Второй период творчества У. Шекспира

Трагедией "Гамлет" открывается второй период творчества Шекспира (1601-1608).

Над творчеством Шекспира как бы нависают грозовые тучи. Одна за другой рождаются великие трагедии - "Отелло", "Король Лир", "Макбет", "Тимон Афинский". К трагедиям принадлежит и "Кориолан"; трагична развязка "Антония и Клеопатры". Даже комедии этого периода - "Конец - делу венец" и "Мера за меру" - далеки от непосредственной юношеской жизнерадостности более ранних комедий, и большинство исследователей предпочитает называть их драмами.

Второй период был временем полной творческой зрелости Шекспира и, вместе с тем, временем, когда перед ним встали большие, подчас неразрешимые для него вопросы, когда его герои из творцов своей судьбы, как в ранних комедиях, все чаще становились ее жертвами. Этот период может быть назван трагическим.

Повесть о Гамлете впервые записал в конце XII века датский хронограф Саксон Грамматик. В 1576 г. Бельфоре воспроизвел это древнее сказание в своих "Трагических повестях". Для Бельфоре, как и для Саксона Грамматика, в основе сюжета лежало осуществление кровной мести. Повесть заканчивается торжеством Гамлета. "Скажи своему брату, которого ты убил так жестоко, что ты умер насильственной смертью, - восклицает Гамлет, убив своего дядю, - пусть его тень успокоится этим известием среди блаженных духов и освободит меня от долга, заставившего меня мстить за родную кровь" (Бельфоре).

В 80-х годах XVI века на лондонской сцене была поставлена пьеса о Гамлете. Эта пьеса до нас не дошла. Автором ее, повидимому, был Томас Кид. В "Испанской трагедии" Кида старику Иеронимо и Белимперии, людям чувства, противостоят "макиавеллисты" - сын португальского короля и брат Белимперии. Старик Иеронимо, у которого убили сына, медлит, как и шекспировский Гамлет, с осуществлением мести. Как и Гамлет, он чувствует свое одиночество. Он сравнивает себя спутником, стоящим в "зимнюю бурю на равнине". Из уст его вырывается вопль: "О мир! - нет, не мир, но скопище неправды: хаос убийств и преступлений".

В атмосфере этих чувств и мыслей, зная потерянную для нас пьесу Кида и, конечно, его "Испанскую трагедию", а также французскую новеллу Бельфоре и, вероятно, повесть Саксона Грамматика, Шекспир создал своего "Гамлета". Есть основание предполагать, что "Гамлет" исполнялся в университетах Оксфорда и Кембриджа студентами-любителями. Трагедия шла, конечно, и на сцене "Глобуса".

Основой древней повести являлась кровная месть. Шекспир "отобрал" этот мотив у Гамлета и "передал" его Лаэрту. Кровная месть требовала лишь исполнения сыновнего долга. Убийце отца надо отомстить хотя бы отравленным клинком,- так рассуждает, согласно своей феодальной морали, Лаэрт. О том, любил ли Лаэрт Полония, нам ничего не известно. По-иному взывает к мести призрак: "Если ты любил своего отца, отомсти за его убийство". Это - месть не только за отца, но и за человека, которого любил и высоко ценил Гамлет. "Я видел однажды вашего отца, - говорил Горацио, - он был красавец король". "Он человеком был", - поправляет Гамлет своего друга. И тем ужаснее для Гамлета весть об убийстве отца, - весть, обнаруживающая перед ним всю преступность "жестокого мира". Задача личной мести перерастает для него в задачу исправления этого мира. Все мысли, впечатления, чувства, вынесенные из встречи с призраком отца, Гамлет суммирует в словах о "вывихнутом веке" и о тяжком долге, зовущем его "вправить этот вывих".

Центральным местом трагедии является монолог "быть или не быть". "Что лучше, - спрашивает себя Гамлет, - молча сносить пращи и стрелы яростной судьбы, или поднять оружие против моря бедствий?" Молча, безропотно созерцать Гамлет, активный от природы человек, не может. Но одинокому человеку поднять оружие против целого моря бедствий - значит погибнуть. И Гамлет переходит к мысли о смерти ("Умереть. Уснуть".). "Море бедствий" здесь не просто "вымершая метафора", но живая картина: море, по которому бегут бесчисленные ряды волн. Эта картина как бы символизирует фон всей трагедии. Перед нами образ одинокого человека, стоящего с обнаженным мечом в руке перед бегущими друг за другом и готовыми поглотить его волнами.

Гамлет - один из самых многогранных шекспировских образов. Если угодно, он - мечтатель, потому что надо было носить в себе мечту о каких-то других, лучших человеческих отношениях, чтобы так негодовать на окружающие ложь и уродство. Он и человек действия. Разве не привел он в смятение весь датский двор и не разделался со своими врагами - Полонием, Розенкранцем, Гильденстерном, Клавдием? Но его силы и возможности неизбежно ограничены. Недаром он противопоставляет себя Геркулесу. Тот подвиг, о котором мечтал Гамлет, мог осуществить только Геркулес, имя которому - народ. Но уже одно то, что Гамлет увидел ужас окружавших его "авгиевых конюшен", - то, что вместе с тем он, гуманист Гамлет, так высоко оценил человека, составляет его величие. Гамлет - гениальнейший из персонажей Шекспира. И нельзя не согласиться с комментаторами, отмечавшими, что из всех героев Шекспира один Гамлет мог бы написать шекспировские произведения.

Сюжет трагедии "Король Лир" (King Lear)уводит нас в далекое прошлое. Впервые повесть о старом британском короле и его неблагодарных дочерях была записана на латинском языке в начале XII века. В течение XVI века эта повесть пересказывалась несколько раз и в стихах и в прозе. Варианты ее находим и в "хрониках" Голиншеда, и в "Зерцале правителей" и в "Королеве фей" Эдмунда Спенсера. Наконец, в начале 90-х годов XVI века на лондонской сцене появилась пьеса о короле Лире. В отличие от шекспировской трагедии, дошекспировский "Лир" во всех своих вариантах приводит события к счастливой развязке. Лир и Корделия оказываются в конце концов вознагражденными. В своем благополучии они как бы сливаются с окружающей их действительностью, ассимилируются с ней.

Наоборот, положительные герои трагедий Шекспира возвышаются над этой действительностью. В этом их величие и, вместе с тем, обреченность. Если бы рана, нанесенная отравленной шпагой Лаэрта, не оказалась смертельной, Гамлет все равно не смог бы царствовать над миром Озриков, новых Розенкранцев, Гильденстернов и Полониев, как не смог бы вернуться и в мирный Виттенберг. Если бы шевельнулась пушинка у губ Корделии и она бы ожила, Лир, "увидавший многое", как говорит о нем герцог Альбанский в заключительных словах последнего акта, все равно не смог бы вернуться в тот пышный зал королевского замка, где мы видели его в начале трагедии. Не смог бы он, бродивший с непокрытой головой в бурю и дождь по ночной степи, где вспоминались ему "бедные нагие несчастливцы", удовольствоваться и укромным безмятежным приютом, который создала бы ему Корделия.

От "Короля Лира" тянутся нити к старинной трагедии "Горбодук", написанной еще в 50-х годах XVI века Сэквилем и Нортоном. Король Горбодук разделил власть между своими двумя сыновьями, что привело к междоусобной войне, потокам крови и великим бедствиям для страны. Так и Лир, разделив власть между своими двумя дочерьми, чуть было не сделал "раздробленное королевство" добычей иноземцев, как говорит об этом Кент.

Но от своих источников трагедия Шекспира отличается, прежде всего, постановкой гуманистической, подлинно шекспировской проблемы. Лир на троне, "олимпиец", окруженный блеском двора (начальная сцена, несомненно, самая пышная во всей трагедии), далек от страшной действительности за стенами замка. Корона, королевская мантия, титулы являются в его глазах священными атрибутами и обладают полнотой реальности. Ослепленный раболепным поклонением в течение долгих лет своего царствования, он принял этот внешний блеск, за подлинную сущность.

Но под внешним блеском "церемониала" ничего не оказалось. "Из ничего и выйдет ничего", - как говорит сам Лир. Он стал "нулем без цифры", как говорит шут. С плеч упала царственная одежда, с глаз упала пелена, и Лир впервые увидал мир неприкрашенной действительности, жестокий мир, над которым властвовали Реганы, Гонерильи и Эдмунды. В ночной степи, впервые осознав действительность, прозревает Лир.

Сцена в степи - момент полного падения Лира. Он оказался выброшенным из общества. "Неоснащенный человек,- говорит он,- всего лишь бедное, голое, двуногое животное". И, вместе с тем, эта сцена - его величайшая победа. Вырванный из сети опутывавших его общественных отношений, он оказался в состоянии подняться над ними и осмыслить окружающее. Он понял то, что с самого начала понимал шут, который уже давно знал истину.

Недаром Лир называет его "горьким шутом". "Судьба, распутница из распутниц,- поет шут,- ты никогда не отворяешь двери бедняками". Жизнь вокруг, как видит ее шут, уродливо искажена. Надо, чтобы все в ней изменилось. "Тогда наступит время, - кто доживет до него!- когда ходить начнут ногами", - поет шут. Он - "дурачок". А между тем, в отличие от придворных Лира, он до конца сохраняет человеческое достоинство. Следуя за Лиром, шут проявляет подлинную честность и сам сознает это. "Тот господин,- поет шут,- который служит ради выгоды и ищет выгоды и который только по внешности следует за своим повелителем, унесет ноги, когда начнется дождик, и покинет тебя в бурю. Но я останусь; дурак не уйдет; пусть спасается бегством мудрец; убегающий негодяй похож на шута, но сам шут, ей-богу, не негодяй". Итак, шут уже обладал той свободой, которую, сбросив королевскую мантию и корону, обрел Лир.

Ту же свободу обретает и бродящий по степи под маской сумасшедшего Эдгар, а также ослепленный Глостер, который, по его собственным словам, "спотыкался, когда был зрячим". Теперь же, слепой, он видит правду. Обращаясь к Эдгару, которого он не узнает и принимает за бездомного бедняка, он говорит: "Пусть владеющий избытком и пресыщенный роскошью человек, который обратил закон в своего раба и который не видит, потому что не чувствует, поскорей ощутит мощь твою, тогда распределение уничтожит излишество, и каждый получит достаточно средств к существованию". Возмущение несправедливым распределением земных благ совпадает с моментом наивысшего напряжения этой глубочайшей по замыслу трагедии Шекспира.

Судьба Глостера, показанная параллельно с судьбою Лира, имеет решающее значение в идейной композиции произведения. Наличие двух параллельно развивающихся и во многом сходных сюжетов придает произведению универсальность. То, что можно было принять за частный случай, приобретает, благодаря параллельному сюжету, типичность.

К более поздним произведениям Шекспира мировой театр обращался сравнительно редко, и это не случайно. Полнокровный реализм Шекспира приобретает во многом чуждую ему психологическую окраску в "Антонии и Клеопатре", создает мощный, но однотонный образ Кориолана и далеко не достигает, за исключением отдельных монологов, былой художественной высоты в "Тимоне Афинском", хотя эта трагедия и имеет большое значение для понимания шекспировского мировоззрения. Комедии второго периода, за исключением "Меры за меру", принадлежат к наиболее слабым в художественном отношении произведениям Шекспира. Даже в таких произведениях последнего периода, как "Зимняя сказка" и "Буря" - великолепных по яркости красок, живописности образов и богатству языка, проникнутых непоколебимой верой в жизнь и любовью к ней, - порой чувствуется некоторая медлительность действия.