Глава двадцать первая

Оставив родителей в больнице, я отправилась проведать Рэя Сингха. Мы расстались, когда нам обоим было по четырнадцать лет. Сейчас его голова покоилась на подушке. Темные волосы на желтом квадрате, смуглая кожа на желтой простыне. Он всегда был мне дорог. Я пересчитала каждую ресницу на его закрытых глазах. Не сбылось, не случилось. Но я не собиралась с ним расставаться, так же как и с родителями.

Когда мы с ним затаились на помосте в школьном зале, слушая, как внизу отчитывают Рут, Рэй Сингх был совсем близко, и его дыхание сливалось с моим. На меня повеяло ароматом гвоздики и корицы, которыми, я воображала, он за завтраком приправлял кашу. А еще на меня повеяло другим, смутным запахом, запахом близости человеческого тела, которое жило не по таким законам, как мое.

С момента, когда я поняла, что это случится, и до того, когда это действительно произошло, я старалась не оставаться наедине с Рэем Сингхом ни в школе, ни на улице. Боялась того, чего больше всего хотела, — поцелуя. Боялась, что у меня не получится, как у других, и уже тем более — как расписывают журналы «17», «Гламур» и «Вог». Боялась осрамиться, да так, что первый поцелуй перечеркнет все надежды. Но исподволь собирала информацию.

— Первый поцелуй — это колокольчик судьбы, — сказала как-то по телефону бабушка Линн.

Я держала трубку, а отец пошел на кухню позвать маму. До меня донеслись его слова: «Как всегда, подшофе».

— Если бы мне довелось испытать это еще раз, я бы накрасила губы самим ярким цветом, лучше всего — «файер-энд-айс», но «Ревлон» тогда еще не выпускал такую помаду. Я бы поставила на своего парня клеймо.

— Мама? — Моя мама подошла к параллельному телефону в спальне.

— У нас серьезный разговор, Абигайль. О поцелуях.

— Далеко ли вы продвинулись?

— Пойми, Сюзи, — продолжала бабушка Линн, — будешь нос воротить — с носом и останешься.

— В каком смысле?

— Ох уж мне эти поцелуи, — сказала мама. — Разбирайтесь сами.

Я сто раз пыталась расколоть на эту тему родителей, чтобы от них узнать мужское и женское мнение. После наших разговоров у меня в голове остался лишь образ мамы с папой в каком-то мареве: губы едва-едва соприкасаются, кругом дымовая завеса.

Чуть помедлив, бабушка Линн шепотом спросила:

— Сюзи, слышишь меня?

— Да, бабушка.

Она опять помолчала.

— Я впервые поцеловалась как раз в твоем возрасте. Но это был взрослый мужчина. Отец моей подружки.

— Бабушка! — ужаснулась я.

— Надеюсь, ты не проболтаешься?

— Ни за что.

— Это была сказка, — продолжала бабушка Линн. — Он знал толк в поцелуях. Мальчишек, которые ко мне клеились, я и близко не подпускала. Упиралась ладошкой им в грудь и отталкивала. А мистер Макгэйерн оказался на высоте.

— И как это было?

— Изумительно, — сказала она. — Я знала, что за такие дела по головке не погладят, но это было чудо — по крайней мере, для меня. За него не поручусь — не спрашивала, потому что мы с ним больше никогда не оставались наедине.

— А тебе этого хотелось?

— Еще бы. Я на всю жизнь запомнила тот первый поцелуй.

— А как же дедушка?

— Да так себе, — процедила она, и я услышала, как на том конце провода в бокале позвякивает лед. — У меня из головы не идет мистер Макгэйерн, хотя мы были вместе всего-ничего. А у тебя есть на примете какой-нибудь мальчик?

Родители не задавали мне таких вопросов. Теперь-то я понимаю, что они уже тогда обо всем догадывались, а может, что-то пронюхали и обменялись насмешливыми соображениями.

Я через силу выдавила:

— Есть.

— Как его зовут?

— Рэй Сингх.

— Он тебе нравится?

— Нравится.

— Так за чем же дело стало?

— Боюсь, у меня не получится.

— Сюзи!

— Что?

— Не лишай себя маленьких радостей, детка!

Но в тот день, когда, стоя у своего шкафчика, я услышала, как Рэй позвал меня по имени — откуда-то сзади, а не сверху, — мои чувства оказались не очень-то радостными. Но и не безрадостными. Прежде мир делился на белое и черное, а тут все перепуталось. Короче: можно сказать, я пришла в смятение. Точнее, меня охватило смятение. Счастье + Испуг = Смятение.

— Рэй, — хотела сказать я, но, прежде чем у меня вырвалось его имя, он слегка склонил голову и накрыл губами мой полуоткрытый рот.

Хоть я и ждала этого целый месяц, все произошло так внезапно, что мне показалось мало. Я чуть не лопнула — так мне хотелось поцеловаться с ним еще.

На следующее утро мистер Коннорс приготовил для Рут газетную вырезку. На ней были подробные чертежи мусорного коллектора, где промышляли флэнеганы, и материалы, касающиеся планов его ликвидации. Пока Рут одевалась, отец приписал на полях: Это просто выгребная яма. Туда опять провалится какой-нибудь олух на своей машине».

— Папа говорит, для него это конец света, — сказала Рут, помахивая статьей перед глазами Рэя, когда тот заехал за ней на синем «шевроле». — Наш дом попадает в зону отчуждения. Вот, полюбуйся. Здесь четыре микрорайона показаны кубиками, как на детском рисунке: отсюда наглядно видно, где пройдет граница.

— Между прочим, доброе утро, Рут, — сказал Рэй, выворачивая на шоссе и косясь на ее непристегнутый ремень.

— Ой, извини, — спохватилась Рут. — Привет!

— Так что там говорится, в этой статье? — спросил Рэй.

— Хороший сегодня денек, не правда ли? Дивная погода.

— Ну ладно, ладно. Рассказывай.

Вот уже несколько месяцев каждая встреча с Рут лишний раз подтверждала ее пылкость и любознательность — два качества, благодаря которым они с Рэем сблизились и до сих пор не расстались.

— На первых трех схемах — один и тот же разрез, но стрелки указывают в разные места: «грунт», «трещиноватый известняк», «размыв породы». И аршинный заголовок: «Заткнуть глотку», а под ним — помельче: «Пасть забетонируют, в трещины закачают цементный раствор».

— Пасть? — переспросил Рэй.

— Я и сама удивилась, — сказала Рут. — С другого боку есть еще одна стрелка — прямо проект века, честное слово, — и подпись: «Заключительный цикл: засыпка ствола».

Рэй расхохотался.

— Как хирургическое вмешательство, — сказала Рут. — Наша планета больна, ей требуется сложная операция.

— Думаю, бездна всегда внушает людям первобытный страх.

— Еще бы! — подхватила Рут. — Тем более с хищной пастью! Давай туда съездим, поглядим.

Примерно через милю на шоссе появился знак «дорожные работы». Рэй взял влево и свернул туда, где прежде росли деревья, а теперь змеились кольца новых развязок, обрамленные невысокими аккуратными столбиками с красно-желтыми флажками.

Не успели они вкусить радость первооткрывателей, как впереди на шоссе показался Джо Эллис.

Рут не стала ему махать, Рэй — тем более, да и Джо сделал вид, что их не узнал.

— Мама говорит, он до сих пор живет с родителями и нигде не работает.

— Чем же, интересно, он занимается? — спросил Рэй.

— Наводит страх на всю округу, не иначе.

— Горбатого могила исправит, — сказал Рэй.

Рут провожала глазами длинные ряды незастроенных участков. Рэй опять вырулил на трассу и за железнодорожным переездом свернул на шоссе номер 30, которое вело к мусорному коллектору.

Высунув руку из окна, Рут ощутила влажность — напоминание о ночном ливне. Хотя Рэя в свое время Подозревали в причастности к моему исчезновению, он не держал зла на полицейских: те просто делали свою работу. А Джо Эллис так и не отмылся от обвинений в убийстве кошек и собак, которых на самом-то деле прикончил мистер Гарви. Теперь этот парень слонялся по округе, держась подальше от людей, и надеялся завести дружбу хотя бы с кошками и собаками. К моему величайшему огорчению, животные чуяли в нем надлом — человеческий изъян — и старались не попадаться ему на глаза.

На шоссе номер 30, у заставы Илз-Род, к которой приближались Рэй и Рут, я увидела Лена, выходящего из квартиры над парикмахерской. Он шел к машине, неся с собой легкий студенческий рюкзачок. Это был подарок женщины, хозяйки квартиры. Она когда-то пригласила Лена на чашку кофе, познакомившись с ним в полицейском участке, куда ее направили из колледжа «Уэст-Честер» на стажировку по криминалистике. В рюкзаке лежали разрозненные предметы: одни предназначались для показа моему отцу, а другие вообще не предназначались для родительских глаз. К последним относились фотографии мест, где были обнаружены закопанные детские трупы, — но во всех случаях локтевые суставы были на месте.

Когда Лен позвонил в больницу, медсестра сказала, что у мистера Сэлмона сейчас находится жена и еще кто-то из родных — Лен терзался чувством вины, а когда он въехал на больничную парковку, муки совести сделались просто нестерпимыми. Он не сразу вышел из машины, а еще посидел под беспощадным солнцем, которое жарило сквозь лобовое стекло.

Я видела: Лен раздумывает, как выразить словами то, что предстоит сказать. Над ним довлела одна — единственная мысль: начиная с семьдесят пятого года, то есть почти за семь лет знакомства, которое теперь еле теплилось, семейство Сэлмонов не теряло надежды увидеть мои останки или услышать весть об аресте мистера Гарви. Но их ждал только амулет.

Подхватив рюкзак, он запер машину и прошел мимо девушки, торговавшей у входа нарциссами. Он знал номер папиной палаты и поэтому, поднявшись на пятый этаж, не стал обращаться к медсестрам, а просто постучался в приоткрытую дверь.

Моя мама стояла к нему спиной. Его словно ударило, когда она повернулась на его стук, не отпуская руки моего отца. А я вдруг почувствовала себя никому не нужной.

Поймав на себе взгляд Лена, мама сначала немного растерялась, а потом выбрала самый легкий путь.

— Ага, полиция тут как тут! — Она попыталась обратить эту встречу в шутку.

— Лен, — только и сумел выговорить папа. — Абби, помоги мне сесть.

— Как самочувствие, мистер Сэлмон? — спросил Лен, пока мама, нажимая на кнопку, поднимала изголовье кровати.

— Зовите меня просто Джек, — попросил папа.

— Не стану вас обнадеживать, — сказал Лен, — мы его не поймали.

Папа заметно сник.

Мама подложила ему под спину и шею поролоновые подушки.

— В таком случае, что вас сюда привело? — спросила она.

— Мы нашли одну вещь, которая принадлежала Сюзи, сказал Лен.

Он в точности повторил те слова, с которыми когда-то предъявил родителям мою вязаную шапку с бубенчиками. У мамы в голове эта фраза отозвалась далеким эхом.

Прошлой ночью, когда мама смотрела на спящего отца, а вслед за тем он, проснувшись, увидел ее голову на своей подушке, оба хотели стереть из памяти ту первую ночь, со снегом, градом и дождем, когда они прильнули друг к другу, но так и не решились облечь в слова заветную надежду. Именно прошлой ночью мой папа впервые произнес: «Она к нам не вернется».

Простая истина, которую давно усвоили все, кто меня знал. Но ему нужно было проговорить это вслух, а ей — услышать от него эти слова.

— Мы нашли подвеску от ее браслета, — сказал Лен. — Замковый камень Пенсильвании, с гравировкой.

— Это я купил, — сказал папа, — в городе, у станции метро «Тринадцатая улица». Там стоял киоск; продавец надел защитные очки и тут же выгравировал инициалы, не взяв за работу ни цента. Я и для Линдси такой же купил. Помнишь, Абигайль?

— Помню, — сказала мама.

— Мы нашли его около закопанного тела в Коннектикуте.

Мои родители вдруг на мгновение замерли, как зверьки, вмерзшие в лед: широко раскрытые глаза молили о свободе.

— Это была не Сюзи, — сказал Лен, спеша заполнить паузу. — Но можно сделать вывод, что Гарви причастен к другим убийствам, в Делавэре и Коннектикуте. Амулетик Сюзи найден, в районе Хартфорда.

Папа и мама следили, как Лен теребит тугую молнию на своем рюкзаке. Мама пригладила папины волосы и попыталась поймать его взгляд. Но папа думал только о подоплеке этого неожиданного визита — о возобновлении моего дела. И маме, которая едва начала обретать уверенность, пришлось скрыть, что ей невыносимо переживать это заново. Имя Джорджа Гарви лишило ее дара речи. Она никогда не знала, что о нем сказать. Ей казалось, что вечно ожидать его ареста и наказания — это все равно что приучать себя к жизни с врагом, тогда как сейчас важнее было научиться жить в этом мире без меня.

Лен вытащил из рюкзака большой пластиковый пакет на «молнии». Родители заметили, как внутри что-то блеснуло. Лен протянул пакет маме, и та взяла его в руки, держа на некотором отдалении.

— Разве вам это не понадобится, Лен? — спросил папа.

— Экспертиза уже проведена, — сказал он. — Место находки зафиксировано, сделаны необходимые снимки. Возможно, когда-нибудь я попрошу его обратно, но пока можете оставить себе.

— Открой пакет, Абби, — попросил папа.

Я видела: мама на весу отодвинула язычок «молнии» и склонилась над кроватью.

— Пусть хранится у тебя, Джек, — сказала она. — Это ведь был твой подарок.

Папа трясущимися руками взял пакет и не сразу нащупал в нем острые уголки металла. Потом он с осторожностью извлек подвеску, стараясь не дотрагиваться до пластика. Это мне напомнило, как в детстве мы с Линдси играли в шпионов: если коснешься какого-нибудь предмета — завоет сирена, и тогда тебе несдобровать.

— Вы уверены, что это он убил тех девочек? — спросила мама, не отрываясь от золотого камешка на папиной ладони.

— Полной уверенности не бывает, — сказал Лен.

И опять его слова прозвучали эхом из прошлого.

У Лена был определенный набор фраз. Последнюю у него позаимствовал папа, чтобы приободрить нашу семью. Жестокая фраза, способная обескровить надежду.

— Думаю, вам лучше уйти, — сказала мама.

— Абигайль! — возмутился папа.

— У меня больше нет сил.

— Буду беречь эту вещицу, Лен, — пообещал мой отец.

Перед уходом Лен приподнял воображаемую шляпу. До маминого отъезда у них случился роман, но какой-то тягостный. Близость во имя забвения. А ведь именно это влекло его теперь в квартирку над парикмахерской.

Я отправилась на юг, к Рут и Рэю, но вместо них увидела мистера Гарви. Он сидел за баранкой рыжего фургона, собранного из кусков одной и той же модели, — чудовище Франкенштейна на колесах. Кое-как прихваченный тросом капот то и дело щелкал челюстями, угрожая встречному ветру.

Двигатель наотрез отказывался превышать максимально допустимую скорость, хотя мистер Гарви что есть силы давил на педаль газа. Он провел ночь рядом с пустой могилой, и во сне его преследовало: 5! 5! 5!

Проснувшись на рассвете, он двинулся в Пенсильванию.

Силуэт мистера Гарви казался каким-то нечетким. На протяжении многих лет он гнал от себя воспоминания об убитых женщинах, но сейчас жертвы всплывали одна за другой,

Самую первую девочку он обесчестил случайно. Что-то его разозлило — и уже было не остановиться, по крайней мере, так это виделось ему по прошествии времени. После этого она перестала ходить в гимназию, куда они оба были недавно приняты, но он не придал этому значения. Его родители то и дело кочевали с места на место, и он подумал, что одноклассница тоже куда-то переехала. Он раскаивался в изнасиловании этой тихони, которая, кстати, даже не пикнула, и считал, что вскоре оно у обоих выветрится из памяти. Его толкнула к ней какая-то неведомая внешняя сила. Когда все было кончено, она еще несколько мгновений смотрела на него в упор. Бездонными глазами. Потом натянула порванные трусы и прижала их пояском юбки, чтобы не спадали. Ни один из них не произнес ни звука, и она ушла. Тогда он порезал себе руку перочинным ножиком, чтобы легче было обставиться, если отец спросит, откуда кровь: вот, мол, смотри — и вытянуть руку. Случайно порезался.

Но вопросов не последовало; никто его не искал. Ни отец той девчонки, ни брат, ни копы.

Тут я узрела очередное видение мистера Гарви. Рядом с ним возникла все та же девочка, которая умерла через пару лет после того случая — сгорела, когда ее брат заснул с сигаретой. Она расположилась на переднем сиденье. Я подумала: неровен час, он и меня начнет вспоминать.

Единственное, что изменилось с того дня, когда Мистер Гарви привез меня к Флэнагенам, — это ограждение из крашенных суриком стоек. И еще: по некоторым признакам стало видно, что клоака распространяется вширь. Южная стена сторожки покосилась, а крыльцо медленно, но верно уходило под землю.

Рэй предусмотрительно припарковался на другой стороне Флэт-роуд, под буйными зарослями кустарника. Но «шевроле» пассажирской стороной нависал над бордюром;

— Куда подевались Флэнагены? — спросил Рэй, выходя из машины.

— Папа рассказывал, что корпорация, которая выкупила землю, предоставила им другой участок, и они снялась с места. — Как-то здесь неуютно, — поежился Рэй.

Они перешли пустынную дорогу. Над ними синело небо с редкими облаками. С того места, где они стояли, можно было различить задворки автомастерской Хэла по другую сторону железной дороги.

— Неужели здесь до сих пор обретается Хэл Хэклер? — спросила Рут. — Помню, я от него тащилась.

Она повернула в сторону котлована. Дальше они шли молча. Рут двигалась по спирали, огибая края. Рэй ступал за ней след в след. Издалека мусорный коллектор выглядел совершенно безобидным — как большое заросшее болото, даже слегка подсохшее. Но если приглядеться, создавалось впечатление, будто здесь кончается земля и начинается какая-то зыбь горчичного цвета. Мягкая и бугристая, она засасывала все, что нарушало ее границы.

— Не боишься провалиться? — спросил Рэй.

— Мы с тобой не тяжелые, — ответила Рут.

— Если почувствуешь, что тебя затягивает, — дальше ни шагу.

Наблюдая за ними, я вспоминала, как держала Бали за руку в тот день, когда мы отправились «на похороны холодильника». Пока папа беседовал с мистером Флэнагеном, мы с Бакли подошли к самому краю, где земля уже размягчилась, и, клянусь, я почувствовала, как она медленно проседает у меня под ногами. Похожее ощущение возникало у меня на церковном кладбище, где среди могил были кротовьи ходы.

Между прочим, именно мысли о кротах — слепых, носатых, зубастых, — которые я почерпнула из книжек, помогли мне впоследствии примириться с тем, что я провалилась сквозь землю не как-нибудь, а в тяжелом стальном сейфе. По крайней мере, кротам было до меня не добраться.

Рут на цыпочках приблизилась к той границе, которую про себя считала краем земли, а я в это время вспоминала, как смеялся мой папа в тот давний-давний день. По дороге домой я сочинила для Бакли целую историю. Будто бы там, под землей, есть целый городок, и подземные человечки думают, что на них сыплются дары из земного рая.

— Когда к ним прилетит наш холодильник, — разошлась я, — они будут воздавать нам хвалу, потому что подземные человечки — мастера на все руки, они что хочешь соберут по частям.

Папин смех выплескивался из машины.

— Рути, — окликнул Рэй, — дальше нельзя.

Носками туфель она уже касалась зыбкой топи, а каблуками упиралась в твердый грунт; мне даже померещилось, что она сейчас вытянет руки, примет стойку ныряльщика, оттолкнется… и окажется здесь, рядом со мной. Но сзади подошел Рэй.

— Отрыжка земли, — произнес он.

Мы втроем разглядывали выплывающий наружу металлический угол.

— Здоровенный «Мэйтэг», шестьдесят девятого года выпуска, — прокомментировал Рэй.

Но зыбь медленно выдавливала из себя не стиральную машину и уж тем более не сейф, а красную газовую плиту.

— Ты когда-нибудь задумывался, где покоится тело Сюзи Сэлмон? — спросила Рут.

Я хотела выбраться из зарослей кустарника, которые наполовину скрывали их серебристо-синюю машину, перейти дорогу, остановиться у этого болота, легонько тронуть ее за плечо и крикнуть: «Я здесь! Как ты догадалась? Супер! В яблочко!»

— Нет, никогда, — ответил Рэй. — Это по твоей части.

— Как быстро здесь все меняется. Приезжаю — и каждый раз недосчитываюсь какой-нибудь старой приметы, — заметила Рут.

— Не хочешь заглянуть в сторожку? — спросил ее Рэй, а сам думал обо мне.

Как он запал на меня в тринадцать лет. Как шел за мной из школы и ему врезались в память обыденные детали: моя несуразная юбка в клетку, суконная куртка, вся в шерсти Холидея, солнечные блики на непослушных русых волосах, которые я считала мышиными. А потом, через несколько дней, на уроке истории, когда он вместо доклада на тему войны 1812 года почему-то начал зачитывать сочинение по «Джен Эйр», я одна не стала смеяться, и в моем взгляде он прочел сочувствие.

Рэй направился к обреченной сторожке, которая уже лишилась всех мало-мальски приличных дверных ручек и водопроводных кранов — их под покровом темноты свинтил мистер Коннорс. А Рут все стояла на прежнем месте. Когда Рэй переступил через порог, это и произошло. Ясно как божий день: она увидела, как я стою рядом с ней и разглядываю то место, где мистер Гарви от меня избавился.

— Сюзи, — выдохнула Рут, скрепив тем самым мое присутствие.

Но я не отзывалась.

— Я пишу тебе стихи, — проговорила она, чтобы только меня задержать.

Мечта всей ее жизни наконец-то стала явью.

— Нет ли у тебя каких-нибудь пожеланий, Сюзи?

Тут я исчезла.

Рут бросило в дрожь; она замерла в ожидании под угасающими лучами пенсильванского солнца. А у меня не шел из головы ее вопрос: «Нет ли у тебя каких-нибудь пожеланий?»

Мастерская Хэла, стоявшая по другую сторону железнодорожных путей, в тот день пустовала. Он позволил себя выходной и отвез Сэмюэла и Бакли в Рэд-нор, на выставку-продажу мотоциклов. Я видела, как Бакли, остановившись возле красного мини-байка, гладит ладошкой круглобокую резину переднего колеса. У мальчишки приближался день рождения, поэтому Хэл и Сэмюел наблюдали за ним с особым пристрастием. Хэл собирался подарить моему брату старый альт Сэмюела, но бабушка Линн стояла насмерть.

— Дружочек мой, — приговаривала она, — ему для разрядки нужно что-нибудь кондовое, а все эти деликатные штучки — не в коня корм.

Тогда Хэл и Сэмюел скинулись и приобрели для моего брата подержанную барабанную установку.

Бабушка Линн завернула в торговый центр: она хотела купить моей маме что-нибудь из одежды, простое, но элегантное, чтобы дочь согласилась хоть немного приодеться. Наловчившись за долгие годы практики, она подошла к стойке с черными платьями и, как по волшебству, вытащила единственное темно-синее. Оказавшаяся рядом покупательница — я сама видела — просто изошла от зависти.

В больнице мама читала моему отцу вчерашний номер «Ивнинг Бюллетин», а он следил за движениями ее губ и совсем не слушал. Он хотел поцеловать ее. И Линдси.

У меня на глазах мистер Гарви среди бела дня свернул в направлении нашего квартала. Он всегда действовал внагляк, полагаясь на свою неприметную внешность, — даже здесь, где люди поклялись, что никогда его не простят, где поговаривали, будто у него мозги набекрень, где заподозрили, что покойная жена, которую он называл разными именами, была на самом деле одной из его жертв.

Линдси в тот день осталась одна.

В районе якорной застройки мистер Гарви проехал мимо дома Нейта. Мать семейства обрезала увядшие цветы на своей любимой клумбе, очертаниями напоминающей фасолину. Заслышав шум мотора, она подняла голову. Самодельный рыжий фургон был ей незнаком: она решила, что кто-то из повзрослевших местных ребят пригласил на каникулы университетских друзей. Сидящего за баранкой мистера Гарви она не узнала. Тот свернул налево, на дорогу местного значения, которая вела к той самой улице, где когда-то стоял его дом. У моих ног завыл Холидей, да так жалобно, будто плакал на пути к ветеринару.

Руана Сингх не обернулась. Через окно столовой мне было видно, как она сортирует по алфавиту новые книги, чтобы расставить их на безупречных полках. В каждом дворе играли дети: одни взлетали на качелях, другие осваивали ходули, третьи гонялись друг за дружкой с водяными пистолетами. И все они могли стать жертвами.

За поворотом нашей улицы был городской сквер, по другую сторону которого жили Гилберты. Пожилая чета сидела дома: хозяин тяжело болел. Вскоре мистер Гарви завидел свой старый дом, давно перекрашенный в другой цвет, хотя для меня и моих родных он навсегда остался «зеленым домом». Новые владельцы предпочли розовато-лиловые тона, выкопали бассейн, а с той стороны, куда выходило подвальное оконце, поставили беседку из красного дерева, которая теперь была увита плющом и завалена детскими игрушками. Цветочные бордюры утонули под слоем цемента, потому что хозяевам понадобилось расширить подъездную аллею. А еще они застеклили веранду морозостойким стеклом, сквозь которое можно было разглядеть что-то вроде кабинета. Во дворике за домом звучал детский смех. Из дверей вышла женщина в панаме, с садовыми ножницами в руках. Она долгим взглядом проводила водителя рыжего фургона, и тут ее что-то толкнуло изнутри, как тошнота, поднимающаяся из пустого желудка. Резко развернувшись, она ушла в дом и притаилась за занавеской. Мало ли что.

Он проехал еще несколько домов.

Вот и она, моя бесценная сестренка. Он засек ее в окне второго этажа. Стрижка под мальчика, от детской пухлости не осталось и следа, но это была она — сидя за чертежной доской, служившей ей письменным столом, читала книгу по психологии.

В тот миг я увидела странную процессию.

Пока он разглядывал окна нашего дома и гадал, где находятся другие члены семьи и хромает ли по-прежнему мой отец, я увидела останки зверей и женщин, которые покидали дом мистера Гарви и устремлялись дальше. А он следил за моей сестрой и вспоминал простыни, натянутые на каркас брачного шатра. В тот день, глядя прямо в глаза моему отцу, он запросто произнёс мое имя. Ага, ведь была еще собака, которая, что ни день, завывала у его дома, но эта пустолайка наверняка сдохла.

Линдси пошевелилась за оконным стеклом, и я увидела, что он не сводит с нее глаз. Она встала и повернулась спиной, направляясь в глубь комнаты, к книжному стеллажу. Протянула руку, сняла с полки еще одну книгу. Потом вернулась к своему рабочему месту, и взгляд мистера Гарви задержался на ее лице, но тут в зеркале заднего вида показалась черно-белая патрульная машина, которая медленно приближалась сзади.

Надежды оторваться уже не было. Тогда, устроившись поудобнее, он приготовился в последний раз надеть маску, десятилетиями скрывавшую его от служителей закона, — маску добропорядочного гражданина, которого можно жалеть или презирать, но нельзя ни в чем обвинить. Патрульный офицер притормозил; вереница женщин скользнула в фургон; кошки свернулись на полу.

— Сбились с дороги? — спросил молодой полицейский, приблизившись к оранжевому фургону.

— Я здесь когда-то жил, — ответил мистер Гарви.

Обалдеть. Это была чистая правда.

— К нам поступил вызов. Сказали: подозрительная машина.

— Вижу, кукурузное поле нынче застраивается, — сказал мистер Гарви.

А я знала, что все частички моего тела, которые он унес с собой, могли в этот момент устремиться вниз и по отдельности рухнуть к нему в фургон.

— Здесь будет новый школьный корпус.

— То-то я и смотрю: район теперь выглядит побогаче, — с грустью промолвил мистер Гарви.

— Думаю, вам лучше продолжить движение, — сказал полицейский.

Ему было неловко разглядывать рыжую колымагу, но на всякий случай, как я успела заметить, он черкнул у себя в блокноте ее номер.

— Сожалею, если я кого-то напугал.

В своем деле мистер Гарви был настоящим профи, но в тот миг мне уже было на него плевать. Чем дальше он уезжал, тем пристальнее я смотрела на Линдси, которая читала учебники и впитывала факты — такая умница, такая невредимая. В «Тэмпле» она решила учиться на психотерапевта. А я размышляла о том, какая причудливая смесь осталась висеть в воздухе: газон перед нашим домом, дневной свет, мучимая тошнотой соседка, полицейский. Не это ли счастливое стечение обстоятельств уберегло сегодня мою сестру? Каждый день — знак вопроса.

Рут так и не призналась Рэю, что же с ней произошло. Она решила для начала занести это в дневник. Когда они переходили дорогу, возвращаясь к машине, Рэй заметил, что огромный вал, куда свозили землю после рытья котлованов под новые строения, зарос кустарником, испещренным фиолетовыми звездочками.

— Это барвинок, — определил Рэй. — Надо собрать для мамы букет.

— Валяй! Можешь не торопиться, — сказала Рут.

Рэй нырнул в невысокие заросли, которые начинались прямо за водительской дверцей, и стал карабкаться по цветущему склону, а Рут осталась у машины. Сейчас Рэй не думал обо мне. Он думал об улыбке своей матери. Верный способ заставить ее улыбаться — это привезти ей букет полевых цветов, хотя бы таких, как эти, которые можно засушить: сначала она расправит каждый лепесток, а потом уложит цветы между черно-белыми страницами словарей и справочников. Рэй добрался до самой вершины вала и решил обследовать противоположный склон.

Как только он исчез из виду, у меня по спине пробежал холодок. Рядом со мной хрипло и глухо залаял Холидей, и тут я поняла: если он так надрывается, то это не по Линдси. Между тем мистер Гарви, добравшись до заставы Илз-Ррд, увидел свалку и оранжевые стойки ограждения, точь-в-точь под цвет его колымаги. Там он в свое время избавился от одного трупа. Ему вспомнился матушкин янтарный кулон: когда она сунула это украшение ему в руки, оно было еще теплым.

Рут привиделся фургон, а за окном — женщины в окровавленных лохмотьях. Ее неудержимо потянуло на дорогу. Напротив того места, которое стало мне могилой, мимо нее прогрохотал мистер Гарви. Но Рут видела только этих женщин. Потом — темнота.

В этот миг я упала на Землю.