Глава 19. – Дознание, основанное на выслушанных нами многочисленных свидетельствах, показало, что милорд Жиль де Ре и его сообщники

– Дознание, основанное на выслушанных нами многочисленных свидетельствах, показало, что милорд Жиль де Ре и его сообщники, последователи и приверженцы заманили большое количество детей разного возраста, а затем убили их, чтобы получить их кровь, сердце, печень и другие части тел и отдать в жертву дьяволу или совершить с ними другие ритуалы.

Это было произнесено священником-доминиканцем Жаном де Тушерондом, без малейших эмоций, даже без мрачного выражения на лице, которое должно сопровождать подобные обвинения. Сам милорд не присутствовал на этом заседании восемнадцатого сентября, целью которого было не заставить его ответить за гибель детей – это будет сделано позже, – а составить официальный документ о случившемся, чтобы, когда начнется процесс в церковном суде, все документы – именем Бога и Короля – были в порядке, и петля на шее Жиля де Ре затянулась как можно туже.

Среди тех, кто ждал своей очереди дать показания, были люди, с которыми мы встречались в Сент-Этьене, те, что проделали весь путь до Нанта, дабы память о малыше по имени Гийом Брис не разметал по свету ветер, как пыль, какой наверняка стал он сам. Но в их истории появилась новая деталь – женщина, похитившая мальчика.

– Один человек из нашей деревни говорит, что примерно в прошлый день Святого Иоанна он встретил пожилую женщину, пятидесяти или шестидесяти лет; поверх платья у нее была надета короткая льняная туника. Чуть раньше он видел ее в лесу неподалеку от Сент-Этьена, она направлялась в Нант. В тот же день он видел Гийома Бриса около той самой дороги, где заметил женщину. Он говорит, что это совсем рядом с домом священника, неподалеку от которого живет человек по имени Симон Лебретон, про которого известно, что он последователь милорда Жиля де Ре. Мы выступаем от имени этого ребенка в надежде получить объяснение его исчезновению.

«О Мишель, – подумала я поздно вечером, стоя на коленях около своей кровати, – как же тебе повезло, что у тебя были мать и отец, и брат, которые оплакивали тебя».

Каким же, наверное, чудесным был тот пропавший мальчик, если о нем вспоминают с такой нежностью. Мне он представлялся одним из тех детей, что отличаются веселым нравом, имеют чистое сердце и всегда находят способ справиться с трудностями, встречающимися у них на пути, иными словами, идеальная жертва для исчадий ада, прячущихся в лесной тени, доверчивый ребенок, не ведающий зла. Я представила себе, как пожилая женщина взяла красивого мальчугана за руку и, ласково улыбаясь, пообещала то, перед чем он устоять не мог: хорошую одежду вместо лохмотьев, чистую теплую постель, достаточно еды, чтобы он навсегда забыл о голоде, ботинки, которые защитят его ноги зимой.

– Тебе нужно только пойти со мной к моему хозяину, который обожает хорошеньких маленьких мальчиков, таких, как ты, и очень хочет с тобой встретиться.

Его родители, которых прибрал наш Господь, так и не узнали, что случилось с их сыном, – возможно, к своему счастью. По крайней мере, я предполагала, что могло произойти с моим. И могла направить свою ненависть на вполне определенный предмет.

В таком случае, откуда же моя неуверенность и сомнения?

В понедельник девятнадцатого сентября Жиль де Ре должен был предстать перед его преосвященством в большом зале Тур-Нёв. Никто из тех, кто должен был выиграть от неминуемого падения милорда, не получил разрешения присутствовать – Жан де Малеструа не собирался допустить, чтобы про него сказали, будто он облегчает им жизнь, а также он не позволил им войти в зал суда до того, как туда допустили публику.

Он чуть было не запретил мне присутствовать в зале суда. Он вошел в прихожую, где я занималась его священным облачением, и объявил:

– Жильметта, я не думаю, что вам сегодня следует присутствовать в суде.

– Вы обещали мне, что я буду присутствовать – что стану свидетельницей всего, – когда я согласилась прекратить свое собственное расследование в пользу вашего, – почти закричала я.

– Я не давал никаких конкретных обещаний.

– Ваше преосвященство, как вам не стыдно! Неужели вы хитростью собираетесь лишить меня возможности участвовать в деле, которое я начала без вашей помощи и которое было проведено настолько хорошо, что вы посчитали возможным заняться им после меня?

Жан де Малеструа поморщился, поскольку не привык, чтобы на него кричали, да еще так пронзительно. Как, впрочем, и его охрана, которая примчалась на шум. Одним движением глаз он отослал их, и мы снова остались одни: я в ярости, которая росла с каждым ударом сердца, он – со своим проклятым терпением.

– Вы выставляете все в таком невыгодном свете. Я же всего лишь хотел защитить вас от страданий.

– Вы меня хорошо знаете, брат; я не из слабых. Бог столько раз меня испытывал, что я стала сильной.

– Я хотел бы защитить вас от испытания, которое Он приготовил вам сейчас. Оно может оказаться слишком тяжелым.

– Вы часто напоминаете мне, что Господь не отказался испить горькую чашу – и я вам это повторю.

– В моей власти запретить вам присутствовать на слушании. И вам это известно.

Какое возмутительное предательство!

– Естественно, ваше преосвященство, вы можете поступить со мной как посчитаете нужным, пока я остаюсь вашей личной служанкой. Но не удивляйтесь, если я сброшу этот проклятый покров и перестану вам подчиняться.

– Вы этого не сделаете. Вы не можете.

Я сорвала с головы покров и швырнула на землю.

– Я жила без этой тряпки раньше и, если нужно, проживу и дальше. Чего бы мне это ни стоило.

Он несколько секунд молчал, просто смотрел на меня грустно и одновременно сочувственно.

– Вас может не беспокоить, что станет с вами, Жильметта, но, поверьте, меня это беспокоит, и очень сильно, – сказал он наконец.

– В таком случае вы должны сдержать обещание, которое дали мне перед Богом, – заявила я. – Или я отсюда уйду.

В результате, когда Жан де Малеструа отправился тем утром на заседание светского суда, я шагала рядом с ним. Настроение у меня было немного испорчено нашей размолвкой, так что вид разъяренной толпы, собравшейся на площади перед дворцом, немного меня отвлек. Увидев нас, все одновременно завопили и бросились вперед. Крестьяне орали от негодования, возмущались тем, что суд проходит при закрытых дверях и очень затягивается. Политические игры аристократов – с привлечением золота и владений – были непонятны этим простым людям. Они хотели быстрого и простого правосудия.

Но, выглядывая из-за щитов и поднятых мечей стражи, я увидела среди собравшихся большое количество людей, чья одежда выдавала высокое положение. Думаю, их привлекло обещание мрачного и захватывающего зрелища – все-таки не каждый день могущественный аристократ и прославленный герой так драматично падает с высоты своего положения.

Мы поспешно вернулись во дворец и были вынуждены пройти по сырому, плохо освещенному лабиринту тоннелей, шедших под землей по периметру всего дворца. Мы миновали место, где однажды англичанам удалось прорвать оборону, теперь его, естественно, восстановили, но все равно следы остались, и через некоторое время вышли в подвал под верхним вестибюлем.

Свет и воздух! Я вдохнула полной грудью и встряхнула подол, чтобы прогнать насекомых, которые могли прицепиться к нему по пути. Мы быстро поднялись на балкон третьего этажа и посмотрели вниз, на толпу, находящуюся примерно в пяти или шести футах. Хотя его преосвященство стоял в глубине балкона, нас все равно заметили, и тут же в воздух поднялся дружный хор проклятий и угроз, которые гулким эхом отражались от каменных стен.

– Повесить его! Пусть он страдает так, как страдали наши сыновья! Пусть он будет проклят и навечно отправляется в ад!

Брат Демьен сумел пробраться к нам на балкон.

– Они сошли с ума, – задыхаясь, проговорил он.

– И с каждой минутой становятся все безумнее, – подтвердил его преосвященство. На его лице, когда он оглядывал толпу, появился намек на страх, который я замечала на нем так редко. – Стража может оказаться в меньшинстве, – заметил он. – Какие они все разные – богатые, бедные, простые люди и аристократы.

Брат Демьен оказался не столь великодушен в оценке их природы.

– Шарлатаны, карманники, лоточники с дурацкими безделушками…

Он лучше меня замечал подобные вещи, но, присмотревшись внимательнее, я поняла, что он прав. Сверху было отлично видно, что в толпе снуют лавочники и мелкие воришки, которые решили поживиться за счет тех, кто пришел в Нант с полупустыми карманами, а домой вернется и вовсе с пустыми. Кроме воров и карманников, здесь собрались танцоры, жонглеры, менестрели и шуты, одетые в разноцветные диковинные костюмы, они шныряли в толпе в надежде получить хотя бы пару су за свои выступления. Существовала опасность, что происходящее превратится в развлечение, а серьезность и торжественность предстоящего события раскрасит яркая мишура праздника.

Однако все эти люди хотели одного и того же – Жиля де Ре. Его временно поместили в той части аббатства, что была отведена под жилища братьев, и ему придется пройти сквозь толпу, чтобы попасть во дворец, где будет проходить суд.

Они его ждали.

Минут пять спустя появились закрытые занавесками женские носилки, которые несли шестеро сильных мужчин вместо обычных четверых.

Что-то тут явно было не так. Мы все не сводили с носилок глаз, а брат Демьен наконец сумел высказать вслух наши подозрения:

– Очень полная дама.

Толпу тоже не удалось обмануть. Они бросились вперед и принялись дергать занавески. Носильщики пошли быстрее и сильнее сжали ручки носилок, а стража, сопровождавшая их, начала оттеснять толпу.

– Не мог же он пройти по переходам, как мы, – тихо сказала я.

– Он войдет этим способом, – со спокойной уверенностью ответил Жан де Малеструа.

Я сделала шаг назад и посмотрела на епископа. На лице у него я не заметила радости, скорее чувство, близкое к удовлетворению. Он давал этим людям то, что они хотели, иными словами, присутствие Жиля де Ре в самом сердце толпы. Отсюда его беспокойство за стражу, необходимость в которой он, похоже, недооценил. Я взглянула вниз и увидела, что стражникам удается справляться с толпой, но ценой огромных усилий.

Я повернулась, намереваясь заговорить с епископом, но он умудрился незаметно исчезнуть.

Когда пробил колокол, толпа пришла в неистовство, от нее потекли волны яростной, жгучей ненависти. Оскорбления, проклятия и угрозы неслись со всех сторон, словно простым крестьянам позволено, не опасаясь наказания, поносить своего правителя. Совсем недавно, когда милорд был в фаворе, они расступились бы перед ним, показывая свое почтение, как случилось во время Прощеного воскресенья, когда он пришел на исповедь. Сегодня почтение сменилось злобными насмешками и глумливыми криками.

Солдаты Бога, в одеждах священного алого цвета, были вынуждены обнажить свое оружие и наставить на волнующееся море людей мечи и пики.

– Они готовы разорвать его на части, прямо там, – прошептала я брату Демьену.

– А кое-кто скажет, что такой исход был бы не так уж плох.

Только не я. В моей душе жило греховное желание услышать, как он сам рассказывает о том, что сделал.

Со стороны двора появился новый отряд стражников, им наконец удалось разделить толпу, носилки снова двинулись вперед и вскоре оказались во дворе.

Мы поспешно покинули свой пост на балконе и направились в сторону часовни. Она находилась за круглой ротондой, через которую вели ступени. Когда мы ее обходили, то услышали, что по лестнице кто-то быстро поднимается. Я посмотрела вниз через перила и увидела милорда, окруженного стражниками; все они спешили, словно спасаясь от преследования, хотя толпа осталась позади.

Красивый, притягивающий к себе взгляды Жиль де Ре, в роскошном костюме королевского голубого цвета, казался диковинной птицей среди стражников в алых куртках. Услышав, как я вскрикнула, он поднял голову, и наши взгляды встретились. И весь остаток пути по лестнице мы не сводили друг с друга глаз, в которых застыло смущение. Мысленно я повернула время вспять и представила себе, что милорд поднимается по лестнице при совершенно иных обстоятельствах, например, чтобы получить какую-нибудь награду. Я одета в нарядное платье, может быть даже украшенное золотой лентой. Рядом со мной, счастливый и здоровый, стоит Этьен, мой обожаемый муж, который безмерно горд подвигами своего господина и в глубине души понимает, что тоже имеет к ним отношение. Зазвучит труба, и все рядом с нами, многочисленные верные слуги милорда, начнут хлопать в ладоши и выкрикивать приветственные слова. А во взгляде милорда я прочту любовь и уважение, и его глаза расскажут о том, что он чувствует ко мне, женщине, благодаря влиянию которой он заслужил те почести, которых удостоился. Если бы все сложилось иначе.

Вместо этого я увидела в его взгляде мимолетную вину и стыд, а потом его лицо снова превратилось в жесткую маску. А в следующее мгновение, словно по мановению волшебной палочки, черты лица моего когда-то любимого молочного сына начали таять, и вскоре он стал для меня безликим.

Я услышала его голос; он произнес словно издалека: «Матушка Жильметта…» – но эти звуки показались мне какими-то фальшивыми, они были лишены нежного чувства, которому следовало в них быть…

Если бы все сложилось иначе.

Я собрала остатки сил и сказала, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и уверенно, но сама услышала в нем мольбу:

– Милорд, мне нужно с вами поговорить, я хочу вас кое о чем спросить.

Я протянула к нему руку, но он прошел мимо, оставшись вне пределов моей досягаемости. Впрочем, я знала так же верно, как то, что стояла тут: мне никогда не суждено от него освободиться.

В этот день, наверное самый важный в жизни Жана де Малеструа, на чью долю выпало исполнение двойных обязанностей, епископ выглядел так величественно в своем темно-красном бархатном одеянии, что у меня захватывало дух. Брат Блуин, сидевший рядом с ним, был одет так же великолепно, хотя впечатление производил совсем не такое потрясающее, как мой епископ, который, исполняя волю герцога, являлся религиозным и одновременно мирским правителем этого судебного королевства. Перед началом слушания обвинитель, назначенный герцогом, Гийом Шапейон, торжественно объявил их имена, а затем взял на себя ведение процесса.

Жан де Малеструа казался суровым и невозмутимым, но я слишком хорошо его знала, чтобы верить бесстрастному выражению его лица. Он слегка наклонился вперед, чтобы лучше все слышать, но взгляд его выдавал, что епископ взволнован. Милорд Жиль также держался совершенно спокойно, даже напустил на себя равнодушный, скучающий вид, словно его совсем не волновала буря, которая вот-вот его поглотит.

– Понять не могу, почему он держится с таким безразличием, – шепнул мне брат Демьен.

– Я тоже, – ответила я.

Возможно, адвокат или еще кто-нибудь сказал ему, что благородное поведение будет хорошо выглядеть в суде и поможет завоевать расположение судей. Перед нами был отнюдь не раскаявшийся в грехах человек, которого мы видели во время Прощеного воскресенья, человек, на лице которого заботы проложили глубокие морщины, и не злобное чудовище, разрубившее пополам кота, а нечто промежуточное. Я наблюдала за этим человеком, боясь отвести глаза, словно сама моя жизнь зависела именно от того, удастся ли мне установить с ним связь. Он ни разу не взглянул на меня прямо, лишь молча выслушал обвинения, зачитанные Шапейоном, в том, что он напал на Сент-Этьен и захватил в плен священника. А затем, словно прокурор вспомнил об этом в самый последний момент, в жестоких убийствах огромного количества невинных детей.

Писцы старательно выполняли свою работу:

В понедельник, после праздника Воздвижения Животворящего Креста, на суде в присутствии его высокопреосвященства, епископа Нанта, выступающего в роли судьи в большом зале Ла Тур-Нёв в Нанте, перед судом появились, с одной стороны, почтенный Гийом Шапейон, прокурор названного суда, который представил вызов на слушания в связи с исполнительным ордером, и названный ранее милорд Жиль, рыцарь и барон, обвиняемый, – с другой.

– Вы готовы признаться в грехе ереси? – спросил Шапейон.

Я переглянулась с братом Демьеном в надежде, что милорд ответит утвердительно и спасет нас всех от необходимости принять участие в мучительно длинном и сложном процессе.

Однако Жиль де Ре не признал своей вины.

– Нет, ваша светлость, – ответил он с удивившей всех убежденностью в голосе. – Я не признаю своей вины по этому обвинению. А также по всем остальным, предъявленным мне. Я по собственной воле предстал лично перед вами, ваше преосвященство, перед судьями и следователями, определяющими наличие ереси в поступках того или иного человека, чтобы снять с себя фальшивые обвинения, которые выдвинуты против меня.

Перья, как безумные, носились по листам пергамента, а непонятные слова метались под сводами часовни.

На что милорд Жиль, рыцарь и барон, после многочисленных обвинений со стороны вышеназванного прокурора против вышеназванного милорда Жиля, требующих признания в ереси, кою вышеназванный прокурор подтвердил, высказал желание предстать лично перед вышеназванным его преосвященством, милордом епископом Нанта, а также перед другими представителями Церкви и перед следователями, выявляющими еретиков, чтобы снять с себя вышеназванные обвинения.

Его слова являлись таким же не вызывающим сомнений объявлением войны бретонским и французским судьям, каким когда-то стал поднятый над головой меч, угрожавший англичанам у Орлеана. История может назвать совсем немного сражений, исход которых был бы так же очевиден и предрешен, как то, в которое бросился Жиль де Ре. Но он никогда не отличался трусостью, и нам не следовало удивляться его словам, которые застали нас врасплох. Брошенный им вызов пронесся по залу, и единственным звуком, нарушавшим тишину в течение нескольких секунд, был лишь шорох пергамента с обвинениями, выпавшего из рук удивленного Шапейона. Он тоже оказался не готов к такому повороту событий.

Когда заговорил епископ, его голос звучал твердо, хотя и очень тихо:

– Как пожелаете, лорд Жиль. Это ваше право, и оно будет вам даровано.

Они обменялись обжигающими взглядами, исполненными неприкрытого презрения. В них не было даже намека на учтивость и любезность, которая потом появится на страницах официальных отчетов. Вне всякого сомнения, никому из писцов не захочется запечатлеть на бумаге гневные слова Жана де Малеструа.

– Жиль де Ре, барон и рыцарь, – провозгласил епископ, – вам велено явиться в этот суд двадцать восьмого числа настоящего месяца сентября, тысяча четыреста сорокового года, где передо мной и святым отцом Жаном Блуином вы ответите за все преступления и злодеяния, перечисленные в заявлении Гийома Шапейона, которому мы поручаем и впредь исполнять роль прокурора, с коей он справляется весьма успешно. Именем Господа нашего и закона вы ответите за все свои прегрешения. – Он помолчал немного, а потом добавил: – И да смилуется над вами Бог, если на то будет Его воля.

Я сидела на каменной скамье, стоящей перед комнатой, в которой прежде встречали гостей аббатства. И хотя в здании нашлось бы множество замечательных мест, где можно было оставаться незаметной для посторонних глаз, это я любила больше остальных. Отсюда я могла наблюдать за посетителями и просителями, коробейниками, кредиторами – за всеми, у кого имелись здесь дела, включая представителей аристократии.

Впрочем, сейчас я погрузилась в свой собственный крошечный мирок и не заметила бы даже самого Папу, если бы он здесь появился. Когда стало ясно, что зрителей не пустят на заседание, толпа, собравшаяся на площади утром, разошлась, оставив кучи мусора, чтобы уборщикам было чем заняться. С самым искренним возмущением я пыталась понять, зачем нужно устраивать на площади помойку, когда за стенами и без того столько грязи.

Погода была на удивление чудесной, и, будь у меня другое настроение, я бы до слез обрадовалась летнему дню перед наступлением холодов. Около меня стояла корзинка с побитыми яблоками, а на коленях я держала большую миску. Маленьким ножом из слоновой кости я чистила яблоки, чтобы потом из них сварили варенье: его нежный вкус будет испорчен, если в него случайно попадут кусочки кожи или подпорченная мякоть.

Я орудовала ножом, шкурки падали… снова и снова. Затем я выбросила обрезки, потому что их ни для чего нельзя было использовать. Пепел к пеплу, прах к праху; все, что вышло из земли, в конце концов уйдет в нее.

Как мой сын, который вышел из нее и вернулся слишком рано – так я считала.

Снова и снова я вымещала на невинных фруктах боль, которая раздирала меня изнутри. Если бы мои чувства попали в наше варенье, оно обрело бы горький, несъедобный вкус. Истины, которые я считала неопровержимыми, рассыпались одна за другой. Я всегда пыталась верить в то, что я лишилась сына по воле Бога, но Жиль де Ре был с ним в тот день – по правде говоря, он видел его последним. Так же как его слуги были последними, с кем видели пропавших детей.

В тот страшный день я находилась в высокой башне в Шантосе, проветривая белье, когда снаружи поднялся шум. Я бросилась к окну и увидела, что смотритель замка поспешно отдает своим людям приказ поднять решетки. Когда такое происходит, в голове, естественно, рождаются мысли о нападении, а мой сын был где-то в лесу Шантосе с милордом, может быть, на пути врага. Но когда я увидела, что юный Жиль промчался в ворота один, мое беспокойство превратилось в панику. Я уронила аккуратно сложенное белье и, задрав юбки, помчалась вниз по лестнице.

Милорд, который стоял тогда на пороге взросления, был угловат и неловок. Он замер на месте, упираясь руками в колени и опустив голову. Он тяжело дышал, видимо, после долгого бега. Вокруг него собрались слуги, готовые броситься выполнять его приказы, и я видела, что они удивлены и пытаются выяснить, что случилось.

Я знала, что со мной он будет говорить: я ведь заменила ему мать, он будет говорить.

– Милорд, где Мишель? – крикнула я.

Он сделал глубокий вдох, еще один. А потом у него на лице появилось выражение неприкрытого ужаса.

– Мадам, кабан… Мы случайно на него наткнулись… Я помчался изо всех сил, я думал, Мишель бежит за мной, но, когда обернулся, его нигде не было…

Я вскрикнула и покачнулась, и смотритель замка меня подхватил.

– Где вы его видели в последний раз? – спросил у него Марсель.

– Не знаю… – задыхаясь, выдавил из себя он. Смотритель встряхнул его за плечи.

– Вспоминайте… Где вы видели его в последний раз?

Жиль испуганно пролепетал:

– К западу от дубовой рощи, примерно в пятидесяти шагах, в ущелье, которое ведет к реке.

– Мишель пострадал?

– Я… не знаю.

Смотритель знаком показал, чтобы ему привели лошадь, и я в отчаянии схватила его за руку.

– Повитуха… Если Мишель ранен, она поможет.

Он взглянул на одного из слуг и осторожно высвободился из моих рук.

– Найди мадам Катрин и приведи ее сюда, – приказал он.

Я повернулась и зашагала в сторону конюшни. Теперь он схватил меня за руку.

– Нет, вы не должны, – сказал он.

– Он мой сын! – взмолилась я.

– Нет, – повторил он тверже.

К этому времени вокруг нас собрались уже все его люди, так что недостатка в тех, кому он отдавал приказы, не было.

– Держите мадам ла Драпье, пусть остается здесь, – велел он, и один из парней тут же вышел вперед.

Я отчаянно пыталась вырваться, но ничего у меня не получилось. На лице смотрителя замка было столько сострадания, что, думаю, если бы я стала его умолять, он бы взял меня с собой. Но он отвернулся и приказал другому солдату:

– Найди Этьена и приведи в рощу.

Затем вскочил в седло и умчался прочь, подняв тучи пыли.

Я задохнулась, когда она начала оседать, и задыхалась сейчас, переживая свои воспоминания снова. Неожиданно мне на плечо легла рука, и я вздрогнула.

– Жильметта, – проговорил Жан де Малеструа, – зачем вы мучаете эти яблоки?

Яблоко, с которого я сдирала шкуру, выпало из моих рук, и мы вместе смотрели, как оно катилось по земле.

Я вытерла руки о платье – весьма нехарактерный для меня жест, потому что я ценю аккуратность.

– Вы очень наблюдательны, ваше преосвященство, – заметила я.

Мне показалось, что он хочет сесть; ему не было необходимости спрашивать моего разрешения, более того, мне следовало встать, когда он подошел, но мы оставили подобные глупости в далеком прошлом. Я кивком показала на свободное место рядом с собой, и он, расправив свое судейское одеяние, устроился на скамейке.

– Я готов выслушать вашу исповедь, если хотите, и таким образом облегчить ваши страдания. Я же вижу, вас что-то беспокоит.

Я убрала выбившуюся прядь волос и посмотрела на него. Видимо, на лице у меня появилось смущение, потому что он быстро добавил:

– Не беспокойтесь… Я назначу вам самое простое покаяние.

– Как пожелаете. Святой отец, отпустите мне грех разрушения.

Жан де Малеструа фыркнул.

– Думаю, сейчас Бога не слишком беспокоит судьба одного яблока, – заверил он меня. – Но Он хотел бы знать, и я тоже, что все-таки вас беспокоит.

Я устало вздохнула и, посмотрев ему в глаза, увидела в них готовность принять меня в моем жалком положении. Но время открыть ему, какие мысли меня занимали, еще не пришло. И поэтому я сказала то, что должно было его удовлетворить.

– То, что беспокоит сегодня нас всех.

– Понятно. – Он откинулся на спинку скамейки и задумался над моим ответом. – Думаю, только естественно, что все мы обеспокоены вещами, которые начали нам открываться. Это так прискорбно! Но печали хватает и без ваших слез, сестра.

– И тем не менее, брат, я встревожена и не могу молчать. Смотрите, во что он превратился. Когда-то я думала, что знаю его. Хорошо знаю. А оказывается, я его совсем не понимала.

– Владыка Тьмы принимает разные обличья, сестра, и готов пробраться в наш мир, как только видит малейшую щель. Он меняет форму и проникает к нам, оставаясь незамеченным, если только мы не находимся постоянно настороже.

– Неужели мы и в самом деле настолько невежественны, что такое… существо может ходить по земле, не привлекая нашего внимания?

– Похоже, что так и есть.

– Столько человек сообщало о пропаже детей. Почему мы их не слышали?

– В основном это были дети бедняков, о многих быстро забывали.

– Не все были из бедных семей. И у некоторых имелись родители, которые горевали, потеряв их.

– Получается, что недостаточно явно и громко они горевали.

Я не стала напоминать ему, что он тоже оставался глух к стонам несчастных родителей и лишь неохотно позволил мне разобраться в слухах.

– О, милосердный Боже, как такое могло произойти? – проговорила я, помолчав немного.

– Скорее всего, злые дела творились некоторое время и оставались скрытыми завесой тайны до нынешнего момента. – Епископ поерзал немного, чтобы тело не затекло после долгого сидения на неудобной скамейке. – Я много думал о природе зла, потому что Бог поручил мне с ним бороться. Должен признаться, что эта задача всегда казалась мне невыполнимой. Мне приходится мириться со своими неудачами каждый день.

Он снова поерзал и тихонько застонал.

– Вам эта скамейка, похоже, нравится больше, чем мне, – заявил он.

Я на мгновение забыла о своих печалях.

– Бог наградил меня подходящими размерами, чтобы чувствовать себя на ней удобно.

– Я заметил. Бог очень щедро раздает свои дары. – Затем его лицо стало серьезным. – Однако нам не следует забывать, что зло может быть одним из даров Господа нашего.

– Это каким же образом? – Я уставилась на него в изумлении.

– Вспомните о его многочисленных формах: войны, болезни, землетрясения, падение неба – и мрак. Бог дал нашему миру зло с определенной целью. Он помогает нам понять – путем сравнения, – что такое добро. Мы ненавидим темноту и радуемся свету, потому что знаем – темнота представляет собой зло, а свет – добро. Но свет и темнота существовали всегда; с тех самых пор, как их сотворил Господь, они не стали ничем иным, они такие же, какими были с самого начала. Возможно, они открывались нам по частям, но постоянно существовали в нашем мире. Я подозреваю, сестра, что Жиль де Ре всегда являлся порождением зла, а мы только сейчас начинаем видеть его истинную натуру.

Он произнес вслух мысли, которые я просто не могла высказать сама, словно знал, что они меня уже посетили и отравят все мое существо, если он не выпустит их на свободу.

– Думаю, нам предстоит еще многое узнать, – тихо проговорил он.

Я поняла, что он знает больше, чем говорит мне, но не винила его за это. Иногда плохие новости нужно сообщать маленькими порциями, чтобы не убить того, кому они предназначены. Я взяла новое яблоко и начала его чистить.

– Время покажет, ваше преосвященство, как всегда.

Шкурка упала на землю. Он молча наблюдал за мной несколько минут, а потом сказал:

– Боюсь, когда все откроется, мы узнаем гораздо больше, чем хотим знать.

– Наверное, вы правы, – кивнув, сказала я. Боже, как же мне хотелось, чтобы он ошибся.

Прошло три дня, прежде чем я собралась с силами и задала его преосвященству вопрос, который отравлял мне жизнь. Я больше не могла этого выносить.

– Вы допросили тех, с кем он творил свои злые дела, Пуату и Анри?

В тот момент он занимался государственными делами, которым уже некоторое время не уделял должного внимания.

– Да, – сказал епископ, и мне показалось, что его рассердило мое вмешательство, хотя он поднял голову и посмотрел на меня, что случается не часто.

– Тщательно?

– Достаточно тщательно, чтобы прийти к выводу, что они были его сообщниками во всех гнусных делах и заслужили того же наказания, что и их господин.

– Значит, они знают, как погибли невинные дети.

Жан де Малеструа позволил себе показать мне, что он смущен.

– Ну, не все были такими уж невинными. Некоторые искали для себя выгоду в обществе Жиля де Ре. Мы не можем утверждать, что эти молодые люди совершенно безупречны.

Мне совсем не хотелось тратить время на споры, потому что решимость начала меня оставлять.

– Но те, что были маленькими… Вам известно, как они умерли.

– Известно. – Он положил бумаги, которые читал, на стол и с удивленным выражением на лице откинулся на спинку стула.

– Вы хотите узнать что-то определенное, сестра?

– Да, – ответила я.

– В таком случае я вас слушаю. У меня очень много дел, и я бы хотел к ним вернуться.

– Маленькие дети, скажем, десять, одиннадцать лет… Как они были убиты? – спросила я.

– Жестоко, – ответил он. – Как же еще?

– Нет, меня интересует, каким способом у них отняли жизнь…

– Жильметта…

– Скажите мне.

Он помолчал немного, прежде чем ответить.

– Некоторые умерли, потому что из них выпустили всю кровь. Другим перерезали горло, а потом отрубили голову.

Я была так потрясена, что не могла произнести ни слова.

Именем Господа…

Я почти испытала облегчение, потому что ожидала услышать совсем другое. Однако я знала, что настоящее спокойствие снизойдет на меня, когда я получу окончательный ответ.

– А кому-нибудь из них разрезали живот?

Он посмотрел мне в глаза.

– Да. Большинству. А теперь скажите мне, зачем вам знать такие страшные подробности?

Не обращая внимания на его вопрос, я проговорила:

– Ваше преосвященство, я хочу предпринять еще одно путешествие. Но оно будет длиннее предыдущего. И я бы попросила вас отправить со мной брата Демьена.

Он отложил в сторону работу.

– Это невозможно. Я не могу вас сейчас отпустить.

– Попросите сестру Элен меня заменить.

– Брат Демьен тоже нужен…

– Мы уже почти собрали урожай, и в нас обоих нет острой необходимости.

– И куда вы собираетесь отправиться? Мы уже…

Я подняла руку, и он замолчал.

– Я хочу кое-что выяснить.

Date: 2015-09-03; view: 299; Нарушение авторских прав