ПРИМЕЧАНИЯ…. 164

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ………………………………… 167

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

– Эта книга – не песенник.

Хотя, составляя ее и перечитывая стихи Владимира Высоцкого, я все время слышал его голос. За каждой строкой слышал, за каждым словом.

И даже тогда, когда встречались абсолютно незнакомые стихи, все равно где-то далеко в глубине возникала и звучала мелодия. И голос Высоцкого звучал, голос, который продолжает жить…

Давно уже замечено, что когда умирает известный человек, то число его «посмертных друзей» сразе же начинает бешено расти, в несколько раз превышая количество друзей реальных, тех, которые были при жизни.

И объяснить это явление, в общем-то можно: ведь всегда находятся люди, жаждущие погрется в лучах чей-нибудь славы

– хотя бы и посмертной. Тем более что обладатель этой славы уже не в силах никому возразить, не в силах что – либо опровергнуть.

Поэтому и витийствуют в табачном дыму застолий новоявленные «близкие друзья «и «закадычные приятели», поэтому они и «вспоминают»: «Шли мы как-то с Владимиром Высоцким по Басманной…», или: «Забегаю это я однажды к Высоцкому, а он мне говорит…», или – еще хлеще: «А с Володькой мы были – водой не разольешь!…».

Я знаю, как много таких «вспоминателей» объявилось теперь у Высоцкого. Ну да бог с ними, пусть потешаться!… Я – не о них.

Я – о том, что у Высоцкого и у его песен и в самом деле великое множество истинных, серьезных друзей! Тех самых друзей, ради которых он работал и для которых жил.

Наверное, у каждого человека, знакомого с песенным творчеством Владимира Высоцкого, есть, так скзать, «свой собственый Высоцкий», есть песни, которые нравятся больше других. Нравятся потому, что они чем-то роднее, ближе, убедительнее.

«Свой Высоцкий» есть и у меня.

Был такой вроде бы неплохой фильм – «Вертикаль». Был и прошел. А песни, написанные Высоцким для этого фильма, остались.

Были еще фильмы, были спектакли, которые «озвучивал»

Высоцкий, и очень часто песни, созданные им, оказывались как бы на несколько размеров больше самого фильма или спектакля.

Каждый раз у этих песен начиналась своя отдельная (и очень интересная!) жизнь. Они сразу же шли к людям, шли, будто бы минуя экран или сцену.

И особенно ясно это понимаешь, когда вслушиваешься в песни, написанные Владимиром Высоцким о войне…

Почему все не так? Вроде все как всегда:

То же небо, опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.

…………………………………

Он молчал невпопад и не в такт подпевал Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, – не про то разговор, Вдруг заметил я: Нас было двое…

Для меня словно ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя.

…………………………………….

Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих…

Все теперь одному, только кажется мне, Это я не вернулся из боя.

На мой взгляд, песня «Он не вернулся из боя» – одна из главных в творчестве Высоцкого. В ней, помимо интонационной и психологической достоверности, есть и ответ на вопрос:

почему поэт, человек, который по своему возрасту явно не мог принимать участия в войне, все-так пишет о ней, более того – не может не писать?

Все дело в судьбе. В твоей личной судьбе, которая начинается вовсе не в момент рождения человека, а гораздо раньше. В личной человеческой судьбе, которая никогда не бывает чем-то отдельным, обособленным от других людских судеб. Она, твоя судьба, – часть общей огромной судьбы твоего народа. И существуеш ты на земле, продолжая не только собственных родителей, но и многих других людей. Тех которые жили до тебя. Тех, которые когда-то защитили твой первый вздох, первый крик, первый шаг по земле.

Песни Высоцкого о войне – это, прежде всего, песни очень настоящих людей. Людей из плоти и крови. Сильных, усталых, мужественных, добрых.

Таким людям можно доверить и собственную жизнь, и Родину.

Такие не подведут.

Сегодня не слышно биенья сердец.

Оно для аллей и беседок.

Я падаю, грудью хватая свинец, Подумать успев напоследок:

«На этот раз мне не вернуться.

Я ухожу – придет другой.

Мы не успели, не успели, не успели оглянуться, А сыновья, а сыновья уходят в бой».

Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая судьба и общее дело людей. Имено так и переходят от родителей к детям самые значительные, самые высокие понятия…

У Владимира Высоцкого есть песни, которые чем-то похожи на роли. Роли из никем не поставленных и – более того – никем еще не написанных пьес.

Пьесы с такими ролями, конечно, могли бы быть написаны, могли бы появиться на сцене. Пусть не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра. Но дело в том, что ждать до завтра Высоцкий не хотел. Он хотел играть эти роли сегодня, сейчас, немедленно! И поэтому сочинял их сам, сам был режессером и исполнителем.

Он торопился, примеряя на себе одежды, характеры и судьбы других людей – смешных и серьезных, практичных и бесшабашных, реальных и выдуманных. Он влезал в их заботы, проблемы, профессии и жизненные принципы, демонстрировал их способ мыслить манеру говорить. Он импровизировал, увлекался, преувеличивал, был дерзок и несмешлив, дразнил и разоблачал, одобрял и поддерживал. И причем все это он делал так талантливо, так убедительно, что иные слушатели даже путали его с темит персонажами, которых он избражал в своих песнях. Путали и – восстаргались. Путали и – недоумевали.

А Высоцкий вроде бы и не обращял на это никагого внимания. Он снова и снова выходил на сцену, продолжая сочинять и петь свои – всегда неожиданные, разноплановые, злобные – «песни – роли». И в общем-то это уже были не роли, а скорее, – целые пьесы со своими неповторимыми характерами, непридуманными конфликтами, точно выстроенным сюжетом.

Исполняя их, Высоцкий мог быть таким грохочущим, таким штормовым. И бушующим, что людям, сидящим в зале, приходилось, будто от сильного ветра, закрывать глаза и втягивать головы в плечи. И казалось: еще секунда – и рухнет потолок, и взорвутся динамики, не выдержав напряжения, а сам Высоцкий упадет, задохнется, умрет прямо на сцене… Казалось: на таком нервном накале невозможно петь, нельзя дышать!

А он пел. Он дышал.

Зато следующая его песня могла быть потрясающе тихой. И от этого она еще больше западала в душу. Высоцкий только что казался пульсирующим сгустком нервов, вдруг становится воплощением возвышенного спокойствия, становился человеком, постигшим все тайны бытия. И каждое слово звучало по-особому трепетно:

Я поля влюбленным постелю, Пусть поют во сне и наяву!

Я дышу – и, значит, я люблю!

Я люблю – и, значит, я живу!

Высоцкий пробывал себя в разных интонациях, он искал для своих «пьес» все новые и новые краски, новые детали, и поэтому его песни имеют несколько авторских вариантов, изменений, сокращений. И в этом – тоже он, Высоцкий, – его натура, его неудавлетворенность собой, его способ творчества.

Можно сказать, что дверь в его «творческую лабораторию»

была постоянно распахнута. Он был весь на виду. Со всеми своими удачами и неудачами, находками и проколами, сомнениями и убежденностью.

Он написал много песен. И, конечно, не все они ровные.

Но это всегда неровность дороги, ведущей к постижению истины, к открытию людей и, значит, – к открытию самого себя.

Он никогда не пел свои песни свысока, никогда не стоял над зрителями, над слушателями. И эстрада (впрочем, также, как и сцена и съемочная площадка) была для него не пьедесталом, а местом, откуда его просто-напросто лучше видно и лучше слышно. А еще она была местом его работы.

Работы – с полной отдачей. На износ. Всегда и вовсем…

Много раз я слышал, как его песни исполняли и другие – порою очень хорошие певцы. Не могу сказать, что эти певцы недостаточно старались. Нет, они вкладывали в каждую песню все свое умение, весь свой темперамент и опыт!

А песня всеравно получалась какой-то другой, разученной, вероятно на прокат. Она – будто одежда с чужого плеча – то морщила на спине, то жала в груди, а то вообще расползалась по швам.

И дело тут даже не в своеобразной исполнительской манере Высоцкого. Ведь в конце концов любую манеру можно скопировать.

Манеру можно, а душу – нельзя…

Он был невероятно популярен. Достать билет на его выступление было намного труднее, чем «пробится» летом в сочинскую или ялтинскую гостиницу.

Но если для норамальных людей Владимир Высоцкий был своим, был близким, необходимым и любимым актером, то для мещанствующих снобов он, прежде всего, был «модным».

Я ненавижу публику так называемых «престижных» премьер.

Не всю, конечно. публику, а ее самодовольную (кстати, не такую уж и малочисленную) – снобистскую часть. Ненавижу типов которые появляются на премьерах вовсе не потому, что в каждом первом спектакле (или концерте) есть, как в рождении ребенка, какая-то щемящая торжественность, соединение боли и радости, достигнутого и недостижимого.

Нет, быть на премьере – для снобов не самое главное, для них главное – попасть туда! Попасть, чего бы это ни стоило, «отметится», хотя бы только для того, чтобы после обзвонить «не попавших»: «Как, вы не были?! Ну-у, многое потеряли!…

Там была такая-то с таким-то.. И это был.. И та… Нет, честное слово, жалко, что вас не было! мы, например, всегда ходим…»

Именно такие мещанствующие снобы распускали о Высоцком нелепые, почти фантастические сплетни и слухи, и в то же самое время заискивали и лебизили перед ним. О, как им хотелось, чтобы он – Высоцкий – стал бы для них «своим в доску», «рубахой-парнем», закадычным «дружком-приятелем»!

А он ненавидел мещан. И снобов – призерал. Любых.

Недаром у него есть горькая и злая песня, которая заканчивается такими словами:

Не надо подходить к чужим столам, И отзываться, если окликают.

Однако когда Владимира Высоцкого окликали не снобы, а люди – просто люди, – он поворачивался к ним охотно, поворачивался всем корпусом и отзывался всем сердцем!

Вспомните, к примеру, его «сказочные песни». Те самые, которые он писал для «Алисы в стране чудес», для кинофильма «Иван да Марья» и просто так – для себя.

Дети, общаясь со взрослыми, моментально распознают, кто из взрослых с ними – на равных, а кто только «прикидывается»

ребенком.

Так, вот сочиняя свои «детские сказочные песни», Владимир Высоцкий ребенком никогда не прикидывался. Он просто был им.

За хриплым напряженным голосом и жесткой манерой пения до поры до времени скрывалась восторженная и добрая ребячья душа, прятался человек, гораздый на выдумку и озорство, умеющий верить в чудо и создавать его…

Догонит ли в воздухе, или шалиш, Летучая кошка летучую мышь?

Собака летучая – кошку летучую?…

Эти «вечные вопросы» детства задает себе Алиса, и слезы ее текут конечноже – в «слезовитый океан»…

А вот как трогательно и вместе с тем категорично звучит серенада влюбленного соловья-разбойника из другой – более взрослой – сказки:

Входи, я тебе посвищу серенаду, Кто тебе серенаду еще посвистит?

Сутки к ряду могу до упаду, Если муза меня посетит.

Я пока еще только шутю и шалю.

Я пока на себя не похож, Я обиду стерплю, Но когда я вспылю, Я дворец подпалю, Подпилю, Развалю, Если ты на балкон не придешь…

Ну, кто, по-вашему, сможет устоять перед такими доводами влюбленного? да никто на свете!…

В одной из «сказочных песен» Высоцкий задает вопрос, удивительный по своей «детскости» и мудрости:

… что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?…

А действительно – что?

Могу сказать: когда я впервые услышал эти песни, у меня долго не проходило какое-то особенное ощущение свежести, улюбки, доброты. И я еще больше поверил в истину: даже тогда, когда в начале сказки все «страшно, аж жуть!», в конце ее все страхи обязательно исчезают, там непременно светит солнце, и торжествует добро!

Так что, после того как сказку рассказали, остается многое. В том числе и чисто профессиональное уважение к Высоцкому. Ведь по этим стихам видно, как радостно он работал над ними, буквально «купаясь» в тьме! я даже вижу, как он улыбается, записывая лихие, частушечные, виртуозно сделаные строки:

Много тыш имеет кто – Тратьте тыши те.

Даже то, не знаю что, Здесь отыщите…

Так поют скаморохи на сказачной ярмарке. А вот как начинается песня царских глашатаев:

Если кровь у кого горяча – Саблей бей, пикой лихо коли.

Царь дарует вам шубу с плеча Из естественной выхухоли…

Такого раскованного и – одновременно – точного обращения со словом, непринужденного владения разговорными интонациями в стихах добится очень трудно. А Высоцкий добивался.

Но он умел быть не только добрым. И не только покладистым.

Когда некоторые «весьма специфические» зарубежные доброхоты пробовали его «на излом», то Высоцкий, оставаясь самим собой, разговаривал с ними жестко и однозначно. Родину свою в обиду он не давал никому.

Помню, как в октябре 1977 года группа советских поэтов приехала в Париж для участия в большом вечере поэзии.

Компания подобралась достаточно солидная: К. Симонов, Е. Евтушенко,О. Сулейменов,Б. Окуджава,В. Коротич, М. Сергеев Р. Давоян. Был в нашей группе и Владимир Высоцкий.

Устроители вечера явно сэкономили на рекламе. Точнее, она отсутствовала напроч! и конечно же нам говорили: «Стихи?! в Париже?! абсурд!… вот увидите – никто не придет!…»

Мы увидели. Пришли две с половиной тысячи человек.

Высоцкий выступал последним. Но это его выступление нельзя было назвать точкой в конце долгого и явно удлинившегося вечера. Потому что это была не точка, а яростный и мощный восклицательный знак!…

Так кем же он все-таки был – Владимир Высоцкий? Кем он был больше всего? актером? поэтом? певцом?

Я не знаю.

Знаю только, что он был личностью. Явлением. И факт этот в доказательствах уже не нуждается… Высоцкий продолжает свою жизнь. Его сегодня можно услышать в городских многоэтажках и сельских клубах, на огромных стройках и на маленьких полярных станциях, в рабочих общежитиях и в геологических партиях.

Вместе с нашими кораблями песни Высоцкого уходят в плаванья по морям и океанам нашей планеты. Вместе с самолетами взмывают в небо. А однажды даже из космоса донеслось:

Если друг оказался вдруг И не друг и не враг, а так.

Если сразу не разберешь, Плох он или хорош.

Парня в горы тяни – рискни.

Не бросай одного его.

Пусть он в связке одной с тобой.

Там поймешь, кто такой…

Эту песню пел звездный дуэт космонавтов в составе В. Коваленка и А. Иванчекова. И надо сказать, что здесь все было на высоте – и песня, и исполнение!…

Лучшие песни Владимира Высоцкого – для жизни. Они – друзья людей. В песнях этих есть то, что может поддержать тебя в трудную минуту, – есть неистощимая сила, непоказная нежность и размах души человеческой.

А еще в них есть память. Память пройденых дорог и промчавшихся лет. Наша с вами память…

…но кажется мне, не уйдем мы с гитарой На заслуженный, но нежеланный покой…

Правильно написал!

/Роберт Рождестсвенский/

ПЕСНЯ ПЕВЦА У МИКРОФОНА

Я весь в свету, доступен всем глазам.

Я приступил к привычной процедуре:

Я к микрофону встал, как к образам, Нет-нет, сегодня – точно к амбразуре.

И микрофону я не по нутру – Да, голос мой любому опостылет.

Уверен, если где-то я совру, Он ложь мою безжалостно усилит.

Бьют лучи от лампы мне под ребра, Светят фонари в лицо недобро, И слепят с боков прожектора,

И жара, жара.

Он, бестия, потоньше острия. Слух безотказен, слышит фальш до йоты. Ему плевать, что не в ударе я, Но пусть, я честно выпеваю ноты. Сегодня я особенно хриплю, Но изменить тональность не рискую. Ведь если я душою покривлю,

Он ни за что не выправит кривую.

На шее гибкой этот микрофон Своей змеиной головою вертит. Лишь только замолчу, ужалит он. Я должен петь до одури, до смерти. Не шевелись, не двигайся, не смей. Я видел жало: ты змея, я знаю. А я сегодня – заклинатель змей,

Я не пою, а кобру заклинаю.

Прожорлив он, и с жадностью птенца Он изо рта выхватывает звуки. Он в лоб мне влепит девять грамм свинца. Рук не поднять – гитара вяжет руки. Опять не будет этому конца. Что есть мой микрофон? Кто мне ответит? Теперь он – как лампада у лица,

Но я не свят, и микрофон не светит.

Мелодии мои попроще гамм, Но лишь сбиваюсь с искреннего тона, Мне сразу больно хлещет по щекам Не движимая тень от микрофона. Я освещен, доступен всем глазам. Чего мне ждать: затишья или бури? Я к микрофону встал, как к образам.

Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре.

МЫ ВРАЩАЕМ ЗЕМЛЮ

-