Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 31. В пятницу, 14 октября, заседания суда не было





 

В пятницу, 14 октября, заседания суда не было. За сырыми стенами аббатства, которое мы делили с царствующей здесь плесенью, сияло невероятно голубое октябрьское небо, усеянное пухлыми облаками – они проплывут мимо, не уронив ни капли дождя, но на глаза навернутся слезы, вызванные лицезрением их красоты. Я спешила по своим делам через площадь и вдруг остановилась и взглянула на небо. Солнечное тепло, точно ласковые пальцы Бога, коснулось моей кожи. Одной рукой я сняла апостольник и покров и подставила волосы лучам.

Никто в толпе не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я пошла дальше, так и не покрыв головы. Все собрались вокруг глашатая, чтобы послушать яркую, сильно приукрашенную историю отлучения Жиля де Ре от Церкви. Я остановилась в задних рядах, зная, что все глаза устремлены вперед, и подслушала, что рассказал мужчина, который только что перешел от другой такой же группы.

Кости, сказал он. И черепа. Нашли новые черепа. Сорок девять черепов упоминается в обвинении, зачитанном накануне, но предположительно они были уничтожены. Тогда ему эта цифра показалась невероятной, недоступной пониманию.

Но вот говорят, что нашли еще. И они не уничтожены.

Его дверь была открыта, когда я вошла в комнату; я не стала подбирать юбки, и их шорох сообщил ему о моем присутствии.

– А, Жильметта…

Я уже давно должна была предъявить отчет о расходах монастыря, поэтому кое-как составила его тем утром, а сейчас с грохотом шлепнула на стол. Епископ удивленно отшатнулся назад.

– Это правда? – спросила я. – В Шантосе нашли новые кости и черепа?

Он не стал отвечать мне сразу, лишь с любопытством взглянул на меня.

– Ваши волосы. Они не прикрыты.

– Это все из-за ветра, – заявила я. – Так как насчет слухов про кости и черепа? Люди на площади ни о чем другом говорить не могут. Это правда?

Жан де Малеструа помолчал немного и кивнул.

– Их нашли в его личных апартаментах в Шантосе и Машекуле. Они были хорошо спрятаны, скорее всего, его сообщники так спешили, что просто о них забыли. Но их немного – не столько, сколько пропало детей. Интересно, сколько же еще костей они успели унести?

– Я хочу на них посмотреть.

В его голосе прозвучало едва заметное колебание.

– Нет.

– Ваше преосвященство…

– Нет, – повторил он. – Я запрещаю.

– Жан, прошу вас…

– Я не могу вам это позволить. Мое положение судьи в данном процессе будет скомпрометировано таким обращением с уликами.

– Неужели ваше положение для вас важнее, чем боль моего сердца, которую я не могу унять?

– Задавая этот вопрос, вы используете нечестный прием. Я удивлен, сестра; мне казалось, вы выше таких вещей.

Я сделала шаг назад, его слова смутили меня и больно укололи. После его последнего заявления мне было нечего сказать. Потому что в любом случае я совершала грех. И я решила, что вполне могу себе это позволить.

Я вернулась в свою комнатку и вытащила чемодан, где лежало то, что осталось от моей прежней жизни. Платья, к сожалению, вышли из моды и пострадали от плесени. И я не могла даже представить себе, что надену какое-нибудь из них. Придется поискать что-то другое, однако я понимала, что в аббатстве мне вряд ли удастся что-нибудь найти, не вызвав ненужных подозрений.

Лагеря вокруг дворца стали еще больше, потому что новости о процессе распространялись по окрестностям быстро. Окраины Нанта перестали быть просто фермами, зарослями деревьев с встречающимися тут и там маленькими домиками. Они превратились в город палаток и временных сараюшек, где жили крестьяне, заинтересованные судом над великим Жилем де Ре. Я нашла мадам ле Барбье в одной из более благоустроенных частей лагеря. Она сидела с куском сыра и чашкой вина в руках и не сразу узнала меня без покрова. Но уже в следующее мгновение улыбнулась, чему я несказанно обрадовалась.

– Матушка Жильметта, как я рада я вас видеть, – сказала она, слегка поклонившись.

– А я вас, мадам.

– Прошу вас, присоединяйтесь ко мне. – Она протянула мне кусок сыра.

Я не слишком проголодалась, но решила не обижать ее отказом. Я отломила маленький кусочек и отдала остальное ей.

Взглянув на нее, я заметила, что лицо у нее уже не такое изможденное, а одежда не висит, точно на вешалке; мадам ле Барбье выглядела гораздо свежее. Хотя я завидовала тому, что ей удалось немного прийти в себя, я сказала:

– Мне кажется, вы чувствуете себя немного лучше, да и настроение у вас, похоже, несколько исправилось, мадам. Меня это радует.


– Я счастлива, что суд наконец состоялся, – потребовалось много времени, чтобы его начать. Я знаю, он не вернет мне сына, но справедливость восторжествует, и это позволит мне обрести мир – в какой-то степени.

Мир. Пока она не сказала об этом, я не понимала, как же сильно я сама хотела его обрести.

Она задумчиво жевала, глядя на меня.

– Вы сняли покров.

– Да. – Я знала, что нет необходимости говорить ей, что покров сорвал ветер. – На время. И именно по этой причине я пришла к вам.

Она принялась рыться в своих чемоданах, отбрасывая в сторону юбки, блузки и платья, словно они были тряпками, а не драгоценностью, коей я была столько времени лишена. Я отказалась от всего этого не по собственной воле и, глядя на обычную одежду, теперь испытывала боль, которой не могла найти названия. Я удивленно смотрела на мадам ле Барбье, когда она достала сначала одно платье, потом другое, приложила их ко мне, проверяя, подчеркивают или, наоборот, скрывают они мои естественные черты. Годится ли данный фасон для моей фигуры? Я уже успела забыть, что у меня есть фигура и ее можно подчеркивать одеждой.

Я вышла из ее палатки в своем плаще, но под ним было не бесформенное монашеское облачение, а простое платье из гладкой синей ткани. Мне нестерпимо хотелось посмотреть на себя в зеркало, потому что непритязательный наряд казался роскошным.

Я прошла сквозь толпу, и никто не обратил на меня внимания – мой бунт и грех непослушания скрывались под широкими складками плаща.

Достав покров, я водрузила его на голову, и неожиданно его тяжесть показалась мне невыносимой, но я все стерпела. Я молча шагала по дворцу с таким решительным видом, что никто не осмелился бы спросить, что я тут делаю. Каждый, кто бросит на меня взгляд, подумает, что я выполняю важное поручение и меня нельзя останавливать.

Как же здесь красиво, как не похоже на аббатство с его темными каменными стенами и атмосферой святости. Хотя епископ жил во дворце, он иногда играл роль советника, которого должны окружать красивые вещи, предметы, каждый день напоминающие о важности того, что он делает. Тем не менее внутреннее убранство дворца не идет ни в какое сравнение с роскошью, привычной милорду Жилю.

Когда я сказала стражнику у двери в личные апартаменты милорда, что у меня записка от Жана де Малеструа, он не стал задавать вопросов. На протяжении нескольких недель все видели, что я молча следую позади епископа, и никто не усомнился в моих словах. Я напустила на себя скромный и набожный вид и прошептала, что Жан де Малеструа поручил мне утешить милорда де Ре в тяжелый час его жизни. Я поспешно зажала четки между ладонями и предложила стражнику помолиться вместе со мной за погибшую душу милорда. Он пропустил меня, думаю, чтобы поскорее избавиться от неприятного ощущения, которое вызвало у него мое религиозное рвение.

Он быстро отдал приказ другому стражнику, на лице которого появилось суровое выражение, когда выяснилось, что он должен проводить меня по коридору в роскошные апартаменты милорда.

Он шагал очень быстро, и я не винила его за то, что он испытывает страх и не скрывает его, – с каждым шагом, приближавшим меня к внутренним покоям, сердце все сильнее колотилось у меня в груди.

Мысли о том, что может там произойти, путались у меня в голове, и я даже на короткое время пожалела, что не подумала хорошенько, прежде чем предпринять этот шаг. Когда я вошла в большую гостиную, мне вдруг захотелось повернуться и умчаться прочь.


Но я не могла себе этого позволить. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоить диких зверей, которые разрывали мне внутренности. Убранство комнаты мне помогло – она оказалась удобной, украшенной великолепными гобеленами и плетением, на полу лежали роскошные ковры, доставленные к нам с берегов Средиземного моря на торговых судах. Мне вдруг отчаянно захотелось снять туфли и пройти по ковру босиком, наслаждаясь нежным прикосновением ткани.

Я с восхищением оглядывалась по сторонам, а стражник тем временем постучал три раза в дверь кончиком своего копья и встал по стойке «смирно». Я услышала, как милорд рявкнул из другой комнаты:

– Что?

И я забыла о своем желании пройтись босиком по ковру, ноги потребовали, чтобы я убралась восвояси, причем как можно быстрее.

В Шантосе в одной из книжек милорда по анатомии я видела препарированное сердце. «Le Coeur»[67], – гласила надпись под ним. Оно показалось мне совсем простым и одновременно великолепным, а кроме того, удивило, что оно состоит из двух частей. С какой целью Бог создал две дороги, по которым путешествуют наши чувства?

В тот момент я это поняла. Одна половина моего сердца была наполнена гневом и жаждой мести, другая – безмерной печалью.

– Vous avez une visiteur, mon Liege[68]– явно нервничая, объявил стражник, затем повернулся и быстро скрылся в коридоре.

Как только он ушел, я сняла покров и плащ, положив все это на стоящий рядом стул, великолепный предмет обстановки, на который я никогда в жизни не осмелилась бы сесть. Когда милорд вошел в гостиную, он увидел самую обычную женщину. Он медленно направился ко мне, но уже в следующее мгновение узнал меня. Тогда он бросился ко мне и прижал к груди. Все мои силы ушли на то, чтобы подавить отвращение, которое я испытала при этом.

– Мадам, – проговорил он. – О, мадам… Простите за то, что не сразу вас узнал. Вы должны понимать, что мне выпало тяжелое испытание, – а я уже отвык видеть вас в женской одежде.

Затем он немного отодвинулся, и в его глазах загорелось подозрение.

– Вас прислал Жан де Малеструа, чтобы вы поговорили со мной от его имени? То, что он переложил свою работу на плечи женщины…

– Он меня не посылал, – перебила его я. – И будет возмущен, когда узнает, что я вас навещала.

– О, от меня он ничего не узнает, – с заговорщическим видом объявил Жиль.

Значит, старая ненависть продолжает существовать.

Его черная борода была аккуратно подстрижена, но он продолжал теребить ее, как будто она значительно длиннее. В его глазах полыхало безумие, которое рвалось наружу, и скрыть его было невозможно.

– Если вы пришли не как посланник Жана де Малеструа, тогда зачем?


– Я здесь как Жильметта ла Драпье, хотя для меня эта женщина давно умерла. Я хочу кое-что у вас узнать. И задать вопросы, на которые только вы сможете ответить.

В этот момент я почувствовала, как он мгновенно ушел в себя.

Значит, понял, почему я пришла.

Однако он заставил себя сохранять спокойствие.

– Вам, мадам, известно про меня и мою жизнь больше, чем кому бы то ни было.

– Я не знаю, убили ли вы Мишеля.

Наконец я произнесла страшные слова. Выговорив их, я испытала облегчение. Одного этого было бы достаточно, чтобы удовлетворить меня, но сейчас я могла получить ответ на свой вопрос и не собиралась отступать.

Я посмотрела в холодные голубые глаза своего fils de lait[69]. Должна признаться, что такое смущение я редко в своей жизни испытывала. И тут, к моему несказанному удивлению, на его глазах появились слезы. Он потряс меня тем, что упал передо мной на колени, прижал мокрое лицо к моим ногам и обхватил меня руками. Я чуть не потеряла равновесие, так сильно он меня сжимал. Он плакал громко и горько, точно обездоленный ребенок.

А потом он заговорил:

– Мадам, я совершил много ужасных преступлений: я сделал почти все, в чем меня обвиняют. Но я не убивал вашего сына, и мне больно, что вы такое обо мне подумали; неужели вы считаете меня законченным мерзавцем?

Он продолжал говорить, а мое сердце наполнилось смятением.

– Я не знаю, что случилось с моим истинным братом Мишелем, – сказал Жиль, видимо надеясь смягчить мое сердце. – Но буду до конца жизни верить в то, что его утащил проклятый кабан, тот самый, что убил моего отца.

Его голос так дрожал, в его словах была такая искренность, что я прошептала:

– Вы и в самом деле его не убивали?

– Нет.

Да спасет Бог мою душу, я ему поверила и испытала невероятное облегчение, хотя меня продолжала мучить загадка смерти Мишеля. Может быть, его убил охотник – по какой-то необъяснимой причине? Мне так хотелось в это верить.

– Милорд, Бог не испытывает к вам ненависти, – сказала я. – Я знаю, что Он вас любит. Он простит вас так же, как прощает всех грешников, но вы должны признаться в своих грехах добровольно и без колебаний.

Я положила руку ему на голову и погладила по волосам, как часто делала, когда он был ребенком. Он в отчаянии прижался ко мне, совсем как в детстве.

– Да, да, Он меня простит, – простонал он. – Я же христианин. Он принял меня в свои объятия, после таинства крещения, а теперь мне отказали в Его милости. Я умоляю вас, помогите мне, матушка, – я не могу смириться с тем, что меня отлучили от Церкви.

Он еще сильнее сжал мои ноги, и я попыталась осторожно высвободиться.

– Выслушайте меня, – сказала я. – Вы знаете, что должны сделать. Вам следует завтра явиться в суд и добровольно рассказать обо всем, что вы мне поведали. И все будет хорошо.

Он посмотрел на меня снизу вверх, отпустил мои ноги и вытер одной рукой слезы.

– Это правда? – спросил он и напомнил мне испуганного ребенка.

– Да, – ответила я, снова став его кормилицей. – А сейчас встаньте. Бог позаботится о том, чтобы все было хорошо.

 

Жан, мой дорогой сын,

Прошу тебя, прости меня; я знаю, что мое молчание вызвало у тебя беспокойство. Его преосвященство говорил, что ты спрашивал обо мне в письме, которое ему прислал кардинал. Умоляю тебя, успокойся. Я уже до некоторой степени излечилась от страшной болезни, свалившейся на меня и мешавшей сесть за письмо к тебе.

Сегодня я встречалась с милордом Жилем в апартаментах, где его содержат в заключении, здесь в замке. Я задала ему вопрос, который, как ты знаешь, давно меня преследует, – об обстоятельствах смерти Мишеля. К моему огромному облегчению, он отрицал свою причастность к ней и рассказал об охотниках герцога Иоанна, о чем никогда не говорил прежде. Я думаю, что он мне не лжет, потому что тут же он признался, что совершил убийства, в коих его обвиняют.

Мне бы следовало испытать гораздо большее потрясение, когда он признался в своих преступлениях, но облегчение от того, что он не убивал моего сына и твоего брата, было так велико, что заслонило собой все остальное. Однако его собственная душа не знает покоя; она опустошена и страдает от смущения и боли, какой я никогда не видела раньше и надеюсь больше не увидеть. Я просила его признаться в своих преступлениях на завтрашнем суде, когда он снова предстанет перед судьями. Я буду молить Всевышнего, чтобы он это сделал, потому что только так он обретет покой.

Полагаю, ты понимаешь, что наше путешествие в Авиньон теперь будет отложено; хотелось бы надеяться, что мы отправимся в путь до наступления настоящих холодов и не испытаем тягот зимних дорог. Возможно, если мы покинем Нант, когда погода ухудшится, нам придется провести зиму на юге! Представляешь, как будет замечательно, если нам удастся сменить суровую зиму в Бретани на тепло Авиньона!

Дражайший сын, следуя моему примеру, не забывай упоминать меня в своих молитвах. Я снова начинаю верить, что Бог действительно меня слышит. Должна признаться, что до нынешнего дня я не осознавала, как сильно мне не хватало моей веры.

Так же точно мне не хватает тебя, мой дорогой сын. Я рада, что мы скоро увидимся.

 

Последнее, что я видела перед тем, как уснуть, было синее платье, висящее на моей двери. Когда я была женой и матерью и жила в Шантосе, я носила совсем не такие платья. Той ночью мне приснилось, что я лежу рядом с мужем, а он ласкает своими нежными руками мое тело. Когда его привезли из Орлеана, раны уже начали гноиться, и он испытывал такую невыносимую боль, что даже мимолетное прикосновение к ноге вызывало у него гримасу страдания. Поэтому я устроила себе отдельную постель рядом с ним. Как же я мечтала оказаться с ним под одеялом хотя бы еще один, последний раз. Когда он умирал, он уже был в горячке и не узнавал меня и не понял бы, что я лежу с ним. Но я бы это знала.

Я проснулась, когда рассвет уже наступил. Придя в зал суда, я обнаружила, что Жан де Малеструа и брат Блуин сидят за судейским столом и просматривают пергаменты. Его преосвященство вопросительно взглянул на меня, когда я, стараясь не привлекать к себе внимания, уселась на свое место рядом с братом Демьеном.

Я не стала даже пытаться понять, что означал взгляд, который он на меня бросил.

– Я искал вас сегодня утром, но мне сказали, что вы еще спите, – сообщил он мне. – Вы нездоровы?

– Нет. Просто я устала. – Я окинула взглядом зал суда. – Шапейон уже здесь.

– Он был здесь, когда я пришел, еще до его преосвященства и брата Блуина. И все это время он занимается своими бумагами.

Среди собравшихся пробежал возбужденный шепот, когда появился милорд, снова разодетый, точно павлин, и занял свое место среди серых воробьев. Увидев его, я невольно покраснела, вспомнив о том, что вчера совершила грех неповиновения, а также наш разговор и мою уверенность, что я наконец узнала правду. Но я ни с кем не могла это обсудить. Я следила за ним глазами, надеясь, что он посмотрит на меня, но тщетно.

Когда шепот стих, Шапейон поднялся со своего места.

– Досточтимые судьи, – начал он, – я прошу вас именем герцога Иоанна спросить у обвиняемого, намерен ли он говорить. Далее я поручаю вам посоветовать ему начать давать показания, несмотря на то что до сих пор он предпочитал молчать, и либо признать, либо отвергнуть выдвинутые против него обвинения.

Жан де Малеструа кивнул и повернулся к Жилю де Ре.

– Милорд, по просьбе прокурора я спрашиваю вас, намерены ли вы говорить.

Жиль де Ре смиренно вздохнул и ответил:

– Я не буду говорить. Но и отрицать ничего не стану.

Эта перемена поразила всех, кроме меня. Шапейону потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя.

– Если суду будет угодно, я попрошу высокочтимых судей спросить у милорда Жиля, вышеназванного обвиняемого, признает ли он полномочия данного суда.

И снова его преосвященство повернулся к милорду.

– Вы слышали вопрос, милорд. Каков будет ваш ответ?

Жиль де Ре так скривился, словно ему предложили чашу с ядом. Затем он повернулся к двум судьям и проговорил:

– Я признаю полномочия любого судьи, которого вы назовете.

К этому моменту он, уже не таясь, всхлипывал.

– Я признаю перед Богом и этим судом, что совершил преступления, в которых меня обвиняют, а также поступки, подпадающие под юрисдикцию данного суда.

Я едва слышала его голос, такой в зале поднялся шум. Я встала и приложила руку к уху и потому услышала его извинения.

– Я нижайше и искренне прошу судей и других лиц, облаченных священным саном, простить меня за оскорбления, которые я им нанес.

Жан де Малеструа и брат Блуин были потрясены, они быстро переглянулись и, казалось, без слов поняли друг друга. Его преосвященство поднял руку, чтобы успокоить зрителей, и сказал:

– Именем Господа нашего, Жиль де Ре, вы прощены.

Шапейон наконец настолько пришел в себя, что смог произнести:

– Я прошу разрешения суда получить доказательства преступлений, в которых милорд признался и которые содержатся в статьях обвинения.

– Статьи обвинения переданы суду и являются достаточным доказательством, – твердо заявил брат Блуин.

– В таком случае я попрошу милорда ответить на эти статьи, чтобы подтвердить обвинения, о которых идет речь.

Все глаза обратились на милорда, который выпрямился под их взглядами. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но Жан де Малеструа поднял руку, и он промолчал.

– Прежде всего вы должны дать клятву пред лицом Господа нашего, что будете говорить правду и только правду.

Жиль посмотрел себе под ноги, а потом мы услышали, как он произнес:

– Именем Господа нашего клянусь говорить правду.

– Теперь вы можете говорить.

Мы сидели в ошеломленном молчании, когда милорд Жиль объявил, что он подтверждает свое согласие со статьями 1-4 обвинительного акта, а также статьями 8-11, в которых установлены полномочия данного суда и его представителей.

– Я также подтверждаю статью четырнадцать. Относительно статьи тринадцать я признаю существование собора в Нанте и тот факт, что его возглавляет епископ Жан де Малеструа. Более того, милорды, я признаю, что замки Машекуль и Сент-Этьен де Мер-Морт находятся в пределах его епархии.

Он на мгновение замолчал, и мы дружно затаили дыхание. Голос Жана де Малеструа разорвал тишину, словно звон колокола.

– Продолжайте, – сказал он.

Жиль откашлялся и продолжал. Но он произнес совсем не те слова, которые я ожидала услышать.

– Я принял христианское крещение. И, будучи христианином, клянусь, что никогда не вызывал сам злых духов и не принуждал других вызывать их или обращаться к ним за помощью. И никогда не приносил им жертвы.

Шапейон и Блуин снова обменялись взглядами – они явно ему не поверили. В воздухе повисло напряжение, которое Жан де Малеструа только усилил своими следующими словами:

– Помните, милорд, вы дали священную клятву.

– Я не забыл своей клятвы, милорд. – И он пустился в объяснения. – Я признаю, что получил книгу по алхимии от анжуйского рыцаря, который сейчас находится в заключении по обвинению в ереси, а также что она была прочитана в присутствии нескольких человек в одной из комнат в Анжере[70]. Я действительно беседовал с вышеназванным рыцарем об алхимии, но почти сразу же вернул ему книгу. Я осуществлял алхимические эксперименты с известными вам Франческо Прелати и золотых дел мастером Жаном Пети. Я обратился за помощью к этим алхимикам с целью превратить ртуть в золото. Но добиться успеха нам не удалось.

Жан де Малеструа наградил его хмурым взглядом.

– Нам сообщили, что в Тиффоже имеются печи, построенные специально для проведения алхимических экспериментов, – сказал он.

Жиля его заявление удивило, словно существование этих самых печей было строжайшей тайной. Но он тут же возразил:

– Да, я приказал построить печи. Но по здравом размышлении решил их не использовать.

– В таком случае, правда ли то, что они были разобраны по причине того, что вас должен был посетить дофин из Вены, а вы не хотели, чтобы он их увидел и заподозрил в ереси?

Услышав это обвинение, Жиль де Ре страшно напрягся и громко сказал:

– Клянусь, милорд епископ, что это неправда.

Жан де Малеструа откинулся на спинку своего кресла и задумался над тем, что услышал. Через несколько мгновений он снова наклонился вперед.

– Милорд, я вынужден еще раз попросить вас ответить на обвинение, которое гласит, что вы вызывали демонов, а также напомнить о вашей клятве.

Жиль де Ре твердо стоял на своем.

– Я отрицаю это обвинение. Без колебаний. И, если у вас есть свидетели, которые утверждают, будто они видели, как я вызывал духов, я готов подвергнуться испытанию огнем, чтобы доказать, что они лгут. Когда свидетели решат дать свои показания, я использую их, чтобы пролить свет на мои заявления по данному вопросу. – Он держался уверенно и спокойно. – Уверяю вас, в этом случае по отношению к моему делу будет проявляться больше терпимости.

Его заявление о невиновности заставило Шапейона сорваться с места и броситься к судейскому столу, где он вступил в тихую беседу с судьями. На лицах всех троих застыло выражение отвращения, смешанного с разочарованием, потому что дело, казалось, сдвинулось с мертвой точки, но Жиль решил снова бросить им вызов.

Я рассчитывала совсем на другое после нашей вчерашней встречи. Я искренне молила Бога, чтобы милорд явился сегодня утром в суд, признался в ереси и без возражений принял полагающееся ему наказание. Я большее не испытывала к нему ненависти, которую питала не имеющая границ ярость; он сказал мне, что не виновен в смерти Мишеля, и я ему поверила. Я отчаянно хотела, чтобы этот мучительный процесс закончился, хотя знала, что ему придется расстаться с жизнью – таково наказание за совершенные им преступления. Но возможно, ему позволят умереть легко, без боли. Я бы не перенесла, если бы его ждал такой же конец, какой встретила Жанна д'Арк.

Шапейон отошел от стола и жестом подозвал священника, который сидел в первом ряду, – Робина Гийоме, который тоже принадлежал к его епархии. Шапейон что-то ему прошептал, он кивнул и быстро направился в конец зала. Там он коротко переговорил с одним из стражников, и тот передал его приказ стражникам, стоявшим за дверью.

– Приведите свидетелей.

У меня возникло ощущение, что в зале больше нет воздуха, впрочем, в тот момент все мы затаили дыхание, дожидаясь, когда появятся свидетели, вызванные Робином Гийоме.

Они молча, по одному, входили в зал, и каждый бросал быстрый виноватый взгляд на своего господина, Жиля де Ре. Когда все собрались перед судейским столом, Гийоме велел им выходить вперед, когда будет произнесено их имя.

Анри Гриар. Этьен Коррило, также известный под именем Пуату. Франческо Прелати, священнослужитель. Эсташ Бланше, также священнослужитель. Перрин Мартин.

Они стояли и молча слушали слова клятвы.

– …На священном Евангелии дать устные, а также письменные свидетельские показания. Говорить правду и ничего кроме правды в том виде, в каком она мне известна по вопросу статей выдвинутого прокурором обвинения в данном деле и делах подобного рода, а также говорить правду вообще и по вопросам, не изложенным в вышеназванных статьях…

– Вы возражаете против этой клятвы со стороны свидетелей, милорд Жиль? – спросил Жан де Малеструа.

Жиль был так потрясен, что лишь молча покачал головой.

– Запишите, что обвиняемый не выдвинул никаких возражений, – обратился он к писцам.

– Я обращаюсь к свидетелям и обвиняемому, – продолжал его преосвященство. – Готовы ли вы забыть обо всех просьбах, страхе, любви, услугах, затаенной вражде, ненависти, жалости, дружбе и прочих чувствах, существующих между вами, которые могут помешать справедливому рассмотрению данного дела?

Все ответили согласием.

– Милорд Жиль, вы признаете показания свидетелей, принесших клятву, а также любых других, представленных суду обвинением и также давших клятву говорить правду?

– Признаю, – ответил он, и голос его прозвучал безжизненно, словно он понял, что потерпел поражение.

– Вы намерены возражать против кого-нибудь из этих свидетелей, предоставив суду сведения об их неблагонадежности?

– Нет.

– Вы желаете опросить их сами, милорд, что является вашим законным правом?

– Я полагаюсь на их честность в даче показаний.

– В таком случае мы будем действовать согласно процедуре, – сказал Жан де Малеструа. – Заседание суда состоится в следующий понедельник, семнадцатого октября, когда мы выслушаем показания этих свидетелей.

Он уже потянулся за молотком, чтобы стукнуть им по столу, но Жиль де Ре выступил вперед в тот момент, когда он его поднял, и заговорил под его грохот по столу.

– Милорды судьи, – сказал Жиль и упал на колени. – Я нижайше умоляю вас отменить ваше решение относительно моего отлучения от Церкви. Пересмотрите свой приговор, молю вас. Мне невыносима одна только мысль, что меня лишили благорасположения Господа. – По его щекам текли слезы, а тело сотрясалось от рыданий. – Пожалейте меня, ведь я дитя Господа, и верните мне его милость.

В зале повисло молчание, когда Жан де Малеструа взглянул на брата Блуина.

– Вы согласны? – спросил он.

Несколько мгновений брат Блуин с интересом изучал собственные руки, видимо, представлял себе, как будет недоволен герцог, если он даст свое согласие. Но в конце концов он тоже вспомнил о милосердии и кивнул.

– В таком случае мы это сделаем, – сказал его преосвященство.

Он что-то тихо сказал писцу, который тут же принялся старательно строчить под его диктовку. Когда он закончил, его преосвященство прочитал бумагу и поставил свою подпись.

Затем он протянул документ писцу.

– Сделайте как можно больше копий и развесьте в общественных местах, – велел он. – И пусть об этом узнают глашатаи.

Могу поклясться Богом, что Жиль бросился бы целовать брату Блуину ноги, если бы не стоящий на пути стол. Молоток опустился во второй раз.

Сначала Франческо Прелати спокойно рассказывал о событиях, приведших его на службу к Жилю де Ре, о том, как его соблазнял Бланше, и о занятиях черной магией. Затем вперед вышел сам Бланше и подтвердил его показания относительно черной магии и колдовства, а также еретических сеансов, на которых они вызывали дьявола. Анри Гриар сообщил, что он приводил и убивал детей и что делал это по собственной воле.

Но показания Пуату потрясли нас больше всего. Он снова рассказал о том, как они поспешно покидали Шантосе и как избавились от сорока шести тел. Но к своей истории он добавил новую главу.

– Так я ступил на греховный путь милорда. Спаси Господи мою душу, я сам привел к нему множество детей, которых он впоследствии использовал для развлечений; думаю, их было около сорока человек. Я с самого начала знал, какая их ждет судьба. Он получал огромное удовольствие от зла, кое творил. Он стонал от наслаждения и дрожал, когда дети кричали.

Иногда, если их крики становились слишком громкими и раздражали его, милорд, словно боясь, что о его развлечениях узнают посторонние, подвешивал ребенка за шею, а когда тот уже находился на грани смерти, снимал, требуя, чтобы тот молчал. Или ласковыми уговорами убеждал детей, что не сделает им ничего плохого, что хочет только немного повеселиться вместе с ними. Но потом он всегда их убивал или приказывал сделать это мне или кому-нибудь из слуг. Как правило, мы забирали в замок детей из бедных семей, пришедших попросить подаяние из деревень, расположенных вокруг замков милорда, но иногда они принадлежали к более благополучным семьям. Он часто повторял, что получает гораздо больше удовольствия от убийства, чем от удовлетворения своей похоти, что ему нравится смотреть, как они умирают, а потом отрезать им голову и конечности. Он поднимал в воздух головы убитых детей и спрашивал нас, кто из них красивее.

А когда ему не удавалось находить детей, подходящих для развлечений и убийства, он практиковал свои содомистские наклонности на детях из своей часовни, особенно часто это были сыновья мастера Бриана из Нанта. Но их он не убил, потому что ему нравилось, как они поют, а они обещали никому не говорить, что он с ними вытворяет.

Никто из нас не сделал ничего, чтобы положить этому конец, а когда появился мастер Прелати, стало еще хуже. Когда до нас дошло известие о письмах епископа – примерно пятнадцатого августа, – я хотел убежать, но куда я мог податься? К тому же у меня не было денег, потому что я оказался не так предусмотрителен, как де Брикевилль и де Силлэ, которые позаботились о собственной безопасности, потихоньку обворовывая милорда. Анри и я остались верны милорду, потому что мы его любили, и теперь нам предстоит разделить его судьбу.

Сам милорд с каждым днем становился все более подавленным и постоянно повторял, что собирается совершить паломничество в Святую землю, чтобы замолить страшные грехи, которые совершил. Он обещал положить конец жизни, исполненной зла, и обратиться к Богу в поисках прощения. В те смутные дни я понял, что Бог никогда его не простит за то, что он сотворил, и так же точно не простит меня за то, что я помогал греховоднику.

Однако, несмотря на свои клятвы и обещания, милорд снова вернулся к своим гнусным занятиям. Он заставил меня привести к нему мальчика по имени Вилльбланш, велев пообещать ему, что он сделает его своим пажом, и даже приказал купить для него камзол. Я все исполнил и привел мальчика в замок Машекуль, где его ждала та же судьба, что и остальных детей, добровольно вошедших в замок в надежде, что их жизнь станет лучше. Сначала милорд его изнасиловал, а потом мы с Анри его убили. А потом мы сожгли маленькое безжизненное тело, которое исчезло в огне, как и все прочие до него. Насколько мне известно, он стал последним… по крайней мере для меня. Больше я не буду совершать злых поступков по приказу милорда. А той ночью я долго и горько плакал. Как плачу теперь – каждую ночь. Да смилостивится Господь над нашими душами.

Вечером того же дня, после ужина, к которому мы почти не притронулись, суд собрался снова, и новые свидетели дали свои показания под присягой, потому что епископ хотел покончить с этим как можно скорее. Были допрошены маркиз де Сева, Бертран Пулэн и Жан Руссо, все они были с милордом в Сент-Этьен де Мер-Морт. Они сообщили о том, что была нарушена неприкосновенность личности священнослужителя, и рассказали, что виновен в этом был милорд, который оскорбил действием Жана ле Феррона, приходского священника, следившего за сохранностью имущества своего брата Жоффруа в его отсутствие.

В среду, когда суд собрался на очередное закрытое заседание, эти же свидетели рассказали писцам, судьям и ограниченному числу зрителей то, что Жан де Малеструа уже давно знал благодаря нашей экспедиции к Сент-Этьену. Они подтвердили, что Жиль де Ре, который отмахнулся от предложенного судьями перекрестного допроса как от совершенно бесполезного, напал на служителя Господа на земле, Жана ле Феррона, в отчаянной попытке вернуть назад свою собственность, попытке, с самого начала обреченной на провал. На самом деле он атаковал самого Бога.

И Бог приготовился нанести ему ответный удар.

 







Date: 2015-09-03; view: 342; Нарушение авторских прав



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.055 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию