервые услыхавших о них. По совету пророчицы Хулды (Олда), царь объявил эту книгу государственным законником. Последствием ее принятия было истребление языческих наслоений и обрядов, уничтожение служения на высотах и на всех местах культа, кроме Иерусалима, и празднование пасхи, не справлявшейся до тех пор во все время существования царства. Все священники, служившие вне Иерусалима, были переселены в столицу и помещены при храме, где им давали содержание, но не подпускали к алтарю и употребляли на низшие должности. Все это напоминает Второзаконие и дает право большинству ученых видеть в найденной книге именно основную часть так называемой пятой книги Моисея, явившейся теперь как нечто новое. Кроме сакральных предписаний, в этой книге есть достаточное количество нравственных повелений в духе пророческой гуманности к бедным, сиротам, рабам, и таким образом идеи пророков восторжествовали, добились и государственной санкции. Последствия этого факта были неисчислимы. Прежде всего централизация культа облегчила контроль над религиозной жизнью и возвысила значение иерусалимского духовенства. Признание только иерусалимского, чуждого изображений божества, культа законным, а всех прочих — идолослужением, хотя бы объектом их был Иегова, было равносильно объявленному с законодательным авторитетом отделению Израиля от язычников, и это различие теперь резко проводится в жизнь. Эта религиозная особенность указывает на проникновение в сознание идеи церкви.

Реформаторы хотели видеть в себе тот благочестивый остаток, о котором говорил Исаия. Благочестие царя и крах Ассирии, казалось, делали их веру бесспорной.

Когда падала Ниневия, ликованию не было границ, и оно довело до безумной попытки оказать сопротивление сыну Псаметиха — Нехао II (610—594), который захотел принять участие в дележе ассирийского наследства и вступил в Азию. Результаты были такие, каких следовало ожидать: встретив фараона при Мегиддо, Иосия был разбит и пал в битве (609), Иудея сделалась вассалом Египта. Чрез три года Нехао был разбит при Кархемише и прогнан домой великим сыном Набупаласара — Навуходоносором II, и на горизонте появился такой завоеватель, какого Иудея не видала уже 60 лет. Ликование сменилось отчаянием. Одни поняли событие таким образом, что Иегова бессилен, а потому нечего чтить его, другие — что ему неугодна реформа Иосии и лучше вернуться к старине, иные, непоколебимые в своей вере, считали все происшедшее последним испытанием, за которым уже последует обещанное царство божие — мировладычество Иуды. Преемники Иосии, его сыновья, царствовавшие один за другим: Иоаким с сыном Иехониею и Седекия были люди мало религиозные вообще еще при жизни отца (см. Софон, 1, 8) и легко примкнули к первым двум категориям, перестав считаться с религиозной реформой. Но они были в хороших отношениях и к людям третьей категории, которые верили многочисленным лжепророкам, предвещавшим погибель халдеев. Они не мешали царям сидеть спокойно и говорили им угодное. Между тем действительность была ужасна. Иоаким уже в 606 г. должен был подчиниться Навуходоносору. Его восстание повлекло за собою сначала вторжение соседей (эдомитян, аммонитян и др.), а затем самого Навуходоносора в 597 г. Иоаким умер, Иехония был уведен в плен с 10 тыс. знатных иудеев. Восстание Седекии было причиной разрушения Иерусалима 586 г. и «вавилонского плена». Во все это время, несмотря на ужасы осады и очевидную грядущую гибель, не переставали раздаваться голоса «пророков», поддерживавших царей в их безумных предприятиях, ослепивших сограждан и указывавших на Египет. Среди этого хора были одиноки голоса истинных патриотов и пророков, сознававших весь ужас положения, всю безнадежность спасти народ, слепо устремляющийся к гибели. Одним из таких немногих был великий Иеремия, человек образованный, происходивший из древнего рода в г. Анатоте. С проницательностью государственного мужа, для которого тесно в какой-либо партии, он видел, куда ведет народ светская и духовная политика его руководителей: «пастыри многие разорили виноградник мой, опустошили наследие мое, самый драгоценный участок мой обратили в пустыню непроходимую, и в запустении плачет он предо мною; вся земля разорена и некому позаботиться о ней» (гл. 7, 26). Он обличает его за те же преступления, что и его предшественники-пророки, но делает это еще более страстно и сильно, пользуясь при этом различными образами и прибегая к тем же уподоблениям (напр., подобно Осип, приравнивая отступничество к прелюбодеянию). Что особенно отличает Иеремию, это личный элемент его пророчеств, делающий его наиболее трагическим из пророков. Он убежден в безнадежности положения и видит единственное средство спасти то, что можно спасти, — покориться халдеям, — его не слушают, преследуют и едва не казнят, подобно пророку Урии. Даже сограждане его, анатотцы, «ищут души его и говорят: не пророчествуй о имени господа, а если нет, то умрешь в руках наших» (11, 21). Правительство сажает его в тюрьмы, военачальники обвиняют в измене и бросают в грязный ров; чуть ли не накануне катастрофы сам царь рад бы ему поверить, да боится окружающих (гл. 38). Пророк сильно страдает, видя бесполезность своей проповеди, испытывает душевные мучения, предвкушая гибель горячо любимого отечества: «Утроба моя, утроба моя! Внутри себя я чувствую боль, стонет сердце мое, не могу молчать, ибо ты, душа моя, уже слышишь боль, слышишь звуки трубы, клики сражения» (4, 19). «Дочь народа моего, опояшь себя вретищем, валяйся в пепле, оплакивай себя, как единственного сына, горько, ибо скоро придет губитель» (6, 26). «Ужас объял меня. О, если бы голова моя стала сосудом воды и глаза мои источником слез — день и ночь оплакивал бы я убитых из народа моего!» (8, 21—23). Эти и подобные места сделали Иеремию пророком плача по граде Сионе и соединили его имя с собранием печальных песен по поводу разрушения Иерусалима — так называемый «Плач Иеремиин». Особенно характерна 20-я глава его книги, — пророк здесь проклинает день рождения своего и говорит, что он пророчествует поневоле, по непреодолимому повелению божию. Он весь проникнут моральной проповедью Второзакония и вероятно был сотрудником Иосии при проведении в жизнь его богослужебных предписаний, но и здесь его ждала горечь разочарования — ему суждено было увидеть и обратную сторону дела: «не полагайтесь на обманчивые слова говорящих: здесь храм Иеговы, храм Иеговы, храм Иеговы... хорошо ли, что крадя, убивая, прелюбодействуя, ложно клянясь, кадя Ваалу и следуя за чужими богами, потом вы приходите и становитесь пред лицом моим в этом доме, который называется моим именем, и говорите: «мы спасены», чтобы снова совершать все мерзости? Разве вертепом разбойников стал мой дом? Подите же на место мое в Силом, где еще прежде избрал я жилище народу моему, и посмотрите, что я сделал над ним за злодеяния народа моего Израиля» (гл. 7, 4—12). Иеремия не мог иметь утешения даже в молитве за народ свой: «ты не молись за народ сей и не ходатайствуй предо мною — я не слышу тебя» (гл. 7, 18). Он не мог находить успокоения и в радостях семейной жизни— он отказался от них, зная, что дети его «от меча и голода погибнут, и трупы их будут пищею птицам небесным и зверям земным» (гл. 16, 4). Однако, без надежды жить нельзя. Иеремия тоже не может допустить мысли, чтобы народ его погиб, но он уже не говорит об «остатке», как Исаия, а об обращении в отдаленном будущем, о возвращении из плена и заключении с богом нового завета, который будет начертан не на камне, а на сердцах (гл. 31, 33). Он даже купил себе поле близ Анатома и составил купчую крепость для доказательства того, что «опять будут покупаемы дома, поля и виноградники на земле сей» (гл. 38, 8—15).

Таким образом, Иеремия еще ожидает царствия божия в Палестине (гл. 34), но его представления весьма духовны и чужды чаяния мировладычества. Истинный бог у него уже «бог всякой плоти», испытующий сердца и утробы, владыка мира, и это уже само по себе обрекло чуждых богов на небытие. Такие представления, развитые допленными пророками и внедренные ими в сознание народа, обусловили сохранение как его самого, так и его веры. Иегова, распорядитель судеб всего мира, казнит народ и наказывает Иуду, а не подчиняется Ассуру или Мардуку, оказавшись слабее их. Плен вавилонский — не унижение Иеговы, а торжество его правосудия и средство для очищения его народа. Уведенный в плен народ, поучаемый Иеремией и помнящий Исайю, не растворился среди язычников и не стал служить Мардуку, а вышел, как церковь, из горнила окрепшим в вере и национализме.

Литература о пророках громадна. Толкования на русск. языке: Юнгеров, Книга пр. Амоса. Казань, 1807. Книга пр. Исаии, 1909. Книга пр. Иеремии, 1909. Книга пр. Михея, 1900. Тюрнин, Книга пр. Софонии. Серг. пос., 1897. Якимов, Толкование на книгу св. пр. Исайи, 1884—93. Толкование на книгу св. пр. Иеремии, 1880. Фаддей, иером., Единство книги пр. Исаии, 1901. Бродович, Книга пр. Осии. Киев, 1901. Покровский, Библейский профетизм и языческая мантика. Серг. нос., 1909. Рыбинский, Ветхозав. пророки. Киев, 1907. Против единства кн. пр. Исайи впервые высказался DodarleiriB 1775, затем Duhm (Das Buch Jesaia, 1892) выделил главы 58—66 в виде особого «Тритоисаии». Эта теория, признающая по крайней мере двух пророков, теперь в науке господствует, и к ней начали склоняться даже латинские богословы (напр., иезуит Condamin, Le livre d'lsaie, 1907), раньше горячо опровергавшие ее (напр., Еrmоni в Dictionnaire de la Bible Вигуру). Значительные уступки в сторону критики делает и богослов, профессор в Лувэне Van HoonackerB работе Les douses petits prophetes, Par., 1908. См. также работы Lagrange и других богословов в органе латинской библейской науки — Revue Biblique. Нельзя не отметить в последнее время оживления этой научной отрасли, пользующейся особым вниманием Ватикана, встревоженного успехами протестантской науки и рационалистической критики: за короткое время успело появиться несколько ценных работ, имеющих научное значение, но несмотря на осуждение модернизма, обнаруживающих уже теперь влияние протестанской науки. Из огромного количества произведений последней укажем: Stadе, Biblische Theologie des Alten Testaments. Tubingen, 1905. Sellin, Der Ertrag d. Ausgrabungen im Orient f. d. Erkenntniss der Religion Israels. Lpz., 1905. Marti, Dodekapropheton, 1904. Harper, A critical and exegetical commentary on Amos and Hosea. Edind., 1905. Сhеуne, Micah. Cambridge, 1902. Introduction to the dook of Isaiah, 1895. Marti, D Buch Jasaja, 1900. Duhm, D. Buch Jeremia, 1901.

ОТДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ. МИДО-ХАЛДЕЙСКОЕ ПРЕОБЛАДАНИЕ

МИДИЙСКОЕ ЦАРСТВО

Еще при жизни Саргона, сын его Синахериб, в качестве наместника одной из северных провинций, доносил отцу о борьбе, которую приходится выдерживать Аргишти II ванскому со вторгающимися с севера врагами; другие наместники называли последних «Гамирра» — имеяем, переданным в библии «Гомер», у классиков Κιμμεριοι. Появление нового бурного народа произвело сильное впечатление во всей Азии, и пророк Исаия видел в нем знамение гнева божия и всесокрушающей силы его против грешников: «гнев его не утих, рука его еще простерта. И поднимет знамя народам дальним, и призовет одного от края земли, ион быстрой легко явится»... (5, 25—30). Аргишти удалось отразить их от своего царства; часть их ушла в Малую Азию, часть на юг, в Ман, где они осели, образовав скифское государство, слух о котором также проник в библию и оставил в ней след в имени Ашкеназа (из «Ашкуз»), сына Гомера; в клинописи они названы Ашкуза. Преемник Аргишти, Руса II, заботится об укреплении северных областей своего царства. Найденная в 1900 г. Хачиком близ Эчмиадзина большая клинообразная, чрезвычайно важная надпись повествует об его постройках, водяных сооружениях и насаждениях в этой местности, подвергшейся наиболее тяжелым испытаниям во время нашествия киммериян. Об этом же повествует и единственное дошедшее до нас из Ванского царства клинописное письмо на глиняной табличке, найденной немецкой экспедицией в Топраккалэ. Оно адресовано Русой вассальному царьку Ишкугулу (у Александрополя) и говорит о постройке «града Русы». Таким образом, ванские цари справились с нашествием, и на очереди оказалась Ассирия. Царствование Асархаддона было наполнено войной с северными арийцами, напиравшими на Ниневию, как германцы на Рим, и подготовлявшими крах ассирийской державы. Завоеватель Египта и повелитель всей Передней Азии трепетал перед ними и в страхе вопрошал богов. Сначала ему удалось одержать верх над разрозненными племенами и проникнуть победоносно до Демавенда, но скоро у арийцев появились коалиции и общие предводители. Некий Каштарит с толпами киммериян, маннеев и мидян, и со скифами под водительством Спаки угрожал центру области Парсуа, крепости Кишашу. С ним в союзе были: Дусанна, вождь скифского племени Сапарда (Сефарод у пр. Авдия, 20), и Мумитарши, князь мидян. Асархаддон одно время был не прочь даже вступить в мирные переговоры и отправлял к нему посольство. Вероятно Каштарит был слишком уверен в себе и отклонил переговоры, но время еще не пришло, и в 672 г. он был разбит. Союз распался, так как Асархаддону удалось разъединить врагов, привлекши на свою сторону скифов, образовавших государство в Атропатене. Он согласился выдать за скифского вождя Бартатую (Прототий у Геродота) свою дочь. Поступив так подобно византийским императорам, он сделал из скифов оплот Ниневии и с их помощью отразил киммериян, которые, потерпев несколько поражений, должны были уйти в Малую Азию. Таким образом, в первой половине VII в. в северо-восточной части культурного мира обозначились государственные образования арийского племени: скифское и индийское, первоначально действовавшие солидарно, но разъединенные ловкой политикой ассирийского царя, который таким образом отсрочил на некоторое время гибель своей державы.

Из всех государств Древнего мира, игравших в истории более или менее крупную роль, Мидия представляет для исследователей наибольшие затруднения. До сих пор приходится довольствоваться данными из Геродота, писавшего на основании преданий малоазиатских гарпагидов, и даже черпать из недоброкачественных писаний Ктесия, приводить их в согласие со скудными и случайными упоминаниями в военной литературе ассириян и в Бехистунской надписи Дария. Эту неблагодарную задачу исполняли Оппер, Винклер и Прашек. Последний с большим трудолюбием, остроумием и настойчивостью пытается привести к единству эти разнородные сведения и реконструировать историю мидян от первого их появления до катастрофы при Кире. В этом направлении он сделал все возможное при современном состоянии науки, но стремление его создать цельную картину не могло не увлечь его иногда на путь рискованных сближений. К сожалению, мало надежды на значительное увеличение нашего материала. До сих пор у нас нет от мидян ни одной надписи, и даже высказывалось сомнение, была ли у них письменность. Вещественные памятники также едва ли будут найдены в изобилии: мидяне строили из кирпичей, высушенных на солнце, города, вероятно, не были особенно обширны и богаты, материал их затем был употреблен в последующие эпохи на новые постройки.

Между тем, в Мидии следует искать промежуточное звено между Малой Азией, Ассирией и Персией, и различные явления в области, напр., искусства могли бы найти себе объяснение, если бы до нас дошли памятники индийской культуры.

Некоторое время даже сомневались, где находилась столица индийского царства Экбатана, основание которой у Геродота приписывается Дейоку, окружившему ее замок 7 концентрическими стенами с зубцами, окрашенными в 7 планетных цветов. Армянские историки, а в недавнее время Раулинсон, отказывались видеть в ней предшественницу нынешнего Хамадана, а помещали гораздо севернее — у Такши-Сулемана. Но де-Морган, производивший лично исследования в Хамадане, убедительно доказал ошибочность этого предположения и даже, на основании условий рельефа почвы, дал примерный чертеж 7 стен и выяснил все географические условия, благоприятствовавшие именно здесь возникновению политического центра, по справедливости названного «Сборным пунктом» (Haginatana): «Хамадан расположен у подножия Эльвенда, в начале широкой плодородной равнины, по которой направляются воды из большой горы в Кара-чай. Равнина богата и плодородна, большое количество ручьев ее орошает, в то время как высота, на которой она находится, сообщает ей свежесть, а обильные воды Эльвенда дают развиться пышной растительности. Эльвенд — это гранитная масса, почти обособленная. Она соединяется к сев.-зап. с Загром — возвышенностью Асадабадом; с другой стороны его отроги спускаются далеко к равнине, продолжаясь в виде бесплодных и обнаженных холмов. К сев.-вост. от горы находится долина Хамадана, к югу и юго-зап. — Джамасаба и его притоков. Эти две долины, весьма богатые, заключают в себе многочисленное население и обильные остатки старины. Чувствуется, что здесь некогда был центр большой цивилизации и что важность современного Хамадана — только слабое отражение того, чем некогда была Экбатана. Расположенный на краю горного массива Курдистана, город господствует над всей иранской равниной: он — начало пути из Месопотамии в Персию. Горы прикрывают его с юго-вост. стороны от нападений врагов. Климат его приятно свеж и окрестности весьма плодородны. Эти качества доставляют ему несравненные преимущества для возникновения столицы» (Mission en Perse, IV, I, 207—9). К сожалению, эти же преимущества привлекали к нему жителей во все времена персидской истории, и мидийская старина заслонялась и уничтожалась. Ахемениды имели здесь летнюю резиденцию, и немногочисленные древности (напр., база колонны), находящиеся здесь, относятся уже к их времени. Возможно, что более древнего происхождения фигура летящего льва; к индийской эпохе относится еще гробница в скалах у Фахрака к югу от Урмийского озера, между Бехистуном и Кангаваром, в Дуккан и Дауде и др. Они обнаруживают аналогии с малоазийскими и древнейшими ахеменидовскими. Иногда они передают фасад дома и имеют древнейшие формы иранских колонн. Едва ли прав де-Морган, относящий к мидийскому времени дворец, описанный у Поливия (X, 27) — описание слишком обще, из него только видно, что колонны были из кедра и кипариса и обложены серебряными и золотыми пластинками, а кровельные дощечки — из чистого серебра. Это только объясняет, почему у нас так мало осталось — металл расхищен, дерево погибло. Следы пожаров достаточно заметны в нижних слоях современной Экбатаны; кроме того, персидское правительство имеет обыкновение давать кладоискателям концессии на поиски в почве древних городов. Благодаря этому, варварские раскопки ведутся в широких размерах, металлические вещи идут в сплав и безвозвратно гибнут. То, что случайно найдено и уцелело в Экбатане и ее окрестностях из мелких вещей, крайне ничтожно и принадлежит различным эпохам: здесь и вавилонские цилиндры, и бронзовые изделия восточного и греческого типа, и камеи времен Ахеменидов и т. п.

Рассказы Геродота, восходящие к семейным традициям Гарпагидов, имеют под собою некоторую реальную почву. Происхождение мидийского государства возводится к Дейоку; действительно, ассирийские летописи говорят не только о воевавшем с Саргоном маннее Даиукку, но и о стране Бит-Даиукку, названной вероятно по имени его деда, соответствующей Мидии и локализуемой у Эльвенда. Сын Дейока и отец Киаксара у Геродота назван Фраортом. Имя Фравартис носил индийский самозванец при Дарий I, объявивший себя Кшатритой из рода Хувакшатры (Киаксара). Отсюда заключают, что источник Геродота, забыв настоящее имя отца Киаксара, воспользовался известным из Бехистунской надписи, но принял при этом частное имя за царское. Вероятно, как полагает Хюзинг, Кшатрита и было его настоящее имя; может быть, однако, он принял это имя в память древнего Каштариты, современника Асархаддона. Что касается имен индийских царей, сообщаемых Ктесиеи, то многие из них также найдены в клинописной передаче: Саргон в числе своих данников упоминает и Арбака, и Артика, и Машдака; таким образом, это были не члены одной династии, а одновременные князья различных индийских племен.

Около 626 г. Передняя Азия видела ужасы нового скифского нашествия. Царь Вана Сардур IV дружит с Ассурбанипалом, чтобы в союзе с ним сохранить свою страну, которая сильно пострадала, когда скифы прошли опустошительным потоком на юг. Иудейские пророки (Иеремия I, 14, IV, 7 и т. п.) оставили нам поэтические картины нашествия варваров, Геродот прибавляет к этому, что скифы сожгли Аскалон, а новый фараон Псаметих, вступивший в Сирию в качестве завоевателя, должен был уйти, откупившись дарами от неожиданных пришельцев. При таких условиях все пришло в движение, изменилась этнографическая карта, и на место ванских халдов двигаются современные индо-европейские армяне, прибывшие из Фракии и Фригии чрез долгое пребывание в хеттской Каппадокии. В Араратской области они были арийцами и завоевателями, что запечатлелось в грузинском языке, на котором «эри» означает — «воин». Пред напором армян халды отступали на север, в бассейн Куры и область Армавира, где найден, между прочим, кирпич с надписью, обнаруживающей позднее происхождение. Последними царями, сидевшими еще в Ване, были Эримена и Руса III, который жертвовал еще в местный храм дошедшие до нас бронзовые щиты. Он царствовал, вероятно, уже в начале VI в.

Как отразились эти перевороты на ассирийской державе? Геродот повествует, что еще Фраорт пытался ее разгромить, но что, несмотря на отпадение всех ее союзников, время еще не пришло, так как ассирияне находились в хорошем состоянии, и Фраорт погиб. Сын его Киаксар прежде всего занялся реорганизацией армии, распределив ее по способу вооружения, затем снова напал на Ниневию, но и на этот раз неудачно. Теперь защитниками и спасителями ее оказались уже не собственные войска, а скифы под начальством Мадии, сына известного нам Прототип, породнившегося с царским домом. Геродот передает даже, что скифы перешли в наступление, покорили Мидию и сделали на 28 лет Киаксара своим вассалом. Вероятно, в действительности дело обстояло несколько иначе: скифы спасли еще раз Ниневию и опустошили Азию. Поражение, нанесенное ими Киаксару, приостановило на несколько лет развитие мидийского могущества. Геродот довольно обстоятельно рассказывает о договоре, заключенном между Киаксаром и скифами, о разрыве между ними и освобождении Мидии; насколько все это близко к действительности, мы не знаем; несомненно только, что, собравшись с силами, Киаксар продолжал свои подвиги, и первым делом ударил снова на Ниневию.

Орреrt, Le peuple et la langue des Medes, 1879. Wincklef, Zur medischen und altpersischen Geschichte. Untersuchungen z. altorient. Geseh., 1889. Dhоrme, Les Aryens avant Cyrus. Conferences de St. Etienne 1910—11. De-Morgan, Ecbatane. Mission scletitifique en Perse. IV. Par., 1896. Husing, Astuwega, Orient. Literaturzeitung, 1913. Остальная библиография приведена в книге Прашека. Н. Я. Марр, Надпись Русы II из Маку. Зап. вост. отд. Арх. общ. XXV.

Date: 2015-08-24; view: 323; Нарушение авторских прав